АНДРЕЙ ЛОПАТИН ● ТОНЯ ● РАССКАЗ

Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Стучат колеса поезда.

Прислонившись к прохладному стеклу, в коридоре вагона стоит юноша. За окном бесконечной лентой проплывают немые картинки, уголки неведомой стороны, навевая в душе грустные нотки и настраивая на волну размышлений. Взгляд пытается уловить, запомнить все подробности, но они сменяются так быстро, что удаётся запечатлеть только на миг; всякий раз кажется, что где-то там, впереди, вот-вот откроются другие, ещё более интересные, неожиданные. Юноша немного взволнован и чем-то другим. Мысли иногда отрываются от созерцания, уносятся дальше, и картинки за окном на время исчезают… Из далёкого сегодня в этом юноше с трудом узнаю себя…

– Угадай, кто? – слышу я голос за спиной и чувствую, как чьи-то тонкие пальцы закрывают мои глаза.

Это Тоня, девушка из соседнего купе. Она тоже большую часть времени проводит в коридоре – часто с открытою книжкой в руке, чтобы таким образом отвлечься от родителей, с которыми едет; а может быть, глядя в окно, ей хочется поразмышлять о чем-нибудь своём. Познакомились мы несколько часов назад.

– Наверное, чекист! – отвечаю я шуткой, чтобы затеять словесную игру.

– Нет, не угадал! А почему чекист?..

– Потому, что руки холодные!

– Вот чудак! Я знаю это выражение. Только у чекистов голова холодная, а вот руки – чистые. Всё перепутал!

– Тогда опять – чекист!

– А почему опять?..

– Потому, что руки чистые.

– Ну, так мы не договаривались!.. Будешь стоять с закрытыми глазами, пока не скажешь!

Честно говоря, этого я и добиваюсь: мне приятно прикосновение её рук, поэтому продолжаю придумывать всякую чепуху, чтобы затянуть диалог:

– Ну, тогда волк, из «Ну, погоди».

– Нет! Причём тут волк?..

– У кого ещё такие острые когти на пальцах?

– Не когти, а ногти! Правда, они у меня не настоящие, а накладные. А на зайца ты не похож – уши у тебя маленькие.

– Тогда сдаюсь! – говорю я, ничего более не придумав.

– Ну, что же ты… Это же я! – разжимая пальцы, почти серьёзно обижается Тоня.

Тоня – девушка чувствительная, непосредственная, в ней нет ни чуточки кокетства. Слушает она всегда искренно, с участием, при этом удивлённо открыты её чёрные глаза. Мне почему-то это бывает забавно, и я начинаю улыбаться. Но когда смотрю в них долго, то незаметно заражаюсь их гипнозом; порой трудно отвести взгляд и, засмотревшись так, на время забываешь, о чём идёт разговор. Эти глаза с длинными ресницами остаются неподвижны, даже если шутишь или говоришь неправду.

– Вот книжка, о которой ты спрашивал, –­­ Тоня протягивает мне томик стихов.

– Спасибо, – благодарю я, уже зная, что не прочитаю там ни слова: это был лишь повод познакомиться. – Кстати, почему у тебя холодные руки?

– Ах, это я долго держала их на ветру в открытом окне!

– Скажи тогда, почему у тебя накладные ногти? – допытываюсь я.

– Свои мне нельзя иметь, – объясняет Тоня, – я ведь занимаюсь гимнастикой. Меня ещё в детстве отдали в спортивную школу. Великая гимнастка, правда, из меня не получилась, зато я бывала на многих соревнованиях.

Она вдруг снимает курточку спортивного костюма и протягивает мне. Потом смотрит по сторонам и, убедившись, что в коридоре никого нет, сначала прогибается на бок, затем осторожно, чтобы не повредить ногтей, касается пола и – делает боковое сальто.

– Вот! – улыбается она, доставая платочек. – Только руки испачкала.

– Здорово! – удивляюсь я. – Не касаясь руками, тоже умеешь?

– Конечно! Ну, не здесь же! Если бы был спортзал, показала бы, – почти обидчиво говорит Тоня и добавляет: – Сама я не очень люблю гимнастику. Это для родителей. Они всё ещё надеются и верят. Но придётся бросить: в этом году я окончила школу и буду поступать в институт.

Разобравшись с вопросом «о руках», разговор незаметно переходит на учёбу. Мы с Тоней ровесники, поэтому тема учёбы интересует нас больше всего.

– Я хочу в мед, как мама. Документы уже подала, – говорит она. – А у тебя какие планы?

Конечно, у меня есть планы, но – странное свойство этого возраста! Многие молодые люди в разговоре с незнакомыми девушками часто любят приукрасить о себе или просто приврать. Если же молодой человек не один, а их несколько, то тут уж совсем девушкам не позавидуешь. Хочется только предупредить их: берегите уши! Я тоже не был исключением.

– А я первый курс уже закончил. В техническом вузе учусь! – вру я, не краснея.

Мне хочется казаться солиднее в её глазах. На самом деле, в этом году я тоже собираюсь поступать. Впервые мне будет суждено уехать из дома надолго и влиться в новый, незнакомый, полный ярких впечатлений, кипучий океан, называемый Студенчество.

– Завидую тебе… – жалуется Тоня. – А я волнуюсь и постоянно думаю. Столько лет учишься, готовишься, а на экзамене всё решает какой-нибудь случай. Разве это справедливо?

