Вторая мировая война (впрочем, как и первая) круто изменила жизнь многих людей. Для еврейского населения Европы она превратила бытие вообще в рулетку: кому-то выпала жизнь, но большинству – смерть. Причем смерть не только в ходе военных действий, что во всех войнах давно признано неизбежным фактором, а в результате действий многочисленных исполнителей по воле авторов стратегии «окончательного решения еврейского вопроса» (и просто антисемитов). Данная «стратегия» непосредственно затронула и мою семью.

Музей еврейской истории в Варшаве, расположенный в уцелевшем здании библиотеки – хранилища еврейских рукописей на бывшей территории разгромленного и сожженного гетто, весьма лаконично, но проникновенно доводит до сознания посетителей итоги войны с евреями на территории Польши. Большой транспарант гласит, что до войны на территории этой страны проживало 3 млн.300 тысяч евреев, и что всего сто тысяч из них сумело каким-то образом пережить войну в оккупированной Польше, а двести тысяч – на территории СССР.

Так вот, мой отец Зигмунд Горн (Zygmunt Horn) – по происхождению польский еврей, если считать по месту рождения и проживания до войны (город Дрогобыч Львовской области), выжил именно благодаря тому, что оказался на территории СССР.

А произошло это якобы потому, что еще до войны он освоил вождение автомобиля, и после присоединения Западной Украины к СССР его зачислили вольнонаемным в какую-то часть Красной армии водителем, и в 1941 он с ней и отступал в глубь России. А потом таких, как он, сочли неблагонадежными лицами и при переформовании части отпустили со статусом еврейского беженца. Впрочем, подробности мне неизвестны, отец не любил нам, детям, об этом рассказывать. Может быть, потому что первая семья отца осталась на оккупированной территории и была уничтожена. Во всяком случае, родственников со стороны отца, то есть еврейской национальности, с которыми мы бы поддерживали отношения, у меня никогда не было. Кажется, кто- то все- таки спасся и эмигрировал в Израиль… Но отец умер в 1969 году, и мать окончательно закрыла «еврейский вопрос». Мы в это время уже вернулись в Россию, и она решила, что дети у нее будут русскими.

Так было всегда: жизнь моей семьи определяла мать, русская по национальности, которая вышла замуж за отца в годы войны в Ташкенте, где они оба в конечном итоге оказались в эвакуации. Мать, родом из Воронежской области, рано потеряла свою мать (мою бабушку), которую заменила мачеха и в 13 лет была вывезена из села Пески старшей сестрой в близлежащий город. Мой дедушка по матери в 1941 (или 1942 году?) году умер от последствий контузии, полученной при бомбежке железной дороги на Сталинград. Мать в город Ташкент эвакуировалась из г. Котовска, где работала на электроподстанции, – там небольшие турбины генерировали электричество. Ту же работу она выполняла и в Ташкенте, а иногда из-за нехватки водителей водила и трамвай. И, как все молодые женщины, ухаживала в госпитале за ранеными. Отец же был приписан к местному управлению жилищного хозяйства и водил три машины сразу, так как мужчин для работы катастрофически не хватало. В Ташкенте в 1945 году родилась моя старшая сестра. Я же родилась уже в Польше, куда семья попала по репатриации в 1946 году.

Только недавно я поняла, что отцу выпал в той, означенной выше рулетке, все–таки счастливый жребий – он выжил. Правда, послевоенная жизнь, особенно под конец, сложилась не очень удачно, давила бедность, отрыв от привычной среды. Но это были последствия уже личного выбора в пользу семьи, не во всем себя, впрочем, оправдавшегося. Тут уже влияния никакой «стратегии» не было.

Многие годы подряд, когда я в очередной раз смотрела в театре или по телевидению спектакль «Варшавская мелодия» с Михаилом Ульяновым и Юлией Борисовой и уже с новым поколением актеров, меня охватывало чувство сопереживания. Конечно, это не история моих родителей, а совсем иная история. И все же судьбами героев в большой степени распорядилась история, как и судьбой моей семьи. Герой «Варшавской мелодии» не может жениться на любимой девушке, потому что Иосиф Сталин после краткого периода послевоенной репатриации запретил советской молодежи браки с иностранцами. У моей матери на границе в 1946 году отобрали советский паспорт и все другие документы, и до 1956 года она даже боялась подавать о себе весточку российским родственникам, хотя очень по ним скучала. И только потом навестила их, а, приехав с двумя дочками в третий раз в краткосрочный отпуск, решила остаться у сестры, переселившейся к тому времени в Тульскую область, навсегда. Через два года к нам приехал из Польши отец. Он был уже болен и стар и оставаться в одиночестве не захотел. Так я из жительницы большого европейского города сделалась провинциалкой из русской «глубинки», и только Московский университет как «социальный лифт» поднял меня до уровня рядового московского интеллигента. Я окончила среднюю школу № 1 в городе Донской Тульской области с золотой медалью и поступила на филфак МГУ без всякого репетитора.

