ИГОРЬ ИВАНЧЕНКО ● ПОКА ТРЕТЬИ НЕ ПОЮТ ПЕТУХИ… ● СТИХИ

ИГОРЬ ИВАНЧЕНКО В окошко тайком заглянет Луна поверх занавески;
И уведёт дорожка на выкрашенном полу
Туда, где срывает ветер майских берёз подвески,
И струйка сока стекает в баночку по стволу…

И я заблужусь надолго в лесу по имени Детство,
И вновь увижу размыто, словно сквозь частый тюль,
Как режиссёр от Бога своё гениальное действо
Ставит, где земляникой с ладошки кормит июль;

Измажет руки и губы печёной картошки сажа;
Боярышника оскома скулы цепко сведёт;
Кто-то, невидимый, сзади голосом брата скажет:
«Замри!..» и, не расколдуя, в туман сентября уйдёт…

И снова липкими станут пальцы от пластилина –
Мы щели в оконных рамах замазывали с утра.
– Бабушка! Ты на печке сегодня спать постели нам
И расскажи ту сказку – про кашу из топора…

Лежим и, уши развесив, слушаем, как смекалку
Солдат проявлял, чтоб только голодному спать не лечь.
(А память, как верный пёс, приносит из детства палку
И лижет лицо, и лапы не убирает с плеч…)

В лесу, за селом, пугая мышей, заухает филин,
И волки поодиночке перебегут шоссе.
Под утро вдруг Сивка-Бурка прискачет, горяч и взмылен, 
И станет во сне катать нас без устали по росе…

Две тысячи лет назад моё окончилось детство;
Две тысячи горных рек уже в океан утекло…
Как эхо, я слышу вой волков за селом, по соседству,
И на Луну ночами люблю смотреть сквозь стекло.

Засмотришься только и – вновь детство к тебе вернётся,
И в прятки с тобой, со взрослым, сыграет на склоне лет…
И дед пожурит слегка, и бабушка улыбнётся,
И тени в душе рассеет неиссякаемый свет…

 

ФЕЛИКС
маленькая поэма

Я бедствовал.
У нас родился сын.

               Б.  ПАСТЕРНАК.

По морю жизни в штиль и в шторм носим
Я был до тридцати пяти…
Покуда
Не встретил Нину К.
И не без чуда –
Как я хотел! – у нас родился сын.

Неукротим отцовства жар и пыл,
И радость в сердце отдавалась колко…
Мы имя сына выбирали долго.
Назвали – Феликс.
Чтоб счастливым был.

Мы бедствовали с молодой женой
В разгар любви.
Закат социализма
Был предрешён.
Избыток оптимизма
Не лучшей обернулся стороной.

Но были мы богаче богачей,
Хоть и не очень в жизни преуспели…
Подстерегали рифы нас и мели.
Сын выручал:
Был свет его очей –

Совсем как Вифлеемская звезда
Волхвам, дары несущим, –
Путеводен
И нашим ожиданиям угоден;
И отступали горе и беда.

Два корабля – для Феликса конвой
В житейском море;
Было по колено
Оно тогда для нас с женой…
Нетленно
Всё то, во что ушли мы с головой:

Подгузники, пелёнки, соски, плач,
И первый зуб, и первый шаг, и слово –
Всё то, что под Луной старо и ново,
В цепи потерь, бессонниц и удач…

Был не один разбит велосипед,
Освоен плейер, видик и компьютер…
И слава Богу, что живём не в юрте!
И Феликсу уже тринадцать лет.

Нуждаясь и в опеке, и в совете,
Мой поздний сын, шалун и егоза,
Полувоздушных девочек гроза
И продолженье рода на планете,
Преемник наших лиц, фигур и качеств,
Привычек раб и господин чудачеств,
Неспешно вырастает из ребячеств…
В нём – внуков облик, смех и голоса.

