ПЛЕС

Покачиваясь, ели плыли,
Плакуче-плавно вдоль реки.
С дорогой, блеклою от пыли,
Река лилась вперегонки.
Был тихий плеск волны блестящей
О кромку рыжего песка,
И росчерк чайки, вниз летящей,
Воды коснувшейся слегка.
В свеченье неба серебристом
Луч солнца нежил облака,
И приласкал седую пристань,
А с ней и лодку рыбака,
И старый катер на приколе,
И весь к воде летящий Плес,
От куполов и колоколен
До левитановских берез.

СОН

Чернеют покинутых окон глазницы,
Тупой подворотни разинута пасть…
Облезлым фасадом мне родина снится
С безумным названьем «Советская власть».
Закон бутерброда не в силах нарушить
Отбор происходит в моей голове:
Мне снится не Летний, ласкающий душу,
Не контур решетки, не львы на Неве,
Не Павловск, столь пламенный осенью ранней,
Не Медного всадника вздыбленный конь,
А лестницы грязной покрытая бранью
Стена в полумраке, бутылки и вонь.
Неясен во сне временной промежуток —
В секунду вмещается день или год,
Но сон этот так безобразен и жуток,
Что в ямке под сердцем пылает и жжет.

ПОД  ПСКОВОМ
Дорога пустынна. Водитель, свернув не туда,
Проедет случайно, ругаясь отборно и гадко.
Вдоль вязких обочин густая замерзла вода
И тускло мерцает, как в нищем окошке лампадка.

Пожухла трава в опустевшем вороньем гнезде,
Беспомощны избы с пустыми глазницами окон,
Едва проступившей сквозь тучи далекой звезде
На сумрачном небе безрадостно и одиноко.

Обугленный клен поредевшей трясет бородой,
Прогнивший пенек растирает фантомную ногу .
И воздух пропитан такой неизбывной бедой,
Как будто в обиде Всевышний на эту дорогу.

В  ОСВЕНЦИМЕ

В черном омуте памяти задержалась,
Oт нахлынувшей паники время сжалось.
За спиною эссесовцы шаг чеканят.
Возле шляп и нeссесеров холм с очками.
За больными игрушками туфель горы.
Отголоском минувшего спят миноры.
Что в бумаге со свастикой не гадаю,
Вот косичка без бантика, вся седая.
От удара с издевочкой след на коже..
До чего с этой девочкой мы похожи.
Лишь глаза сквозь историю смотрят строго…
Как, идя к крематорию , славить бога ?

ПАРИЖ

А я опять хочу в Париж
Вернуться снова в день вчерашний,
К вершине Эйфелевой башни
В полночном воздухе парить,
Чтоб вновь ожили имена
Моне, Сезанна и Родена
И Лувра розовые стены,
И Нотр-Дама седина;
Чтоб, воскресив столетий тишь,
Как нежный дух, любовь витала,
И вглубь Латинского Квартала
Луна смотрела из‑за крыш;
И чтобы вечная весна
Звучала голосом Вселенной,
Всегда свежа и откровенна,
Как терпкость красного вина.
Чтоб легкий предрассветный бриз
Припал губами к грустной Сене…
Пусть хоть на несколько мгновений,
Но я опять хочу в Париж.

КАНЕТ

Как добрые львы, очертанья предгорий
С вошедшими в пену по грудь валунами.
Трепещущий парус, как белое пламя,
Собой рассекает зовущее море.
А ноги в песке, словно в бежевом шелке,
В пятнашки играют веселые волны.
И взгляд замирает, наткнувшись невольно
На юную грудь обнаженной креолки.
Ни шума, ни песен, ни птичьего визга,
Лишь душу чарует движенье прибоя,
А небо, какое ж оно голубое,
Сквозь твой силуэт в перламутровых брызгах.

ЛИОН

Над статуей конной
Ночного Лиона
Пятнистых платанов
Раскинулись кроны.
За дверью балконной —
Мерцанье неона
И голос гортанный
Красавца-гарсона.
В гостинице сонной
Ни смеха ни стона…
Меж Роной и Соной,
Меж Соной и Роной.

