В ВАГОНЕ–РЕСТОРАНЕ

Он ни о чем не думал, ничего такого не ожидал. Всем был доволен. Вошел, сел. Она ― напротив. Никогда никаких претензий. Нормально все. А тут, и что это я все верчу головой? Туда пошел, сюда пошел, надел куртку, снял куртку. Сел, встал, опять сел. Потом в тамбур: вытащил сигарету, убрал сигарету, повертел портсигар, убрал его в карман, оглянулся, раздумал, вернулся, опять сел. И когда это она растолстела так? Давно?

Она сидит напротив, смотрит, гладит его руку, наклоняет голову, ловит взгляд. Говорит что-то, говорит, смотрит на него. Вертит в руках карты, раскладывает, мешает, оставляет. Берет его руку около запястья, тянет к себе. Он высвобождает руку, смотрит мимо, вверх, потом в окно, потом в газету. Опять встает, идет к прилавку. Взял сок, смотрит перед собой, оставил сок на прилавке, отошел. Окликает бармен: «Вы сок забыли». Вернулся, взял сок. Сел, смотрит в газету. Та же страница второй час.

Она ― все там же, смотрит на него. Когда, кто? Еще сегодня утром все было как всегда, он шутил, они оба были в хорошем настроении. В кой-то веки вырвались в отпуск без детей. Внутри все сжалось, резко затошнило. Она инстинктивно оглядывается, ища откуда идет опасность. Оба говорят, она ―  много, с просящим выражением лица, он ―  мало и раздраженно. Он не слушает, он только видит совсем близко перед собой ее расплывшееся лицо, тусклые, дурные волосы. Она грузно встает, поворачивается, идет по проходу. Он с отвращением смотрит ей вслед. Его передернуло.

Ему стыдно за свою рубашку, за бесцветные клеточки, за бесформенные бледные штаны и уродливые ботинки. Он обирается, трогает редеющие волосы. Встает, снова идет к прилавку, снова берет сок, снова долго, очень долго стоит в проходе, не в силах оторваться от прилавка и тем самым потратить эту самую последнюю возможность пройти еще раз мимо нее, мимо той, другой, чужой, красивой, что сидит там, у противоположного окна. Он стоит у прилавка и тянет время, перед тем как выйти в тамбур, в свой вагон, на свое место, в свою жизнь, ставшую вдруг невыносимой.
Пара сошла. Поезд тронулся. Женщина у окна рассеянно помешивала деревянной палочкой кофе.

ТРИ ДНЯ В ДЕРЕВНЕ

День первый

-Клава! А Клава!
-Что такое?
-Иван помер
-Ну что вы болтаете, в самом деле, выпивши с утра. Идите, Валентина, поспите, потом поговорим.
-Да нет же, говорю же, помер! Помер! Кого хошь спроси! Правду говорят тебе.
-Да как же это? Как так помер? Вы тут путаете все, это Михаил вчера скончался, а не Иван. Михаил!
-Это ты все путаешь, я ниче не путаю. Мишка, он тоже, ясное дело, он вчера, а Иван, тот сегодня, с утра, только что вот. Сама и путаешь.
-Господи, нет, что, правда? Да что же это такое тут у вас, Господи помилуй, что ни день то покойник у нас теперь, ведь это невозможно, невозможно! По покойнику в день и ведь войны нет! Он же молодой, совсем молодой!
-Ну, да, молодой. Да вот и помер. Выпил там чегой- то не то. Гавна какого то, я знаю? Всю ночь рвало, а утром жена то и давай орать: А! Ну и орала же она, люди говорят. Хоронить сразу хотят. Жарко.
-Боже мой, Боже мой, ты посмотри, семь человек за десять дней, ни войны, ни эпидемии, так, и всем даже 30 нет. Что, обмывать покойничка опять станете? Случай подходящий.
-Не, Клава, в этот раз пить не будем. В этот раз, не. Молодые все в церковь счас пошли, ну, этого, священника звать. Хотят, вишь, ход на деревне сделать. Люди то говорят, мол, проклятые мы, вот че говорят то, надо, мол, проклятие снять. Ну и ход. Ну, так и пошли за ним, уже пошли.
-Это хорошо. Надо надеяться.
-Да, Бог милостив.