За всё, что будет, перед ним в ответе,
Хочу, чтоб сын закрыл мои глаза,
Когда устану жить на этом свете…

САД ЖЕЛАНИЙ

I

Вновь ветер затянет с дождём в унисон.
Луна, точно вор, промышляет за тучей.
Метнётся, подрезавши крыльями сон,
Бессонница вспугнутой мышью летучей…

Всё вспомнить; и – имя твоё повторять.
В такие минуты сознанье двоится:
Одна часть – боится тебя потерять,
Другая – уже ничего не боится…

Побитый дождём, запечалится сад;
Дрожат от предчувствия стужи поджилки…
Мне полночью этой вернуть бы назад
На мраморе рук голубые прожилки,

И – звёзды подсвеченных нежностью глаз,
И – губы со вкусом гречишного мёда…
(Тебя уберечь от пройдох и пролаз
Молю и себя, и беспечного Бога.)

II

Окончится дождь; и больная Луна
Зальёт ртутным светом деревья и крыши.
(На ноте «люблю» зазвучала струна;
Умеющий слушать – её да услышит…)

Истает на блюдце огарок свечной;
И – память тот сад обветшалый оттиснет,
Где мышью летучей на ветке ночной
Бессонница вниз головою повиснет;

Где бисер мерцающих капель поверг
В гипноз изумленья, когда я из дома
В сад вышел; где снова – обиды поверх –
В озябшей душе разливалась истома…

………………………………………..
Что могут стихи? Ничего. И – досада,
Как кошка сиамская, когти вопьёт…
Жаль, нет тебе дела до этого сада,
Где Время верёвочкой горе завьёт…

ЗИМНИЙ ГОРОД

Словно рябиновым соком щёки
Натёр, на ресницы снег нанизал
И вышел в покинутый Богом зал
Город, сдающий внаём «хрущёвки»…

Отступила осень. Наступила зима.
Ноябрь качает права настырно.
Безмолвно… Безлико… Безмонастырно…

Участь брошенного на печку пима
Перечеркнула предвзятость ветвей;
Тепло валенок подбодрило ноги
Помочь пешеходу с большой дороги
Ограбить взглядами город…

Ветр, вей!
Раскручивай крылья мельницы дней,
Пакуй в вату снега игрушку-город…
(И, пока я ещё, как Христос, молод,
Забрось меня, ветер, в горницу к Ней!)

Дышит со свистом небо-астматик;
Влажный пар превращает в снег,
Снегоуборочный забивая шнек…

Лишь гениальный бы смог математик
Вывести формулу цвета волос
Женщины, меня окрутившей лихо, –
Как функцию снега, павшего тихо,
Покорно…

(Петардой разорвалось
Сердце; детонатор – мысли о Ней…)
В будущее прорывается город;
А снег залетает ему за ворот
Сквозь частокол фонарных огней.

Ни звука, словно немое кино
Ошеломлённо всё смотрит зритель.
(Согреют периновую обитель
Тела; а тела – любовь и вино…)

Снеговика ближе к ночи слепя,
Не растопи слезами его ты…
Медведь в лесу – предтеча икоты –
Вспомнит тебя, в берлоге сопя.

Ни слова упрёка. Город – молчун.
Губы свело ему – мороз за сорок.
…Он скинет этот кабальный морок,
Когда зиме придёт карачун…

* * *
   
Юрию ПОХОЛКОВУ –
бывшему ректору ТПУ

Когда нас Alma Mater узаконила
Дипломами, и – тёк рекой «Агдам»,
Оттвистовала юность, отчарльстонила
По залам актовым, по городским садам
В Юрге и в Томске… И – как в воду канула;
Ключи воспоминаний бьют со дна…

Поэзии магическая гранула
И женщина любимая одна –
Остались мне, как талисманы редкие;
В них звёздный свет и бездны мрак сошлись…
Они спасают, если травы едкие
Настаивать не забывает жизнь…

Когда ныряю в личный омут памяти,
Когда, молясь уже иной звезде,
Иду в горсад по листопадной замети, –
Круги воспоминаний по воде…

Пусть затонула Атлантида юности, –
Там, за туманом лет едва видна,
Меня встречает – в ореоле лунности –
Та женщина… Любимая… Одна…

И – сквозь Поэзии кристалл магический
Увижу всё… И – юности завет
Прочту… И – передам в строфе лирической
И бездны мрак, и звёздный этот свет…     

