RSS RSS

АНАТОЛИЙ ШТЕЙГЕР ● «МЫ ГОВОРИМ О РОЗАХ И СТИХАХ …» ● СТИХИ

АНАТОЛИЙ ШТЕЙГЕРУ нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: – Да, увы,
Любили… как еще любили!…

* * *
Мы говорим о розах и стихах,
Мы о любви и доблести хлопочем,
Но мы спешим, мы вечно впопыхах, –
Все на бегу, в дороге, между прочим.

Мы целый день проводим на виду.
Вся наша жизнь на холостом ходу,
На вернисаже, бале и за чаем.

А жизнь идет. И мы не замечаем.
                                             1928

* * *
Так от века уже повелось,
Чтоб одни притворялись и лгали,
А другие им лгать помогали,
(Беспощадно, все видя насквозь) –
И все вместе любовью звалось…
                                              Rome, 1934

* * *
Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, –
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас,
И жизнь – какой она, на самом деле…
                                            Berlin, 1935

* * *
Неужели сентябрь? Неужели начнется опять
Эта острая грусть, и дожди, и на улице слякоть…
Вечера без огня… Ведь нельзя постоянно читать.
Неужели опять, чуть стемнело,
Ничком на кровать —
Чтобы больше не думать, не слышать
И вдруг не заплакать.

* * *
Крылья? Обломаны крылья.
Боги? Они далеки.
На прошлое – полный бессилья
И нежности взмах руки.

Заклятье: живи, кто может,
Но знай, что никто не поможет,
Никто не сумеет помочь.

А если уж правда невмочь –
Есть мутная Сена и ночь.

* * *
        Подумай, на руках у матерей
        Все это были розовые дети.

                                                   И. Анненский

Никто, как в детстве, нас не ждет внизу,
Не переводит нас через дорогу.
Про злого муравья и стрекозу
Не говорит. Не учит верить Богу.

До нас теперь нет дела никому –
У всех довольно собственного дела.
И надо жить, как все, – но самому…
(Беспомощно, нечестно, неумело).

* * *
Не получая писем, сколько раз
Мы сочиняли (в самоутешенье?…)
Наивно-драматический рассказ
Про револьвер, болезнь иль крушенье…

Отлично зная – просто не до нас
(Но уж не в силах обойтись без фальши,
Поверить правде до конца страшась,
Не смея думать, что же будет дальше)…
                                          Heiligen Schwendi, 1935

* * *
Окно, рассвет… Едва видны, как тени,
Два стула, книги, полка на стене.
Проснулся ль я? Иль неземной сирени
Мне свежесть чудится еще во сне?

Иль это сквозь могильную разлуку,
Сквозь тускло-дымчатые облака,
Мне тень твоя протягивает руку
И улыбается издалека?

* * *
Нет, в юности не все ты разгадал.
Шли за главой глава, за фразой фраза.
И книгу жизни ты перелистал,
Чуть-чуть дивясь бессмыслице рассказа.

Благословенны ж будьте вечера,
Когда с последними строками чтенья
Все, все твердит – «пора, мой друг, пора»,
Но в тайне обещает продолженье.

* * *
Сколько лет безжалостно убито,
Но о прошлом больше не жалей.
Голубое небо приоткрыто
Изумрудной россыпи полей.

Стану снова радостным и новым,
Перейду зеленую межу.
Никого на свете честным словом
Я теперь напрасно не свяжу.

Каждый нынче весел и свободен,
Каждый в теплом ветре обновлен.
В эту землю, в этот Дом Господень,
Я опять без памяти влюблен.

* * *
В сущности так немного
Мы просим себе у Бога:

Любовь и заброшенный дом,
Луну над старым прудом
И розовый куст у порога.

Чтоб розы цвели, цвели,
Чтоб пели в ночи соловьи,
Чтоб темные очи твои
Не подымались с земли…

Немного? Но просишь года,
А в Сене бежит вода
Зеленая, как всегда.

И слышится с неба ответ
Не ясный. Ни да, ни нет.

* * *
Нет в этой жизни тягостней минут,
Чем эта грань – не сон и не сознанье.
Ты уж не там, но ты еще не тут,
Еще не жизнь, уже существованье.

Но вот последний наступает миг,
Еще страшнее этих – пробужденье.
Лишь силой воли подавляешь крик,
Который раз дозволен: при рожденьи.

Пора вставать и позабыть о снах,
Пора понять, что это будет вечно.
Но детский страх и наши боль и страх
Одно и то же, в сущности, конечно.

* * *
Мы ничего не знаем,
Мы ничего не слышим,
Грезят о чуждом рае
Святые по темным нишам.

Пыль на июльской дороге
Нежит ленивые ноги.
Низкое солнце брезжит
На монастырском пороге.

Пахнет горошком, левкоем,
Долгою сухостью лета.
Мы же воздушные замки
Строим – и платим за это.
                                          1930

ПРЕДВЕСЕННЕЕ

1
Сильнее ломается лед,
И солнце весеннее греет,
Но сердце который уж год
Ему доверяться не смеет.