– Ну, ну… Выше нос, будущий студент!

Глянув в окно, она вдруг оживляется:

– Ой, посмотри, впереди какая-то станция!

Действительно, после нескольких часов безостановочной езды, зашипев колёсами, поезд постепенно замедляет ход. В вагоне оживление. Пассажиры выглядывают из своих купе, спрашивая друг у друга, что за остановка.

Станция, по всей видимости, небольшая – обычный разъезд, с десятками домиков и жителями, большей частью, связанными с железной дорогой. Таких станций, называемых по-старинному разъездами, в просторной Сибири множество. Между пассажирами затевается разговор:

– А сколько будем стоять?

– Говорят, немного – минут пять, десять.

– Разве нельзя у проводников точнее узнать?

– Да не видно их: наверное, спят, бедняги, укачало!

Тоня идёт в своё купе за кошельком, а выходит оттуда немного преображённой: на ней большая белая шляпка от солнца и очки. Кажется, теперь от неё самой исходят лучи света.

– Подышим свежим воздухом? Мне, как моряку, хочется пройтись по твёрдой земле!

Мы выходим на небольшой перрон, где сидят местные жительницы, разложив перед собою домашние продукты: молоко, горячую картошку, пирожки и прочее. К ним быстро вырастает очередь. Купив пирожки, мы с Тоней прогуливаемся вдоль вагонов. Я уверен – глядя на неё, все втайне завидуют мне. Тоня рассказывает о том, что родители её в отпуске, что едут они в гости к своим родственникам, что должны были приехать сегодня ночью, но что, скорей всего, будут только завтра, так как поезд опаздывает. А я смотрю сбоку, и в эту минуту мне почему-то кажется, что знаком я с нею давным-давно, целую вечность! Не вериться, что ещё несколько часов назад я даже не знал о её существовании. Мне не вериться и то, что через несколько часов мы расстанемся и я, быть может, не увижу её уже никогда…

– Посмотри, какая красота! – говорит Тоня и указывает рукой на возвышенность недалеко от станции.

Я замечаю удивительно красивый пейзаж: у леса, за домиками, словно вытканный кем-то ковёр, раскинулось огромное поле, пестрящее от разноцветных узоров. Всевозможные полевые цветы создают причудливую мозаику, где преобладают красные, жёлтые и фиолетовые оттенки. На ярком солнце, обдуваясь ветерком, они играют, переливаются.

– Да, красиво…

Этим зрелищем любуюсь недолго. Меня вдруг что-то осеняет, и я говорю:

– Подожди. Я сейчас. Один момент!

– Ты что?.. Не надо! Вернись! Поезд сейчас тронется! – испуганно протестует она.

Но я отмахиваюсь рукой и что есть мочи бегу к этому полю. Я даже не думаю, успею ли обратно – сейчас мне больше всего на свете хочется нарвать эти цветы для Тони! Я бегу, не различая дороги, не оборачиваясь, и ноги, кажется, сами несут меня. Не знаю, сколько сотен метров преодолеваю – вот передо мной уже ближняя поляна. Быстро срываю первые цветы, белые ромашки, но мне нужны и другие. Я убегаю всё дальше и дальше, ведь там растут красные и жёлтые маки; потом где-то в стороне замечаю васильки, колокольчики и ещё бог весть какие, название которых не знаю. И только когда в моих руках вырастает приличный разноцветный букет, я оглядываюсь назад. К своему облегчению, вижу стоящий поезд и Тоню, машущую рукой. Но мне нужно успеть вернуться. Я уже устал, ноги отяжелели, а палящее солнце обжигает мокрые плечи и шею. Чуть отдышавшись, я поворачиваю назад и бегу так же быстро – теперь в моих руках букет и он уже несёт меня обратно! Добежав до первых домов, вдруг слышу досадный гудок и вижу, как поезд трогается и постепенно набирает ход. Я прибавляю бег, насколько остаётся сил. Тоня стоит в конце короткого перрона, и, когда последний вагон, ускоряя движение, проходит мимо, она успевает заскочить на подножку. Стараясь не уронить цветы, из последних усилий и с надеждой на чудо, я несусь к этому вагону. Тоня мечется в открытых дверях, что-то кричит, протягивает мне руку. Я делаю последнее усилие и, ухватившись за ручку вагона, запрыгиваю на ступеньку! Всё! Успел! Можно перевести дух.

Тоня смотрит на меня испуганно, глаза широко открыты, она чуть не плачет. Рядом с ней проводница, которая качает головой и ругает меня, но мы не обращаем на неё внимания, а только смотрим друг на друга, не отводя глаз. Проводница закрывает двери и уходит, оставив нас наедине. Мы продолжаем стоять, не зная, что сказать. Я протягиваю Тоне букет, она принимает его, и после долгой паузы – не то с упрёком, не то с удивлением – говорит всего одно слово:

– Сумасшедший.

Минута проходит за минутой, однако мы не торопимся идти к себе в купе, и долго ещё стоим в этом тамбуре последнего вагона. Я держу Тонину руку в своей руке. Мы по-прежнему молчим, глядя в окно и прислонившись к двери – иногда в такие минуты, слова бывают неуместными, лишними…

У Тони щёки слегка подёрнуты румянцем… Быть может, именно сейчас в ещё не огрубевшей душе рождаются те неповторимые чувства, которые впоследствии, через многие годы, останутся в памяти как навсегда утраченные… Долгое наше безмолвие громким смехом нарушают двое молодых людей, зашедших в тамбур, и мы удаляемся к себе.

