RSS RSS

АРКАДИЙ РОММ ● ЧЕСТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ ПРОДАЁТСЯ ОДИН РАЗ ● РОМАН С ГАЗЕТОЙ

АРКАДИЙ РОММ(Глава из романа)

…Не раз думал: чем хуже пишут, тем лучше служат. Но и тот, кто отлично пишет, тоже служит – на задних лапах, с колбасой у носа. А показывают дрессированного не в цирке. В газете.

Но если нет способности служить, уходи из редакции. Иначе спикируешь в реанимацию, а то и прямиком на тот свет. Медицина не все может. И врач не хочет посинеть раньше, чем больной. А сами спасаются понятно чем. И как считают доктора, перед новой рюмкой и сердечный приступ не должен схватить. Как ни старайся, а

ГРОБ ВСЕГДА БОЛЬШЕ ЧЕЛОВЕКА

Давай за человека! Не чокаемся! Душа, думают верующие, когда отлетает, соединяется с любимой на небесах.

И Ксюшенька сколько раз спрашивала: как будем там соприкасаться? В нашей газете науку вела, а в загробную жизнь верила. Впрочем, с ее болезнью и я поверил. Во что хочешь, поверил бы, только б спасти.

А поначалу, не зная, чем операция обернется, развлекал дежурную медсестру.

Мол, выходит хирург из операционной. Как прошла операция, спрашивают его. Замечательно, отвечает. Жаль, больной об этом уже не узнает.

Но вот в белом своем цилиндре и впрямь из-за таинственной двери вышел врач. Деловито осведомился: «Вы кем ей приходитесь?»

Мог ответить «отцом», мог пошутить – «матерью», мог разоткровенничаться – «любовником». Мог уточнить – «подругой». Но сказал – «всем».

Сказал почти весело, потому что не хотел походить на того, курчавого. Три часа назад у его жены удалили банальный аппендицит, а он все мерил нервными шагами больничный коридор с таким лицом, словно его зачали при скучном сексе.

– Муж? – не поддержал бодрячества врач. – Пойдемте.

Он открыл ключом скрипучую дверь с табличкой «Хирург Олег Викторович Морозенко». Старый стол, видавшая виды кушетка. Разъезженный стул – подо мной.

– Состояние крайне тяжелое, – ладонь хирурга на груди.

– Подвел мотор? Вы ж не на нем операцию делали.

– Половина женщины – сердце, и ее голова – тоже. Но тут не кардиология.

Хуже.

– Онкология? – поразился я своей хрипоте.

Он слегка прикрыл глаза:

– Мы отправим ткань на анализ, но…

– Какова вероятность ошибки?

– Сделаем все возможное. Впрочем, надежда – на невозможное.

– Но ведь она прежде и в больнице ни разу не лежала. Практически здорова была.

– Здоровых нет. Есть недообследованные.

– Не говорите ей о диагнозе.

– Разумеется. Пока будет в реанимации. Большая кровопотеря. Нужно восполнять.

– Возьмите мою кровь. Наши группы совпадают.

–У нас есть. Но побудьте здесь. Возможно, понадобитесь.

Морозенко достал валидол, взял языком таблетку и вышел.

Каталку с Ксюшенькой вывезли минут через двадцать. Бледная, с заостренным носом и резкими скулами, она мало походила на себя. Только сейчас до меня дошло, что могу ее потерять. Куда делась дурацкая уверенность, что если рядом врачи, все обойдется?

Что делать? Не паниковать. Сначала нужно выяснить, сколько времени у нас есть. Затем – грамотная консультация. Когда-то в Одессу на семинар приезжал из Москвы директор онкологического НИИ. После интервью осталась его визитка.

Лекарства будут стоить немало, но можно сменять нашу отдельную квартиру на коммуналку. Еще есть скользкое предложение моего давнего знакомого Лёни Усатюка, от которого я отмахнулся. Там, вероятно, большие деньги. Я представил, как мне дают срок за взятку в особо крупных размерах. Но не это тревожило.

clip_image001 Ксюшенька…

Кто, кроме меня, ей поможет? Родители умерли, брат – нелегал во внешней разведке – где-то в Европе, в наркомафии. Дочь, школьница, не в счет. Ну, еще бывший муж – начальник буровой на Севере.

Иногда, напившись, он звонил, что-то бессвязно бормотал о любви и грозил прилетом. После этого Ксюшенька принимала капли и спрашивала, люблю ли ее я. Конечно, я мог бы поговорить с ним так, чтобы он навсегда забыл наш телефон. Но здесь у него дочь, и они с бывшей женой скрытые враги по счастью с именем Анна.

В глубине души я понимал этого мужика, влюбившегося на лету в стюардессу. Потом оказался не тем, кем виделся ей вначале. Отношения их разладились, и он измучил ее ревностью, вероятно, безосновательной.

Женщина, случается, остается верной в силу любви, внешности или чтобы внутренне не походить на мужчин. Но Ксюшенька была верной по своей природе. Правда, ее общительность подчас принимали за доступность. Однако она умела без хамства переводить отношения в дружеские. Так могло быть и у нас с ней. Однако я был настойчив.