В принципе, предметом данного очерка является не столько судьба собственно моей семьи, сколько рассказ о том, что я наблюдала в раннем детском возрасте до десяти лет в жизни еврейской общины и в жизни смешанных семей, коих было немало (по 26 декабря 1958 года, когда мы с мамой и сестрой сели в поезд в Россию), в послевоенной Европе, а именно, во Вроцлаве. Четыреста лет подряд он был немецким городом Бреслау и возвращен полякам вместе со всей Нижней Силезией и другими землями по условиям международных договоров о разделении сфер влияния в Европе после Второй мировой войны. Вроцлав принадлежал к числу тех городов, в которых поляки после освобождения города Советской Армией объявили немцам, что им пора убираться в Фатерланд. Польские власти разрешили немецким семьям вывозить только то, что помещается на подводе. Жителей во Вроцлаве вскоре осталось тысяч пятнадцать. Но пустующие дома и квартиры быстро заполняли репатрианты, среди которых были не только поляки, но и немало евреев. Чтобы получить квартиру, достаточно было заявить о себе как пострадавшем от фашизма. И в самом деле, где еще могли получить приют люди, которые потеряли все: и свои дома, и свои семьи? Ни в Дрогобыче, ни во Львове, к примеру, нашей смешанной русско-еврейской семье делать было совершенно нечего – они стали украинскими городами. То, что раньше присваивали в годы войны, убивая и вытесняя евреев, немцы, украинцы и поляки, окончательно перешло к украинцам и военнослужащим Советской Армии, которым власти СССР охотно разрешали там селиться.

Я запомнила, как полька – хозяйка квартиры в одном из самых высоких в ту пору домов во Вроцлаве, в самом центре города на Соляной площади, куда мы приходили с мамой в гости, этажей эдак в восемь, рассказывала о том, что поляки выбрасывали вещи немецких семей, занимая их квартиры, из окон прямо на мостовую, лишь бы прежние жильцы убирались поскорее… А улицы, по которым я ходила, когда подросла, в польскую школу, вплоть до середины пятидесятых годов, были все еще в руинах. Город сильно пострадал от артиллерийского обстрела выдержавших долгую осаду немцев.

Одним словом, послевоенная Европа пришла в движение, и по дорогам из стран Восточной Европы потянулись в разрушенную бомбежками Германию большие обозы.

Но постепенно стало выясняться, что и Вроцлав отнюдь не для всех переселенцев – земля обетованная. На польской земле все же явно недолюбливали евреев, и бытовой антисемитизм был не редкостью. Как и придирки католических деток в школе, в адрес школьников иного вероисповедования. Тем более что в пятидесятые годы в классах вновь повесили распятие и стали проводить уроки католического Закона Божьего, что позволяло детям быстро определить, кто есть кто. Иногда поляки выражались, не стесняясь, и в таком духе, что «немец сделал за поляков их работу в отношении евреев». Дескать, до войны их было в Польше слишком много – почти 10% населения. А в Варшаве и того больше. Разные источники приводят цифру довоенной доли еврейского населения в польской столице от 25% до 30%. Деструктивно действовала и память о послевоенных еврейских погромах (Едвабне и т.д.).