ПИРИНЕИ

О Пиренеи!.. И на вдохе
Замрет притихшая душа…
Династии, года, эпохи
В горах не стоят ни гроша.
Превыше всех земных законов
В них с прошлым внутренняя связь,
Причудливость узорных склонов,
Живая водопадов вязь,
Дорог гигантские мониста,
Висящие на шеях скал,
Платановых аллей тенистость,
Пещер пугающий оскал,
Где каждый выступ веку — веха.
Где в дань земному словарю
Стихами отвечает эхо,
Как будто… с Богом говорю.

Я возвращаюсь к суете столичной,
Воспоминанья пирогом слоеным,
А домик розовый под крышей черепичной,
Остался ждать меня под Перпеньеном.

НЕВАДА

Здесь торжествует солнца беспредел,
Абсурден полдень, не дающий тени.
И не тактичны мысли о воде,
Не говоря уж о кусте сирени.
Зной тут настолько почву иссушил —
Чтоб выжить в иглы превратились листья.
Бездонна даль бледнеющих вершин
И неба синь — узор лазурной кисти.
Прожилки гор, как русла снежных рек,
Ажурностью смущают трезвый разум,
Щекочет ухо придорожный треск,
И широта необозрима глазом.
Чубами красит рыжая трава
Холмов песчаных бежевую сушу…
А я пытаюсь нарядить в слова
Невады обжигающую душу.

ЛИЛЛИХАММЕР

Вы пoезжайте в Лиллихаммер, что по дорогена фиорды,
Снимите комнату в отеле над речкой Мюсой,на горе;
Вы пoезжайте в Лиллихаммер, вы так давнотуда хотели,
Чтоб поутру в долине горной проснутьсяутром на заре.
Вы поезжайте в Лиллихаммер, там зелена травана склонах
И солнце летом не садится, а отражается в реке…
Вы поезжайте в Лиллихаммер дышать смолойв еловых кронах,
И опьяненно насладиться ее рукой в своей руке.
Вы поезжайте в Лиллихаммер… На пол поставьтечемоданы
И ничего не говорите, чтоб зазвучала тишина…
Вы поезжайте в Лиллихаммер и, торжествуямиг желанный,
Вы очарованно замрите у растворенного окна.

ПЕРУ

Зачем так рано по утру мы приземляемся в Перу,
Сменить мечтая на жару промозглый вечер?
Но это только лишь мечта, на деле — дождь и высота,
И вам без мятного листа дышать тут нечем.
Однако, братцы, я не вру, тому, кто не бывал в Перу,
Не описать мне ту жару в песках пустыни,
И как нам крупно повезло у самолета под крылом
Узреть диковинный разлом гиганских линий.
Вы не поймете никогда, что есть на свете города,
Где ходят люди без стыда и бродят ламы;
Где носят деток за спиной, где каждый день,как выходной,
Где вечность, каменной стеной, — свидетель драмы.
Вам не поверить ни за что, но лет, наверно, через сто
Не поменяется устой, веками нажит;
Что есть заветные места, где жизнь до дикости проста,
Где каждый, пожевав листа, вам пояс свяжет.
Вам не представить никогда, что Писко пьют они без льда,
Как мало стоит тут еда от вин до кекса.
Вы удивитесь от души, узнав, как в этакой глуши,
Их предки были хороши в искусстве секса!
Вот я вернулась из Перу и тянется рука к перу.
Воспоминания беру те, что поближе.
А может, я пишу муру? Возможно, вам не по нутру,
Поскольку были мы в Перу, а вы в Париже.