Время, как поезд, бежит быстро. Мы и не заметили, что наступил поздний вечер… В вагоне тусклый свет, а в окне – луна, которая летит за нами наперегонки. Мы с Тоней, как обычно, на своём месте в коридоре. После моего «геройского» поступка, в наших отношениях – перемены. Теперь мы более открыты друг другу и говорим уже на личные, близкие нам темы; словно какой-то невидимый паучок появился между нами, неутомимо сплетая тонкие и крепкие нити. Только одно скверное обстоятельство огорчает нас – скоро, очень скоро, будет Тонина станция, и я вижу, что её тоже это не радует. Шутки, которые были вначале нашего знакомства, незаметно исчезли, словно боясь и не желая мешать нам. Мы серьёзны и, почти не отрываясь, смотрим друг другу в глаза… Иногда кажется, что кроме нас вокруг нет никого…

– Почему луна всегда вызывает грустные мысли?.. – задумчиво говорит Тоня, взглянув в окно.

– Может быть, наоборот: когда нам грустно, мы смотрим на луну? С ней хочется поделиться чем-то сокровенным… Кажется, что она может выслушать нас.

Тоня почти шёпотом произносит:

– Зачем из облака выходишь,

Уединённая луна,

И на подушки, сквозь окна,

Сиянье тусклое наводишь?

Явленьем пасмурным своим

Ты будишь грустные мечтанья,

Любви напрасные страданья

И строгим разумом моим

Чуть усыплённые желанья…

– Это твои стихи? – спрашиваю я.

– Нет, конечно. Это же Пушкин… – она снова смотрит на меня. – А ты думаешь, она слышит нас?

– Не знаю… Знаю другое: скоро ты сойдёшь на своей станции, а я буду стоять здесь у окна и, глядя на неё, думать о тебе…

Тоня вздыхает. В этот момент очень сожалею, что я не художник и не могу нарисовать её портрет: распущенные длинные волосы, бледное личико с тёмными, блестящими глазами, в которых отражается эта луна, и совсем ещё детская наивность, застывшая в нём…

– Когда я буду одна, я тоже, глядя на неё, вспомню о тебе.

– А может быть, мы оба в это время будем смотреть на неё? Жаль, что она не сможет передавать наши мысли.

– Ну, если она не сможет, ты сядешь за стол и напишешь мне письмо. Я оставлю свой адрес.

После нескольких слов, наступают паузы, которые передают не меньше, чем слова. Но и они уже не могут отражать наши чувства, которые стучатся наружу.

– И зачем он так торопится?.. – задумчиво продолжаю я.

– Кто?..

– Машинист наш… равнодушный…

– Мне тоже показалось, что поезд сегодня идёт быстрее…

– Наверное, это показалось… Может быть, всё это нам только кажется?..

– Что, всё?..

– Наша встреча, этот поезд, эта луна?

– Нет, я верю. Это всё – настоящее!

Мы снова молчим, а наши лица уже совсем близко друг к другу… Так близко, как никогда до этого.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Сжимая Тонину руку, я чувствую её дыхание… Я вижу совсем рядом её приоткрытые губы и – теперь уж точно! – никакая робость не в силах удержать меня! Заметив моё приближение, Тоня прикрывает глаза. Я вижу, как эти большие глаза смыкают ресницы. Происходит то, чего мы больше всего желаем в эту минуту – наши губы встречаются. Встречаются и застывают в поцелуе, а вместе с ним застывает всё вокруг…

Бездушный случай и злая логика – нередкие попутчики в минуты торжества: сильный толчок прерывает его. Вагон, несущийся на большой скорости, вдруг резко бросает на крутом повороте; в чьём-то купе зазвенела посуда, а наши головы, качнувшись, слегка ударились о стекло. Было это нелепо, не вовремя, словно, кто-то специально подгадал момент. Мы встрепенулись, немного пришли в себя, а потом неожиданно рассмеялись… Но, рассмеявшись, мы не заметили, как вспугнули небесную птичку, которая села нам на плечи – она вспорхнула и улетела, унеся с собою этот миг навсегда…

Если нас не тревожить, мы бы стояли так, по всей вероятности, до утра. Но чуть позже дверь её купе приоткрылась и мы услышали:

– Тоня! Посмотри сколько уже времени!

Это в коридор выглянула её мама – строгая, серьёзная. Понятно – она волнуется. Тоня смотрит на меня и с сожалением сжимает губы, словно извиняясь за неё.

– Ну вот… – говорит она, немного помолчав, – надо идти… Не будем прощаться, утром увидимся… Хорошо?..

Пауза затягивается. Глаза её блестят.

– Ну, я пойду?.. Да?..

