ВЕРА ЗУБАРЕВА ● НЕВЕРОЯТНОСТЬ ВЫСШЕГО ПОРЯДКА ● ВСТУПЛЕНИЕ

Когда Арон Каценелинбойген понял, что теория вероятностей не всегда работает, он придумал теорию предрасположенностей. Начиналось это ещё в Москве, когда он работал в Институте Экономики и Центральном Экономико-Математическом Институте в Москве, где возглавлял кафедру Комплексных Систем. В Америке он развил свои идеи, довёл их до стройной теории и только не сумел найти математика, который бы всё это изложил на языке формул.

Меня сразу же привлекла красота его теории, суть которой я определила бы в самых простых терминах так. Мир – это коллекция уникальностей, и всякий раз мы сталкиваемся с этим, когда разглядываем какой-нибудь цветок или бабочку. А разглядываем потому, что глаз выхватывает какие-то мельчайшие особенности, отличающие их от других бабочек и цветков. Даже если мы этого не осознаём, особенности и есть тот магнит, который притягивает наше внимание. Не станешь ведь разглядывать двойников!

Сколь ни живи, сколь ни учи наук –
жизнь знает, как прельстить и одурачить,
и робкий неуч, молвив: «Это – луг»,–
остолбенев глядит на одуванчик.
                      (Б. Ахмадулина. «Свет и туман»)

Таким «робким неучем», не зазубрившим догм о подобии и типологии, обычно является художник. И теория Арона, прежде всего, восхищает художников от науки, ибо она гласит, в общих чертах, что нужно не сводить картину к известному, а внимательно вглядеться во все особенности предмета или явления, отметить как можно больше нюансов и оттенков, придать им значение, проинтегрировать в своём восприятии и тогда только определить для себя, какова их предрасположенность. И то, что будет считаться невероятным с точки зрения теории вероятности, может оказаться очень даже возможным с точки зрения теории предрасположенностей.

Когда-то я написала стихи «Фонтан и Вагнер» под впечатлением «Фауста» Гёте. Два типа учёных (Фауст и Вагнер) заставили меня задуматься о том, что же есть наука – свод догм, направленных на объективность, или уникальный взгляд исследователя? Для меня это всегда второе. Теория Арона укрепила меня в этом. Базируясь на модели шахматной игры, Арон показал, что субъективность лежит в природе оценочной категории. Однажды его пригласили прочесть лекцию для верхушки менеджмента известной фирмы Mars Electronics International. После лекции к нему подошёл один из вице-президентов фирмы и, поблагодарив за блестящую лекцию, прибавил: «Вы дали мне лицензию на субъективность». Как признавался потом Арон, это было самой большой похвалой, подтверждавшей верность и практичность его теории.

Стихи «Фонтан и Вагнер» настолько понравились Арону, что мне пришлось переписать их заново по-английски, чтобы он мог включить их в свою очередную книгу по индетерминизму в качестве эпиграфа к книге (The Concept of Indeterminism & Its Applications; Economics,| Social Systems, Ethics, Artificial Intelligence & Aesthetics. Westport: Greenwood Publishing Group, 1997).

                                                     ФОНТАН И ВАГНЕР

В пергаменте ль найдём источник мы живой?
Ему ли утолить высокие стремленья?
                                                            Гете. «Фауст» (из диалога Фауста с Вагнером).

ФОНТАН

Запечатлеть фонтан
И миг свободы,
И – унести под каменные своды,
В империю школярских догм.
Потомок Вагнера,
Опять вхожу в твой дом –
Обитель книг, исписанной бумаги.
Ты помнишь все,
Но этих вспышек влаги
Не удержать
Твоим усердным лбом.
Пойди к фонтану,
Смысл его двоякий
Попробуй скрупулёзно разложить
По формулам
На символы и знаки
И воссоздать опять феномен «жизнь» –
Ту жизнь, которая всегда есть схватка
Невероятностей,
И сам ты в ней
Невероятность высшего порядка
И вероятность сущих всех идей.
И не они ль фонтаном бьют в саду,
Где я неукоснительно веду
Свой образ жизни,
Странный и мгновенный,
С другими образами наряду,
Запечатленный в образе Вселенной?

ВАГНЕР

Он всё надеется! Без скуки безотрадной
Копается в вещах скучнейших и пустых…
                                                            Гете. «Фауст»

Ах, Вагнер, Вагнер!
Ты бессмертен, что ли?
Сидишь,
Спины округлость заострив.
Твоя спина – как треугольник боли,
Навечно укрепленный в стул-штатив.
Завидую завидному усердью
Во всякий свой негаданный визит,
Когда больна, и моему предсердью
Быть в норме день, а то и два грозит.
Твой контур сигмовидный млечен.
В нем сигмы осмысляет ум.
Аналитичностью банальной искалечен,
Пытается представить в виде сумм
Всю полноту существований чуждых,
Антагонизмов, отрицаний, искр –
Простых и Божьих, в воздухе и в лужах,
Рождающих то ямбы, то верлибр.
Унылый мир,
От сих до сих пролегший,
Связующий меня с тобой сейчас,
Воспитывает мой веселый, грешный,
Известный зрением беспечным глаз.
Тома
В громоздких сейфах переплетов,
С моей подвижностью
Вступая в резонанс,
Указывают
На опасность взлетов
И создают естественный баланс
В полярном нашем сосуществованье,
В котором однодневка-мотылек,
Поспешно украшая мирозданье,
Влетит сюда,
Как поиск и – итог.

