НАТАЛЬЯ КРОФТС ● ШАТКИЙ ПЛОТ
* * *
Зажмурится ветер – шагнёт со скалы.
Спокоен и светел тяжёлый наплыв
предсмертного вала – он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем – от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины…
Кричим: «Это риф – или мысль – или мыс –
бездушность богов – нет, предательство крыс…»
И крики глотает пучина.
Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык –
бросаю ненужные ножны.
И плавно – сквозь ночь, как седая сова –
взлетаю с галеры – туда, где слова
понятны ещё –
но уже невозможны.
* * *
На развалинах Трои лежу, недвижим…
(Ю. Левитанский)
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра… А может…
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас… Как курёнка – на вертел.
А пока я лежу… Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.
НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ
Выйдешь на берег – неслышно, как тень, молчаливо.
Станешь молиться отчаянно, истово, вслух.
Снова кругом половодья – и снова разливы
будут безбожно терзать беззащитный мой дух.
Двух не бывает смертей? – Всюду смерти и войны.
Глух – говорят – к вопиющему пастырь небес.
Бес – говорят – он попутает, будьте покойны!
…Берег. Рассвет. И над плёсом колышется лес…
ARS POETICA
Я ослеп. Измучился. Продрог.
Я кричу из этой затхлой бездны.
Господи, я тоже чей-то бог,
заплутавший, плачущий, небесный.
Вот бумага. Стол. Перо и рок.
Я. (больной, седой и неизвестный)
Но умру – и дайте только срок,
дайте строк – и я ещё воскресну.
ПОЭТ ЭПОХИ ДИНОЗАВРОВ
Я – нефть. Я выжил. Я не сгнил
среди поклонников и лавров.
Пройдя свозь тысячи горнил,
я стал живучее чернил –
поэт эпохи динозавров.
Я – нефть. Я – золото. Я – власть.
Я снова пробуждаю страсть –
певец покойный.
Как миллиарды лет назад,
взрываюсь, превращая в ад
мирок спокойный.
Я – нефть. Я – топливо. Я – снедь.
Меня опять сжирает пламя.
И, птеродактильно дыша,
моя крылатая душа
кружит над вами.
АВСТРАЛИЯ
Мы уплываем – словно шаткий плот,
чуть не слетевший вниз, в земную полость,
когда планета ринулась вперёд –
и древняя Пангея раскололась.
И мы – на ней. Пришельцы. Чужаки.
Колёсами цепляемся за камни
меж бесконечным морем и песками
и чувствуем – на нас глядят веками
чужих теней тяжёлые зрачки.
Живём в плену. Пустыня и вода.
Звоним глухим, усталым абонентам…
Мне страшно оставаться навсегда
в смирительной рубашке континента.
***
Ты, конечно, забудешь и странное это безумье,
непонятный, нежданный, смешной урагановый бред.
Ты вернёшься в тот мир, где до слёз надрывается зуммер
в телефоне пустом. И где найден удобный ответ
на вопросы «зачем», по каким неизвестным спиралям
нас несло через дни – чтоб, столкнувшись у края земли,
мы друг друга с тобой беззастенчиво, бешено крали
у стреноженных дней. И над нами шумел эвкалипт,
удивляясь неистовой страсти двуногих растений,
что пришли в этот лес – и расстаться почти не смогли.
Ты, забудешь, любимый. И только останутся тени.
Две счастливые тени – у самого края земли.
* * *
Вслепую, наощупь,
судьбу подбираем по слуху,
научно трактуем причуды
планид и планет.
Подводим итоги.
Как взрослые – твёрдо и сухо.
По-детски надеясь на чудо.
Которого нет.
* * *
Остатки снега с черепичных крыш
прозрачным языком февраль слизал.
Флоренция. Туман. Из тёмных ниш
на нас глядят белёсые глаза.
Насмешливо: для них давно не нов
наш юный мир из разноцветных снов,
из первых путешествий – Рим-Париж,
из твёрдой веры в истинность афиш –
прекрасный вид,
открыточный закат…
из первой безболезненной любви –
наверное, последней.
А пока
в своей беспечной, эфемерной вере
над Арно мы с тобою кофе пьём,
в постылой нише бледный Алигьери
вздохнёт – и с грустью вспомнит о своём.