* * *  
маленькая поэма без названия

I

Вязнет звук в тумане, точно в вате.
На часах подтягивая гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Затянула осень здесь, в Сибири…

Млечный Путь залётные путейцы
Ремонтируют… По швам – судьбы рубаха!
Клёны и осины – как индейцы
Племени чероки и навахо,

Вышедшие в боевой раскраске
На тропу войны; их оперенье –
Листья разномастные… (Не в сказке
Воевать им, а – в стихотворенье…)

II

Крот сомнений почву жизни роет.
Запах одиночества летуч.
Осень, словно мёртвому, прикроет
Веки солнцу пятаками туч…

Облетел и потемнел багульник.
Собственности общей переделы.
Кроет, злясь, октябрь-богохульник
Трёхэтажным дождиком пределы…

III

Томагавк сломавши о колено,
Осень выкурит не Трубку Мира,
А «косяк»… (Как Карло – из полена,
Сотворит душа себе кумира

Из порочного, как Магдалина, снега, –
Непорочного, как Иисуса Матерь…)
Выглажена ветром – блажь и нега –
Леса и полей сибирских скатерть.

IV

Время, к сожаленью, вероломно:
Обещает много…, но… Всю ночку
Первый снег настойчиво и скромно
Трубку Мира курит в одиночку…

Вот и побрели индейцы чинно,
Облачившись в белые одежды,
По тропе, теряя обречённо,
Как листву, последние надежды…

V

Звук в снегу увязнет, точно в вате.
На часах приопуская гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Допевает осень здесь, в Сибири…

Поворчав для виду, улетели
Журавли на долгую зимовку.
…Жизнь, плутая в завтрашней метели,                              
Потеряет счастье, как подковку…

* * *
                                   
Мне на плечи кидается век-волкодав…
О.  МАНДЕЛЬШТАМ.

Пока огарок юности чадил,
Пока садилась молодости пена,
Я стал седым и слабым постепенно –
Двадцатый век меня не пощадил…

Противно было детству моему
Двуличие тряпичных жалких кукол.
Я предан был судьбой и загнан в угол,
Но слишком поздно понял, что к чему…

Я веком, точно каторжник, клеймён –
Не вытравить тавро социализма…
Какого ещё надо катаклизма,
Чтоб вычесть моё имя из имён?

Век новый, как нашествие, грядёт;
Судьба, стыдясь, отводит взгляд в сторонку…
Как злобный волк невинному ягнёнку,
Мне глотку век ещё перегрызёт…

Песком тысячелетий из горсти
Жизнь вытечет; умоюсь чёрной кровью…
Ни страхом невозможно, ни любовью
Себя от этой участи спасти.

* * *

Тине ОТЧЕСКОЙ –
стрежевскому художнику
                                                                                                          
Водомер идёт, как Иисус Христос, по воде.
Щука глушит малька на мелководье, в заливе.
Яблочный червь прогрызает ход в «белом наливе».
Каждому младенцу – по личной бы дать звезде.

Но Вифлеемская – исторически – будет одна;
Горит над миром две тысячи лет, не сгорая.
А мне отсюда уже видны отроги гор рая
И ад кромешный, и Стикс, не имеющий дна…

Жизнь – в небесах журавль,  а смерть – синица в руке;
Один – улетит, а другая – со мной навеки…
Наплавит время свинец потерь мне на веки,
Измажет дёгтем густым и вываляет в муке…

А потом я пред Ним вдруг предстану, ничтожный франт,
И Он – следователь – решит вопрос в одиночку…
Но взгляд Его вцепится в стихотворную строчку,
И Он найдёт, возможно, угодный мне вариант…

Господь раньше срока не разомкнёт уста:
В ад? или в рай? – за семью печатями тайна…
Строка, черновик обуглившая, – не случайна.
Щука меняет зубы, а мышеловка – пуста.

Спешу создать, пока третьи не поют петухи,
Стихи, которые очаруют Его душу.
Пусть судьба поэта трясёт, как воришка – грушу, 
Чем сильней трясёт, тем гениальней будут стихи…

…Жизнь коротка, как спичка спичкомбината «Гигант».
И – пока мне не спроворили высшую меру,
Помолюсь, как Богу, идущему водомеру,
И – зрачки мне прострелит закатного света квант…

                                                                               Россия. 

