ЕЛЕНА СКУЛЬСКАЯ ● КАК ЛЮБИТЬ ИМПЕРАТРИЦУ

Старинная русская забава с положениями и переодеваниями. 

                            

 

        Посвящается 242-летию неприезда

Екатерины Великой в Ревель

 

 

                                          

                          В центре сцены картонная карета с огромными

                          дверцами. Рядом другие картонные предметы –

                          сани, телега, стена флигеля с окном. Картонные

                          фигуры дамы и господина в париках и костюмах

                          конца 18 века. Действие происходит в саду или в

                          парке Кадриорг, потом во дворце.

                         

                         

                           По сцене проходит и спускается к

                          зрителям маленький невзрачный Человечек с

                          детским гробиком под мышкой.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Православные! Люди добрые! Помогите, кто чем

                         может! Помер Петруша, долгожданный сыночек

                         мой, двух месяцев не пожил и приказал долго жить.

                         Занемог Петенька и в гробик. Помогите! Ну что,

                         Петя, окочурился, значит? А огурчик? (Открывает

                         гробик, достает оттуда бутылку водки

                         и огурец, выпивает.) Умер Петруша, единственный

                         сыночек. Уж и не мечтали мы, не надеялись, а как

                         родился, нарадоваться не могли! По-о-мер!

                         (Выпивает, закрывает гробик.) Хорошего

                         помаленьку, ладно. А что делать, православные?!

                         Играть-то хочется, душа горит. Трагические роли

                         играть привык, не могу без этого, вот и придумал

                         себе сыночка в утешение, а то у нас ремонт в театре,

                         а что после ремонта будет, одному Богу известно…

                         Играем вот с сыночком, ходим по дорогам.

                        (Собирает милостыню в приоткрытый гробик.)

                         А вы почему не подаете? Не православные будете?

                         Это ничего, это можно. Лютеране, католики, иудеи,

                         всяк на выпивку соберет, а на опохмел никогда не

                         хватает, вот в чем трагедия. А вы мусульманин? Ну

                         спросить-то можно. Я знаю, что вы не пьете, так тем

                         более посодействуйте артисту!

 

                         На сцену выходит Элегантный господин в парике и

                         костюме 18 века. Может быть, именно

                         его изображает одна из выставленных картонных

                        фигур. Человечек поднимается к нему на сцену.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (представляет нового персонажа зрителям). А это

                         наш главный/ – довольно-таки странный; /за

                         здорово-здорово /надел костюм Орлова;/ и хоть в

                         ремонте сцена,/ он вам закатит сцену/ хоть на траве,

                         хоть в парке,/ и пусть весь мир в запарке,/ он быть

                         желает графом,/ и мы ему… потрафим…

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (заглядывает в гробик

                          Человечка). Какие сборы? Что твой Петруша?

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Сборы! Сборы у нас могут быть только в дорогу.

                         Скоро превратимся в бродячую труппу. Слышите,

                         какое мертвое слово: «труппа», просто «труп». Да-

                         да! Анатомический театр представляет спектакль

                         «Живой труп». (Изображает жуткого зомби из

                        фильмов ужасов. Публике) Вы думаете, это только у

                         нас ремонт, а в остальном королевстве ничего не

                         подгнило?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Смерть Петруши слишком сильно на

                       тебя повлияла…(Щелкает себя по горлу, показывая,

                       что Человечек пьян).

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. (Выпивая за себя и за Петрушу). Да что Петруша,

                       Петруша – лишний рот. А вот театр

                       – надо же что-то делать! Не разыграть ли нам прямо

                       здесь что-нибудь из 18 века, в париках, но с

                       намеками. Восстание Пугачева, Екатерина Вторая,

                       генерал Михельсон побеждает Самозванца… Вы

                       могли бы быть Григорием Орловым, любовником

                       императрицы…Хорошо!

 

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (Поет).

