1

Кто она? Старая книжная фея.

Живёт меж засушенных лепестков книги.

Какой? Неизвестно. Листай получше,

Авось и найдёшь её в заводях жёлтой

Трухи, которой она пудрит

Гармошку шеи и лицо перед тем, как

Вспорхнуть (так ей кажется) с насиженной

Стёртой страницы плохого качества

Печати постсеребряного века.

Пыль столбом, когда она в ступе

Чернильницы носится над моею тетрадью,

Опыляя увядшие розы журналов,

И тычется сослепу в авангард.

Он привлекает её непонятным

Сочетанием букв, из которых можно

Сложить «виноград» с двумя описками,

С чернильным привкусом, с кнопками косточек…

Ва-на-град… Она зажмуривается,

И пергамент вкруг её глаз собирается

В плиссе, и она добреет, мурлычет,

Смакует давно позабытое старое.

Сластёна милая, как прекрасно

Чувствовать себя молодой и новой!

Качайся пока на закрученных лозах

С пустышками вымышленных ванаградин.                                                                                                                

2

Кто её выдумал? Навязчивый насморк,

Слезотеченье, першенье в горле.

Кто-то считает её аллергеном,

Кто-то – защитной реакцией полки,

Кто-то – блюстителем книжной нравственности.

– Ольга Юрьевна! – я её окликаю.

Она капает сверху чем-то жирным

На главную букву в моей тетради,

И всё расплывается безвозвратно,

И это безобразие называется деконструктивизмом.

Что ж ты делаешь, Юльга Орьевна?

Разве можно так обращаться с буквами,

Из которых что-нибудь, может быть, вырастет?

Может быть, целая литература?

Она сердито захлопывает обложку

Чьего-то полного собрания сочинений,

За которой отлёживалась её куколка,

Заранее злая. Вот видишь, до чего

Довела ты писателя полного собрания!

Больше он уже ничего не напишет.

А ты всё пудришься книжной пылью

Над его полным собранием огорчений…

 

3

Фея моя, зачем ты хочешь

Называться именно этим именем?

В имени – что? Или лучше – кто?

Вот в чём вопрос. Ночами грезишь

Снами подвеянной Веры Павловны

О домах, перекошенных в мозгах архитектора,

Что гнутся медленно, как алюминиевые ложки,

Под взглядом философа из палаты номер шесть.

Ольга моя, долгорукая с большой

Буквы, конечно же. Что ж нам делать?

Построила город из бумажных кирпичиков —

И клонишь полку свою то влево,

То вправо. Вот-вот рассыплется. Снова

Шуршишь страницами. В комнате полночь.

Пьяно, пьяниссимо… Только ветер.

Молчу, прислушиваюсь: где ты? Что ты?

В ходиках стрелочник крутит стрелки,

На всех парах катит поезд-время.

Под него ты читаешь «Анну Каренину».

Анна бессмертна, ей не до времени,

Ей бы только вовремя броситься.

Опять всё запуталось… «время», «вовремя»…

Будильник, негодуя, дрожит клювом стрелки,

Вот-вот обрушится из перьев столетий

На царя в голове, как Золотой Петушок.

 

4

Время – в тебе, в твоём беспрестанном

Шуршанье. Страшна его деловитость.

По ней истекает другое время –

Простое, тетрадное, что не вхоже

В то, крепкое, книжное, из дуба зелёного,

Который ты охраняешь зорко.

Мне не приблизиться: шаг влево – сказка,

Шаг вправо – песнь. Поняла, сдаюсь.

Слушаю только твоё священное

Шуршанье. Оно заглушает ветви.

Они пытаются мне нашептать

Какие-то заповеди Лукоморья.

Но ты – на страже. А я – лазутчик.

Меня поджидает на том конце

Тетрадь. Это всё по её заданию.

А она не платит мне ни гроша.

Но это – другое. В эти дебри

Мы не полезем. Дорогая фея,

Что ты делаешь, например, в четверг?

 

5

Вся поэзия живёт в котельных,

А браки издателей и писателей

Свершаются на небесах, уже после

Того, как котельную опечатают.

Тогда приходит и твоё времечко,

Фея моя с мушиными крылышками.