___________________________

ИГОРЬ ИВАНЧЕНКО В окошко тайком заглянет Луна поверх занавески;
И уведёт дорожка на выкрашенном полу
Туда, где срывает ветер майских берёз подвески,
И струйка сока стекает в баночку по стволу…

И я заблужусь надолго в лесу по имени Детство,
И вновь увижу размыто, словно сквозь частый тюль,
Как режиссёр от Бога своё гениальное действо
Ставит, где земляникой с ладошки кормит июль;

Измажет руки и губы печёной картошки сажа;
Боярышника оскома скулы цепко сведёт;
Кто-то, невидимый, сзади голосом брата скажет:
«Замри!..» и, не расколдуя, в туман сентября уйдёт…

И снова липкими станут пальцы от пластилина –
Мы щели в оконных рамах замазывали с утра.
– Бабушка! Ты на печке сегодня спать постели нам
И расскажи ту сказку – про кашу из топора…

Лежим и, уши развесив, слушаем, как смекалку
Солдат проявлял, чтоб только голодному спать не лечь.
(А память, как верный пёс, приносит из детства палку
И лижет лицо, и лапы не убирает с плеч…)

В лесу, за селом, пугая мышей, заухает филин,
И волки поодиночке перебегут шоссе.
Под утро вдруг Сивка-Бурка прискачет, горяч и взмылен, 
И станет во сне катать нас без устали по росе…

Две тысячи лет назад моё окончилось детство;
Две тысячи горных рек уже в океан утекло…
Как эхо, я слышу вой волков за селом, по соседству,
И на Луну ночами люблю смотреть сквозь стекло.

Засмотришься только и – вновь детство к тебе вернётся,
И в прятки с тобой, со взрослым, сыграет на склоне лет…
И дед пожурит слегка, и бабушка улыбнётся,
И тени в душе рассеет неиссякаемый свет…

 

ФЕЛИКС
маленькая поэма

Я бедствовал.
У нас родился сын.

               Б.  ПАСТЕРНАК.

По морю жизни в штиль и в шторм носим
Я был до тридцати пяти…
Покуда
Не встретил Нину К.
И не без чуда –
Как я хотел! – у нас родился сын.

Неукротим отцовства жар и пыл,
И радость в сердце отдавалась колко…
Мы имя сына выбирали долго.
Назвали – Феликс.
Чтоб счастливым был.

Мы бедствовали с молодой женой
В разгар любви.
Закат социализма
Был предрешён.
Избыток оптимизма
Не лучшей обернулся стороной.

Но были мы богаче богачей,
Хоть и не очень в жизни преуспели…
Подстерегали рифы нас и мели.
Сын выручал:
Был свет его очей –

Совсем как Вифлеемская звезда
Волхвам, дары несущим, –
Путеводен
И нашим ожиданиям угоден;
И отступали горе и беда.

Два корабля – для Феликса конвой
В житейском море;
Было по колено
Оно тогда для нас с женой…
Нетленно
Всё то, во что ушли мы с головой:

Подгузники, пелёнки, соски, плач,
И первый зуб, и первый шаг, и слово –
Всё то, что под Луной старо и ново,
В цепи потерь, бессонниц и удач…

Был не один разбит велосипед,
Освоен плейер, видик и компьютер…
И слава Богу, что живём не в юрте!
И Феликсу уже тринадцать лет.

Нуждаясь и в опеке, и в совете,
Мой поздний сын, шалун и егоза,
Полувоздушных девочек гроза
И продолженье рода на планете,
Преемник наших лиц, фигур и качеств,
Привычек раб и господин чудачеств,
Неспешно вырастает из ребячеств…
В нём – внуков облик, смех и голоса.