                             

                         Мы все – притворщики, мы самозванцы,

                         И ночь глубокую мы превращаем в день,

                         И боль жестокую мы утешаем танцем,

                         И в час потерь мы распеваем стансы,                      

                         И в адский жар не прячемся мы в тень.

 

 

                         Мы все – притворщики, мы скоморохи,

                         Таскаем вам каштаны из огня,

                         Нам не бывает грустно или плохо,

                         Всегда нам впору век или эпоха,

                         И мы всегда пускаем вскачь коня.

 

 

                         Мы все – притворщики, мы симулянты,

                         И если вы пришлете нам картель,

                         Бесстрашные мы будем дуэлянты,

                         Преступники, поэты, пасквилянты,

                         И вашим женам явимся в постель.

 

                         Мы все – притворщики, мы лицедеи,

                         На сцене императорам равны,

                         А в жизни мы не гибнем за идеи,

                         А в жизни мы спокойствие лелеем,

                         Как собственно, наверное, и вы…

                        

                         

ЧЕЛОВЕЧЕК (приглашая всех аплодировать). Какой тенор!

                Чистый граф Орлов!

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Я еще ничего не решил.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Э-э, уже все за нас давным-давно решено. Смотрите!

 

                         Тут же на сцену выбегают две Девки с

                        мешками с солью. Посыпают дорогу.

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Девки! Вы чего делаете?

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Солью, батюшка, дорогу посыпаем.

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. А зачем?

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Генерал Михельсон на санях кататься поедет!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (пьяненький, но еще способный удивляться). Так

                         лето ведь теперь или как?

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Эка ты, не понимаешь! Зимой всякий дурак на

                         санях кататься сообразит, а ты вот летом                 

                         попробуй!  

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. На санях летом?! В шубе?!

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. В заячьем тулупчике, батюшка, в заячьем

                         тулупчике, знамо дело.

 

                          Генерал  Михельсон в заячьем тулупе появляется

                          из-за картонных саней.

 

МИХЕЛЬСОН (Элегантному господину). Вы, милостивый

                       государь, будете граф Орлов?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Я еще не знаю, я не решил, все

                       зависит от того, какая у меня роль.

 

МИХЕЛЬСОН. Роль играть собрались? Вы что же,

                          милостивый государь, за самозванца?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Генерал, я тенор!

 

МИХЕЛЬСОН. Тенор – это не место при дворе, не профессия и не

                         должность. Жить в обществе – не есть ничего не

                         делать!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. С утра /– мы все тенора, /а вот в ночи / мы все сычи,/

                          девки в плачь,/а нас ищи-свищи./Ремонт у нас в

                          театре, мы волнуемся.

 

МИХЕЛЬСОН. Пока саблю с бриллиантами не получу, ни за что

                          против самозванца не выйду! (Уходит во дворец).

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Соли два мешка извели, сани сломали, в тулупе

                          взопрели, а никто и не заметил.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Побежал во дворец. Сказывают, граф Орлов ему

                          от государыни императрицы саблю с

                          бриллиантами везет…

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Запасливый Михельсон, сани летом готовит.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Он не запасливый, это у него темперамент

                          эстляндский!

 

                          Шум мчащейся кареты. Картонные дверцы

                          Распахиваются, и из них выпрыгивает девушка,

                         переодетая юношей-адъютантом. Это Анюта.

 

АНЮТА (Элегантному господину). Будете Орловым или нет?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (поет).

 

                           Какая разница, в каком

                           Очнуться вновь тревожном веке,

                           Но только снова человеком,

                           И жизнь поставившим на кон.

 

                           И я тогда готов опять

                           Судьбой переболеть, как корью,

                           Но только чтоб была с любовью,

                           И я не стал бы ей пенять

 

                           Ни на гоненья, ни беду,

                           Ни на ненастья, ни преграды,

                           Лишь бы свою дорогу к аду

                           Любовью вымостить в бреду.

 

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. О поет! О заливает! Нам с Петрушей и не снилось!

                Не ровен час слезу вышибет из почтенной публики.