Но Тоня, не сделав ни единого шага, застывает в нерешительности, по-прежнему глядя на меня… Если бы в тот момент я сказал: нет! – уверен, она бы придумала отговорку для мамы и осталась. Мы бы провели вместе ещё несколько часов, но я, как «истинный джентльмен», только вздохнул и рассеянно произнёс:

– Хорошо… пока… увидимся утром…

И Тоня, стараясь улыбнуться, пошла к себе. Уже стоя в дверях, она обернулась, подарила мне печально-прощальный взгляд и помахала пальчиками; дверь купе закрылась и вместе с нею наша страничка – короткая, оторванная. Если бы я знал тогда, как скупа бывает судьба на такие минуты откровения…

Уснуть я не мог, да и не собирался, боясь проспать утро. Я ворочался на своей постели и размышлял о нашем знакомстве. Мысли беспорядочно роились, путались. Все струны внутри были натянуты и готовы были звенеть, требуя мелодии. Несколько раз я выходил в пустой коридор, потом опять ложился, потом опять выходил и, к своему удивлению, случайно потрогав свои уши, в какой-то момент даже рассмеялся – как же они были горячи! Я говорил себе, подтрунивая над собою: «Ну что, молодой человек, а вам не кажется, что вы втюрились?» Спала ли Тоня в эти минуты – я не был уверен. В таких стенаниях я провёл почти всю ночь и, измотав себя изрядно, к утру всё же заснул.

А когда открыл глаза, то было уже светло, и солнце первыми лучами заглядывало в окно. «Тоня!» – первая мысль, которая сверкнула в моём, ещё не разбуженном, сознании. Я вскочил, оделся и побежал умываться. Когда я подошёл к её купе, сердце учащенно забилось. Я долго стоял у двери и прислушивался; оттуда не доносилось никаких звуков. «Странно… – думал я. – Ведь сейчас они должны готовиться к выходу… Да и вообще, их дверь в такое время бывает открытой!» Смутное предчувствие пробежало во мне холодком, и я тихо постучал; никто не отозвался. «Что такое?.. Неужели спят?» – удивился я и постучал сильнее. Прошла минута, другая, третья и, наконец, за дверью послышалось шевеление. Когда ручка дверей повернулась, к горлу подступил комок. В приоткрытую щель я увидел заспанное женское лицо:

– Вам кого?

– Тоня! – почти выпалил я.

– Какая Тоня?

– Девушка, которая едет в этом купе!

– Ах, девушка… – сказала женщина и покачала головой. – Молодой человек, девушки вашей уже нет. Они вышли рано утром.

– Как, вышли?.. Она же утром должна… – недоговорив эту фразу, я невольно замолчал. Потом отошёл от двери и упёрся в окно, не понимая, как такое могло случиться.

– Поезд-то ещё со вчерашнего дня время нагоняет! Видите, как летит! Эх, вы, кавалер…– словно вылив на меня кувшин холодной воды, сказала она и закрыла дверь.

Действительно, оторвавшись от реальности, мы с Тоней совсем не заметили этого. Теперь стало ясно, почему так кидало вагон на крутых поворотах. Её станция оказалась намного раньше, почти утром – как раз в то время, когда я уже спал. Тоня не решилась постучать ночью в купе, боясь побеспокоить других пассажиров. «Но не должно так нелепо всё обрываться!» – горячился я, глядя в окно. Теперь я не видел в нём никаких картинок, вообще ничего: там была какая-то бесконечная, пустая даль. Мне было очень скверно, горечь, отравляла всё; я даже не заметил, как, почистив зубы, переломил зубную щётку.

Всё остальное время пути я почти не выходил в коридор, а только сидел или лежал на своём месте, глядя в приоткрытую дверь. Иногда брал в руки Тонину книжку, томик Пушкина, оставшийся теперь у меня, находил то стихотворение, которое услышал от неё вечером, пробовал читать, но, пробежав несколько строчек, откладывал книгу в сторону. Мне казалось, что я находился в каком-то странном и пустом пространстве, из которого вынесли всё. А ближе к вечеру, я случайно увидел, как женщина из Тониного купе пронесла мимо, чтобы выбросить в мусорный контейнер, пустую бутылку и пластмассовый стаканчик с букетом моих вчерашних цветов – уже увядших и потускневших. Всё было логично: полевые цветы радуют недолго, у них скоротечный век…

Перед тем, как сойти с поезда на своей станции, я зашёл к проводнице: мне нужно было ее о чём-то спросить. Увидев меня, она почему-то смутилась:

– Вы из четвёртого купе?

– Да.

– Ой, какая же у меня память! Совсем забыла! Работа, сами понимаете… Девушка, которая выходила рано утром, просила передать вам записку.

Пошарив в своём кармане, она достала бумажку и протянула мне. В Тониной записке было всего несколько слов: «Сожалею, что не смогла увидеть тебя, попрощаться. Напиши мне письмо. Тоня». И – адрес.

Находясь уже дома, я, конечно, написал ей несколько писем, несколько писем получил в ответ. Но наши пути так и не сошлись – мы больше не встретились. Как это часто бывает, другие жизненные вихри закружили наши судьбы…

Сегодня, в своей дневной жизни, я уже не вспоминаю Тоню. Но иногда – не знаю даже почему – всё возвращается будто бы снова: среди ночной темноты я вдруг просыпаюсь, прервав один и тот же сказочный сон, в котором ко мне приходит её образ; протягивая руки, она зовёт, она манит меня в далёкое прошлое, где навсегда остались наши грустные мечтанья и напрасные волненья; среди ночной тишины всё так же, как тогда, смотрит в окно эта загадочная, немая луна, разливая печальный свет и заставляя сердце биться в знакомой и почти забытой истоме. «Что это? К чему? Зачем?» – с недоумением вопрошаю я, и лишь слышу то далёкое и безответное:

Тук-тук, тук-тук, тук-тук…Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Стучат колеса поезда.