Когда любишь, хоть немного ревнуешь. И я втайне ревновал ее, не к прошлому, где остались авиаотряд, заочный филфак и школьное учительство, а к тому, что могло случиться. Но этой своей боязни не показывал. Ты же знаешь, обычно стараюсь держаться спокойно. Потом она сказала, уверенностью и привлек.

С первой встречи.

Тогда она принесла в редакцию материал о переписке своего школьного английского клуба с Артуром Хейли, автором нашумевшего «Аэропорта». Стремительно шла по коридору. Ее увидел завотделом партийной жизни Геннадий Слюсар. Спросил: чем могу помочь?

Оказалось, мало чем.

«Жаль, – сказал Гена, – что Хейли не коммунист, стало быть, не проходит по моему отделу». И привел Ксению в отдел науки и учебных заведений. Однако завотделом Инга Цуницкая, оценивая не столько написанное, сколько автора, отрезала: нашу редакцию это не интересует. Вот и пришли в отдел новостей – ко мне.

Я переводил с русского на русский косноязычный опус одного кандидата наук. Отвлекся с удовольствием. Посмотрел на нее. В ее глазах играла отважная веселость. Показалось, на немой мой вопрос ответила «да».

С трудом перевел взгляд на ее текст. Он был любопытен. Придумал информационный повод – письмо американскому писателю со словом «сегодня». А комментарием к факту стала Ксенина корреспонденция.

Этот материал я сдал в послезавтрашний номер, предупредив автора, чтобы письмо в Америку ушло в день выхода газеты. Ты же знаешь, нередко репортерская оперативность – цирковой фокус с двойным дном.

Американское письмо отметили за легкость изложения, и следующие ее публикации пошли на полосы без задержки. Редактор их хвалил неизменно.

Потом перспективного автора пригласили с обзором на «летучку». Шеф был само обаяние, блистал остроумием и редкий случай – ни на кого не рычал.

Через несколько дней появился приказ о ее зачислении в штат. Она попала к нам, как тонкой резьбы лист в гербарий: такое отражение природы нельзя было не заметить. clip_image001[1]Ей не пришлось батрачить, как другим, долговременным нештатничеством – в надежде, что возьмут. В редакцию не приглашали – брали, словно сирот в барский дом. АД взял – это считали успехом.

Я, отвечавший в журналистской организации за спорт, пригласил Ксению вести протоколы стрелковых соревнований. Но она сказала, что умеет стрелять. И выбила лучший результат.

Мы отметили успех в кафе. Провожая, я читал стихи. Свои и чужие. Допоздна. С этого у нас и началось…

Накануне моего дня рождения Жан спросил: какой подарок выберешь? Магнитофон или день на его даче? Зови, кого хочешь… Разумеется, выбрал компанию.

В девять воскресного утра собралась наша редакционная бригада. Все – кроме Ксении.

Пятнадцать минут десятого. Больше не ждем.

– Кто не успел, тот опоздал, – дал я отмашку водителю РАФика. – Меньше

людей – больше праздник.

– Ксении позвоню, – выпорхнула из автобуса секретарь нашего шефа Леся.

Вернулась запыхавшись:

– Счас будет.

Мы ждали еще добрый час.

Много позже узнал, что она и не собиралась меня поздравлять. Другие заботы были. Леся с трудом уговорила ее.

Я догадывался, причина какая-то личная. Но не мое это дело. И вообще она ничем не обязана. Как и остальные. Не знал никого, кроме своих родителей, кому бы моя жизнь была важна. Женщина прежде всего думает о себе. Потом – о ребенке или своем деле. И лишь на четвертом месте мужчина. Если повезет. Будешь мучиться этим – с ума сойдешь.

Впрочем, напоминать себе, что Ксения ничем не обязана, приходилось все реже. А по кабинетам ползли понятные слухи. Не обо мне с ней. Редактор раздражал всех куда больше, поэтому говорили о его романе с новой сотрудницей. И после того, как она позвонила в двенадцать ночи с просьбой приехать – в гости нагрянул подвыпивший шеф – я решил: хватит нам прятаться. Так сделал предложение. Чувствовал, не откажет.

Отношение ко мне Ксюша объясняла просто: с тобой как в самолете. Идешь, а при этом – летишь.

В предсвадебные ночи мне плохо спалось – приехал бывший муж. Мы уже по сути с Ксенией не раз были мужем и женой. И этот Валик казался нелепостью. Правда, прежде она деликатно спросила, можно ли, чтобы пару недель пожил у них – соскучился по Анюте.

А гость, узнав о событии, захотел, смешной, встретиться со мной. «Подписать акт приема-передачи», – зло подумал я.

Когда мы увиделись в кафе, он спросил, что о нем говорила Ксюша. Предостерег, ей верить нельзя, быстро остынет. Собственно, уже остыла ко мне. Не случайно же он у нее живет.

