МИХАИЛ ЮДОВСКИЙ ● ТОЛЬКО ДЕЛО НЕ В СНЕГЕ ● СТИХИ

 

Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,
Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,
Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
Наблюдая, как за руки взявшись столетья идут,
И, старея на наших глазах, умирают кукушки.

В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,
И, запамятав, что человек человеку полено,
Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,
И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.
Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,
Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.
И над нами рассыплется каплями тихонький смех –
Это ветер смеется о наши небритые щеки.

ГОРОДОК

Забытый Богом городок художник Михаил Юдовский
Застыл в благословенной скуке,
Как фотоснимок. Словно руки
Не донесли воды глоток
До рта. Сухая тишина
Опавших листьев. Спирт размешан
С касторкой. Явь безгрешней сна,
Хоть вера в то что сон безгрешен
Наивна, ибо сон иной
Рождает чудищ. И кошмаром
Мне представляется недаром,
Привычно видимое мной:
Вокзал, кладбище, каланча,
Под ратушей безликой рынок,
Гудящий будто саранча…
Тоскливо, как среди поминок,
Пивными кружками гремит
Десяток баров. Пара саун.
Мясная лавка фрау Шмидт.
А, может, Мюллер. Или Браун.
Здесь не Москва и не Париж,
Здесь и спокойней, и покойней.
Здесь высоко не воспаришь,
Но если прыгнуть с колокольни,
Тебя заметят. Дня на три,
А, может быть, и на четыре
Ты станешь в этом сонном мире
Героем. Что не говори –
Приятно. В этот городок,
Подобный опустевшей клетке,
Смерть редкий вобщем-то ездок,
Хоть к сожаленью слишком меткий,
И многие почти до ста
Здесь доживают терпеливо.
Здесь раскрываются уста
Лишь для того, чтоб выпить пиво,
Сказать соседу добрый день
И попросту зевнуть со скуки.
А, впрочем, остальные звуки,
Быть может, вправду дребедень.
К чему творить в душе разброд
И, песенкам внимая лисьим,
Чего-то ждать, раскрывши рот,
Как ждет почтовый ящик писем,
Взамен рекламы находя
И горькую усталость. Небо
Косой линейкою дождя
Напоминает, как нелепо
В ушедшем времени искать
От настоящего вакцину –
Как будто горло полоскать,
Настойчиво леча ангину
Двухлетней давности. В былом
Прекрасно то, что это было.
Нас вечность только пригубила художник Михаил Юдовский
И приютила под крылом.
И даже этот городок
Уже обрел свое там место –
Не как смущенная невеста,
А как жена, надев платок
И в церковь наравне войдя
С молящимися. Но покуда
Живет он не сознаньем чуда,
А ощущением дождя
И созерцаньем тишины,
И чашкой утреннего кофе.
Он будет даже на Голгофе,
Как Гамлет, спать и видеть сны,
Покуда глас небесных труб
Ему не станет пробужденьем.
И на кресте он с удивленьем,
Проснувшись, обнаружит труп.
И пробежит по телу дрожь,
Как от укола злой булавки,
И… Но довольно. Вечер. Дождь.
Намокшие кафе и лавки.
Пустые улицы. Листву
Швыряет пригоршнями ветер.
И голый клен в фонарном свете
Как будто грезит наяву.
Надежда робкая в глазах
Желтушных окон страх сменила.
В слегка шершавых небесах
Расплылись кляксою чернила.
Всплывает первая звезда,
Из темноты мерцая зыбко.
И я с тоской гляжу туда,
Оттуда чувствуя улыбку.

 

* * *

Полоумный покажется вещим,художник Михаил Юдовский
Соловьями покажутся волки.
Я живу ощущением трещин,
По утрам подметая осколки.
Я измучен зеркальностью игр,
И меня пробирает до вздрога
То светящийся ангел, то тигр,
Потерявший надежду и Бога.
А душа все стремится к распятью,
Чтоб, изломов окутавшись сетью,
Не родиться на свет – от зачатья.
А потом умереть – от бессмертья.

 

* * *

Мигает желтым глазом
Полуночный фонарь.
Тоска листает разум,
Бесцветный календарь,
Где строем, как солдаты,
Отбросив прах одежд,
Стоят хмельные даты,
Лишенные надежд.
Дождями время смыло
Опавшую листву,
И вряд ли то, что было,
Случилось наяву.
Зачеркнут вечер тушью
И косвен падежом.
Убийство равнодушьем
Вернее, чем ножом.
Стволы предвечных сосен
Порыв развеют в дрожь.
А завтра – та же осень.
И тот же самый дождь.

 

ШЕСТИСТИШЬЯ

Твоя наивность слишком горяча.
А я устал. Ни твоего плеча,
Ни рук твоих, ни нежного затылка
Я не коснусь. Как к пламени свеча,
Так жертва опрометчиво и пылко
Стремится под секиру палача.