Прислонившись к прохладному стеклу, в коридоре вагона стоит юноша. За окном бесконечной лентой проплывают немые картинки, уголки неведомой стороны, навевая в душе грустные нотки и настраивая на волну размышлений. Взгляд пытается уловить, запомнить все подробности, но они сменяются так быстро, что удаётся запечатлеть только на миг; всякий раз кажется, что где-то там, впереди, вот-вот откроются другие, ещё более интересные, неожиданные. Юноша немного взволнован и чем-то другим. Мысли иногда отрываются от созерцания, уносятся дальше, и картинки за окном на время исчезают… Из далёкого сегодня в этом юноше с трудом узнаю себя…

– Угадай, кто? – слышу я голос за спиной и чувствую, как чьи-то тонкие пальцы закрывают мои глаза.

Это Тоня, девушка из соседнего купе. Она тоже большую часть времени проводит в коридоре – часто с открытою книжкой в руке, чтобы таким образом отвлечься от родителей, с которыми едет; а может быть, глядя в окно, ей хочется поразмышлять о чем-нибудь своём. Познакомились мы несколько часов назад.

– Наверное, чекист! – отвечаю я шуткой, чтобы затеять словесную игру.

– Нет, не угадал! А почему чекист?..

– Потому, что руки холодные!

– Вот чудак! Я знаю это выражение. Только у чекистов голова холодная, а вот руки – чистые. Всё перепутал!

– Тогда опять – чекист!

– А почему опять?..

– Потому, что руки чистые.

– Ну, так мы не договаривались!.. Будешь стоять с закрытыми глазами, пока не скажешь!

Честно говоря, этого я и добиваюсь: мне приятно прикосновение её рук, поэтому продолжаю придумывать всякую чепуху, чтобы затянуть диалог:

– Ну, тогда волк, из «Ну, погоди».

– Нет! Причём тут волк?..

– У кого ещё такие острые когти на пальцах?

– Не когти, а ногти! Правда, они у меня не настоящие, а накладные. А на зайца ты не похож – уши у тебя маленькие.

– Тогда сдаюсь! – говорю я, ничего более не придумав.

– Ну, что же ты… Это же я! – разжимая пальцы, почти серьёзно обижается Тоня.

Тоня – девушка чувствительная, непосредственная, в ней нет ни чуточки кокетства. Слушает она всегда искренно, с участием, при этом удивлённо открыты её чёрные глаза. Мне почему-то это бывает забавно, и я начинаю улыбаться. Но когда смотрю в них долго, то незаметно заражаюсь их гипнозом; порой трудно отвести взгляд и, засмотревшись так, на время забываешь, о чём идёт разговор. Эти глаза с длинными ресницами остаются неподвижны, даже если шутишь или говоришь неправду.

– Вот книжка, о которой ты спрашивал, –­­ Тоня протягивает мне томик стихов.

– Спасибо, – благодарю я, уже зная, что не прочитаю там ни слова: это был лишь повод познакомиться. – Кстати, почему у тебя холодные руки?

– Ах, это я долго держала их на ветру в открытом окне!

– Скажи тогда, почему у тебя накладные ногти? – допытываюсь я.

– Свои мне нельзя иметь, – объясняет Тоня, – я ведь занимаюсь гимнастикой. Меня ещё в детстве отдали в спортивную школу. Великая гимнастка, правда, из меня не получилась, зато я бывала на многих соревнованиях.

Она вдруг снимает курточку спортивного костюма и протягивает мне. Потом смотрит по сторонам и, убедившись, что в коридоре никого нет, сначала прогибается на бок, затем осторожно, чтобы не повредить ногтей, касается пола и – делает боковое сальто.

– Вот! – улыбается она, доставая платочек. – Только руки испачкала.

– Здорово! – удивляюсь я. – Не касаясь руками, тоже умеешь?

– Конечно! Ну, не здесь же! Если бы был спортзал, показала бы, – почти обидчиво говорит Тоня и добавляет: – Сама я не очень люблю гимнастику. Это для родителей. Они всё ещё надеются и верят. Но придётся бросить: в этом году я окончила школу и буду поступать в институт.

Разобравшись с вопросом «о руках», разговор незаметно переходит на учёбу. Мы с Тоней ровесники, поэтому тема учёбы интересует нас больше всего.

– Я хочу в мед, как мама. Документы уже подала, – говорит она. – А у тебя какие планы?

Конечно, у меня есть планы, но – странное свойство этого возраста! Многие молодые люди в разговоре с незнакомыми девушками часто любят приукрасить о себе или просто приврать. Если же молодой человек не один, а их несколько, то тут уж совсем девушкам не позавидуешь. Хочется только предупредить их: берегите уши! Я тоже не был исключением.

– А я первый курс уже закончил. В техническом вузе учусь! – вру я, не краснея.

Мне хочется казаться солиднее в её глазах. На самом деле, в этом году я тоже собираюсь поступать. Впервые мне будет суждено уехать из дома надолго и влиться в новый, незнакомый, полный ярких впечатлений, кипучий океан, называемый Студенчество.

– Завидую тебе… – жалуется Тоня. – А я волнуюсь и постоянно думаю. Столько лет учишься, готовишься, а на экзамене всё решает какой-нибудь случай. Разве это справедливо?