Самым легким было бы оборвать этот бред. Не стал бы слушать я, нашел других. А я не хотел, чтобы о ней – дурно. С таким, как у него, покроем языка, иной разговор и не вышел бы.

Чувства подсказывают решения самые верные. Но набить ему морду я не мог, чтоб не оскорбить ее подозрением.

Во Дворце бракосочетания к нам с Ксюшенькой подкатила Колобок.

– Георгий! Вам привет от Лены. Помните, была у вас, когда вы жили вместе. Я тут на подружкиной свадьбе. А у Лены новый муж. Можете ее поздравить…

clip_image001[2] К событию шеф отвалил нам с Ксенией по огромной премии. Был и другой дефицит. Отдел промышленности раздобыл какой-то особый коньяк, отдел писем – апельсины, а отдел фельетонов торжественно надел на меня ожерелье из презервативов.

За столом под переливы смеха безудержная троица прочла поздравление. Самые безобидные – строки о том, что вместо слабительного стюардесса Ксюша сообщала пассажирам, на какой высоте самолет.

Праздник вел, разумеется, шеф. Сказал, что все эти кувыркания в постели о чем-то говорят до тридцати. А потом – какая с тобой женщина, такой ты и журналист.

Следом за шефом попросил слово его зам Черноморский:

– Я уже в том возрасте, когда вдохновляют не женщины, а события.

И прочел стихи. Такие же бездарные, как и остальное, что писал.

Невозмутимый Валера Хайкин спросил, кто знает, почему на еврейской свадьбе жених не целует невесту? Мама постоянно говорит: «Сеня, ешь, не отвлекайся!» А сейчас мамы нет.

Ну, стали кричать «горько». Мы, стесняясь, целовались как чужие.

Витя Лошкарев напомнил: во Дворце бракосочетания записали акт гражданского нашего состояния. И пожелал, чтобы состояние гражданское не переходило в военное. Но чокаться за молодую семью на всякий случай не стоит. Намекал, в нашей лавке распался не один брак.

– Что плохо для журналиста, хорошо для невесты, – поднялся Геннадий Слюсар. – Это я о скромности Ксюши. Чего не скажешь о Жорчике: на такой красавице женится! Я их познакомил. И пора бы за зачателя семьи выпить.

– Теперь знаю, как тебя называть, – отозвался охмелевший Дымов. – И Жора наш уже не Райкин, а Ксюшкин.

Жан налил себе полный фужер водки:

– Контрольный тост: пьем до дна! Супруг – не судьба, а повод поговорить. Думала ли ты, Ксения, что будешь спать с мужем журналистки? А тебе, Георгий, желаю не услышать новость одновременно хорошую и плохую: в постели ты лучше, чем сосед.

Сколько ошеломленных бюстом женятся на остальном. Но все же Ксюша, попрыгай, чтобы…

Я не дал досказать. Впрочем, пощечина была, как и тост, шутливой.

Когда подали плов, Алла Каткова, обхватив блюдо руками, принялась его обнюхивать. Увидев недоуменный мой взгляд, громко объяснила:

– Я же должна знать, что мне тут дают!

Вспомнил тонкие, почти прозрачные ее очерки, полные деликатности. Как отличаются журналисты от того, что пишут.

К концу вечера с трудом ворочавший языком Жан говорил редактору:

– После того, что вы сделали с нашей Газетой, как порядочный человек, обязаны на ней жениться.

– Зная свой характер, как порядочный, не должен это делать, – отвечал шеф.

Я был на том уровне подпития, когда и не трезв, и не пьян. Видел, как те, кто уходил, спрашивали разрешения у шефа. На моей свадьбе…

А первую брачную ночь провел за пишущей машинкой. К девяти утра нужно было сдать в досыл репортаж об открытии ночного базара. Почему АД дал это срочное задание мне? Разве неясно?

Говорят, жить с тем, кого любишь, так же трудно, как любить того, с кем живешь. Мы с Ксюшенькой этого не замечали. Будущее виделось ярким морским берегом, по которому бежим, бесконечно счастливые. Он казался впереди. А был уже позади. И я столько не успел для нее сделать!

Теперь все сжалось до слова-выстрела.

Рак….

Неужели убьет и ее? У журналиста не должно быть воображения. Но ничего не мог с собой сделать: жуткие картины не давали спать.

Незадолго до рассвета меня позвал доктор. Ксюшеньке нужна кровь. На станции переливания сейчас ее нет. А потом может быть поздно.

– Вы Боткина болели? – спросил врач, наливая вино. – Это кагор. Разогреет лейкоциты.

Лежа на соседней с Ксюшенькой койке, я глядел в молочный потолок, не в силах справиться с горечью. Стремился сделать ее жизнь лучше, вот и сделал – пропустил самое страшное. Она ежегодно проверялась. Но что стоили все эти обследования, если болезнь все же проскользнула?

Почему я согласился на эту неожиданную операцию «по жизненным показаниям»? Почему не подстраховался столичной консультацией? Не предполагал? Но я не мальчик, который случайно ошибся в школьной задачке. Слишком велика ошибка. Да, за свое здоровье каждый отвечает сам, но мужчина в ответе за любимую.