                Публика ведь зачем в театр ходит? Чтобы, значит,

                посмеяться над тем, кто еще глупее ее, ну и поплакать над

                тем, кому еще хуже, чем ей…

 

 

АНЮТА. Так будете графом Орловым?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (с восторгом смотрит на Анюту).

                            Буду, буду! (Залезает в карету, тут

                            же выскакивает из нее графом Орловым). Анюта!

                           До чего же ты хороша в этом мужском наряде! Эти

                            нежные лосины, Анюта! (Долгое,

                            подробное объятье).

 

АНЮТА. Граф, я боюсь. Императрица узнает. Мы все погибнем.

                            Гриша, мне страшно.

 

ОРЛОВ. Передадим сейчас саблю Михельсону, уговорим

                            его выступить против самозванца и спрячемся в

                            моем замке, никто нас не найдет. Первый раз,

                            первый раз в жизни, Анюта, я буду обнимать

                            женщину! (Подробное объятье).

 

АНЮТА. Граф, вы меня пугаете! Как это понимать, первый раз

                            женщину? Вы что, как все сейчас?… Это?…

 

ОРЛОВ. Что ты, Анюта, не в этом смысле. Просто ты у

                            меня первая.

 

АНЮТА. Караул!

 

ОРЛОВ. Первая по любви. По любви первая. А так все по

                            долгу службы. (Берет из кареты саблю, уводит

                           Анюту во дворец или вглубь парка).

 

                            Шум второй кареты. Из картонных дверей

                            выходят Екатерина Великая в мужском наряде и

                            княгиня Дашкова. Неловкая Дашкова помогает

                           сноровистой Екатерине выйти из кареты,

                           приговаривая: «Осторожнее, ваше величество, не

                           оступись, матушка-государыня!» Екатерина

                           отмахивается от нее, как от мухи: «Какая ты,

                           Дашкова, суетливая!»

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, где Орлов? Мне он сказывал, что с одним только

                            адъютантом поскачет в Эстляндию. Инкогнито.

                            Вручит саблю Михельсону, помирится за меня с           

                            ним и прискочит обратно. Самозванец-то уже

                            у Оренбурга стоит, куды ж тянуть, мать моя!

 

ДАШКОВА. А поехал с Анюткой, уж десять раз вам докладывала!

 

ЕКАТЕРИНА. Да как он смеет изменить мне, своей государыне?!

 

ДАШКОВА. Ну, все ж Государыне, а не Государству!

 

ЕКАТЕРИНА. Еще хуже! Сейчас вот найду и причешу его так, что

                            голову свою на локте будет носить.

 

ДАШКОВА. Не хорошо получилось с господином Дидро! Он к

                            вашей милости специально приехал из Парижа, а       

                            вы приглашали-приглашали и сбежали в Ревель за

                            изменившим любовником.

 

 

ЕКАТЕРИНА. Помолчи, дура!

 

ДАШКОВА. И с Радищевым ничего не решили.

 

ЕКАТЕРИНА. Этот бунтовщик почище Пугачева, и не смей

                            напоминать о нем!

 

                            Уходят во дворец или вглубь парка.

 

                            Шум третьей кареты. Из картонных дверей

                            выходят  Дидро и Радищев.

 

РАДИЩЕВ. Умоляю вас, господин Дидро, только не раздевайтесь

                            при всех. В России это может привести к  

                            совершенно ужасным последствиям.

 

ДИДРО. Господин Радищев, а свобода? Как же наша свобода?

                            Раскрепощенность?

 

РАДИЩЕВ. Свобода должна быть внутренней, а не голой…

 

ДИДРО. Но я не могу. У меня геморрой, он требует постоянного

                            проветривания…

                            (Распахивает плащ, повернувшись

                            спиной к зрителям и лицом к Радищеву)

 

РАДИЩЕВ. Господи, зачем мне этот геморрой?! Нет, я поговорю с

                             императрицей. Это все оттого, что она разрешила

                             чистить зубы. Да!