На них не подняться тебе выше

Полки с полными собраниями сочинений.

На этот запах ты и слетаешься,

Моя многорукая и долгокрылая

Лже-Ольга. Зачем ты топила в чернилах

Бумажные кораблики, вымарывала чёрным

То, что было написано по белому?

Лютая, лютая… Что ж теперь будет

С посланиями бедных папирусных корабликов?

Опять обижаешься, лицом своим круглым

Пытаясь походить изо всех своих сил

На ту, что сияла как луна в ночи.

А получаешься как та, что в «Евгении Онегине».

Поскорей бы нашло на тебя затмение.

 

6

Огородилась от меня, фея моя, целым городом.

Теперь мне уже и не подступиться

Даже на поклон. А бывало, пронесётся

Музой иностранной, капнет жирным —

И легче на душе. И даже когда

Ночью затевала пожар, пытаясь

Поджечь рукописи, даже тогда

Тепло и весело было в наших котельных:

Все плясали, чертыхались, дивились

Всполохам по чёрному куполу города.

Купола нет уже. Город осунулся,

Будто кто-то набросил на него

Колпак без прорезей для зренья и дыханья,

И теперь вот снятся плохие сны,

Со сквозняками, и насморком, и всякой нечистью,

Выходящей из носа наружу в полночь,

Когда в зáмке ума одни привидения

Блуждают с поддельными стихами и биографиями.

Ты пестуешь их в своём фолианте,

Пока они не скукожатся в скомканный лист

В корзине для мусора. И приходится

Целую ночь ворочаться, уворачиваться,

Чтобы не сцапали, не затащили

Они и меня в свою шумную компанию

И чтобы я потом не скукожилась

В собственном мусорном ведре или – хуже –

В алюминиевом доме больной Веры Палны

С резким перекосом в научный прогресс,

Где бьётся в стекляшке окна-аквариума

Её слабоумная фантазия. Ну к чему

Мне эти кошмары, Вольга Рьюена?

 

7

Стало опасно здесь находиться.

Разобрать вообще ничего невозможно.

Жизнь моя – сплошной абсурдизм,

Что бы ты или кто-то выше тебя на этих дубовых полках

Ни говорил,

Ни писал

И ни думал.

Выше дуба нет ничего.

В буквальном смысле этого слова.

Я там была и рукой дотянулась.

Всё, что над кроной, – сплошная бумага.

Потянешь за кончик, и она разматывается

До бесконечности и даже после.

Она размножается сама собой,

Как эти собрания сочинений

С мушками авторов в паутине букв.

Кто их вызволит? Но суть не в этом.

Бумаги много, хватит на всех.

Если вообще это сейчас актуально.

 

8

Мучают ли тебя угрызения совести?

Хотя бы сегодня (семнадцатого января

По старому стилю)? Признайся, лицемерная!

Помнишь, как капала чем-то жирным

На его рукопись? А он кашлял, кашлял…

А потом махнул рукой и уехал.

А ты только фыркала, как та лошадь

Перекладная, на которой он плёлся,

Слышал фырканье твоё, просыпался,

Потел и вздрагивал – и снова падал

В овраг. Ты этого тогда хотела?

Сны его до сих пор бродят,

Бередят в сумерках пёстрые страницы

Твоих многочисленных нижних юбок.

Он прыскает со смеху – и они шевелятся,

Как фантики-бантики. Ты комична

Сегодня. Это всё оттого,

Что у него нездоровое чувство юмора.

Но откуда ему набраться здоровья

В таких условиях (по старому стилю)?

 

9

У меня от тебя уже мигрень.

Записаться б на приём к доктору Айболиту,

Но он сидит на цепи под дубом

Вместе с другим доктором – Живаго.

Они отбывают по делу врачей,

А мы отбываем по делу пациентов.

Всё. Меняю этот век на позапрошлый.

Но со всеми удобствами. Можно без лифта.

Главное – без печки. От неё много дыму,

А ты на тот свет свела трубочиста.

Он падал и падал сквозь грязь и копоть.

На него уставилась поломанная звезда,

А ты загадывала быстро желание

О полном собрании. – Так нечестно! –

Он только выкрикнул. Прощай, трубочист!