Я не злодей, я не нарочно груб.
Звучит печально флейта в хоре труб.
Под ветром осыпается шиповник,
Теряя лепестки невинных губ.
Помилуй Бог – какой же я садовник?
Скорее – поневоле – лесоруб.

художник Михаил ЮдовскийВ душе моей гуляют декабри –
Темно снаружи, холодно внутри.
Завален снегом сад наполовину,
И, как живые пятнышки зари,
Поклевывают мерзлую рябину,
Сверкая алой грудью, снегири.

Забредшая сюда издалека,
Застыла в изумлении река,
Со всех сторон охваченная льдами.
Но неподвижность стала ей близка –
Мгновения, умножившись годами,
Незримо превращаются в века.

Так было, есть и, верно, будет впредь.
Печально раньше смерти умереть.
Бездарно ощущенье здешней скуки.
Вечерний воздух потемнел на треть,
И ветер дует бешенно на руки,
Пытаясь их морозом отогреть.

Но даже если нет пути назад,
Заглянем напоследок в этот сад,
Где, с трепетом предчувствуя секиру,
Под снегом ветви голые висят.
И наши судьбы шествуют по миру,
Живя и умирая невпопад.

 

* * *

Мы губы сухие в стакане крестили,
Оставшись вдвоем в опустевшем ковчеге,
Когда по соседству дома опустили
На темные окна пунктирные веки.
Казалось, что птицы в полете уснули,
Навеки застыв в неподвижном эфире,
И прочие твари беззвучно тонули
В невидимом море, в неведомом мире.

художник Михаил ЮдовскийНа голой стене одиноко плясала
Прозрачная тень недопитой бутылки,
И время, забытое нами, чесало
Задумчиво стрелкой в покатом затылке.
А мы, упираясь во тьму головами,
Сегодняшним счастьем навечно хмельные,
Слегка запинаясь, чертили словами
Иные миры и пространства иные.
И те возникали из пыли, из крошек,
У злой пустоты на мгновение выиграв,
То полнясь пушистым мяуканьем кошек,
То огненно-черным рычанием тигров.
Оживших деревьев косматые тени
В каком-то блаженстве ложились на крыши,
И кто-то шагами озвучил ступени,
Ведущие в небо, а, может, и выше.
Но хрупки мгновенья и призрачны даты.
В безлюдном ковчеге, при свете коптилки,
Две тени плывут по стене как когда-то,
Две смутные тени – моя и бутылки.
Ползут вечера, неестественно долги,
И месяц, скользнув в приоткрытую дверцу,
Споткнется лучом в пустоте об осколки
Разбитых миров и разбитого сердца.

 

* * *

Уедем отсюда к черту,
Во Тьму-Таракань, куда-то.
Протянем к аэропорту
Краснеющий луч заката.
Отправимся в поднебесье,
Торчащее в горле костью,художник Михаил Юдовский
И будем срывать созвездья,
Висящие белой гроздью.
Мы выдавим гроздь в бокалы
И звездного хмелю выпьем.
Завоем степным шакалом,
Заплачем болотной выпью.
Шатаясь межзвездной пьянью
В космической тьме пантеры,
Мы руки в нее протянем,
Корявые, как антенны,
Которые синий ветер
Колышет камышной пляской.
Наложим на солнце вето,
Утешимся лунной сказкой.
В ночи нас никто не тронет,
Она нам дана от Бога.
В ней скачут вдоль речки кони,
Отведав луны и грога.
На их пропотевших спинах
Нам мчится легко и ясно.
Так пишут стихом картины,
Так пишут поэмы маслом.
Никто ничего не скажет,
Никто ни о чем не спросит.
Лишь Бог елеем помажет,
Когда нас на Землю сбросят,
Обвяжет нам раны бинтом,
Укроет тулупом ватным.
И мы пойдем лабиринтом
Меж жизнью и непонятным.

 

СЕНТЯБРЬСКИЕ СЕМИСТИШЬЯ

Пускай я не волшебник, но дарю
Тебе сентябрь. Любовью к сентябрю
Мне нравится исписывать страницы.
И, кажется, я в воздухе парю,
Напару с ним дождем размыв границы
И стряхивая капли на ресницы
Немецких «штрассе» и французских «рю».

Сентябрь в Европе выдался дождлив.
Наш континент не то, чтобы пуглив,
Но чересчур приучен к равновесью,
В себе до срока жажду утолив.
Он наблюдает, с робостью и спесью
Раскрыв зонты, как в бурном поднебесье
С приливом чередуется отлив.

