ВЕРА ЗУБАРЕВА ● МЕЧТЫ И ИЛЛЮЗИИ ● ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
Я несу в ладонях свет. Он колеблется, переливается, как живая вода.
Мне нужно донести его до самой вершины, а потом выплеснуть, чтобы он распался на множество спектров. И мир тогда заиграет тонами и полутонами, и душа с душой повстречается, и стихотворение напишется, и пространство превратится в волшебный кристалл, чтобы всё в нём засияло и зажурчало жизнью вечной. Это – мечта. Мне нужно донести её до реальности и осуществить. Как именно – пока не знаю. Мечты никогда не осуществляются напрямую. Они требуют обходных дорог, промежуточных остановок, снов и мыслей, разговоров и действий.
Помню, Арон Каценелинбойген часто сетовал на то, что все его мечты в конечном счёте осуществляются.
– Что же здесь плохого? – удивлялась я.
Но потом он объяснил с доброй улыбкой:
– Не хватает фантазии, чтобы придумать что-то, что не может осуществиться. Все мои мечты слишком реалистичны.
Мне стало грустно, и я начала мечтать о неосуществимом. Самая первая неосуществимая мечта – вернуть себе свой двор, в котором прошло детство. Просто переселить какую-то его любимую часть в пространство Филадельфии и так протянуть ниточку из настоящего в прошлое. Сажусь и начинаю писать рассказ «Шелковица» о дереве, которое росло у меня под окнами, доставая до второго этажа, где мы жили. Мне этого дерева не хватало здесь, в чужой, зимней Филадельфии, к которой я никак не могла привыкнуть в те первые годы. И к квартире в дуплексе с маленьким двориком, которую мы снимали, не могла привыкнуть. После моего одесского двора, утопающего в виноградных лозах, этот участок казался мне каким-то прагматическим квадратом, на котором ничего не сажали, чтобы проще было траву косить.
Сижу, пишу рассказ о шелковице, обливаясь слезами, а во дворе начинает расти какой-то прутик. Вадим пытается выдернуть его, но он слишком крепкий, не даётся. Упёрся своими корешками в самую глубь земли – и ни с места.
– Это шелковица растёт, – объясняю. – Не трогай.
Он больше не трогает, хотя никогда с моей шелковицей знаком не был.
Тем временем, рассказ разворачивается всеми ветвями – пишу я медленно, словно выращиваю что-то. И прутик подрастает. К весне, когда рассказ уже готов и прочитан в кругу семьи, прутик разветвляется, и мы уже ждём чуда.
Чудо происходит. Через год шелковица раскидывается во весь рост – пышная, и плоды неимоверно сладкие, сочные, точь-в-точь как те, из детства.
– Ну вот, и у меня мечты реализуются, – жалуюсь я Арону, пока мы вместе созерцаем красавицу, заполонившую своей загадкой квадратик сада. И сад от этого словно увеличился в размерах, воспрял своей садовой душой.
А нам уже пора переезжать в другое место. Нас ждёт свой собственный дом, тоже с маленьким садом.
Уезжать не хочется. Мы бы ни за что не стали покупать дом, так бы и жили под сенью шелковицы, но наш добрейший хозяин, который никогда не повышал квартплату в течение всех пяти лет, был недоволен, что «Верочка и Вадя» засиделись и не собираются искать себе лучшие условия. Мистер Слоун – пожилой польский еврей – был первым нашим лэндлордом. Он говорил по-русски, принял нас сердечно и захаживал к нам частенько, чтобы узнать, как движутся дела вновь прибывших русских.
– Вадя, – обращался он к Вадиму, – ну когда ты уже переедешь в другое место? Смотри, сколько хороших и недорогих домов продаётся!
– А зачем, мистер Слоун? – вклинивалась я в разговор. – Я учусь ещё, Вадиму будет лишняя нагрузка. Дом ведь дело хлопотное.