 

ДИДРО. При чем тут зубы? Я не понимаю вашей аллегории…

                             Идемте. Неужели я увижу сейчас   

                             Екатерину Великую?!

                                   

                             Уходят.

 

                              На сцену выходит Церемониймейстер.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Господа, почему вы медлите, господа?

                              Представление давно началось. У нас во дворце

                              праздник. Премьера  новейшей оперы.

                              Прошу, господа, в зал! (Уходит).

 

            Звучит музыка. Чем-то она напоминает «Фауста» Гуно. Во

            время увертюры Элегантный господин, согласившийся

            играть Орлова, и Певица ( одна из Девок) надевают маски и

            становятся за картонными фигурами дамы и господина;

           торопясь, они путаются, мужская фигура достается Девке,

           женская – Элегантному господину. Вторая Девка и

           Человечек изображают оперный хор. Все остальные

           персонажи рассаживаются в зрительном зале.

           

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (поет).

 

                     Зря меня в сей лютой части

                     Сжалься, ангел, надо мной.

                     От любви мои напасти,-

                     Стань скорей моей женой.

                     Стань женой, стань женой,

                     Сжалься, ангел, надо мной.

                     Надо мной, ангел мой,

                     Ой, ой-ой, ой, ой-ой!

 

ПЕВИЦА.

                    Зря тебя в сей лютой части

                    Не могу я, ангел мой,

                    Излечить твои напасти,

                    Стать скорей твоей женой!

                    Ведь на мне женат другой,

                    Много лет на мне другой.

                    Ой-ой-ой, ангел мой,

                    Ой-ой-ой, ой-ой-ой.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА.

                    

                  Он страдает под луной,

                  Ведь на ней совсем другой!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК.

 

                   Да и сам он не поймет,

                   Как совсем с другой живет.

                   И страдает под луной,

                   Ведь на ней совсем другой.

 

 

 

 

                                  Гремит музыка. Екатерина поднимается на

                                 сцену в мужском наряде и в маске.

 

ЕКАТЕРИНА. Замолчите! Надоели ваши глупости! Немедленно

                         чтобы сюда явились Григорий Орлов с генералом

                         Михельсоном, не пристало мне за ними по залу

                         рыскать!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. (Приоткрывает свой гробик). Ай-ай-ай, теперь я все

                          вижу. Уморить хотят ребенка, прибить

                          Петрушу решили!

 

 

ЕКАТЕРИНА. Пошли вон отсюда!

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА (подбоченясь). Это вам не шекспировские

                        времена, кавалергард, чтобы к артистам на сцену

                        вылезать!

 

АНЮТА (из зала). Какое свинство, а еще Эстляндия, кофе со

                          сливками пьют, а куртуазному обращению  

                          совершенно не научены. Как это можно  актерам  

                          мешать?

 

ЕКАТЕРИНА (Анюте). А ну иди сюда, щенок, иди! Защищайся.

 

                          Анюта, красуясь, поднимается на сцену. Бьются с           

                          Екатериной на шпагах. Шум.  

                         

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (комментирует дуэль в образе

                       оперного певца).

 

                        «Ужасный век, ужасные сердца!»

                        Нам маска закрывает пол лица.

                        Две женщины, одетые в лосины,

                        Сражаются на шпагах за мужчину,

                        А он в кусты, он с заднего крыльца

                        Садится на донского жеребца,

                        И вдаль летит, оставя дамам споры,

                        Упреки, обвиненья и укоры…

 

                       (Собирается покинуть сцену)

 

АНТЮТА (она явно терпит поражение). Граф, спасайте!

                 Помогите, где же Орлов?!

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (снимает маску, становится графом

                      Орловым). Я – Григорий Орлов!

 

АНЮТА (Екатерина ее теснит). Граф!

 

ОРЛОВ. Но у меня только шпага для Михельсона, я

                         готовился к иным боям.

 

ЕКАТЕРИНА (срывая маску). Хватит (Анюте). На кого шпагу

                поднимаешь?!