Как странен и стремителен поток,
Перечеркнувший запад и восток
Содружеством небесных параллелей.
Мгновенье ощутимо, как глоток,
И небеса цветут от акварелей,
На кроны ощетинившихся елей
Роняя туч тяжелый лепесток.

И смутно, но предчувствуется срок,
Когда деревья золотом оброк
Заплатят, обнажась наполовину.
И время незаметно кувырок
Вершит и улыбается невинно;
Играют пеной молодые вина,
И вкусно пахнет луковый пирог.

Итак, прими в подарок от меня
Сентябрь – от остроносого огня
Горящих листьев до мерцанья лужи.
Услышав поступь рыжего коня
Внутри себя, почувствуй, как снаружи
Катает он по небу наши души,
К земле с улыбкой голову склоня.

 

ОСЕННИЕ ОКТАВЫ

Ты знаешь, очень скоро небеса
Голубизну до серости отточат,художник Михаил Юдовский
И полосу дожди на ней прострочат
Чуть серебристо. Эта полоса
Привяжет землю к ним и защекочет
Ее холмы, озера и леса.
И что-то нам невнятно напророчат
Разрозненные птичьи голоса.

Асфальт бульваров, улиц, площадей
Нальется черным и притянет листья,
И вместе с ними покачнутся лица
Опять врасплох застигнутых людей.
И заглядится вверх их стайка лисья,
Где каждый поневоле лицедей.
И, знаешь, я такой же – сколь ни злись я
И сколь о чем-то большем ни радей.

Я не радетель. Лучшие умы,
Стремившиеся быть за всё в ответе,
Взывали к свету. Но мечтать о свете
Приятней в окруженьи полутьмы.
А что до жажды большего, то эти
Мечтания опаснее чумы.
Не знаю, есть ли большее на свете
И есть ли что-то меньшее, чем мы.

Невыносимо глупо вновь и вновь
Во всем искать значение, отвисло
Выпячисать губу, читая числа,
И мерить буквы, изгибая бровь.
Мир бесподобно прост, как коромысло,
И сколь ты сам себе ни прекословь,
Ему нужнее всяческого смысла
То пробуждать, то чувствовать любовь.

Поверишь ли, но временем любви
Всегда считал я, как ни странно, осень.
Для многих был приход ее несносен,
Но оставаясь с нею визави,
Я чувствовал покачиванье сосен,
С дождем сплетались помыслы мои,
И открывалась вдруг такая просинь,
Что хоть в нее бросайся и плыви

За вечно недоступный окоем.
И так легко и безмятежно сердце
Внутри меня распахивало дверцу
И вылетало в узенький проем
Навстречу всем, с мечтою страстотерпца
Хоть на мгновенье, взятое внаем,
Искать и обрести единоверца
И с ним по миру шествовать вдвоем.

Я не желал до сути добрести –  художник Михаил Юдовский
Я просто был частичкою вселенной,
Пускай ничтожно малой, но нетленной,
Как капелька росы в моей горсти.
Пускай я, как любой военнопленный,
У вечности не очень был в чести,
Но что есть лучше в этой жизни бренной,
Чем взять весло и попросту грести

И чувствовать, как нежны и щедры
Твои поводыри и конвоиры.
Не столько сирость сера, сколько сира
Бывает серость. Ясен с той поры
Мне стал завет: «не сотвори кумира» –
Слепые создают себе миры,
А зрячему достаточно и мира,
Столь щедро разбросавшего дары.

Они твои – от золота листвы
До тишины чернеющего поля.
Чередованье радости и боли
На нашем теле оставляет швы
И вызывает пуще алкоголя
Круженье окаянной головы.
И как не улыбнуться поневоле,
Спускаясь в яму, где уснули львы.

Свирепости на вид в противовес,
Они в душе покладистые твари.
Когда они особенно в ударе,
Они готовы, словно мелкий бес,
Рассыпаться перед тобою, в паре
Танцуя менуэт и полонез,
Лишь угости их горстью киновари,
Рукою зачерпнув ее с небес.

Не бойся их. Не бойся ничего –
Ни смерти, ни – всего важнее – жизни.
А лучше влезь на дерево и свистни,
В одно сливаясь с миром существо.
И в нынешней, и в будущей отчизне,
Где, верно, правит антивещество,
Что может – при любой дороговизне –
Быть драгоценней сердца твоего?

Я не прошу тебя сойти с ума.
Не зная сам, ушли или вернулись
Мы в этот мир, я чувствую, сутулясь,
Как давит переметная сума
На плечи мне. Мы, видимо, проснулись,
И кажется, что осень нам сама
Велит мотать на палец нити улиц,
Раскачивая спящие дома.

