ВЕРА ЗУБАРЕВА ● НА ГРАНИ ● ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

Октябрь золотистой гранью пролёг между отливающим зеленью сентябрём и постепенным окрашиванием листвы в ракушечно-кирпичный цвет. Вскоре деревья превратятся в домики из ракушечника и кирпича, и в них поселяться воспоминания и мокрые птицы. Хорошо помедлить на этой грани полу-ухода, где всё сущее и несущее полупрозрачно и вплетается одно в другое. Воспоминания в октябре не менее реальны, чем люди и события, а люди и события не менее таинственны, чем сны и видения. Игорь Павлов покинул нас в июне. Его жизнь поэта в отдалении точнее всего может быть описана пушкинскими строками: «Блажен, кто молча был поэт / И, терном славы не увитый, / Презренной чернию забытый, / Без имени покинул свет!». Его единственная книга, выходу которой он сопротивлялся, не желая издавать ничего при жизни, теряя стихи и скитаясь, должна была вот-вот выйти. Он уступил уговорам и настояниям друзей, правил рукопись, но душа его не согласилась, и он ушёл почти на пороге появления книги… Его присутствие здесь, в Гостиной так же реально, как присутствие любого из нас, как его стихи, написанные вне времени и пространства. Такое возможно только в октябре…

* * *

Вот и ты ушёл, вот и я осталась,
Чтобы снова глядеть в обрыв,
Шевелить тугую туманность
И пугать первородных рыб.
Всё – из прошлого, да и я – на грани.
Притаившись, слушаю как
То ли тикает вода в кране,
То ли капает время в часах…
Ноль луны откололся у изголовья.
Там тела прибывают рекой.

Разделились покой и воля:
Свет есть воля,
А тьма – покой.
Мыслям этим, как боеприпасам –
Враз иссякнуть, коль тьма возьмёт на прицел.
Мне б писать как другие – на простом, на ясном,
Чтоб стихи как труба –
приложил и увидел, что на том конце.
Ну а эти… Кто ж станет читать их! Милый Боже,
Ты – как штопка во всех небесах… А в моих – дыра.
Вот и “ночи” мои в опечатках превращаются в “ноши”.
У корректора правда своя, и своя – у пера.
Утром сделаю правку… “И было утро”…
По цитатам и жизнь переходит в смерть,
Уворачиваясь от её абсурда,
Чтоб осмысленней было неметь.
Мне ль играть в эти игры и прятаться в нишах
Послесмертной фантазии, севшей на мель!
Верит в книги лишь тот, кто не пишет их.
Для него-то и жизнь – не смертель…
Для него-то и я не в безумии по минному полю
Памяти сную с перекошенным ртом
От общенья с безмолвием, бывшим тобою,
А беседую с вечными – о сём, да о Том.

Октябрь золотистой гранью пролёг между отливающим зеленью сентябрём и постепенным окрашиванием листвы в ракушечно-кирпичный цвет. Вскоре деревья превратятся в домики из ракушечника и кирпича, и в них поселяться воспоминания и мокрые птицы. Хорошо помедлить на этой грани полу-ухода, где всё сущее и несущее полупрозрачно и вплетается одно в другое. Воспоминания в октябре не менее реальны, чем люди и события, а люди и события не менее таинственны, чем сны и видения. Игорь Павлов покинул нас в июне. Его жизнь поэта в отдалении точнее всего может быть описана пушкинскими строками: «Блажен, кто молча был поэт / И, терном славы не увитый, / Презренной чернию забытый, / Без имени покинул свет!». Его единственная книга, выходу которой он сопротивлялся, не желая издавать ничего при жизни, теряя стихи и скитаясь, должна была вот-вот выйти. Он уступил уговорам и настояниям друзей, правил рукопись, но душа его не согласилась, и он ушёл почти на пороге появления книги… Его присутствие здесь, в Гостиной так же реально, как присутствие любого из нас, как его стихи, написанные вне времени и пространства. Такое возможно только в октябре…

* * *

Вот и ты ушёл, вот и я осталась,
Чтобы снова глядеть в обрыв,
Шевелить тугую туманность
И пугать первородных рыб.
Всё – из прошлого, да и я – на грани.
Притаившись, слушаю как
То ли тикает вода в кране,
То ли капает время в часах…
Ноль луны откололся у изголовья.
Там тела прибывают рекой.

Разделились покой и воля:
Свет есть воля,
А тьма – покой.
Мыслям этим, как боеприпасам –
Враз иссякнуть, коль тьма возьмёт на прицел.
Мне б писать как другие – на простом, на ясном,
Чтоб стихи как труба –
приложил и увидел, что на том конце.
Ну а эти… Кто ж станет читать их! Милый Боже,
Ты – как штопка во всех небесах… А в моих – дыра.
Вот и “ночи” мои в опечатках превращаются в “ноши”.
У корректора правда своя, и своя – у пера.
Утром сделаю правку… “И было утро”…
По цитатам и жизнь переходит в смерть,
Уворачиваясь от её абсурда,
Чтоб осмысленней было неметь.
Мне ль играть в эти игры и прятаться в нишах
Послесмертной фантазии, севшей на мель!
Верит в книги лишь тот, кто не пишет их.
Для него-то и жизнь – не смертель…
Для него-то и я не в безумии по минному полю
Памяти сную с перекошенным ртом
От общенья с безмолвием, бывшим тобою,
А беседую с вечными – о сём, да о Том.