Вот она, рядом, почти не видна под простынями, из-под которых змеятся трубочки к пульту. И все твои слова о любви к ней – бессмысленный набор звуков, если уходит у тебя на глазах, а ты только и можешь, что ждать, пока выйдет отмеренная врачами порция крови.

Говорят, жизнь мужчины – работа, любовь и раскаянье. Кажется, дошел до последнего.

Вспомнил курчавого, с благополучным аппендицитом его жены, и что-то похожее на зависть шевельнулось во мне. Ах, как беспокоился: мол, сложно ей от наркоза отходить. Хотя успокаивали его, говорили, что этот наркоз был лишь легким прикосновением комариных крыльев. А Ксюшеньку, похоже, подхватили жесткие крылья беды.

– Справку для освобождения от работы не дадим, брали кровь неофициально, – сказал доктор, когда я вернулся в его кабинет. – Сейчас заварю вам сладкий чай, а потом здесь поспите. У нас обход в девять. Еще есть время.

Я знал, что переливать непроверенную кровь опасно. За это и по Уголовному кодексу можно ответить. Почему же рисковал, почему остался на ночь?

В памяти всплыл самодовольный полковой врач, мало что петрящий в своем деле. Ладивший с начальством коновал в конце своей службы уже командовал госпиталем. А потом, выйдя в отставку, приехал в Одессу, где возглавил больницу. Теперь Ксюшенька тут лежит, и доктор от него скрывает, как спасает ее.

– Острые статьи ваши помню, – Олег Викторович достал из холодильника домашний бутерброд. Я понял, передо мной не Бог.

– Мы с вами коллеги. Ведь журналист – отоларинголог и проктолог в одном лице. Когда доктор сыт, – достал я конверт с деньгами, – больному легче.

В жизни делал немало глупостей. Но взятку давал впервые.

Он резко, пожалуй, слишком резко, отодвинул мой конверт:

– Хотите откупиться от смерти?

– А вы начитались в моих статьях, как берут взяточников. Думаете, жена специально для этого заболела? – встала моя шерсть дыбом.

– У вас сдают нервы. – Он накапал в мензурку мутную гадость. – Это успокаивает.

Потом мы пили какой-то экзотический чай. Поглощенный своими мыслями, я почти не чувствовал его вкуса.

– Слова во многом определяют нашу жизнь, – размышлял вслух Олег. – Самые замечательные – не «я тебя люблю», а «у вас не рак». Однако везет не всем.

Он несколько раз выходил, чтобы отдать распоряжения. На его посеревшем от бессонницы лице я не замечал беспокойства. Видимо, привык к близкой смерти.

Но кого-то же они спасают. Так почему не Ксюшеньку? Я даже представил: он говорит мне, знаете, все как рукой сняло.

– Вам приходилось видеть электрокардиограмму? – спросил Олег. – Если там ровная линия – это смерть. А жизнь – подъемы и спады. К последним трудно приладиться, но все же привыкаем. Как к лекарствам, или к диагнозам несведущих врачей. Вот провели исследования, кто из больных дольше живет. Оказывается, те, кто советами медиков пользуются от случая к случаю.

Сквозь полудрему до меня доносилась очередная сентенция:

– У человека все наоборот: промочит ноги – откажет горло, промочит горло – откажут ноги. А мозги… Это самое трудное – когда нет мозгов. Как-то, осматривая больного, диктовал своей медсестре: запишите, черепная травма. Она мне: правильно – черепно-мозговая. Я ей: с мозгами не привел бы жену к парикмахеру – своей любовнице.

– Когда вам нужно быть в редакции? – Спросил врач утром. – Могу подвезти на своем «горбатом».

– К девяти, – стряхнул я с себя остатки дремоты. – Успею заскочить домой, переодеться.

Стремлением к стерильности морозенковский «Запорожец» напоминал операционную. И ехал он, скрупулезно соблюдая правила. Чтобы кого-то лучше понять, нужно сесть в его машину.

В нашей лавке вели книгу прихода-расхода. В десять минут десятого редактор ее забирал. Я понимал, у меня случай особый, но одалживаться не хотел. Когда начальство что-то тебе позволяет, расплачиваешься сполна.

– В честь чего ты такой торжественный? – секретарь Леся слегка удивилась моему выходному костюму.

– Сегодня пресс-конференция, – обронил я небрежно. Не мог же сказать ей, что нужно скрасить следы тяжелой этой ночи. И белая рубашка, смягчающая помятость лица, – профессиональная одежда. Ведь журналист подчас работает не столько головой, сколько печенью.

Почти весь день я провел в больнице. В редакцию приехал к вечеру.

Из-за закрытой двери донесся коридорный разговор:

– Всего-то по трешке, Стелла!

– Она довела себя до болезни, а я должна ей деньги давать?! Такой шубы, как у нее, у меня нет. Лучше своему ребенку что-то куплю.