 

* * *

И не то, чтобы время, но что-то сильней, чем оно,художник Михаил Юдовский
Подгоняет, торопит, толкает невежливо в спину.
Я не знаю, дано ли нам небо, но если дано,
То какое мне дело, кого и когда я покину.

Я не много узнал и почти ничего не постиг,
Я не гнал ни себя, ни, тем боле, кого-нибудь плетью.
Ибо жизни всегда остается всего лишь на миг,
Даже если тебя впереди ожидает столетье.

Невнимательный взгляд иногда обратив к небесам,
Я, не помня пролога, себя не смущал эпилогом,
Потому что любой человек создает себя сам
По подобью того, что ему представляется Богом.

Пусть я меньше, чем пыль, но, просеянный сквозь решето,
Я готов собирать по крупицам разбитые звенья.
И не будучи горд, я не стану просить ни за что
Ни мгновения, ни половину, ни четверть мгновенья.

 

* * *

Запечатав мой сумрак в конверте,
Ты глаза мне свечением застишь.
Наши окна повернуты к смерти
И при этом распахнуты настежь.

художник Михаил ЮдовскийДруг над другом верша самосуды,
Подустав от взаимной огранки,
Мы едим из разбитой посуды
Не остатки, а наши останки.

Даже самые скудные средства
Не закроют паскудности цели.
Повседневность – залог людоедства
За столом и в двуспальной постели.

Мы почти ощущаем бесплотность
И глядим, как едва уловимо
Черепахой ползет мимолетность
Под горящим крылом серафима.

 

* * *

Кончается август. Вчера я заметил на вязе
Два-три пожелтевших листа, словно кто-то расставил
Какие-то точки внутри зеленеющей вязи,
Слегка изменяя канон грамматических правил.

Я слышал, что осень не знает табу и запретов.
Ее голоса то невнятны, то резко гортанны.
Внутри скорлупы, наподобие анахоретов,
Сигнала ее ожидают в томленьи каштаны.

Я сам в этой келье, колючей внутри и снаружи.
Мне хочется вырваться, прыгая дерзким мулатом
По шапкам брусчатки, по ряби изменчивой лужи,
Дразня перелетных, готовых к деяньям крылатым.

Жемчужно серея, опустится небо, как штора.
Ветра отзовутся немного простуженным альтом.
Нас радует малое. В луже не меньше простора,
Чем в море. Но это раздолье прикрыто асфальтом.

Ну, что ж, о незримом приятней гадать, чем о зримом.
Мне таинство кажется слаще любой карамели.
Я только тогда согласился бы стать пилигримом,
Когда бы не знал ничего о желаемой цели.

Мне ведомо то лишь, что, с некою тайной повязан,
С ведерком в руке и опущенной в желтое кистью
Я буду теперь приходить по-приятельски к вязу
И, теша себя, по ночам перекрашивать листья.

 

* * *

Можно сжечь календарь – сентябри, октябри, ноябри,
Но – какая бы в треске костра ни таилась напевность –
Повседневность отнюдь не снаружи, а где-то внутри.
Я и сам, как ни грустно, не более, чем повседневность.

Я рукой провожу по внезапно вспотевшему лбу.
Неужели рожден я затем, чтоб себя облапошить,
Привязать себя толстой и прочной веревкой к столбу
И по кругу водить, как рабочую старую лошадь?

художник Михаил ЮдовскийЯ вертелся, как стрелка, себя по кускам хороня,
Я сменил за недолгую жизнь череду отражений.
Мне понятно теперь, что оттуда глядел на меня
Самый лютый мой враг, самый злой и насмешливый гений.

Нет иного пути, чем отчаянье. Шорохи верб
Убаюкать способны не хуже корней мандрагоры.
Болью правится быль. Из ущерба рождается серп
Обновленной луны. Из горнила рождаются горы.

Я покину себя и паду, словно колос, на ток.
Я пройду через печь, чтобы плоть моя сделалась хлебом.
Я отчаянье пью. И, мне кажется, каждый глоток
Наполняет меня и сближает с открывшимся небом.

 

ЧЕРЕШНИ

Не крылья китайских пагод,
Не стройные терема,
А пригоршни спелых ягод
Сводили меня с ума.

Наверное, был я грешен,
Наверное, слеп, как крот.
Но яростный сок черешен
Манил мой влюбленный рот.

Бросаясь на плод, как птица,
Я был безрассудно смел.
Но грех лишь тому простится,
Кто нежно грешить умел.

Деревья со стройным телом,
Напившись хмельной воды,
Покроются цветом белым,
До срока тая плоды.

Но летняя нега жара
Придет в золотом поту,
И ягода сбросит яро
Изношенную фату.

И ветку тугою бровью
До самой земли склоня,
Черешня нальется кровью,
По-новой к себе маня.

Чего мне просить у Бога
На грешном моем веку?
Немного. Еще немного
Черешен в густом соку.