* * *
Зажмурится ветер – шагнёт со скалы.
Спокоен и светел тяжёлый наплыв
предсмертного вала – он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем – от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины…
Кричим: «Это риф – или мысль – или мыс –
бездушность богов – нет, предательство крыс…»
И крики глотает пучина.
Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык –
бросаю ненужные ножны.
И плавно – сквозь ночь, как седая сова –
взлетаю с галеры – туда, где слова
понятны ещё –
но уже невозможны.
* * *
На развалинах Трои лежу, недвижим…
(Ю. Левитанский)
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра… А может…
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –
и пошлют умирать – нас. И вас… Как курёнка – на вертел.
А пока я лежу… Только воют собаки и ветер.
И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.
НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ
Выйдешь на берег – неслышно, как тень, молчаливо.
Станешь молиться отчаянно, истово, вслух.
Снова кругом половодья – и снова разливы
будут безбожно терзать беззащитный мой дух.
Двух не бывает смертей? – Всюду смерти и войны.
Глух – говорят – к вопиющему пастырь небес.
Бес – говорят – он попутает, будьте покойны!
…Берег. Рассвет. И над плёсом колышется лес…
ARS POETICA
Я ослеп. Измучился. Продрог.
Я кричу из этой затхлой бездны.
Господи, я тоже чей-то бог,
заплутавший, плачущий, небесный.
Вот бумага. Стол. Перо и рок.
Я. (больной, седой и неизвестный)
Но умру – и дайте только срок,
дайте строк – и я ещё воскресну.
ПОЭТ ЭПОХИ ДИНОЗАВРОВ
Я – нефть. Я выжил. Я не сгнил
среди поклонников и лавров.
Пройдя свозь тысячи горнил,
я стал живучее чернил –
поэт эпохи динозавров.
Я – нефть. Я – золото. Я – власть.
Я снова пробуждаю страсть –
певец покойный.
Как миллиарды лет назад,
взрываюсь, превращая в ад
мирок спокойный.
Я – нефть. Я – топливо. Я – снедь.
Меня опять сжирает пламя.
И, птеродактильно дыша,
моя крылатая душа
кружит над вами.
АВСТРАЛИЯ
Мы уплываем – словно шаткий плот,
чуть не слетевший вниз, в земную полость,
когда планета ринулась вперёд –
и древняя Пангея раскололась.
И мы – на ней. Пришельцы. Чужаки.
Колёсами цепляемся за камни
меж бесконечным морем и песками
и чувствуем – на нас глядят веками
чужих теней тяжёлые зрачки.
Живём в плену. Пустыня и вода.
Звоним глухим, усталым абонентам…
Мне страшно оставаться навсегда
в смирительной рубашке континента.
***
Ты, конечно, забудешь и странное это безумье,
непонятный, нежданный, смешной урагановый бред.
Ты вернёшься в тот мир, где до слёз надрывается зуммер
в телефоне пустом. И где найден удобный ответ
на вопросы «зачем», по каким неизвестным спиралям
нас несло через дни – чтоб, столкнувшись у края земли,
мы друг друга с тобой беззастенчиво, бешено крали
у стреноженных дней. И над нами шумел эвкалипт,
удивляясь неистовой страсти двуногих растений,
что пришли в этот лес – и расстаться почти не смогли.
Ты, забудешь, любимый. И только останутся тени.
Две счастливые тени – у самого края земли.
* * *
Вслепую, наощупь,
судьбу подбираем по слуху,
научно трактуем причуды
планид и планет.
Подводим итоги.
Как взрослые – твёрдо и сухо.
По-детски надеясь на чудо.
Которого нет.
* * *
Остатки снега с черепичных крыш
прозрачным языком февраль слизал.
Флоренция. Туман. Из тёмных ниш
на нас глядят белёсые глаза.
Насмешливо: для них давно не нов
наш юный мир из разноцветных снов,
из первых путешествий – Рим-Париж,
из твёрдой веры в истинность афиш –
прекрасный вид,
открыточный закат…
из первой безболезненной любви –
наверное, последней.
А пока
в своей беспечной, эфемерной вере
над Арно мы с тобою кофе пьём,
в постылой нише бледный Алигьери
вздохнёт – и с грустью вспомнит о своём.