Поводов для зависти в редакции всегда хоть отбавляй. Но чему завидовать тут? Хотел заткнуть шубой черный ее рот. Я не нищий. И когда Леся принесла мне конверт, денег не взял. Хотя иные наверняка давали по-доброму.

– Твоя Ксения в Еврейской больнице? – ушла Леся от неприятной темы.

– Нет, в областной.

– В Еврейской врачи поопытней.

– А какая наша больница – не еврейская?

Вечером я связался с московским светилом и ближайшим авиарейсом отправил ему копию истории болезни. Академик сообщил, что на следующей неделе прилетит на день рождения мамы. Она живет в Одессе. Заодно и больную посмотрит. После осмотра обнадежил: есть западные лекарства. Дают шанс. Курс очень дорогой.

– Как у Ксении дела, – спросил редактор.

– Нужны три с половиной тысячи рублей.

– Мы их через горсовет у рыбаков «Южного полюса» найдем. Но и ты не сиди, сложа руки.

Уже был дорог не только каждый день, но и час. Я оккупировал телефон и договорился-таки на трех заводах о помощи по тысяче рублей. О рыбном же объединении АД словно забыл. И я не спрашивал: он не любил напоминаний.

Субботним утром – телефонный звонок:

– Я тут сражаюсь за вас, а вы тем временем деньги уже получили. И хотите нас на круглую сумму нагреть! – почти кричал директор «Дормаша». – Разве можно спекулировать здоровьем близких? Мы по вашей жене уже решение трудового коллектива приняли. Как мне теперь людям в глаза смотреть?!

– Какие такие деньги я получил?

– Большие! – произнес он с издевкой. – Я ж читаю вашу газету.

– Какую газету?

– А то вы не знаете?! Вот, в сегодняшнем номере заметка.

Я положил трубку и помчался к ближайшему газетному киоску. Купил свежий номер. Там красовалась информация

« СПАСИБО, РЫБАКИ!

Все мы хорошо знаем, что, надеясь на помощь журналистов, в редакцию чаще обращаются с бедой, чем с радостью. О людях, попавших в тяжелую ситуацию не раз писала и наша коллега, заведующая отделом науки и учебных заведений Ксения Шевчукова. Но вот горе случилось и у нее. С тяжелой болезнью она оказалась в больнице. Для спасения жизни понадобились дорогие зарубежные лекарства. Где взять деньги? По просьбе председателя горсовета Валерия Семенчука необходимую сумму выделило рыбопромысловое объединение «Южный полюс». На редакционном собрании деньги вручили мужу Ксении – заведующему отделом советского строительства и городской жизни нашей газеты Георгию Райкину. Тепло поблагодарив горсовет и рыбаков за заботу, он выразил искреннюю признательность людям, которые пришли на помощь.

Юлий Черноморский. Заместитель редактора» .

Вернулся домой и позвонил другим директорам, обещавшим помочь: извинился, что беспокоил. Все, мол, решилось.

После больницы, заехал на работу. Хотел с шефом поговорить. Но он издали отодвинул меня ладонью: не до тебя сейчас, готовлюсь к заседанию горсовета. Там в понедельник отчитываюсь.

После выходных редакционный кассир хотела выдать мне 350 рэ вместо нужных трех с половиной тысяч. Я сказал, что всю сумму уже нашел. Пусть эти деньги останутся в редакции. И позвонил Лёне Усатюку. Он тут же приехал ко мне:

– Старик, давай подышим свежим воздухом, – на его оживленном лице – предвкушение клева.

Я готовил серьезную публикацию о большой продовольственной базе, где директор принимал овощи заниженными сортами, по малой цене. И эту полупорчу продавали в своих магазинах по обычному прейскуранту. Выручка оседала у деляг. Директор той базы выстроил дом, оформленный на подставу. Но я накопал доказательства, подтверждающие, что это трехэтажное строение вовсе не принадлежит директорскому свату – моряку, который якобы возводил его на свои сбережения. Мне удалось добыть даже письменное объяснение этого морского волка, почему он влез в авантюру.

После зубастой публикации директор мог оставить не только «свой» дом, но и свободу. Однако он был приятелем Лени Усатюка. А Леня знал меня. Вообще, казалось, не было нужных людей, с которыми Леня не был знаком. Он давно жил в этом денежно-кумовском измерении. И жил припеваючи.

Обычно словоохотливый, Усатюк был почти краток, когда мы шли по окаймленному елочками скверу:

– Не спрашивай, как жизнь, в одной стране живем. Мы с тобой друзья. Сам знаешь, чем друзья богаче, тем дороже тебе обходятся. Но тут случай обратный. Заработаешь на мне хорошие деньги – поживешь как человек. Все равно в твоей Газете честности не оценят. Итак, ченч: ты мне свои документы о директорском доме, я тебе – четыре тысячи.

– Когда?

– Первые две завтра, остальное – через день.

– Мне нужно вместе. И побыстрей.

– Тогда послезавтра.

– В семь вечера у меня дома, – решил подстраховаться я на случай, если за ним увяжется хвост.