И биться не хочет вольней,
Но властны весенние чары,
И с каждым ударом сильней
Становится боль – и удары.

2
От этой прогулки осталась
Весенняя тяжесть в крови
И нежность – она показалась
Предчувствием новой любви.

Но сердце послушно приказу,
Оно покорилось и вновь
Из уст не слетало ни разу
Заветное слово – любовь.

* * *
Были очень детские мечты,
Были нежность, дерзость и тревога,
Было счастье. И со мною – ты:
Было все, и даже слишком много.

Было нам по восемнадцать лет.
Нам казалось, это будет вечно.
Но растаял даже легкий след,
Точно утром Путь растаял Млечный.

Я уже не плачу о былом,
Видно так угодно было Богу,
Чтобы с каждым часом, каждым днем
Мы себя теряли понемногу.

* * *
Конечно, счастье только в малом…
«Нам нужен мир». Не нужен. Ложь.
Когда движением усталым
Ты руки на плечи кладешь…

И на лице твоем ни тени
Того, что предвещает страсть,
Но смесь заботы, грусти, лени…

Зарыть лицо в твои колени,
К твоим ногам навек припасть…

***
Мы верим книгам, музыке, стихам,
Мы верим снам, которые нам снятся,
Мы верим слову…(Даже тем словам,
Что говорятся в утешенье нам,
Что из окна вагона говорятся)…
                                           Marseille, 1933

* * *
Мы знаем – любовь бывает,
Мы знаем – счастье есть,
Но только сердце не знает,
Как сердцу подать весть.

В какой-то стране далекой,
Иль рядом с нами тут,
Знаменья, голоса, срока
Также люди ждут…

Но только годами мимо
Идем, не видя их.
И сыпятся сроки незримо

Песком из рук Твоих.
                                              Kreuzberg

ВСТРЕЧА

Только раз дается в жизни счастье,
Только раз и только на мгновенье,
И не в нашей слишком слабой власти
Удержать его прикосновенье.

Только память с нами остается,
Точно крест на брошенной могиле,
И тоска о том, что не вернется,
Что из рук мы сами упустили…

* * *
Отчего, как стихает речь
И на улице, и в дому,
Стоит только скорее лечь,
Помолясь обо всех – Ему.

Стоит только, глаза закрыв,
Позабыть, что с утра вело, –
Чтобы в черный дневной прорыв
Голубое влилось тепло.

И настал тот блаженный час
В позабытом уже краю,
Словно в небе опять нашлась
Та звезда, что вела в раю.

Не бывало еще отца,
У которого  гнев – навек…
От шипов Твоего венца
Отдыхает во сне человек.

* * *
Всегда платить за всё. За всё платить сполна.
И в этот раз я заплачу, конечно,
За то, что шелестит для нас сейчас волна,
И берег далёко, и Путь сияет Млечный.
Душа в который раз как будто на весах:
Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей?
Опомнись и пойми! Ведь о таких часах
Мечтали в детстве мы и в молодости нашей.
Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь,
Неведомо зачем плыть в море ночью южной,
И чтоб на корабле все спали, кроме нас,
И мы могли молчать, и было лгать не нужно…
Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу,
Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря…
А долг я заплачу.. Я ведь всегда плачу.
Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря. 
                                                                         Рагуза, 1938

* * *
Не эпилог, но все идет к концу.
Мы встретимся, я очень побледнею.
По твоему надменному лицу
Мелькнет досада на мою «затею».

На мой приезд – бессмысленный приезд,
На то, что жить, как люди, не умею,
– Что за охота к перемене мест?

…а если вариант: с ума сводящий жест –
Объятье грубоватое за шею?

 

ПРОСТОЙ ПЕЙЗАЖ

Слова печальны и просты,
Не хочет сердце слов заумных.
Да и к чему? – поля, кусты,
Полоска облаков чугунных…

Унылый снег опять идет,
Привычной болью сердце вяжет.
Не каждый этот край поймет,
Не каждый путь в него укажет.

* * *
Я стал теперь взрослее и скромней,
Но в сердце те же розовые бредни.
Воздушный замок грудою камней
Лежит в пыли, не первый, не последний…

И так идут короткие года,
Года, что в жизни лучшими зовутся…
И счастье в двери стукнет лишь тогда,
Когда «войди» – уста не отзовутся.

* * *
Неужели ты снова здесь?
Те же волосы, рост, улыбка…
Неужели… И снова смесь
Пустоты и тоски – ошибка.

Как-то сразу согнешься весь.

* * *
Не верю, чтобы не было следа
Коль не в душе, так хоть в бумажном хламе,
От нежности (как мы клялись тогда!),
От чуда, совершившегося с нами.

Есть жест, который каждому знаком –
Когда спешишь скорей закрыть альбом
Или хотя бы пропустить страницу…
Быть может также, что в столе твоем
Есть письма, адресованные в Ниццу.

И прежде, чем ты бросишь их в огонь
И пламя схватит бисерные строки,
Коснется все же их твоя ладонь
И взгляд очей любимый и далекий.