За всё, что будет, перед ним в ответе,
Хочу, чтоб сын закрыл мои глаза,
Когда устану жить на этом свете…

САД ЖЕЛАНИЙ

I

Вновь ветер затянет с дождём в унисон.
Луна, точно вор, промышляет за тучей.
Метнётся, подрезавши крыльями сон,
Бессонница вспугнутой мышью летучей…

Всё вспомнить; и – имя твоё повторять.
В такие минуты сознанье двоится:
Одна часть – боится тебя потерять,
Другая – уже ничего не боится…

Побитый дождём, запечалится сад;
Дрожат от предчувствия стужи поджилки…
Мне полночью этой вернуть бы назад
На мраморе рук голубые прожилки,

И – звёзды подсвеченных нежностью глаз,
И – губы со вкусом гречишного мёда…
(Тебя уберечь от пройдох и пролаз
Молю и себя, и беспечного Бога.)

II

Окончится дождь; и больная Луна
Зальёт ртутным светом деревья и крыши.
(На ноте «люблю» зазвучала струна;
Умеющий слушать – её да услышит…)

Истает на блюдце огарок свечной;
И – память тот сад обветшалый оттиснет,
Где мышью летучей на ветке ночной
Бессонница вниз головою повиснет;

Где бисер мерцающих капель поверг
В гипноз изумленья, когда я из дома
В сад вышел; где снова – обиды поверх –
В озябшей душе разливалась истома…

………………………………………..
Что могут стихи? Ничего. И – досада,
Как кошка сиамская, когти вопьёт…
Жаль, нет тебе дела до этого сада,
Где Время верёвочкой горе завьёт…

ЗИМНИЙ ГОРОД

Словно рябиновым соком щёки
Натёр, на ресницы снег нанизал
И вышел в покинутый Богом зал
Город, сдающий внаём «хрущёвки»…

Отступила осень. Наступила зима.
Ноябрь качает права настырно.
Безмолвно… Безлико… Безмонастырно…

Участь брошенного на печку пима
Перечеркнула предвзятость ветвей;
Тепло валенок подбодрило ноги
Помочь пешеходу с большой дороги
Ограбить взглядами город…

Ветр, вей!
Раскручивай крылья мельницы дней,
Пакуй в вату снега игрушку-город…
(И, пока я ещё, как Христос, молод,
Забрось меня, ветер, в горницу к Ней!)

Дышит со свистом небо-астматик;
Влажный пар превращает в снег,
Снегоуборочный забивая шнек…

Лишь гениальный бы смог математик
Вывести формулу цвета волос
Женщины, меня окрутившей лихо, –
Как функцию снега, павшего тихо,
Покорно…

(Петардой разорвалось
Сердце; детонатор – мысли о Ней…)
В будущее прорывается город;
А снег залетает ему за ворот
Сквозь частокол фонарных огней.

Ни звука, словно немое кино
Ошеломлённо всё смотрит зритель.
(Согреют периновую обитель
Тела; а тела – любовь и вино…)

Снеговика ближе к ночи слепя,
Не растопи слезами его ты…
Медведь в лесу – предтеча икоты –
Вспомнит тебя, в берлоге сопя.

Ни слова упрёка. Город – молчун.
Губы свело ему – мороз за сорок.
…Он скинет этот кабальный морок,
Когда зиме придёт карачун…

* * *
   
Юрию ПОХОЛКОВУ –
бывшему ректору ТПУ

Когда нас Alma Mater узаконила
Дипломами, и – тёк рекой «Агдам»,
Оттвистовала юность, отчарльстонила
По залам актовым, по городским садам
В Юрге и в Томске… И – как в воду канула;
Ключи воспоминаний бьют со дна…

Поэзии магическая гранула
И женщина любимая одна –
Остались мне, как талисманы редкие;
В них звёздный свет и бездны мрак сошлись…
Они спасают, если травы едкие
Настаивать не забывает жизнь…

Когда ныряю в личный омут памяти,
Когда, молясь уже иной звезде,
Иду в горсад по листопадной замети, –
Круги воспоминаний по воде…

Пусть затонула Атлантида юности, –
Там, за туманом лет едва видна,
Меня встречает – в ореоле лунности –
Та женщина… Любимая… Одна…

И – сквозь Поэзии кристалл магический
Увижу всё… И – юности завет
Прочту… И – передам в строфе лирической
И бездны мрак, и звёздный этот свет…     

* * *  
маленькая поэма без названия

I

Вязнет звук в тумане, точно в вате.
На часах подтягивая гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Затянула осень здесь, в Сибири…