Пакет, который принес Усатюк, не был пухл. Директор базы собирал крупные купюры. Леня многозначительно кивнул на сверток.

– Не фальшивые, – перед подсчетом послюнявил он пальцы. Они дрожали.

– Коньяк? – спросил я, вручая папку.

– Меня в машине ждут. Ты, наверное, колеса купишь. Мне не так давно предлагали «Жигуленок», почти новый, – тут же хотел еще подзаработать Леня.

– Мне лекарства нужны.

– А я их не покупаю. На хорошие нет денег, на плохие – здоровья.

Закрыв за ним дверь, лихорадочно пересчитал купюры. Потом еще, уже неторопливей.

Говорят, взятку сначала берут со страхом, затем с отвращением, потом – с гордостью. Ничего похожего на страх у меня не было. Впервые после Ксюшенькиной операции ко мне вернулось подобие спокойствия.

Пожалел, что не напишу об этом. Беспощадность, с которой я прежде клеймил в Газете мздоимцев, теперь мне виделась жалковатой. Вспомнил, как в очередном тюремном интервью издевательски спросил у зэка, бывшего директора завода, отпускавшего налево дефицитные сауны:

– Делать бабки можно по-любому?

По какому праву судил? Потому, что взяли его, а не меня?

Тогда думал, что зарабатывать много – неприлично. Порядочный должен быть бедным. Потом понял, по деньгам можно судить не о порядочности, – о любви. Если не можешь решиться на большие деньги, то и на большую любовь – тоже. Тут такой же безрассудный расчет.

На жизнь нам с Ксюшенькой хватало. По женской своей расчетливости каждую потраченную копейку пересчитывала. Но деньги не прятала. Они лежали в шкатулке с ее украшениями, и мы с Анной брали столько, сколько нужно.

Первое время на рынок ходил с женой. Не позволял ей поднимать тяжести. Но потом взял базар на себя: хотел, чтоб по воскресеньям отдыхала. Она удивлялась, как дешево покупаю. А я деньги, оставленные на карманные свои расходы, добавлял к рыночным.

Реанимация была на втором этаже. Рядом росло дерево. С него можно было перебраться на широкую трубу, что проходила под окнами Ксюшенькиной палаты. Этот путь короче. И не нужно у входа упрашивать санитарку.

Как можно тише я спрыгнул с подоконника, но все же разбудил Ксюшеньку:

– Извини за хулиганство, родная.

– Журналист шел не протоптанной дорогой. Это профессионально, – у нее и здесь не исчезло умение радоваться даже по малому поводу.

Я положил на блестящий металлический столик пакет с лекарствами и едой, приготовленной в четыре руки вместе с Анной.

– А что ел ты? Посмотри на себя, совсем осунулся.

– Это мне идет.

– Тут одна медсестра, похоже, собирается из-за тебя с мужем разводиться.

– Мало ли что показалось ей, – я понимал, там, где есть хоть две женщины, без разговоров о личном не обходится.

– Видит же, что ты постоянно здесь пропадаешь. Словно из-под земли достаешь препараты немыслимо дорогие – и где только деньги берешь? По телетайпу наших врачей консультируют московские светила. Разве это все, что делаешь для меня? Для женщины очень важно отношение мужчины. Особенно к другой женщине.

– Пусть подумает, до чего я тебя сначала довел.

–Это я тебя довела: больница, лекарства, врачи, стирка-готовка. И когда только успеваешь писать? Наши навещали меня, рассказывали, у тебя через день выходит по подвалу.

– Шеф публикует, чтобы поддержать тебя. И размечает по-царски. Отсюда и деньги.

– Слушай, захвати в следующий раз мне пива. Рак, я чувствую, уже есть.

– На этот раз чувство тебя подводит.

Я держал в руках ее ладонь, и мне казалось, никакого недуга нет и в помине. Но он орудовал, как заправский мокрушник, – незаметно.

– Если б знала, что так заболею, не вышла б за тебя. Я здесь уже и останусь.

– Как будешь без меня? Если встретишь добрую – женись. Жена должна быть доброй.

– Ну что ты такое говоришь! Когда тебя выпишут, посмеемся над этим.

– Смерть не страшна, мне уже все равно будет. А вот для вас с Аней – горе. Но на все воля Божья. Принеси икону.

Быстрая ее речь, от которой прежде улетал, теперь была размеренней. В ее голосе не звучала уже радостная струна, что задевала струну ответную. Ксюшенька жадно хватала воздух перед каждым словом, словно хотела впрок надышаться. Но была внешне спокойна. Сказывалась авиапривычка: молодые и красивые стюардессы своей невозмутимостью в полете вызывали у пассажиров уверенность.

Я молча смотрел на нее, бесконечно родную, давя подкативший к горлу комок. Если бы у нас было как в той легенде. У двух друзей родились сын и дочь. Они разъехались в разные города, решив, что дети поженятся. Но красавица-невеста, увидев жениха, от свадьбы отказалась: хромой! Никакие уговоры не помогали. И лишь когда объяснился с ней он сам, согласилась.