– Ну, ну… Выше нос, будущий студент!

Глянув в окно, она вдруг оживляется:

– Ой, посмотри, впереди какая-то станция!

Действительно, после нескольких часов безостановочной езды, зашипев колёсами, поезд постепенно замедляет ход. В вагоне оживление. Пассажиры выглядывают из своих купе, спрашивая друг у друга, что за остановка.

Станция, по всей видимости, небольшая – обычный разъезд, с десятками домиков и жителями, большей частью, связанными с железной дорогой. Таких станций, называемых по-старинному разъездами, в просторной Сибири множество. Между пассажирами затевается разговор:

– А сколько будем стоять?

– Говорят, немного – минут пять, десять.

– Разве нельзя у проводников точнее узнать?

– Да не видно их: наверное, спят, бедняги, укачало!

Тоня идёт в своё купе за кошельком, а выходит оттуда немного преображённой: на ней большая белая шляпка от солнца и очки. Кажется, теперь от неё самой исходят лучи света.

– Подышим свежим воздухом? Мне, как моряку, хочется пройтись по твёрдой земле!

Мы выходим на небольшой перрон, где сидят местные жительницы, разложив перед собою домашние продукты: молоко, горячую картошку, пирожки и прочее. К ним быстро вырастает очередь. Купив пирожки, мы с Тоней прогуливаемся вдоль вагонов. Я уверен – глядя на неё, все втайне завидуют мне. Тоня рассказывает о том, что родители её в отпуске, что едут они в гости к своим родственникам, что должны были приехать сегодня ночью, но что, скорей всего, будут только завтра, так как поезд опаздывает. А я смотрю сбоку, и в эту минуту мне почему-то кажется, что знаком я с нею давным-давно, целую вечность! Не вериться, что ещё несколько часов назад я даже не знал о её существовании. Мне не вериться и то, что через несколько часов мы расстанемся и я, быть может, не увижу её уже никогда…

– Посмотри, какая красота! – говорит Тоня и указывает рукой на возвышенность недалеко от станции.

Я замечаю удивительно красивый пейзаж: у леса, за домиками, словно вытканный кем-то ковёр, раскинулось огромное поле, пестрящее от разноцветных узоров. Всевозможные полевые цветы создают причудливую мозаику, где преобладают красные, жёлтые и фиолетовые оттенки. На ярком солнце, обдуваясь ветерком, они играют, переливаются.

– Да, красиво…

Этим зрелищем любуюсь недолго. Меня вдруг что-то осеняет, и я говорю:

– Подожди. Я сейчас. Один момент!

– Ты что?.. Не надо! Вернись! Поезд сейчас тронется! – испуганно протестует она.

Но я отмахиваюсь рукой и что есть мочи бегу к этому полю. Я даже не думаю, успею ли обратно – сейчас мне больше всего на свете хочется нарвать эти цветы для Тони! Я бегу, не различая дороги, не оборачиваясь, и ноги, кажется, сами несут меня. Не знаю, сколько сотен метров преодолеваю – вот передо мной уже ближняя поляна. Быстро срываю первые цветы, белые ромашки, но мне нужны и другие. Я убегаю всё дальше и дальше, ведь там растут красные и жёлтые маки; потом где-то в стороне замечаю васильки, колокольчики и ещё бог весть какие, название которых не знаю. И только когда в моих руках вырастает приличный разноцветный букет, я оглядываюсь назад. К своему облегчению, вижу стоящий поезд и Тоню, машущую рукой. Но мне нужно успеть вернуться. Я уже устал, ноги отяжелели, а палящее солнце обжигает мокрые плечи и шею. Чуть отдышавшись, я поворачиваю назад и бегу так же быстро – теперь в моих руках букет и он уже несёт меня обратно! Добежав до первых домов, вдруг слышу досадный гудок и вижу, как поезд трогается и постепенно набирает ход. Я прибавляю бег, насколько остаётся сил. Тоня стоит в конце короткого перрона, и, когда последний вагон, ускоряя движение, проходит мимо, она успевает заскочить на подножку. Стараясь не уронить цветы, из последних усилий и с надеждой на чудо, я несусь к этому вагону. Тоня мечется в открытых дверях, что-то кричит, протягивает мне руку. Я делаю последнее усилие и, ухватившись за ручку вагона, запрыгиваю на ступеньку! Всё! Успел! Можно перевести дух.

Тоня смотрит на меня испуганно, глаза широко открыты, она чуть не плачет. Рядом с ней проводница, которая качает головой и ругает меня, но мы не обращаем на неё внимания, а только смотрим друг на друга, не отводя глаз. Проводница закрывает двери и уходит, оставив нас наедине. Мы продолжаем стоять, не зная, что сказать. Я протягиваю Тоне букет, она принимает его, и после долгой паузы – не то с упрёком, не то с удивлением – говорит всего одно слово:

– Сумасшедший.

Минута проходит за минутой, однако мы не торопимся идти к себе в купе, и долго ещё стоим в этом тамбуре последнего вагона. Я держу Тонину руку в своей руке. Мы по-прежнему молчим, глядя в окно и прислонившись к двери – иногда в такие минуты, слова бывают неуместными, лишними…

У Тони щёки слегка подёрнуты румянцем… Быть может, именно сейчас в ещё не огрубевшей душе рождаются те неповторимые чувства, которые впоследствии, через многие годы, останутся в памяти как навсегда утраченные… Долгое наше безмолвие громким смехом нарушают двое молодых людей, зашедших в тамбур, и мы удаляемся к себе.