художник Михаил Юдовский

 

Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,
Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,
Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
Наблюдая, как за руки взявшись столетья идут,
И, старея на наших глазах, умирают кукушки.

В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,
И, запамятав, что человек человеку полено,
Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,
И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.
Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,
Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.
И над нами рассыплется каплями тихонький смех –
Это ветер смеется о наши небритые щеки.

ГОРОДОК

Забытый Богом городок художник Михаил Юдовский
Застыл в благословенной скуке,
Как фотоснимок. Словно руки
Не донесли воды глоток
До рта. Сухая тишина
Опавших листьев. Спирт размешан
С касторкой. Явь безгрешней сна,
Хоть вера в то что сон безгрешен
Наивна, ибо сон иной
Рождает чудищ. И кошмаром
Мне представляется недаром,
Привычно видимое мной:
Вокзал, кладбище, каланча,
Под ратушей безликой рынок,
Гудящий будто саранча…
Тоскливо, как среди поминок,
Пивными кружками гремит
Десяток баров. Пара саун.
Мясная лавка фрау Шмидт.
А, может, Мюллер. Или Браун.
Здесь не Москва и не Париж,
Здесь и спокойней, и покойней.
Здесь высоко не воспаришь,
Но если прыгнуть с колокольни,
Тебя заметят. Дня на три,
А, может быть, и на четыре
Ты станешь в этом сонном мире
Героем. Что не говори –
Приятно. В этот городок,
Подобный опустевшей клетке,
Смерть редкий вобщем-то ездок,
Хоть к сожаленью слишком меткий,
И многие почти до ста
Здесь доживают терпеливо.
Здесь раскрываются уста
Лишь для того, чтоб выпить пиво,
Сказать соседу добрый день
И попросту зевнуть со скуки.
А, впрочем, остальные звуки,
Быть может, вправду дребедень.
К чему творить в душе разброд
И, песенкам внимая лисьим,
Чего-то ждать, раскрывши рот,
Как ждет почтовый ящик писем,
Взамен рекламы находя
И горькую усталость. Небо
Косой линейкою дождя
Напоминает, как нелепо
В ушедшем времени искать
От настоящего вакцину –
Как будто горло полоскать,
Настойчиво леча ангину
Двухлетней давности. В былом
Прекрасно то, что это было.
Нас вечность только пригубила художник Михаил Юдовский
И приютила под крылом.
И даже этот городок
Уже обрел свое там место –
Не как смущенная невеста,
А как жена, надев платок
И в церковь наравне войдя
С молящимися. Но покуда
Живет он не сознаньем чуда,
А ощущением дождя
И созерцаньем тишины,
И чашкой утреннего кофе.
Он будет даже на Голгофе,
Как Гамлет, спать и видеть сны,
Покуда глас небесных труб
Ему не станет пробужденьем.
И на кресте он с удивленьем,
Проснувшись, обнаружит труп.
И пробежит по телу дрожь,
Как от укола злой булавки,
И… Но довольно. Вечер. Дождь.
Намокшие кафе и лавки.
Пустые улицы. Листву
Швыряет пригоршнями ветер.
И голый клен в фонарном свете
Как будто грезит наяву.
Надежда робкая в глазах
Желтушных окон страх сменила.
В слегка шершавых небесах
Расплылись кляксою чернила.
Всплывает первая звезда,
Из темноты мерцая зыбко.
И я с тоской гляжу туда,
Оттуда чувствуя улыбку.

 

* * *

Полоумный покажется вещим,художник Михаил Юдовский
Соловьями покажутся волки.
Я живу ощущением трещин,
По утрам подметая осколки.
Я измучен зеркальностью игр,
И меня пробирает до вздрога
То светящийся ангел, то тигр,
Потерявший надежду и Бога.
А душа все стремится к распятью,
Чтоб, изломов окутавшись сетью,
Не родиться на свет – от зачатья.
А потом умереть – от бессмертья.

 

* * *

Мигает желтым глазом
Полуночный фонарь.
Тоска листает разум,
Бесцветный календарь,
Где строем, как солдаты,
Отбросив прах одежд,
Стоят хмельные даты,
Лишенные надежд.
Дождями время смыло
Опавшую листву,
И вряд ли то, что было,
Случилось наяву.
Зачеркнут вечер тушью
И косвен падежом.
Убийство равнодушьем
Вернее, чем ножом.
Стволы предвечных сосен
Порыв развеют в дрожь.
А завтра – та же осень.
И тот же самый дождь.

 

ШЕСТИСТИШЬЯ

Твоя наивность слишком горяча.
А я устал. Ни твоего плеча,
Ни рук твоих, ни нежного затылка
Я не коснусь. Как к пламени свеча,
Так жертва опрометчиво и пылко
Стремится под секиру палача.