Больше никто никогда не прочистит

Туннель дымохода, ведущего к небу.

Заражены трубы в нашем городе,

Включая и подзорные, и есть лишь один

Выход из нашего архипелага –

Это загадочный

Остров Фюн.

 

10

Остров Фюн, дорогой, любимый,

У моря, с городом добрым Оденса,

Прими меня! Я второе апреля

Буду праздновать как свой собственный день.

Двойка вниз головой – пятёрка,

Если взглянуть на неё сквозь Землю,

Когда стоишь на другой стороне

Эллипса, сплошь окантованного звёздами.

Путь к острову – по дымоходной трубе,

По весёлой и радостной тёплой котельной

Внутри Земли, глубокой и мудрой,

Где всё наполнено тайным смыслом

Зернá, и звезды́, и живого пламени.

Там обитают мыши и бабочки,

Мерцающие личинки, цветы и породы.

Они указывают дорогу к острову.

Сделать бы только один глоток

Этого испещрённого блёстками соли,

Подвижного, звонкого, как ребёнок,

Воздуха, а потом и назад –

К фее моей, взлохмаченной, лютой,

Как муха, протрезвевшая меж оконных стёкол

После запойной зимней спячки.

Должно быть, мечется, меня дожидаясь,

Чиркает крыльями, брюзжит недовольно.

Вот бы выпустить её на волю!

 

11

В комнате моей, совсем как во сне,

Плавают в невесомости лунного света

Собрания сочинений – распахивают страницы,

Приглашают в свои тридесятые государства.

Но нам выпадает из этой колоды

Гаданий, и чаяний, и авторских прав,

Отданных на читательское самоуправство,

Узкая, тонкая ледяная пластинка

С острой каёмкой, почти белой.

По ней и движемся – я и она.

Я скольжу, удерживая равновесие.

Ребро пластинки режет подошву.

Ах, вот какой ты, алмазный мой венец!

Она порхает, нервно подпрыгивая,

Точь-в-точь как описка от дрогнувшей ручки.

Вокруг черно, как в моей чернильнице,

Глубокой и страшной, откуда выходят

Мои сновидения, сбываясь в тетради,

Что ёжится всякий раз, как только

В буквах заводится что-то бесплотное.

– Ольга Юрьевна!

Она вздрагивает,

Словно её застукали за перечёркиваньем

Ещё живой, страдающей рукописи,

По которой она проводила отточенным

Стальным пером, и красные чернила

Выступали на поверхности фиолетовых строк.

— Ольга Юрьевна!

Прилив чернил.

Колебание бликов.

Опять мы вместе.

Где-то ты уже об этом читала.

Рукописи – призраки детей Гамлета.

Они оживают в полночь, в полнолуние.

Видишь? Слышишь? Она озирается.

Я наблюдаю. Грустно опущены

Крылья её в горошинках блёсток.

Хочешь свободы? Она лишь ёжится.

Её пугает большой ветер,

В лохмотья грозит изорвать её крылышки.

Большой ветер – для крыльев-парусников,

Звук его ночью вибрирует в дубе,

И тот шелестит страницами в комнате.

Полки – дупла с его книгожизнями.

В них укрывается от большого ветра

Фея моя злая и пугливая.

Свобода мне нужна, а не ей.

Но мне никуда не деться от дуба,

А ей никуда не деться от полок.

И мы продолжаем свой путь, покуда

В стекле чернильницы моей не забрезжит

Мантия рассвета с кровавым подбоем.

 

____________________

рисунки Ланы Райберг

One Response to “ВЕРА ЗУБАРЕВА ● МИЛАЯ ОЛЬГА ЮРЬЕВНА”

1. Владимир Рывкин says:

   May 2, 2014 at 4:22 am

   ДУМАЮ, ЧТО – ТО ЧТО ВЫ НАПИСАЛИ, И ТО ЧТО НАПИСАНО ПРО ВАС, НЕ МОЖЕТ КОНКУРИРОВАТЬ С ТЕМ, КАКАЯ ВЫ ЖЕНЩИНА. С УВАЖЕНИЕМ ВЛАДИМИР РЫВКИН ИЗ ЭРЛАНГЕНА.

   Reply