Когда Арон Каценелинбойген понял, что теория вероятностей не всегда работает, он придумал теорию предрасположенностей. Начиналось это ещё в Москве, когда он работал в Институте Экономики и Центральном Экономико-Математическом Институте в Москве, где возглавлял кафедру Комплексных Систем. В Америке он развил свои идеи, довёл их до стройной теории и только не сумел найти математика, который бы всё это изложил на языке формул.

Меня сразу же привлекла красота его теории, суть которой я определила бы в самых простых терминах так. Мир – это коллекция уникальностей, и всякий раз мы сталкиваемся с этим, когда разглядываем какой-нибудь цветок или бабочку. А разглядываем потому, что глаз выхватывает какие-то мельчайшие особенности, отличающие их от других бабочек и цветков. Даже если мы этого не осознаём, особенности и есть тот магнит, который притягивает наше внимание. Не станешь ведь разглядывать двойников!

Сколь ни живи, сколь ни учи наук –
жизнь знает, как прельстить и одурачить,
и робкий неуч, молвив: «Это – луг»,–
остолбенев глядит на одуванчик.
                      (Б. Ахмадулина. «Свет и туман»)

Таким «робким неучем», не зазубрившим догм о подобии и типологии, обычно является художник. И теория Арона, прежде всего, восхищает художников от науки, ибо она гласит, в общих чертах, что нужно не сводить картину к известному, а внимательно вглядеться во все особенности предмета или явления, отметить как можно больше нюансов и оттенков, придать им значение, проинтегрировать в своём восприятии и тогда только определить для себя, какова их предрасположенность. И то, что будет считаться невероятным с точки зрения теории вероятности, может оказаться очень даже возможным с точки зрения теории предрасположенностей.

Когда-то я написала стихи «Фонтан и Вагнер» под впечатлением «Фауста» Гёте. Два типа учёных (Фауст и Вагнер) заставили меня задуматься о том, что же есть наука – свод догм, направленных на объективность, или уникальный взгляд исследователя? Для меня это всегда второе. Теория Арона укрепила меня в этом. Базируясь на модели шахматной игры, Арон показал, что субъективность лежит в природе оценочной категории. Однажды его пригласили прочесть лекцию для верхушки менеджмента известной фирмы Mars Electronics International. После лекции к нему подошёл один из вице-президентов фирмы и, поблагодарив за блестящую лекцию, прибавил: «Вы дали мне лицензию на субъективность». Как признавался потом Арон, это было самой большой похвалой, подтверждавшей верность и практичность его теории.

Стихи «Фонтан и Вагнер» настолько понравились Арону, что мне пришлось переписать их заново по-английски, чтобы он мог включить их в свою очередную книгу по индетерминизму в качестве эпиграфа к книге (The Concept of Indeterminism & Its Applications; Economics,| Social Systems, Ethics, Artificial Intelligence & Aesthetics. Westport: Greenwood Publishing Group, 1997).

                                                     ФОНТАН И ВАГНЕР

В пергаменте ль найдём источник мы живой?
Ему ли утолить высокие стремленья?
                                                            Гете. «Фауст» (из диалога Фауста с Вагнером).

ФОНТАН

Запечатлеть фонтан
И миг свободы,
И – унести под каменные своды,
В империю школярских догм.
Потомок Вагнера,
Опять вхожу в твой дом –
Обитель книг, исписанной бумаги.
Ты помнишь все,
Но этих вспышек влаги
Не удержать
Твоим усердным лбом.
Пойди к фонтану,
Смысл его двоякий
Попробуй скрупулёзно разложить
По формулам
На символы и знаки
И воссоздать опять феномен «жизнь» –
Ту жизнь, которая всегда есть схватка
Невероятностей,
И сам ты в ней
Невероятность высшего порядка
И вероятность сущих всех идей.
И не они ль фонтаном бьют в саду,
Где я неукоснительно веду
Свой образ жизни,
Странный и мгновенный,
С другими образами наряду,
Запечатленный в образе Вселенной?

ВАГНЕР

Он всё надеется! Без скуки безотрадной
Копается в вещах скучнейших и пустых…
                                                            Гете. «Фауст»

Ах, Вагнер, Вагнер!
Ты бессмертен, что ли?
Сидишь,
Спины округлость заострив.
Твоя спина – как треугольник боли,
Навечно укрепленный в стул-штатив.
Завидую завидному усердью
Во всякий свой негаданный визит,
Когда больна, и моему предсердью
Быть в норме день, а то и два грозит.
Твой контур сигмовидный млечен.
В нем сигмы осмысляет ум.
Аналитичностью банальной искалечен,
Пытается представить в виде сумм
Всю полноту существований чуждых,
Антагонизмов, отрицаний, искр –
Простых и Божьих, в воздухе и в лужах,
Рождающих то ямбы, то верлибр.
Унылый мир,
От сих до сих пролегший,
Связующий меня с тобой сейчас,
Воспитывает мой веселый, грешный,
Известный зрением беспечным глаз.
Тома
В громоздких сейфах переплетов,
С моей подвижностью
Вступая в резонанс,
Указывают
На опасность взлетов
И создают естественный баланс
В полярном нашем сосуществованье,
В котором однодневка-мотылек,
Поспешно украшая мирозданье,
Влетит сюда,
Как поиск и – итог.