Время, как поезд, бежит быстро. Мы и не заметили, что наступил поздний вечер… В вагоне тусклый свет, а в окне – луна, которая летит за нами наперегонки. Мы с Тоней, как обычно, на своём месте в коридоре. После моего «геройского» поступка, в наших отношениях – перемены. Теперь мы более открыты друг другу и говорим уже на личные, близкие нам темы; словно какой-то невидимый паучок появился между нами, неутомимо сплетая тонкие и крепкие нити. Только одно скверное обстоятельство огорчает нас – скоро, очень скоро, будет Тонина станция, и я вижу, что её тоже это не радует. Шутки, которые были вначале нашего знакомства, незаметно исчезли, словно боясь и не желая мешать нам. Мы серьёзны и, почти не отрываясь, смотрим друг другу в глаза… Иногда кажется, что кроме нас вокруг нет никого…

– Почему луна всегда вызывает грустные мысли?.. – задумчиво говорит Тоня, взглянув в окно.

– Может быть, наоборот: когда нам грустно, мы смотрим на луну? С ней хочется поделиться чем-то сокровенным… Кажется, что она может выслушать нас.

Тоня почти шёпотом произносит:

– Зачем из облака выходишь,

Уединённая луна,

И на подушки, сквозь окна,

Сиянье тусклое наводишь?

Явленьем пасмурным своим

Ты будишь грустные мечтанья,

Любви напрасные страданья

И строгим разумом моим

Чуть усыплённые желанья…

– Это твои стихи? – спрашиваю я.

– Нет, конечно. Это же Пушкин… – она снова смотрит на меня. – А ты думаешь, она слышит нас?

– Не знаю… Знаю другое: скоро ты сойдёшь на своей станции, а я буду стоять здесь у окна и, глядя на неё, думать о тебе…

Тоня вздыхает. В этот момент очень сожалею, что я не художник и не могу нарисовать её портрет: распущенные длинные волосы, бледное личико с тёмными, блестящими глазами, в которых отражается эта луна, и совсем ещё детская наивность, застывшая в нём…

– Когда я буду одна, я тоже, глядя на неё, вспомню о тебе.

– А может быть, мы оба в это время будем смотреть на неё? Жаль, что она не сможет передавать наши мысли.

– Ну, если она не сможет, ты сядешь за стол и напишешь мне письмо. Я оставлю свой адрес.

После нескольких слов, наступают паузы, которые передают не меньше, чем слова. Но и они уже не могут отражать наши чувства, которые стучатся наружу.

– И зачем он так торопится?.. – задумчиво продолжаю я.

– Кто?..

– Машинист наш… равнодушный…

– Мне тоже показалось, что поезд сегодня идёт быстрее…

– Наверное, это показалось… Может быть, всё это нам только кажется?..

– Что, всё?..

– Наша встреча, этот поезд, эта луна?

– Нет, я верю. Это всё – настоящее!

Мы снова молчим, а наши лица уже совсем близко друг к другу… Так близко, как никогда до этого.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Сжимая Тонину руку, я чувствую её дыхание… Я вижу совсем рядом её приоткрытые губы и – теперь уж точно! – никакая робость не в силах удержать меня! Заметив моё приближение, Тоня прикрывает глаза. Я вижу, как эти большие глаза смыкают ресницы. Происходит то, чего мы больше всего желаем в эту минуту – наши губы встречаются. Встречаются и застывают в поцелуе, а вместе с ним застывает всё вокруг…

Бездушный случай и злая логика – нередкие попутчики в минуты торжества: сильный толчок прерывает его. Вагон, несущийся на большой скорости, вдруг резко бросает на крутом повороте; в чьём-то купе зазвенела посуда, а наши головы, качнувшись, слегка ударились о стекло. Было это нелепо, не вовремя, словно, кто-то специально подгадал момент. Мы встрепенулись, немного пришли в себя, а потом неожиданно рассмеялись… Но, рассмеявшись, мы не заметили, как вспугнули небесную птичку, которая села нам на плечи – она вспорхнула и улетела, унеся с собою этот миг навсегда…

Если нас не тревожить, мы бы стояли так, по всей вероятности, до утра. Но чуть позже дверь её купе приоткрылась и мы услышали:

– Тоня! Посмотри сколько уже времени!

Это в коридор выглянула её мама – строгая, серьёзная. Понятно – она волнуется. Тоня смотрит на меня и с сожалением сжимает губы, словно извиняясь за неё.

– Ну вот… – говорит она, немного помолчав, – надо идти… Не будем прощаться, утром увидимся… Хорошо?..

Пауза затягивается. Глаза её блестят.

– Ну, я пойду?.. Да?..