 

АНЮТА. На кого? Я вас первый раз в жизни вижу.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, конечно, где тебе меня, бедную вдову-то знать.

                       И ты, Гриша, не признаешь? (на Анюту). Кто это?

 

ОРЛОВ. Адъютант, Ваше величество. Мужчина, истинный Бог.

 

ЕКАТЕРИНА. А ежели раздеть?

 

ОРЛОВ. Все равно мужчина.

 

ЕКАТЕРИНА. А ежели совсем раздеть?

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Позвольте мне, ваше величество. С

                           превеликим удовольствием. Залетная

                           птица красы необыкновенной. У меня    

                           тут и флигелек есть, если позволит ваша

                           милость.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну что, адъютант, пойдешь во флигелечек?

 

АНЮТА (Зачарованно смотрит на Церемониймейстера). Пойду…

               Кажется, пойду. Я пойду с вами, сударь, с превеликой

              охотой. По доброй воле!

 

ОРЛОВ (Анюте) Куда ты, стой!

 

АНЮТА (подбегает к Орлову, шепчет). Не гневи государыню,

                     Гриша, не простит она тебе, а меня каблучком раздавит

                     – не заметит. Надо мне идти с Церемониймейстером,

                    ничего не попишешь. Может как-то и обойдется…

 

ОРЛОВ (шепчет). Господи, что с тобой будет? А если самое

                страшное?

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Граф, не тревожьтесь! Ваш адъютант

                  станет мне названным сыном, я усыновлю его. Что за

                  радости выпали мне сегодня!

 

ЕКАТЕРИНА. Михельсона сюда!

 

МИХЕЛЬСОН (с достоинством выходит на сцену). К вашей

                          милости.

 

ЕКАТЕРИНА. Граф, вручите генералу саблю с бриллиантами в

                          знак нашего с ним примирения.

 

МИХЕЛЬСОН. Постойте! Я наперед желаю знать, что вы

                          потребуете у меня в ответ за такой царский

                          подарок.

 

ЕКАТЕРИНА. Ты что, торговаться со мной? Правду, значит,

                          говорят, что ты с самозванцем якшался и тулупчики

                          заячьи с его плеч получал. Ты и сегодня, сказывают,

                          в тулупе-то по жаре прибыл.

 

МИХЕЛЬСОН. К самозванцу я ездил, чтобы самому убедиться, не

                          государь ли наш, чудом спасшийся.

 

ОРЛОВ. Ты кому это говоришь, генерал! Да я же вот этими самыми

                          руками его, да, Катя!

 

ЕКАТЕРИНА. Михельсон, я мириться приехала. Пугачев под

                         Оренбургом стоит. Пойдешь против него?

 

МИХЕЛЬСОН. Не дай бог увидеть русский бунт…

 

ВСЕ (хором). Бессмысленный и беспощадный!

 

ЕКАТЕРИНА. Мало тебе сабли, проси что хочешь.

 

МИХЕЛЬСОН. Свободу Эстляндии!!!!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (поет).

 

                          Бог придумал сгоряча                      

                          Емельяна Пугача.

                                                    

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА.

                         

                          Но на каждого Емельку.

                          Бог всегда пришлет петельку.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА.

 

                          А еще, ядрена вошь,

                          В колесе Пугач хорош.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК.

 

                          Будут дыба, кровь и кости,

                          Приезжайте к русским в гости.

 

ВСЕ (хором). 

 

                         А поедете к французам –

                         Куафёр уже не нужен.

                         Вас причешет гильотина,

                         Не прическа – а картина.

 

ЕКАТЕРИНА. Эвон, куда хватили. Еще десять лет во Франции

                         спокойно будет.

 

МИХЕЛЬСОН. А в Эстляндии?

 

                  

ЕКАТЕРИНА. Еще не знаю.

 

МИХЕЛЬСОН . Зато я знаю. Настанет день, когда вы

                          не посмеете ко мне на этом языке обратиться, а

                          только на государственном, только на

                          государственном. На певучем нашем языке, на

                          котором люди вступают в дуэт, а не в хамскую

                          перебранку!