***

-Тетя Клава, а этот, другой, ну Михаил этот, отчего он-то умер?
– А, ты себе представить не можешь, что здесь творится. Отчего умер? Да от того же самого. У него зуб болел, сильно болел, но он лечиться не поехал, естественно, они тут все такие. Автобус, мол, дорогой, больница далеко. Ипотом, на водку у них всегда хватает, это даже удивительно, а вот на автобус к врачу, бесплатному, кстати, тут денег нет, говорят. Ну, в общем, он решил сам себе зуб выдрать, дома. Этим тут тоже никого не удивишь. Ну, выпил он «для обезболивания» и раз, щипцами обычными. Ну, все грязными руками, как я понимаю. А утром температура, воспаление. Жена его на работу рано уходит, доярка, а он еще выпил, чтобы так больно не было, и никому ничего не сказал. Когда жена вернулась лицо так раздуло, глаз не открыть. Она вызвала скорую. Надо сказать, они быстро приехали, он дрался с ними еще. Ехать не хотел. Везут в больницу, но инфекция уже до мозга дошла, ну и сепсис, общее заражение крови. Врачи в районном центре борются за его жизнь, как водится, по радио в деревне только о нем и говорят.  К вечеру объявляют, что нужна кровь для переливания срочно, последний шанс. Ну, тут, матушка Россия во всем величии: вся деревня бросилась кровь предлагать, все  как один в больницу ринулись, на грузовике, хоть всю у них бери, не жалко. Меня, говорят, возьмите, нет меня. Герои. Только вот доктора всем отказали, одному за другим, у всех столько алкоголя в крови, ее саму можно пить вместо водки! Ты можешь вообразить? Я тебе серьезно говорю, они тут так наалколизованы, что они самовоспламениться могут. Переливание все же сделали, от одного из врачей, но умер он, парнишка этот. Я его хорошо знала, милый такой, услужливый. Они тут,  в основном, не злые.
-Ужас какой. Это ведь должно быть больно, самому себе щипцами зуб вырвать…
-Да, наверное. Но тут это нормально. Они здесь ничего не боятся, им ни себя не жалко, ни жизни, ни здоровья, ни своего, ни чужого. Ты вот ту старуху заметила вчера? Ну, ту, что к нам подходила?
-Заметила, конечно.
-И она такая же, хоть и не пьет. У нее нарыв во рту был, так она его себе вилкой вскрыла.  Но она выжила, обошлось. В деревне смеются, что ее сам черт не возьмет, она его подлеще будет.
-Это та, что вас обманула?
-Да.

***                 

-Клава!
-Что еще? (я уже новостей здесь бояться стала, поверишь?)
-Поп, священник то есть, он отказался! Не хочет, не пошел с нами. Прогнал всех.
-Кого прогнал?
-Всех, всю деревню и прогнал. Они же к нему пошли, ну, чтобы насчет похорон двух, ну и для крестного хода.  А он и прогнал.
-Не может быть. Как же? А что он говорит?
-Рассердился. Говорит, раньше надо было приходить, когда покойники живы были. Говорит, мол, вы только когда кто умрет, в церковь и приходите. Кричал, что, мол, не может он больше этих похорон и гробов. Церковь для живых, говорил, а не для мертвых. Не пойдет, сказал.
-Плохо.
-Да уж чего хорошего.
-До свидания.

***

-Вы считаете, что он правильно поступил?
-Нет. Не знаю я уже. Нет у него больше сил, это точно. Здесь надо бы женатого священника. Этот и вовсе сюда не хотел, но они же не свободные люди, ты же знаешь.
-Он погорячился, ты думаешь?
-Может быть. Ему надо было монахом быть. Но с ними и святой ума лишится. Ты знаешь, здесь до революции старец жил. Его расстреляли, конечно. Так он и революцию, и войну предсказал. Сказал, что все монастыри и церкви разрушат, а наша деревенская останется в целости. И представь, здесь же немцы стояли, вот прямо тут, все было сожжено и заминировано, а церковь устояла. Удивительно.
-Он, священник, вас уважает, наверное?
-Мы его единственная опора здесь. И, несмотря на это, знаешь ли, он нам настоятельно советует скорее отсюда уехать.
-Даже он?
-Даже он. Хотя ему без нас совсем плохо будет, он из любви к нам советует. Мы тут чужие и потом, место дурное. Невозможно просто. Ты думаешь, их надолго хватит? Ничего подобного. Тут же опять за свое возьмутся, вот увидишь. Уже завтра вся деревня мертвецки пьяная будет, да сегодня же вечером! Они даже из церкви воруют, друг у друга, у соседей, у друзей, у родителей, даже в другую деревню лень сходить. Наш весь урожай выкопали… А какой урожай был! Тут ведь земля отзывчивая, и речка, рыбы сколько хочешь, хорошо можно жить. Мы-то все по книгам делали. Над нами все потешались, вишь, мол, образованные, по книжке огород сажают. А все  выросло: кабачки огромные, картошки столько. А утром проснулись мы с Герой: все разрыто, поломано. Эх. Даже на день уехать не можем, все вынесут. И ведь они нас знают, даже любят, но это ничего не меняет, даже нервов тратить не стоит. Раз: все в окно полетит: телевизор, холодильник, радио, утюг, все, что найдут. Один бросает, другой внизу ждет. Тут у них прямо гениальные способности и организация, и смекалка. А потом все на месте продадут за бесценок своим же и тут же пропьют. У нас уже столько украли. Потом видишь свои вещи у других, спросишь, божатся, что нашли, купили…
-Вы знаете, тетя Клава, я вам не говорила, у меня деньги украли в автобусе. Я вам их везла… Так жалко.
-Это еще зачем? Нам, деньги? Ты на всем экономишь, не нужно, совсем не нужно. Жалко, конечно, твоих денег. Могла бы купить себе что-нибудь.
Я реву.
-Ну вот, ну что ты. Ну вот, ну не судьба, значит. Ничто нам сейчас, значит, помочь не может. Не жалей, что теперь! Мы так рады, что вы до нас доехали! Здесь учишься ни о чем не жалеть. Не принесут эти деньги вору счастья. Все, все, забудь совсем. Пойдем, рыбки свеженькой поедим, Гера нам наловил и нажарил. Вкуснотища. Иди.