Но Тоня, не сделав ни единого шага, застывает в нерешительности, по-прежнему глядя на меня… Если бы в тот момент я сказал: нет! – уверен, она бы придумала отговорку для мамы и осталась. Мы бы провели вместе ещё несколько часов, но я, как «истинный джентльмен», только вздохнул и рассеянно произнёс:

– Хорошо… пока… увидимся утром…

И Тоня, стараясь улыбнуться, пошла к себе. Уже стоя в дверях, она обернулась, подарила мне печально-прощальный взгляд и помахала пальчиками; дверь купе закрылась и вместе с нею наша страничка – короткая, оторванная. Если бы я знал тогда, как скупа бывает судьба на такие минуты откровения…

Уснуть я не мог, да и не собирался, боясь проспать утро. Я ворочался на своей постели и размышлял о нашем знакомстве. Мысли беспорядочно роились, путались. Все струны внутри были натянуты и готовы были звенеть, требуя мелодии. Несколько раз я выходил в пустой коридор, потом опять ложился, потом опять выходил и, к своему удивлению, случайно потрогав свои уши, в какой-то момент даже рассмеялся – как же они были горячи! Я говорил себе, подтрунивая над собою: «Ну что, молодой человек, а вам не кажется, что вы втюрились?» Спала ли Тоня в эти минуты – я не был уверен. В таких стенаниях я провёл почти всю ночь и, измотав себя изрядно, к утру всё же заснул.

А когда открыл глаза, то было уже светло, и солнце первыми лучами заглядывало в окно. «Тоня!» – первая мысль, которая сверкнула в моём, ещё не разбуженном, сознании. Я вскочил, оделся и побежал умываться. Когда я подошёл к её купе, сердце учащенно забилось. Я долго стоял у двери и прислушивался; оттуда не доносилось никаких звуков. «Странно… – думал я. – Ведь сейчас они должны готовиться к выходу… Да и вообще, их дверь в такое время бывает открытой!» Смутное предчувствие пробежало во мне холодком, и я тихо постучал; никто не отозвался. «Что такое?.. Неужели спят?» – удивился я и постучал сильнее. Прошла минута, другая, третья и, наконец, за дверью послышалось шевеление. Когда ручка дверей повернулась, к горлу подступил комок. В приоткрытую щель я увидел заспанное женское лицо:

– Вам кого?

– Тоня! – почти выпалил я.

– Какая Тоня?

– Девушка, которая едет в этом купе!

– Ах, девушка… – сказала женщина и покачала головой. – Молодой человек, девушки вашей уже нет. Они вышли рано утром.

– Как, вышли?.. Она же утром должна… – недоговорив эту фразу, я невольно замолчал. Потом отошёл от двери и упёрся в окно, не понимая, как такое могло случиться.

– Поезд-то ещё со вчерашнего дня время нагоняет! Видите, как летит! Эх, вы, кавалер…– словно вылив на меня кувшин холодной воды, сказала она и закрыла дверь.

Действительно, оторвавшись от реальности, мы с Тоней совсем не заметили этого. Теперь стало ясно, почему так кидало вагон на крутых поворотах. Её станция оказалась намного раньше, почти утром – как раз в то время, когда я уже спал. Тоня не решилась постучать ночью в купе, боясь побеспокоить других пассажиров. «Но не должно так нелепо всё обрываться!» – горячился я, глядя в окно. Теперь я не видел в нём никаких картинок, вообще ничего: там была какая-то бесконечная, пустая даль. Мне было очень скверно, горечь, отравляла всё; я даже не заметил, как, почистив зубы, переломил зубную щётку.

Всё остальное время пути я почти не выходил в коридор, а только сидел или лежал на своём месте, глядя в приоткрытую дверь. Иногда брал в руки Тонину книжку, томик Пушкина, оставшийся теперь у меня, находил то стихотворение, которое услышал от неё вечером, пробовал читать, но, пробежав несколько строчек, откладывал книгу в сторону. Мне казалось, что я находился в каком-то странном и пустом пространстве, из которого вынесли всё. А ближе к вечеру, я случайно увидел, как женщина из Тониного купе пронесла мимо, чтобы выбросить в мусорный контейнер, пустую бутылку и пластмассовый стаканчик с букетом моих вчерашних цветов – уже увядших и потускневших. Всё было логично: полевые цветы радуют недолго, у них скоротечный век…

Перед тем, как сойти с поезда на своей станции, я зашёл к проводнице: мне нужно было ее о чём-то спросить. Увидев меня, она почему-то смутилась:

– Вы из четвёртого купе?

– Да.

– Ой, какая же у меня память! Совсем забыла! Работа, сами понимаете… Девушка, которая выходила рано утром, просила передать вам записку.

Пошарив в своём кармане, она достала бумажку и протянула мне. В Тониной записке было всего несколько слов: «Сожалею, что не смогла увидеть тебя, попрощаться. Напиши мне письмо. Тоня». И – адрес.

Находясь уже дома, я, конечно, написал ей несколько писем, несколько писем получил в ответ. Но наши пути так и не сошлись – мы больше не встретились. Как это часто бывает, другие жизненные вихри закружили наши судьбы…

Сегодня, в своей дневной жизни, я уже не вспоминаю Тоню. Но иногда – не знаю даже почему – всё возвращается будто бы снова: среди ночной темноты я вдруг просыпаюсь, прервав один и тот же сказочный сон, в котором ко мне приходит её образ; протягивая руки, она зовёт, она манит меня в далёкое прошлое, где навсегда остались наши грустные мечтанья и напрасные волненья; среди ночной тишины всё так же, как тогда, смотрит в окно эта загадочная, немая луна, разливая печальный свет и заставляя сердце биться в знакомой и почти забытой истоме. «Что это? К чему? Зачем?» – с недоумением вопрошаю я, и лишь слышу то далёкое и безответное:

Тук-тук, тук-тук, тук-тук…