В общем, милый мистер Слоун понял, что от нас не избавишься, и выжидал, куда жизнь повернёт, так и не повысив нам плату за квартиру. А потом наши соседи сверху съехали, и мы попросили его вселить приличную семью.
– Вы же понимате, – с улыбочкой проблеяла я, когда он зашёл проведать нас.
– Ну конечно! – заверил меня хитрый мистер Слоун. И вселил двух сестёр с тремя детьми, бойфрендом одной из них, собакой и ротой тараканов…
– Прощай! – сказала я шелковице.
Она кивнула и обсыпала меня тёмно-вишнёвыми плодами.
На новом месте я снова загрустила по своему двору. Наш backyard был почти таких же размеров, что и прежний, но в довершении там была ещё и прелестная веранда, на которой я частенько засиживалась допоздна.
– Только не шелковицу! – попросил Вадим, перехватив как-то мой мечтательный взгляд.
– Хорошо, – пообещала я, в тайне вынашивая рассказ о виноградной лозе.
А через год соседка из дома напротив заглянула в наш садик и спросила, указывая на пробивающуюся лозу на том месте, на котором я её задумала:
– А это что?
– Не знаю, – честно ответила я.
– Как? Посадила и не знаешь?
– Я ничего не сажала. Она сама стала расти…
Эта старенькая американка была садоводом. С подозрением выслушав меня, она отпарировала:
– Такие вещи сами не растут. Их можно только посадить. Тридцать лет на этом месте ничего не росло. Я знаю этот садик с первого дня!
Теперь наш дом окружён лозами, очень похожими на те, что росли у меня во дворе. Только плодов нет.
А прошлой осенью мы вдвоём с Вадимом посетили мой одесский дворик, и он своими собственными глазами увидел это пространство, заросшее лозами.
– Ну, как, похоже? – с гордостью спросила я.
– Абсолютно! – воскликнул он и отснял эту роскошь на видео.
С тех пор я уже не огорчаюсь, что мечты мои «слишком реалистичны», как говаривал Арон. Наверное, они просто не иллюзорны. Только иллюзии не сбываются, а мечты…
______________________________
Я несу в ладонях свет. Он колеблется, переливается, как живая вода.
Мне нужно донести его до самой вершины, а потом выплеснуть, чтобы он распался на множество спектров. И мир тогда заиграет тонами и полутонами, и душа с душой повстречается, и стихотворение напишется, и пространство превратится в волшебный кристалл, чтобы всё в нём засияло и зажурчало жизнью вечной. Это – мечта. Мне нужно донести её до реальности и осуществить. Как именно – пока не знаю. Мечты никогда не осуществляются напрямую. Они требуют обходных дорог, промежуточных остановок, снов и мыслей, разговоров и действий.
Помню, Арон Каценелинбойген часто сетовал на то, что все его мечты в конечном счёте осуществляются.
– Что же здесь плохого? – удивлялась я.
Но потом он объяснил с доброй улыбкой:
– Не хватает фантазии, чтобы придумать что-то, что не может осуществиться. Все мои мечты слишком реалистичны.
Мне стало грустно, и я начала мечтать о неосуществимом. Самая первая неосуществимая мечта – вернуть себе свой двор, в котором прошло детство. Просто переселить какую-то его любимую часть в пространство Филадельфии и так протянуть ниточку из настоящего в прошлое. Сажусь и начинаю писать рассказ «Шелковица» о дереве, которое росло у меня под окнами, доставая до второго этажа, где мы жили. Мне этого дерева не хватало здесь, в чужой, зимней Филадельфии, к которой я никак не могла привыкнуть в те первые годы. И к квартире в дуплексе с маленьким двориком, которую мы снимали, не могла привыкнуть. После моего одесского двора, утопающего в виноградных лозах, этот участок казался мне каким-то прагматическим квадратом, на котором ничего не сажали, чтобы проще было траву косить.
Сижу, пишу рассказ о шелковице, обливаясь слезами, а во дворе начинает расти какой-то прутик. Вадим пытается выдернуть его, но он слишком крепкий, не даётся. Упёрся своими корешками в самую глубь земли – и ни с места.