Я не злодей, я не нарочно груб.
Звучит печально флейта в хоре труб.
Под ветром осыпается шиповник,
Теряя лепестки невинных губ.
Помилуй Бог – какой же я садовник?
Скорее – поневоле – лесоруб.

художник Михаил ЮдовскийВ душе моей гуляют декабри –
Темно снаружи, холодно внутри.
Завален снегом сад наполовину,
И, как живые пятнышки зари,
Поклевывают мерзлую рябину,
Сверкая алой грудью, снегири.

Забредшая сюда издалека,
Застыла в изумлении река,
Со всех сторон охваченная льдами.
Но неподвижность стала ей близка –
Мгновения, умножившись годами,
Незримо превращаются в века.

Так было, есть и, верно, будет впредь.
Печально раньше смерти умереть.
Бездарно ощущенье здешней скуки.
Вечерний воздух потемнел на треть,
И ветер дует бешенно на руки,
Пытаясь их морозом отогреть.

Но даже если нет пути назад,
Заглянем напоследок в этот сад,
Где, с трепетом предчувствуя секиру,
Под снегом ветви голые висят.
И наши судьбы шествуют по миру,
Живя и умирая невпопад.

 

* * *

Мы губы сухие в стакане крестили,
Оставшись вдвоем в опустевшем ковчеге,
Когда по соседству дома опустили
На темные окна пунктирные веки.
Казалось, что птицы в полете уснули,
Навеки застыв в неподвижном эфире,
И прочие твари беззвучно тонули
В невидимом море, в неведомом мире.

художник Михаил ЮдовскийНа голой стене одиноко плясала
Прозрачная тень недопитой бутылки,
И время, забытое нами, чесало
Задумчиво стрелкой в покатом затылке.
А мы, упираясь во тьму головами,
Сегодняшним счастьем навечно хмельные,
Слегка запинаясь, чертили словами
Иные миры и пространства иные.
И те возникали из пыли, из крошек,
У злой пустоты на мгновение выиграв,
То полнясь пушистым мяуканьем кошек,
То огненно-черным рычанием тигров.
Оживших деревьев косматые тени
В каком-то блаженстве ложились на крыши,
И кто-то шагами озвучил ступени,
Ведущие в небо, а, может, и выше.
Но хрупки мгновенья и призрачны даты.
В безлюдном ковчеге, при свете коптилки,
Две тени плывут по стене как когда-то,
Две смутные тени – моя и бутылки.
Ползут вечера, неестественно долги,
И месяц, скользнув в приоткрытую дверцу,
Споткнется лучом в пустоте об осколки
Разбитых миров и разбитого сердца.

 

* * *

Уедем отсюда к черту,
Во Тьму-Таракань, куда-то.
Протянем к аэропорту
Краснеющий луч заката.
Отправимся в поднебесье,
Торчащее в горле костью,художник Михаил Юдовский
И будем срывать созвездья,
Висящие белой гроздью.
Мы выдавим гроздь в бокалы
И звездного хмелю выпьем.
Завоем степным шакалом,
Заплачем болотной выпью.
Шатаясь межзвездной пьянью
В космической тьме пантеры,
Мы руки в нее протянем,
Корявые, как антенны,
Которые синий ветер
Колышет камышной пляской.
Наложим на солнце вето,
Утешимся лунной сказкой.
В ночи нас никто не тронет,
Она нам дана от Бога.
В ней скачут вдоль речки кони,
Отведав луны и грога.
На их пропотевших спинах
Нам мчится легко и ясно.
Так пишут стихом картины,
Так пишут поэмы маслом.
Никто ничего не скажет,
Никто ни о чем не спросит.
Лишь Бог елеем помажет,
Когда нас на Землю сбросят,
Обвяжет нам раны бинтом,
Укроет тулупом ватным.
И мы пойдем лабиринтом
Меж жизнью и непонятным.

 

СЕНТЯБРЬСКИЕ СЕМИСТИШЬЯ

Пускай я не волшебник, но дарю
Тебе сентябрь. Любовью к сентябрю
Мне нравится исписывать страницы.
И, кажется, я в воздухе парю,
Напару с ним дождем размыв границы
И стряхивая капли на ресницы
Немецких «штрассе» и французских «рю».

Сентябрь в Европе выдался дождлив.
Наш континент не то, чтобы пуглив,
Но чересчур приучен к равновесью,
В себе до срока жажду утолив.
Он наблюдает, с робостью и спесью
Раскрыв зонты, как в бурном поднебесье
С приливом чередуется отлив.

Как странен и стремителен поток,
Перечеркнувший запад и восток
Содружеством небесных параллелей.
Мгновенье ощутимо, как глоток,
И небеса цветут от акварелей,
На кроны ощетинившихся елей
Роняя туч тяжелый лепесток.