***

-Тетя Клава, там вам стучат.
-Ну, открой.
-Открыть?
-Открыть, конечно. Не бойся. Они воры, но не убийцы. Между собой только, по пьяни. А так можешь хоть ночью одна ходить, ничего не будет. Мы внучку спокойно оставляем.

***

-Не смотри. У нас хорошая была, вся устроенная, красивая.
-А эта чья?
-Одной женщины. Она в городе живет, ну и разрешила пока нам в ее квартире пожить. У нее муж недавно тоже погиб, тоже молодой.
-А он отчего?
-Он инвалид был, совсем без ног. Он их в тюрьме потерял, они тут все ‘ходки’ в тюрьму делают. Здесь это нормально. За драки в основном. Ну, вот, он там сделал, не знаю уж что, может, и ничего не сделал, чем-то не угодил, и дружки его к рельсам привязали. Это такие там развлечения. Вернулся без ног.
-И ведь женился.
-Ну, это, тут любой мужик сойдет. Пил страшно, всю пенсию пропивал. Ну, жене его надоело один раз, и она его возьми и выброси, как мешок с картошкой (а он на доске с колесиками перемещался), прямо в окно, на улицу. Благо, что низко. Ну, он давай звать на помощь, мол, инвалида обижают. Братья его прибежали, стали ее бить. Тогда ее родственники прибежали. Сцепились. Это было зрелище, скажу я тебе. Все сбежались, вся деревня. Милиция приехала, но разнять сразу не смогли, их много было слишком, и озверели совсем. И ‘резаный, ‘ так его у нас прозвали, туда же, дрался не хуже других, между ног ползал, повиснет как бульдог, к земле тянет, и не отодрать. Он научился на руках ходить, волоча зад, прямо как орангутанг.
-Клава, прекрати ей все это рассказывать!
-Так, а что, правда ведь, я же не выдумываю? В общем, он стал душить кого-то, одного из родственников жены, то ли брата, то ли племянника, а руки у него железные были, я же говорю, мертвая хватка, а тот посинел уже. Ну, жена увидела и бросила в него, причем ведь с большой дистанции, камнем в голову. Непонятно даже как она в него попала. Череп ему пробила. Сразу насмерть. Она кричала ужасно, она же не хотела убить, просто подобрала камень, и камень то небольшой, но острый, видно, оказался. А дети смотрели с балкона. Ее не посадили, но она уехала в город.  Ее квартира это.
-А дети что?
– С бабушкой.

***

-А что это за девочка сейчас приходила?
-А, это подружка Любина. Соседская девочка. Она любит к нам ходить. С ней только Люба еще может играть,  она не ругается и не курит, что здесь в 12 лет редкость. Они здесь в 6 начинают. А эта скромная, хорошая девочка. Она и ест у нас.
-А родители где?
-Мать у нее, это особый случай. Знаменитая. Она мужа убила, отца девочки. Она его много раз убить пыталась, всякими способами. В конце концов, облила его бензином и подожгла. Спичку бросила. Он долго горел, у всех на глазах, но когда скорая приехала, все было кончено.
-Господи, какой ужас! И зачем вы мне это рассказали?
-Клава, ну, что ты, на самом деле, ну зачем ты ей все это рассказываешь? Говорю тебе, а она никак не уймется.
-И, правда, зачем это я? Прости ты меня. Огрубела я тут.
-А за что она его?
-Сказала, что он ей надоел.
-Ее посадили?
-Конечно, посадили. На семь лет. У нее трое детей малолетних было.  Так представь, в тот день, когда она из тюрьмы вернулась, (надо сказать, она женщина видная и крепкая) сосед сверху свою жену тут же бросил, и к этой переехал.
-К убийце то есть?
-Ну да.
-А он не боится ей надоесть?
-Они тут ничего не боятся.