 

ЕКАТЕРИНА . И ты это смеешь говорить мне,

                         променявшей язык Шиллера и Гете на язык

                         Сумарокова и Хераскова?!  Молчать!

                         Церемониймейстер! Раздевал адъютанта?

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Разрешите приступать, ваше величество?

 

ЕКАТЕРИНА. Ступай, давно бы уже вернулись.

 

                          Церемониймейстер и Анюта уходят, Орлов с  

                          тоской смотрит им вслед.

                       

 

                    

ЕКАТЕРИНА. Ну, Гриша, пойдем, поговорим как следует!

  

                          (Уходят).

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (поет и танцует с гробиком).

 

                           Древний город Ревель,

                           Пирита-река,

                           Горькая, как ревень,

                           На сердце тоска.

                  

                           Все мы самозванцы,

                           Если посмотреть,

                           Всех на белый танец

                           Приглашает смерть.

                  

                           Эх, поздно или рано

                           Спляшет с ней гавот,

                           Трезвый или пьяный

                           Весь честной народ.   

 

                           Только Мельпомене

                           Вечно молодеть.

                           Ну–тка джентльмены,

                           Не жалейте медь.

 

                           Подайте кто сколько может нам с покойным

                           Петрушей! ( Уходит)

 

                         Возвращаются, гуляя, Орлов и Екатерина.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, садись Григорий, моего табачку понюхай.

                           (Достает табакерку, рассматривает портрет на

                           ней). Всегда в трудные минуты с ним советуюсь,

                            всегда думаю, а как бы он поступил на моем месте.

 

ОРЛОВ. Чей портрет на табакерке, не вижу отсюда?

 

ЕКАТЕРИНА. Петра, конечно!

 

ОРЛОВ. Бог с тобой, Катя! Мужа твоего, коего мы с тобой

                            вместе…

 

ЕКАТЕРИНА. Ты, Гриша, я смотрю, до трех считать разучился. Не

                            Петра Третьего с гнилым взглядом, гореть ему в

                            аду, а Петра Великого, со взглядом орлиным,  

                            царство ему небесное.

 

ОРЛОВ. О чем же ты с ним советуешься?

 

 

ЕКАТЕРИНА. И советоваться нечего. Все вижу. Нас на бабу

                            променял?!!

 

ОРЛОВ. Это адъютант мой, мальчишка, неужто ты мне не веришь?

 

ЕКАТЕРИНА. Вот ты знаешь, Гриша, вы ведь все уверены, что я

                             вокруг себя одних холопьев желаю видеть. Сейчас

                             господин Дидро изволят дожидаться аудиенции,

                             так в письме мне писал, что мечтает быть у меня

                             при дворе мопсом, хвостиком махать и ползать

                             передо мной на коленях. Мне вчера, Гриша, лубок  

                             попался: обезьяны очки на себя надели и лазают

                             по лианам, и надпись: «Что они больно умны, так

                             все это враки, а правда лишь то, что у них  

                             голые….» (хлопает себя по заднице).

                             Понял? Дидро геморрой проветривает, а заодно                         

                             льстивится, и уверен, что мне это приятно. А я не

                             холопьев и мопсов желаю вокруг себя видеть, а

                             героев с честью, мужеством, совестью и любовью

                             к Отечеству. Все притворщики. По городу,

                             сказывают, шляются колодники, врут, что сбежали                                           

                             из пыточной, что только что с дыбы

                             сняты и на том основании милостыню требуют…

 

 

ОРЛОВ. Пугаешь? Не к лицу тебе, Катя. Постарела… Но в твоем-то

                             просвещенном веке вкус во всем доходит до

                             совершенства, и женщина, как голландский сыр,

                             только тогда считается хороша, когда попорчена

                             временем.

 

ЕКАТЕРИНА. Ты вроде за границей наукам не обучался, а ведешь

                             себя точно нувориш с аглицким дипломом.