* * *
Все об одном… На улице, в бюро,
За книгой, за беседой, на концерте.
И даже сны… И даже (как старо!)
Вот вензель чертит и сейчас перо.
И так – до смерти. Да и после смерти.

***
Года и на тебе оставили свой след,
Бороться против них никто, увы, не в силе.
Не бойся – не черты. Твои черты… О, нет,
Они сейчас еще прекраснее, чем были.

Но уж одно, что ты сейчас со мною здесь
И больше никого тебе еще не надо,
И что за целый день и, вот, за вечер весь
Ни разу на часы ты не бросаешь взгляда…

И понемногу мной овладевает страх,
И в памяти встает старинное поверье:
Счастливый никогда не вспомнит о друзьях,
Счастливый никогда не постучится в двери.

Я ждал тебя пять лет. Но рад и десять лет,
И всю бы жизнь прождать в напрасной лихорадке,
Лишь только б знать, что нет, на самом деле нет
Ни капли истины в моей больной догадке…

* * *
Уходила земля, голубела вода,
Розоватая пена вздымалась…
Вместо сердца – кусочек холодного льда,
Сердце дома, наверно, осталось.

Время шло, но последний томительный год
Был особенно скучен и долог.
Горечь все наплывала, копилась, и вот
Оживать стал прозрачный осколок.

И забился, как сердце, но только больней,
Угловатые стенки кололи.
Так прибавилось к боли привычной моей
Капли новой томительной боли.

***
Здесь главное, конечно, не постель…
Порука: никогда твое не снится тело.
И, значит, не оно единственная цель…
Об этом говорить нельзя, но наболело…

Я бы не брал теперь твоей руки…
Упорно не искал твоих прикосновений.
Как будто невзначай – волос, плеча, щеки…
Не это для меня теперь всего бесценней.

Я стал давно грустнее и скромней.
С меня довольно знать, что ты живешь на свете.
А нежность и все то, что в ней и что над ней,
Привыкла ничего не ждать за годы эти.

Так мало надо, в общем, для любви…
Чем больше отдает – тем глубже и сильнее.
Лишь об одном молюсь и день, и ночь: живи,
И где и для кого – тебе уже виднее…

* * *
Об этом мире слишком много лгут,
Об этой жизни ходит много басен,
Но все же этот мир – прекрасен,
И в этой жизни все-таки живут…

Пройдут года и, заглушая вздох,
Раздастся вдруг невольное признанье: –
О, этот бедный мир совсем не плох!
О, эта жизнь – совсем не наказанье!

* * *
Так бывает: ни сна, ни забвения,
Тени близкие бродят во мгле,
Спорь не спорь, никакого сомнения,
«Смерть и время царят на земле».
Смерть и время. Добавим: страдание
…Ну, а к утру, без повода, вдруг
Тихо светится что-то вокруг.

* * *
Не до стихов… Здесь слишком много слез
В безумном и несчастном мире этом.
Здесь круглый год стоградусный мороз
Зимою, осенью, весною, летом.

Здесь должен прозой говорить всерьез
Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом.

* * *
                              Кн. Н. П. Волконской

До того как в зеленый дым
Солнце канет, и сумрак ляжет,
Мы о лете еще твердим.

Только скоро нам правду скажет
Осень голосом ледяным.

 

 Лариса Филиппова. Осень

Лариса Филиппова. Осень.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Анатолий Штейгер

Штейгер Анатолий Сергеевич, барон, родился 7 (20) июля 1907, с. Николаевка Черкасского уезда Киевской губ. Умер 24 октября 1944 г. в Швейцарии. Анатолий Штейгер является одним из наиболее значительных поэтов «первой волны» русской эмиграции. Детство его прошло в украинском имении Николаевка и в Петербурге. С детства Анатолий Штейгер был болен тяжёлой формой туберкулёза. В 1920 г. семья Штейгеров эмигрировала в Константинополь. В дальнейшем Анатолий жил в Чехословакии, во Франции и (с 1931 г.) в Швейцарии, где большую часть времени проводил в швейцарских горных санаториях. Писать стихи начал довольно рано. Стихи его быстро получили признание в мире русского литературного Парижа. Тоненькие книжечки стихов встретили поистине восторженный прием «метра» молодых поэтов Георгия Адамовича и других критиков. Во время войны он участвовал в Сопротивлении, занимался составлением едких антинацистских листовок. Немецкие власти даже назначили награду за его голову. Умер Анатолий Штейгер от туберкулеза в возрасте 37 лет. Поэзия его, отмечена влияниями Михаила Кузмина, Георгия Иванова, Григория Адамовича, в то же время глубоко индивидуальна, в стихах Штейгера преобладает лирическая миниатюра, мотивы одиночества, ностальгии, хрупкости мира, предчувствия смерти. Сборники стихов Штейгера: «Этот день» (1928), «Эта жизнь» (1931), «Неблагодарность» (1936). Сборник «Дважды два четыре» был посмертно издан в 1950 г.

Оставьте комментарий