ШАНХАЙ

Под вечерним свеченьем Шанхая
Завороженно вскинув глаза,
Я о том затаенно вздыхаю,
Что словами не в силах сказать.
Ветер поднял воздушного змея,
Чтоб ему улыбнулась река.
Жаль, что я так летать не умею,
Я б тебя унесла к облакам…
Я тебя бы за руку держала,
Чтоб ладонь проникала в ладонь,
И шанхайское небо дрожало
В воду свой погружая огонь.
И чтоб мир уберечь от недуга,
Разгадав совершенства секрет,
Инь и Ян дополняли друг друга
На ближайшие тысячу лет.

ШОТЛАНДИЯ

В Шотландию дорога в два ряда
Среди полей, засеяных капустой,
Вдоль городков, где чистенько, но пусто,
И под мостами плещется вода,

Через леса, где не пройдет нога
И облака купаются в озерах,
Где Чудище по воле фантазера,
Туристами снабжает берега.

Где сгубленной Марии тут и там
Скульптурные и прочие портреты,
И где ее падения секреты
Ведут по удивительным местам,

Где толщина и недоступность стен,
И подлинность дворцового убранства,
У ими же объятого пространства
Соперничают в значимости тем.

Где виски дозревает в погребах
И Музыка уже сидит в печенках,
Где лейтмотивом мужики в юбчонках,
И клетчатый рисунок на гербах.

Где луговин роскошный изумруд
Пестрит овечьей россыпью жемчужной,
Мычат коровы низко и натужно,
Одобрив нами выбранный маршрут.

Где, если сухо, значит – повезло,
А на английский переводчик нужен,
Где сало к чаю подают на ужин,
И на душе так нежно и светло.

БРИСТОЛЬ

Суббота в городе Бристоле,
Здесь отдыхает молодежь.
Слегка наряды непристойны,
Такие вряд ли где найдешь.

В пивбаре очередь на милю
И пьяных женщин больше двух.
Зачем я взял с собою Милу?
Ведь рядом с ней я слеп и глух.

Я увлечен архитектурой –
Мосты, старинные дома…
Нет, у меня губа не дура –
Какая движется корма!

Какие ноги от подмышек,
Я шею чудом не сломал,
А юбки, коль на палец выше
То я б вообще сошел с ума.

Какая , к черту, галерея
“Playboy” в натуре, во плоти!
Пошли в гостиницу скорее,
Уже двенадцать без пяти.

ЧЕСТЕР

На родине Чеширского кота,
Где жизнь не суетлива и проста,
A жители приветливы вполне.
Где бьют часы на городской стене,

И мы идем по ней рука в руке,
Где пароходы ходят по реке
И небо возникает из воды,
Где Колизея Римского следы,

И черно – белым крашены дома,
Как будто в лето вкраплена зима,
Где готики соборной кружева,
Где нам с тобою не нужны слова.

РАЗГОВОР С КРОВАТЬЮ В СТАРИННОЙ ГОСТИНИЦЕ В БРЮГЕ

Ну что скрипишь основою кленовой?
Ты, говоришь, была когда-то новой.
Да, слишком многим предлагала ложе –
Седому капитану с красной рожей,
Влюбленным, убегающим из дома,
Уверенно ведущим и ведомым.
Вельможей обряженному пройдохе,
И лучшему любовнику эпохи.
И даже дочке местного раввина,
Что шла к тебе, несчастна и невинна,
А поутру, к твоей прижавшись спинке,
Справляла по невинности поминки.
И той служанке старого отеля,
Которая тебя под утро стелит,
И пыль стирает с мебели старинной,
Что в первый раз легла в твои перины
И вспоминала изредка в печали
О том, как их секретно обвенчали,
И он к тебе привез ее, как к маме,
Лица коснулся жаркими губами…
И называл единственной на свете,
А по утру исчез, как вольный ветер…
И пусть себя считала ты дубовой,
Но принимала в сущности любого.
И ранивших кого-то, и ранимых,
И с женами чужими анонимов,
И каждой повидавшей виды частью
Под ними ты с такой скрипела страстью…
А вот сейчас на простыне измятой,
Пригрела утомленную меня ты.
Да, говоришь, любовь всегда слепая…
Ну, помолчи! – Мой милый засыпает.