 

ОРЛОВ. Это как?

 

ЕКАТЕРИНА. Посылают нувориши  сейчас за границу своих

                             поросят, чтобы через несколько лет можно было

                             любоваться совершенно готовой свиньей!

 

ОРЛОВ. Грубо.

 

ЕКАТЕРИНА. Я на вас, подлецов, никогда ничего не жалела. За

                             тобой же Григорий, слуга шляпу несет, такая она

                             тяжелая от бриллиантов. Тебе восемьдесят тысяч

                             на одни только пуговицы к новому кафтану  

                             выданы. Да что говорить, это ты в Ревель наскоро

                             сорвался, а так ведь вперед себя садовника

                             пускаешь, чтобы он сад разбивал в том месте, где  

                             ты останавливаться собираешься!

 

ОРЛОВ. Подумаешь, Михельсон летом на санях разъезжает, ему

                             можно. Лукулловы пиры в имении устраивает и

                             похищение Европы Юпитером в образе быка  

                             представляет. И крестьяне у него поют: «Моя

                             милка не дика, за деньги любит и быка!» А ты за  

                             ним из Петербурга примчалась, да еще меня с  

                             саблей вперед послала его умилостивить.

 

ЕКАТЕРИНА. Ты мой указ об искоренении ябеды читал? Так

                             перечти еще раз!

 

 

ОРЛОВ. Что ты меня все попрекаешь, Катя! А коли я начну? Кто

                             тебя на трон посадил? А? А ты?! С кем ты только

                             не приказывала мне спать на благо отечества! И

                             кого ты только мной не угощала! Мария –

                            Терезия, австрийская императрица, совсем уже на

                             ладан дышала, и туда же, княгиня Долгорукая,

                             графиня Шувалова, графиня Безбородко, графиня

                             Браницкая, художница Виже–Лебрен, и только

                             потому, что ей был заказан твой портрет… И я все

                             притворялся, притворялся. Да, Катя, мой адъютант

                             не мужчина, не мальчик. Он – женщина. И один

                             раз в жизни, Катя, я хочу обнять женщину по

                             любви!

 

ЕКАТЕРИНА. Притворщики, Григорий, по любви не могут. По

                             любви у них ничего не получается.

 

ОРЛОВ. Катя, если ты разрешишь, у нас с Анютой все получится!

 

ЕКАТЕРИНА. А коли не разрешу? Что ж я тебе не мила стала, а,

                Гриша? Что ж ты про меня ни слова не сказал, когда про

                притворства распинался?

 

ОРЛОВ. Высоко ты, Катя, далеко! Тебя не любить, тебя

               обожать надо, восхищаться, преклоняться, не дышать.

 

ЕКАТЕРИНА. Задохся, что ли?

 

ОРЛОВ. Задохся!

 

ЕКАТЕРИНА (смеется) Экий бунтовщик! Всяк сверчок знай свой

                              шесток, Григорий. Моя  беда в том, что мне

                              поговорить не с кем. С вами можно спать, с вами

                              можно жить, с вами только нельзя разговаривать.

                             Черт догадал меня править в России с умом и

                              сердцем.

 

ОРЛОВ. Ты, Катя, только не преувеличивай насчет сердца. Чего

                              нет, того нет, как тебя ни обхватывай.

 

ЕКАТЕРИНА. Замолчи, дурак. Господи! Велика Россия, а

                              поговорить не с кем!

 

ОРЛОВ. Ну, не хочешь говорить, давай обнимемся, подурачимся,

                              как говорится, по-дедовски.

 

ЕКАТЕРИНА. Совсем русский язык погубить хотите. Что это у вас

                              за выражение стало, только и слышу                             

                              «подурачиться по-дедовски»?

 

ОРЛОВ. Теперь все так говорят. «Подурачиться по-дедовски» –

                              любить по-настоящему, от всего сердца.

 

ЕКАТЕРИНА. А если без сердца?

 

ОРЛОВ. Без сердца – махаться.