День второй

Лес огромен. Цветы, цветы, цветы… Речка маленькая, трое мальчишек удят рыбу, рядом пасутся рыжие лошади. Мы пересекаем поле. Тут работают? Да, немного. Заходим в лес, скорее намазаться, комары налетают черной тучей. Бедная псина, ее сожрут, вон, все уши облепили. Но она бежит впереди нас веселая, задрав рогаликом хвост.
Видели бы меня сейчас мои ученые коллеги, в этом вот костюме, в огромных чужих резиновых сапогах до колена, в прилипшем ко лбу цветастом платке, в мужской куртке и с корзинкой! Эй, грибочки, вы где, мои хорошие? «Мама, мама, я нашел!» Ну что ты будешь делать, первый раз в лесу и уже нашел, а я ничего, ничего! Моя мама их находит один за другим, уже полна корзинка, глаза у нее загорелись, раскраснелась, вся ушла в охоту. Во Франции такие грибы состояние стоят. Говорят, здешние местные их тоже в городе продают. Ура, я нашла, нашла! Вы мои красавчики, целая семья, лисички, куколки. Люблю лес и боюсь, свой да чужой, но сейчас, под охраной всемогущего дяди Геры, который только в лесу, кажется, и  чувствует себя дома, можно все забыть и позволить вожделенным грибам завладеть собой безраздельно.
-Да хватит вам! Животы заболят.
Тетя Клава умирает на нас. Я уже не чувствую ни комаров ни мошек, еще, еще, за этот год, и за прошлый, земляника, вся мне, вся в рот, ни одной не оставлю, парчовое, сладкое счастье.
-Гроза, смотрите, гроза идет.
Мы бежим, надо добежать быстрее грозы, мы веселы, как только можно быть веселым здесь, в стране бессмысленных страданий, мы скачем, мы хохочем, так как нигде больше не хохочут, грибы прыгают в наших корзинках, прыг, прыг, собачка рада радешенька, она решила, что мы играем с ней. А гроза передумала. Прошла стороной. Извините меня, это я всех всполошила, конечно, деревенские правы были, а мы зря бежали.

***
-Тетя Клава, я выйти не могу. –
-А что такое?
-Идите сюда. Тут чужая собака перед дверью. Я открыла, а она стоит и не уходит.
-А, эта наша знакомая. Проголодалась, вот и пришла. Она все ест. Сейчас, я ей хлебца дам. Иди сюда, собачка. 
-Она старая, кажется.
-Еще бы не старая, старая, глухая и слепая. И задние лапы волочит.
-И ее все же держат?
-А куда ее? Ее вся деревня кормит. Жалеют ее, она же не виновата, что состарилась. Вот она и заходит к нам.
-И не гоняют ее?
-Нет, конечно, зачем это? Жалость, это святое. Никто не обидит. 
-Но вы же мне сами, вот только что говорили, что они детей своих голодом морят, что родители пьяные валяются, а дети к вам, как эта собака, еду клянчить под дверь ходят!
-Ну да, собаки, дети, кошки, козы, все к нам просить ходят. Нельзя им отказать. Нельзя в хлебе отказывать. Так и есть. Не переживай так, девочка моя. Смотри, какой вечер прекрасный, пойдем в лото играть.

День третий

-Беги, девочка моя, я петрушку им дать забыла. Беги, я не успею. Да хватит у тебя времени, беги скорее, жалко забыть, я приготовила. Ты знаешь, где петрушка лежит?
-Знаешь? Ну, беги, беги, мы ждем.
-Спасибо, спасибо, не надо было.  Конечно, напишем. Ну, не плачь, Любочка, ты помнишь, то я тебе обещала? Какого цвета ты хочешь? Синие? Ну, значит, пришлю синие. Я всегда слово держу, ты же знаешь. С первой зарплаты тебе их пошлю.
Она кивает белокурой головой.