Что сказал? Правду. Когда ему, еще мальчику, небеса предрекли хромую жену, он попросил: пусть ее несчастье перейдет ко мне. Так и случилось. Может, если попросить Бога, он поможет и мне. То, что для меня важней всего, для него – мелочь. Но, наверное, он уже устал от людской мольбы.

Солнечный луч, преломленный в капельнице, казался живым. Он цеплял давний Ксюшенькин смех и изгиб ее талии.

– О чем думаешь? – спросила тихо, почти шепотом.

– Закрывается ли палата изнутри.

– Ты как ляпнешь, – слегка покраснела она.

Я прикоснулся губами к ее руке.

– Поцелуй меня в губы, – попросила Ксюшенька почти обреченно.

Через час она стала громче дышать, пожаловалась на боль в спине. Я подложил под поясницу полотенце и слегка приподнял ее.

– Так легче?

– Когда ты рядом, мне всегда легче.

Потом она задремала. И я пошел к Олегу. Слегка приоткрыл дверь:

– Можно?

– В больнице доктор принимает днем и ночью.

– Что принимает?

– Все, что горит.

– Извините, не захватил.

– Мне нанесли.

– Спасибо, в другой раз. Как Ксенино состояние оцениваете?

– Она молодец, помогает нам. Борется.

– Что-то еще нужно?

– Все, что нужно, у нас есть. Чай с лимоном тоже. Надеюсь, не откажетесь?

За чаем Олег по обыкновению размышлял вслух:

– Врачи, причиняют больному короткие страдания, чтобы продлить долгие – жизнь. В прошлом году одной попавшей в аварию руки ампутировали. И муж от нее ушел, и дети, взрослые уже, отвернулись. Вот она и мучается, бедная.

Дома меня ждал сюрприз – гора перестиранного белья и бутылка джина. На диване громоздился медведь. Он не отрывался от телевизора, там шел футбол. Где я видел гостя? Ну, да, на снимке рядом с Ксюшенькой. Она с братом – двойняшки.

– Не дрейфь, Жора! Я уже связался с Москвой, – от сочного его баса, кажется, подрагивала люстра. – В нашей больнице есть чудо. Снимает рак и пятой стадии. Завтра утром едем к Ксюхе, через пару дней – в столицу. Билеты на самолет и прочее – решаю.

Я взял со своего письменного стола стопку медицинских книг.

– То, что у Ксении, – карцинома. Там, где закладки, об этом.

Для людей его толка важно печатное слово. Зачем мне объяснять?

Утром он позвонил в Москву. Выяснил, что чудо-аппарат и впрямь убивает рак. Однако не такой, как у Ксюшеньки.

С каждым днем она все меньше походила на себя прежнюю. Ей вовсю уже кололи обезболивающие наркотики, но перекошенные эти клетки все сковывали и сковывали ее движения. Она пока могла, делала бессонными ночами зарядку. Потом уже почти не двигалась, и по утрам приходилось ее умывать. Я бы полностью взял все сиделочные заботы на себя, но Ксюшенька настояла, чтобы чередовался с Анной. Не хотела, чтоб дочь росла белоручкой.

…В тот вечер, помнишь, было мое дежурство. Я держал Ксюшенькину руку, чтоб жизненная энергия перешла к ней. Тщетно. Она откинулась на подушке в сторону, ее глаза навыкате, тяжелое дыхание перешло в хрип, в котором можно различить имена брата и дочери. Давление – сорок на двадцать.

Подключили капельницу. Связь с внешним миром – только эта.

Я вышел на улицу. Позвонил домой Олегу Морозенко, с которым мы за полтора месяца подружились.

– Не объясняйте, – он как всегда невозмутим, – мне каждые полчаса звонят из больницы. У нее кома. Я уже распорядился обо всем, что нужно сделать. Скоро буду.

Второй звонок – домой.

–Аннушка, позови, пожалуйста, дядю Юру,

– Извините, он спит, просил не беспокоить. Как мама?

– Плохо. Очень.

– Сейчас, – слетела с Анны вежливость.

– У аппарата, – в знакомом басе сквозило раздражение.

– Юра, если хочешь застать ее еще живой – приезжай.

– Не могу на это смотреть, пришлю Анюту.

На сестру не может смотреть, вскипела у меня злость. Почему-то вспомнил, как Ксюшенька рассказывала о том, что в детстве дворовая ватага устроила им, семилетним, проверку. Юра испугался, не полез по отвесной лестнице на крышу. К нему приклеили «трус». Видимо, уходя от этого внутреннего уже ярлыка, он и подался в разведку. Но и там трусить не отучили.

Покалывая ноги, Олег осматривал Ксюшеньку. Пришла Анна, бледная, как больничная стена. Куталась в белый халат, с надеждой смотрела на Олега. Видимо, в школе ей внушили, что наша медицина – лучшая в мире.

Наконец, Олег закончил колдовать и исподлобья глянул на меня:

– Пойдем.