Млечный Путь залётные путейцы
Ремонтируют… По швам – судьбы рубаха!
Клёны и осины – как индейцы
Племени чероки и навахо,

Вышедшие в боевой раскраске
На тропу войны; их оперенье –
Листья разномастные… (Не в сказке
Воевать им, а – в стихотворенье…)

II

Крот сомнений почву жизни роет.
Запах одиночества летуч.
Осень, словно мёртвому, прикроет
Веки солнцу пятаками туч…

Облетел и потемнел багульник.
Собственности общей переделы.
Кроет, злясь, октябрь-богохульник
Трёхэтажным дождиком пределы…

III

Томагавк сломавши о колено,
Осень выкурит не Трубку Мира,
А «косяк»… (Как Карло – из полена,
Сотворит душа себе кумира

Из порочного, как Магдалина, снега, –
Непорочного, как Иисуса Матерь…)
Выглажена ветром – блажь и нега –
Леса и полей сибирских скатерть.

IV

Время, к сожаленью, вероломно:
Обещает много…, но… Всю ночку
Первый снег настойчиво и скромно
Трубку Мира курит в одиночку…

Вот и побрели индейцы чинно,
Облачившись в белые одежды,
По тропе, теряя обречённо,
Как листву, последние надежды…

V

Звук в снегу увязнет, точно в вате.
На часах приопуская гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Допевает осень здесь, в Сибири…

Поворчав для виду, улетели
Журавли на долгую зимовку.
…Жизнь, плутая в завтрашней метели,                              
Потеряет счастье, как подковку…

* * *
                                   
Мне на плечи кидается век-волкодав…
О.  МАНДЕЛЬШТАМ.

Пока огарок юности чадил,
Пока садилась молодости пена,
Я стал седым и слабым постепенно –
Двадцатый век меня не пощадил…

Противно было детству моему
Двуличие тряпичных жалких кукол.
Я предан был судьбой и загнан в угол,
Но слишком поздно понял, что к чему…

Я веком, точно каторжник, клеймён –
Не вытравить тавро социализма…
Какого ещё надо катаклизма,
Чтоб вычесть моё имя из имён?

Век новый, как нашествие, грядёт;
Судьба, стыдясь, отводит взгляд в сторонку…
Как злобный волк невинному ягнёнку,
Мне глотку век ещё перегрызёт…

Песком тысячелетий из горсти
Жизнь вытечет; умоюсь чёрной кровью…
Ни страхом невозможно, ни любовью
Себя от этой участи спасти.

* * *

Тине ОТЧЕСКОЙ –
стрежевскому художнику
                                                                                                          
Водомер идёт, как Иисус Христос, по воде.
Щука глушит малька на мелководье, в заливе.
Яблочный червь прогрызает ход в «белом наливе».
Каждому младенцу – по личной бы дать звезде.

Но Вифлеемская – исторически – будет одна;
Горит над миром две тысячи лет, не сгорая.
А мне отсюда уже видны отроги гор рая
И ад кромешный, и Стикс, не имеющий дна…

Жизнь – в небесах журавль,  а смерть – синица в руке;
Один – улетит, а другая – со мной навеки…
Наплавит время свинец потерь мне на веки,
Измажет дёгтем густым и вываляет в муке…

А потом я пред Ним вдруг предстану, ничтожный франт,
И Он – следователь – решит вопрос в одиночку…
Но взгляд Его вцепится в стихотворную строчку,
И Он найдёт, возможно, угодный мне вариант…

Господь раньше срока не разомкнёт уста:
В ад? или в рай? – за семью печатями тайна…
Строка, черновик обуглившая, – не случайна.
Щука меняет зубы, а мышеловка – пуста.

Спешу создать, пока третьи не поют петухи,
Стихи, которые очаруют Его душу.
Пусть судьба поэта трясёт, как воришка – грушу, 
Чем сильней трясёт, тем гениальней будут стихи…

…Жизнь коротка, как спичка спичкомбината «Гигант».
И – пока мне не спроворили высшую меру,
Помолюсь, как Богу, идущему водомеру,
И – зрачки мне прострелит закатного света квант…

                                                                               Россия. 

___________________________