И смутно, но предчувствуется срок,
Когда деревья золотом оброк
Заплатят, обнажась наполовину.
И время незаметно кувырок
Вершит и улыбается невинно;
Играют пеной молодые вина,
И вкусно пахнет луковый пирог.

Итак, прими в подарок от меня
Сентябрь – от остроносого огня
Горящих листьев до мерцанья лужи.
Услышав поступь рыжего коня
Внутри себя, почувствуй, как снаружи
Катает он по небу наши души,
К земле с улыбкой голову склоня.

 

ОСЕННИЕ ОКТАВЫ

Ты знаешь, очень скоро небеса
Голубизну до серости отточат,художник Михаил Юдовский
И полосу дожди на ней прострочат
Чуть серебристо. Эта полоса
Привяжет землю к ним и защекочет
Ее холмы, озера и леса.
И что-то нам невнятно напророчат
Разрозненные птичьи голоса.

Асфальт бульваров, улиц, площадей
Нальется черным и притянет листья,
И вместе с ними покачнутся лица
Опять врасплох застигнутых людей.
И заглядится вверх их стайка лисья,
Где каждый поневоле лицедей.
И, знаешь, я такой же – сколь ни злись я
И сколь о чем-то большем ни радей.

Я не радетель. Лучшие умы,
Стремившиеся быть за всё в ответе,
Взывали к свету. Но мечтать о свете
Приятней в окруженьи полутьмы.
А что до жажды большего, то эти
Мечтания опаснее чумы.
Не знаю, есть ли большее на свете
И есть ли что-то меньшее, чем мы.

Невыносимо глупо вновь и вновь
Во всем искать значение, отвисло
Выпячисать губу, читая числа,
И мерить буквы, изгибая бровь.
Мир бесподобно прост, как коромысло,
И сколь ты сам себе ни прекословь,
Ему нужнее всяческого смысла
То пробуждать, то чувствовать любовь.

Поверишь ли, но временем любви
Всегда считал я, как ни странно, осень.
Для многих был приход ее несносен,
Но оставаясь с нею визави,
Я чувствовал покачиванье сосен,
С дождем сплетались помыслы мои,
И открывалась вдруг такая просинь,
Что хоть в нее бросайся и плыви

За вечно недоступный окоем.
И так легко и безмятежно сердце
Внутри меня распахивало дверцу
И вылетало в узенький проем
Навстречу всем, с мечтою страстотерпца
Хоть на мгновенье, взятое внаем,
Искать и обрести единоверца
И с ним по миру шествовать вдвоем.

Я не желал до сути добрести –  художник Михаил Юдовский
Я просто был частичкою вселенной,
Пускай ничтожно малой, но нетленной,
Как капелька росы в моей горсти.
Пускай я, как любой военнопленный,
У вечности не очень был в чести,
Но что есть лучше в этой жизни бренной,
Чем взять весло и попросту грести

И чувствовать, как нежны и щедры
Твои поводыри и конвоиры.
Не столько сирость сера, сколько сира
Бывает серость. Ясен с той поры
Мне стал завет: «не сотвори кумира» –
Слепые создают себе миры,
А зрячему достаточно и мира,
Столь щедро разбросавшего дары.

Они твои – от золота листвы
До тишины чернеющего поля.
Чередованье радости и боли
На нашем теле оставляет швы
И вызывает пуще алкоголя
Круженье окаянной головы.
И как не улыбнуться поневоле,
Спускаясь в яму, где уснули львы.

Свирепости на вид в противовес,
Они в душе покладистые твари.
Когда они особенно в ударе,
Они готовы, словно мелкий бес,
Рассыпаться перед тобою, в паре
Танцуя менуэт и полонез,
Лишь угости их горстью киновари,
Рукою зачерпнув ее с небес.

Не бойся их. Не бойся ничего –
Ни смерти, ни – всего важнее – жизни.
А лучше влезь на дерево и свистни,
В одно сливаясь с миром существо.
И в нынешней, и в будущей отчизне,
Где, верно, правит антивещество,
Что может – при любой дороговизне –
Быть драгоценней сердца твоего?

Я не прошу тебя сойти с ума.
Не зная сам, ушли или вернулись
Мы в этот мир, я чувствую, сутулясь,
Как давит переметная сума
На плечи мне. Мы, видимо, проснулись,
И кажется, что осень нам сама
Велит мотать на палец нити улиц,
Раскачивая спящие дома.

 

* * *

И не то, чтобы время, но что-то сильней, чем оно,художник Михаил Юдовский
Подгоняет, торопит, толкает невежливо в спину.
Я не знаю, дано ли нам небо, но если дано,
То какое мне дело, кого и когда я покину.