В коридоре он негромко сказал:

– Сейчас Ксению Николаевну поддерживает долмин. С него уже не соскочить. Нужно подумать о дальнейшем: родных, кладбище…

– Сколько это длится?

– Не более суток. Но полагаю, несколько часов. Поеду домой. Надеюсь быть понятым.

Время от времени в палату заходил дежурный врач. Брал руку, щупал пульс. Сопровождавшая его медсестра спрашивала: Машу звать?

Видимо, она должна прийти после.

Говорят, на смерть, как на солнце, нельзя смотреть в упор. Не ослепила. Разве что корвалола выпил больше обычного. И на часы глядел чаще. Сам не знаю, почему.

В одиннадцать вечера вновь пришел дежурный. Пощупал пульс и сказал медсестре, чтоб сняла капельницу.

Все…

Незаметно вошла Маша. Она подвязала подбородок, накрыла тело простыней и распорядилась перенести его в морг через два часа. Раньше не положено.

Медсестры стали собирать приспособления. Я вышел в коридор и прижался лбом к оконному стеклу. Предстояло жить дальше без Ксюшеньки. Что это – наказание или испытание?

Не знаю, сколько времени простоял…

– Пойдемте в сестринскую, – тронула сзади за плечо заплаканная медсестра. Наверное, та, о которой Ксюшенька говорила. – У нас есть что выпить.

– Спасибо, не беспокойтесь.

Подошла Анна, отрешенная, с лихорадочным румянцем. Она молча сняла с моего пальца обручальное кольцо и надела его на палец левой руки. На тот же безымянный палец надела и Ксюшенькино кольцо.

– Так положено. Мама любила вас. Теперь о вас буду заботиться я. Можно звать тебя папой?

Не смог улыбнуться детской ее взрослости.

Через два часа мы перенесли тело с третьего этажа в больничный морг.

Следующим утром я пришел туда. Нужно было перевезти Ксюшеньку в другую больницу, где был холодильник.

– Вы медик? – спросила медсестра, став в двери.

Я молча отодвинул ее. Ксюшенька лежала обнаженная в чаше цементного стола. Родное тело, столько раз целованное… Показалось, нет всего этого: морга, ее смерти.

Соитие, мысленное ли, реальное ли перемешало небо с землей. Холодные, чужие уже губы, вернули сознание.

Позвонила Лена:

– Прими соболезнование. Не стоит оставаться одному, приходи.

– Тебе известно? – опешил я.

– У меня одноклассница в той больнице работает. Случайно ее встретила.

– Спасибо, со мной все в порядке.

Откуда вдруг у нее – сочувствие? Впрочем, на расстоянии бывшая жена бывает ближе, чем тебе кажется.

…Впервые я, чувствуя себя вором, открыл Ксюшенькину сумку. Там блокнот-звонилка с номерами телефонов. Он пах ее духами. Она никогда уже его не откроет. И больше домой не придет. Все ее здесь, а самой нет. Жизнь моя теряла смысл. Без нее. Не было никаких сил думать об этом.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Аркадий Ромм

Родился в Одессе. Журналист. Подробности в газетах разного времени "Вечерняя Одесса", Аргументы и факты","Общая газета" (Москва), "Киевские ведомости". Победитель профессиональных конкурсов. Автор романа "Честный журналист продаётся один раз".

4 Responses to “АРКАДИЙ РОММ ● ЧЕСТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ ПРОДАЁТСЯ ОДИН РАЗ ● РОМАН С ГАЗЕТОЙ”

  1. avatar Вадим says:

    Рассказ написан очень сильно, точным и хлестким языком, я долго находился под впечатлением!
    Спасибо!
    Вадим

  2. avatar Аркадий Ромм says:

    СПАСИБО ЗА ХОРОШИЕ СЛОВА, ВАДИМ. НАВЕРНОЕ, У КАЖДОГО, ИЛИ ПОЧТИ У КАЖДОГО АВТОРА ЕСТЬ СТРОКИ, КОТОРЫЕ СОВПАДАЮТ С ЧИТАТЕЛЬСКИМИ ОЩУЩЕНИЯМИ. ТУТ НУЖНО СКАЗАТЬ СПАСИБО ВЕРЕ ЗУБАРЕВОЙ, КОТОРАЯ ИЗ МНОГОСТРАНИЧНОГО РОМАНА ВЫБРАЛА ОТРЫВОК, ВИБРАЦИИ КОТОРОГО СОВПАДАЮТ.ЭТО ОСОБЫЙ ТАЛАНТ ОТБОРА. БЛАГОДАРЯ ЕМУ И СОВПАДАЕТ.

  3. avatar Галина says:

    Страшное испытание потеря любимого человека, который был для тебя всем. Так трогательно написано, что невозможно читать без слез.А еще больше читается между строк, потому, что невозможно выразить словами эту боль, с которой ты должен дальше жить.

  4. avatar Шаронов Валерий says:

    Аркадий, привет! Рад бы получить от тебя весточку. А то странное сообщение Галины…

Оставьте комментарий