– Это шелковица растёт, – объясняю. – Не трогай.
Он больше не трогает, хотя никогда с моей шелковицей знаком не был.
Тем временем, рассказ разворачивается всеми ветвями – пишу я медленно, словно выращиваю что-то. И прутик подрастает. К весне, когда рассказ уже готов и прочитан в кругу семьи, прутик разветвляется, и мы уже ждём чуда.
Чудо происходит. Через год шелковица раскидывается во весь рост – пышная, и плоды неимоверно сладкие, сочные, точь-в-точь как те, из детства.
– Ну вот, и у меня мечты реализуются, – жалуюсь я Арону, пока мы вместе созерцаем красавицу, заполонившую своей загадкой квадратик сада. И сад от этого словно увеличился в размерах, воспрял своей садовой душой.
А нам уже пора переезжать в другое место. Нас ждёт свой собственный дом, тоже с маленьким садом.
Уезжать не хочется. Мы бы ни за что не стали покупать дом, так бы и жили под сенью шелковицы, но наш добрейший хозяин, который никогда не повышал квартплату в течение всех пяти лет, был недоволен, что «Верочка и Вадя» засиделись и не собираются искать себе лучшие условия. Мистер Слоун – пожилой польский еврей – был первым нашим лэндлордом. Он говорил по-русски, принял нас сердечно и захаживал к нам частенько, чтобы узнать, как движутся дела вновь прибывших русских.
– Вадя, – обращался он к Вадиму, – ну когда ты уже переедешь в другое место? Смотри, сколько хороших и недорогих домов продаётся!
– А зачем, мистер Слоун? – вклинивалась я в разговор. – Я учусь ещё, Вадиму будет лишняя нагрузка. Дом ведь дело хлопотное.
В общем, милый мистер Слоун понял, что от нас не избавишься, и выжидал, куда жизнь повернёт, так и не повысив нам плату за квартиру. А потом наши соседи сверху съехали, и мы попросили его вселить приличную семью.
– Вы же понимате, – с улыбочкой проблеяла я, когда он зашёл проведать нас.
– Ну конечно! – заверил меня хитрый мистер Слоун. И вселил двух сестёр с тремя детьми, бойфрендом одной из них, собакой и ротой тараканов…
– Прощай! – сказала я шелковице.
Она кивнула и обсыпала меня тёмно-вишнёвыми плодами.
На новом месте я снова загрустила по своему двору. Наш backyard был почти таких же размеров, что и прежний, но в довершении там была ещё и прелестная веранда, на которой я частенько засиживалась допоздна.
– Только не шелковицу! – попросил Вадим, перехватив как-то мой мечтательный взгляд.
– Хорошо, – пообещала я, в тайне вынашивая рассказ о виноградной лозе.
А через год соседка из дома напротив заглянула в наш садик и спросила, указывая на пробивающуюся лозу на том месте, на котором я её задумала:
– А это что?
– Не знаю, – честно ответила я.
– Как? Посадила и не знаешь?
– Я ничего не сажала. Она сама стала расти…
Эта старенькая американка была садоводом. С подозрением выслушав меня, она отпарировала:
– Такие вещи сами не растут. Их можно только посадить. Тридцать лет на этом месте ничего не росло. Я знаю этот садик с первого дня!
Теперь наш дом окружён лозами, очень похожими на те, что росли у меня во дворе. Только плодов нет.
А прошлой осенью мы вдвоём с Вадимом посетили мой одесский дворик, и он своими собственными глазами увидел это пространство, заросшее лозами.
– Ну, как, похоже? – с гордостью спросила я.
– Абсолютно! – воскликнул он и отснял эту роскошь на видео.
С тех пор я уже не огорчаюсь, что мечты мои «слишком реалистичны», как говаривал Арон. Наверное, они просто не иллюзорны. Только иллюзии не сбываются, а мечты…
______________________________