Я не много узнал и почти ничего не постиг,
Я не гнал ни себя, ни, тем боле, кого-нибудь плетью.
Ибо жизни всегда остается всего лишь на миг,
Даже если тебя впереди ожидает столетье.

Невнимательный взгляд иногда обратив к небесам,
Я, не помня пролога, себя не смущал эпилогом,
Потому что любой человек создает себя сам
По подобью того, что ему представляется Богом.

Пусть я меньше, чем пыль, но, просеянный сквозь решето,
Я готов собирать по крупицам разбитые звенья.
И не будучи горд, я не стану просить ни за что
Ни мгновения, ни половину, ни четверть мгновенья.

 

* * *

Запечатав мой сумрак в конверте,
Ты глаза мне свечением застишь.
Наши окна повернуты к смерти
И при этом распахнуты настежь.

художник Михаил ЮдовскийДруг над другом верша самосуды,
Подустав от взаимной огранки,
Мы едим из разбитой посуды
Не остатки, а наши останки.

Даже самые скудные средства
Не закроют паскудности цели.
Повседневность – залог людоедства
За столом и в двуспальной постели.

Мы почти ощущаем бесплотность
И глядим, как едва уловимо
Черепахой ползет мимолетность
Под горящим крылом серафима.

 

* * *

Кончается август. Вчера я заметил на вязе
Два-три пожелтевших листа, словно кто-то расставил
Какие-то точки внутри зеленеющей вязи,
Слегка изменяя канон грамматических правил.

Я слышал, что осень не знает табу и запретов.
Ее голоса то невнятны, то резко гортанны.
Внутри скорлупы, наподобие анахоретов,
Сигнала ее ожидают в томленьи каштаны.

Я сам в этой келье, колючей внутри и снаружи.
Мне хочется вырваться, прыгая дерзким мулатом
По шапкам брусчатки, по ряби изменчивой лужи,
Дразня перелетных, готовых к деяньям крылатым.

Жемчужно серея, опустится небо, как штора.
Ветра отзовутся немного простуженным альтом.
Нас радует малое. В луже не меньше простора,
Чем в море. Но это раздолье прикрыто асфальтом.

Ну, что ж, о незримом приятней гадать, чем о зримом.
Мне таинство кажется слаще любой карамели.
Я только тогда согласился бы стать пилигримом,
Когда бы не знал ничего о желаемой цели.

Мне ведомо то лишь, что, с некою тайной повязан,
С ведерком в руке и опущенной в желтое кистью
Я буду теперь приходить по-приятельски к вязу
И, теша себя, по ночам перекрашивать листья.

 

* * *

Можно сжечь календарь – сентябри, октябри, ноябри,
Но – какая бы в треске костра ни таилась напевность –
Повседневность отнюдь не снаружи, а где-то внутри.
Я и сам, как ни грустно, не более, чем повседневность.

Я рукой провожу по внезапно вспотевшему лбу.
Неужели рожден я затем, чтоб себя облапошить,
Привязать себя толстой и прочной веревкой к столбу
И по кругу водить, как рабочую старую лошадь?

художник Михаил ЮдовскийЯ вертелся, как стрелка, себя по кускам хороня,
Я сменил за недолгую жизнь череду отражений.
Мне понятно теперь, что оттуда глядел на меня
Самый лютый мой враг, самый злой и насмешливый гений.

Нет иного пути, чем отчаянье. Шорохи верб
Убаюкать способны не хуже корней мандрагоры.
Болью правится быль. Из ущерба рождается серп
Обновленной луны. Из горнила рождаются горы.

Я покину себя и паду, словно колос, на ток.
Я пройду через печь, чтобы плоть моя сделалась хлебом.
Я отчаянье пью. И, мне кажется, каждый глоток
Наполняет меня и сближает с открывшимся небом.

 

ЧЕРЕШНИ

Не крылья китайских пагод,
Не стройные терема,
А пригоршни спелых ягод
Сводили меня с ума.

Наверное, был я грешен,
Наверное, слеп, как крот.
Но яростный сок черешен
Манил мой влюбленный рот.

Бросаясь на плод, как птица,
Я был безрассудно смел.
Но грех лишь тому простится,
Кто нежно грешить умел.

Деревья со стройным телом,
Напившись хмельной воды,
Покроются цветом белым,
До срока тая плоды.

Но летняя нега жара
Придет в золотом поту,
И ягода сбросит яро
Изношенную фату.

И ветку тугою бровью
До самой земли склоня,
Черешня нальется кровью,
По-новой к себе маня.

Чего мне просить у Бога
На грешном моем веку?
Немного. Еще немного
Черешен в густом соку.

художник Михаил Юдовский