***
Автобус. Совсем цивильный автобус, чистый, удобный, нечего сказать. Тощий
мужик заставляет останавливаться каждые два километра. Писать, алкогольный синдром, набрался с утра или с вечера не просох. Он висит на поручне и легко качается при движении. Шофер послушно открывает двери, не меняясь в лице.
-Ты думаешь, ему сколько лет?
-Мм… 50?
-А 30 не хочешь? Может и меньше, но не больше.
Мужичок, ни одного зуба, щеки провалились, волосы как у младенца тоненькие стоят дыбом на крошечной головке. Штаны падают.
-Скажи спасибо еще, что он просит автобус останавливать.
Мужичок болтается прямо перед дверью, остановки случаются так часто, что он решил не садиться. Женщины смеются, когда он подпрыгивает, со сжатыми бедрами, держась рукой за опасное место, и бросается из дверей, прихрамывая и шатаясь, к первому вертикальному объекту. Он нуждается в точке опоры. Мы тоже не удерживаемся и смеемся над его фокусами. Жена его, от которой тоже изрядно несет, глупо улыбается. Наконец он истощился и уселся рядом с супругой, за нами. Запах, теперь удвоенный, накрывает нас колпаком испарений. Супруги, вполне довольные друг другом, дружно хихикают, нашептывая маленькие скабрезности и вежливо прикрывая рукой рот.
     Еще остановка. В автобус лезет старуха. Впереди себя она толкает огромную корзину с зеленью. Корзина застревает в дверях. Шофер бесстрастен. Старуха очень стара, сыпется, как говорится. Шофер ждет. В автобусе оживление. Несколько рук протягиваются к бабусе, ее и корзину втягивают в автобус. Несколько мужчин одновременно вскакивают: «Садитесь, бабушка, не стойте». Наш тощий алкаш выскакивает перед старухой первым, и, улыбаясь детским розовым ртом, склоняется в неком почти галантном реверансе, который ему удается удержать, только чуть колышась вбок: «Пожалуйста!» Он берет ее под локоть и отводит на свое место. Жена его недовольна. Автобус трогается, мужичок опять болтается на поручне, сияя счастливой улыбкой, рядом с серьезной бабушкой, которая его не благодарит. А я думаю о марсельском троллейбусе, том, что идет на пляж, в котором трясущиеся старики стоят, обливаясь потом, над головами загорелых и сытых парней.
Пригороды, такие же уродливые, как и везде. Если не считать лиц обитателей, вполне можно принять за парижские ‘зоны’.  Остановка, одни входят, другие выходят. Между бетонными коробками стройка: крошечная церковка, как из сказки, веселые орешки купола. Запах свежего дерева.
-Купола будут золотить, говорит старуха сзади.
-Да, подтверждает кто-то, почти достроили уже.
-А ведь думали, не кончат никогда, замечает молчавший всю дорогу шофер.  На постройке храма ругаться нельзя. Священник сам следил за работами, если услышит, все, сразу всю бригаду увольнял. Ну, так он наувольнял, будьте покойны. Мол, народ деньги пожертвовал, надо, чтобы место было чисто. Говорили, больно батюшка строг. Где же у нас найдешь рабочих таких, чтобы не матерились, немых только если. Ан нет, добился он своего, почти готово.
Автобус тронулся.
     И вот начинается собственно город. Перед его пастью пассажиры, как кролики перед удавом, вдруг притихли и сжались.
-Извините, вы, видно, отсюда?
-Можно и так сказать.
-Вы не подскажите, где тут метро?
-Я вам покажу, мы тоже туда идем.
С ней двое детей, чистеньких и хорошо одетых. Их всю дорогу даже слышно не было. Я опять вспоминаю Марсель.
-Ну, вот. Опускайте сюда, вот так, да. Теперь проходите. А адрес у вас есть? Нет, пересаживаться не надо, это прямая линия. Не за что. До свидания, всего хорошего.
-Слышала, мам, что она мне сказала? Что видно, что я отсюда. И на том спасибо.

2 Responses to “ЕЛЕНА МАТУСЕВИЧ ● РАССКАЗЫ”

1. Юрий Берий says:

   June 7, 2012 at 10:14 pm

   Браво, Елена! “Три дня в деревне” здесь и о любви к родине в “Заметках” – это большая художественная правда. Кажется у Лескова есть рассказ о том, как послали маму за водкой, мама отказалась, и сынок залил ей в горло кипяток… Но вот тоска по местам, где прошла молодость – есть. И ни в зуб ногой.

   С почтением, Юрий.

   Reply
2. елена матусевич says:

   June 8, 2012 at 7:23 pm

   Вы знаете, эта тоска была, долго, но прошла. Совсем. Даже удивительно.

   Reply