С другой стороны, в 1948 году было образовано государство Израиль, которому требовались молодые силы для пополнения своего населения и собственной армии. Еврейская община Вроцлава (а мой отец, естественно, был членом общины, хотя особой религиозности я в нем не замечала), насколько мне известно из разговоров взрослых, направила в Израиль тогда же в 1948 году и в последующие годы много молодых парней и девушек. Кстати, мою мать, с которой отец постепенно стал советоваться по поводу возможного отъезда семьи в Израиль, пугало, что в Израиле девушки должны служить в армии – такого будущего для своих дочерей она не желала. С поляками она тоже не находила чего-то общего, хотя на бытовом уровне вполне успешно общалась, дарила женщинам-полькам, помогающим делать большую стирку (стиральных машин тогда еще не было), какие–то вещи. Отец работал в кооперативе, открывшем много пунктов приема найденных в руинах ценных вещей – поделок из цветных металлов (некоторые имели даже художественную ценность) и т.д., и обменивавших их на потребительские товары, начиная с эмалированных кастрюль. Заработки были неплохие, он даже имел возможность иногда приносить домой из магазина «Деликатесы» вкусные вещи к празднику Рождества или Пасхи – и еврейской, и католической. Иногда он учил мать делать рыбу по-еврейски и выпекать халу. В Шабат он уединялся для чтения молитвы, семья в этом участия не принимала. Более того, моя мать подружилась с другими русскими женами евреев, и кто-то из них привел нас в кружок православного священника во Вроцлаве, организованный на частной квартире, который пересказывал детям сюжеты из библии. Когда мы впервые после 1956 года приехали в Россию в отпуск в родное село мамы – Пески Воронежской области, запомнившееся прекрасной рекой Хопер, родня уговорила мать крестить нас с сестрой в церкви, и я была крещена в семь лет отроду по православному обряду. Наверное, на всякий случай, – мать очень опасалась новой войны, а верующей она не была.

….И вот память подсказывает, как мы стоим во дворе синагоги «Под белым аистом» во Вроцлаве в укромном закоулке в самом центре города. Мы – это дети от браков уцелевших в войне евреев с русскими женами, с нашими матерями. Отцы – на молитве или собрании общины. Синагога была построена в далеком 1829 году для либерального крыла старой еврейской общины в Бреслау и со временем передана консервативному крылу. Только недавно я узнала, что в годы войны площадь синагоги была местом сбора евреев, которых немцы депортировали в лагеря смерти. Евреи получали повестку, в которой было указано, когда нужно явиться якобы для переселения по новому месту работы. Из Вроцлава было отправлено не меньше пятнадцати транспортов с евреями. Их имущество присвоили нацисты и немецкое население. С 1946 года во дворе синагоги, которая не была разрушена, снова стало шумно – уцелевшие вернулись под ее крыло.

Недавно я снова побывала во Вроцлаве, прошла по памятным с детства местам. Во дворе синагоги «Под Белым аистом» пустынно, начиная с 1956 года, евреи несколько раз под влиянием внешних факторов репатриировались из Польши в Израиль, Америку и другие страны. В Россию из тех, кто провел войну в СССР, приехало всего несколько человек. Наша семья дружила с семьей дяди Миши, он с русской женой и детьми уехал под конец пятидесятых в Израиль, как и многие другие товарищи моего отца. Помню, как у нас в квартире на какое-то время поселилась семья из Риги; сумевшая выехать из Латвии в Польшу. Они тоже через Вроцлав уезжали в Израиль, а может быть, и в Америку. На девочке из той семьи была чудесная пушистая красная с белым кофточка, а лицо девочки и ее имя я совершенно не помню. Память вообще избирательна, и о войне, и о других событиях.

Сама памятная мне синагога во Вроцлаве передавалась из рук в руки, пока не начался ремонт на деньги, насколько мне известно, специально созданного немецкого фонда. Сейчас ей вернули прежнее величие и прежних хозяев – еврейскую общину, и здесь проходят не только богослужения, но и концерты. Но членов у нее мало, и даже благотворительная столовая работает всего лишь один – два раза в неделю…

Как-то в Москве мне довелось быть на встрече с общественным активистом из Франции – Аленом Кривином, который одно время избирался депутатом Европарламента. Он еврей и считает, что необязательно ехать в дальние страны: европеец, в том числе и еврей, может жить в своей стране, где родился, где его среда, и это никого не должно трогать. Увы, в нашей европейской истории все было, к сожалению, иначе.

Москва, 29 июня 2011 года

One Response to “РОЗА ГОРН ● ЖИЗНЬ БЕРЕТ СВОЕ ● ОЧЕРК”

1. Татьяна Янковская says:

   May 6, 2012 at 12:45 pm

   Роза, спасибо за интересный рассказ!

   Reply