 

ЕКАТЕРИНА. Так и говорят «махаться»?

 

ОРЛОВ. Так и говорят, матушка, так и делают.

 

ЕКАТЕРИНА. Махаются… Конечно, они ж не немцы, чтобы

                              русский язык знать. Ну, помахаемся, помахаемся,

                              иди сюда, будешь у меня заместо веера. Иди!

 

                              Орлов обнимает ее. Грубоватая и деловая           

                              любовная сцена. Выбегают девки, заслоняют

                             парочку. Танцуют и поют.

 

ДЕВКИ.

 

                              Пьяненький мой, ненаглядненький

                              Утром приходит раненько –

                              Всё из чужой постелюшки,

                              Там ему мягко стелют-то.

 

                              Там у него зазнобушка

                              У моего соловушки.

                              Ах ты, любовь проклятая,

                              Тропки покрыты мятою.

 

                              Пьяненький мой, ненаглядненький,

                              Ночи такие пряные.

                              Кони ушами прядают,

                              Вот поскакать за правдой –то.

 

                              Там у тебя зазнобушка

                              У моего соловушки.

                              Ах ты, любовь проклятая,

                              Тропки покрыты мятою.

 

                              Пьяненький мой, ненаглядненький,

                              Глянь на меня отраднее,

                              Локоны мои венчиком,

                              Мы перед Богом венчаны!

 

                               Там у тебя зазнобушка

                               У моего соловушки.

                               Ах ты, любовь проклятая,

                               Тропки покрыты мятою. 

                         

                                 Убегают.   

 

ОРЛОВ. Ну, Катя, хорошо тебе?! Отпусти погулять. Вернусь, еще

                         пуще тебя одну обожать буду!

 

ЕКАТЕРИНА (ласково и грустно). Притворщик…

 

ОРЛОВ. Скажи еще – самозванец.

 

ЕКАТЕРИНА. Этого про тебя никогда не скажу.

 

ОРЛОВ. Почему же?

 

ЕКАТЕРИНА. Самозванец, Гриша, единственный человек на свете,

                              которому за свои слова приходится отвечать. Вот

                              я, скажем, что хочу, то и ворочу. На две тысячи

                              рублев куплю тебе сейчас в подарок огурцов

                              соленых, и никто мне слова поперек не скажет. Не

                              то Пугачев: за каждый заячий тулупчик ответит –

                              и за тот, что на плечах у Михельсона, и за тот

                              даже, что у Петьки Гринева в долг взял…

 

ОРЛОВ. Кто этот Гринев? Новый твой, что ли?

 

ЕКАТЕРИНА. Да он выдуманный, не в этом сейчас дело.

                              Самозванец, Гриша, это – сочинитель. Сочинитель

                              за свои слова всегда кровью платит. Отворит вены

                              и пишет. Придумывает. Мнит себя царем над

                              миром. Правит миром сочинитель. А царская

                              кровь – она самая сладкая и есть. Когда посещает

                              меня Божье вдохновение, когда с пером в руке

                              склоняюсь я к странице, то я больше

                              императрица, чем когда сижу на троне. Я потому,

                              Гриша, и не лютую, что пишу хорошо. Кабы

                              Ивану Грозному дали в детстве петь в капелле

                              соло, как он просил, то, может быть, и           

                              милостивее царство его было. И сына бы,

                              кровинушку свою, ни за что бы не убил. Я вот

                              Павлушу не люблю, а на жизнь его ни за что бы

                              злоумышлять не стала.

 

ОРЛОВ. Найдутся и без тебя, матушка, люди с Павлушей

                              разобраться. Дай только срок…

 

ЕКАТЕРИНА. Не пугай меня, я этого не увижу. Самая страшная

                              пословица на земле: назвался груздем, полезай в

                              кузов. Иисус Христос назвался Сыном Божьим, –

                              полезай на крест! Кому кузов – крест, кому – дыба,

                              кому- колесо. Ну да полно, Григорий,

                              кручиниться, пойдем делать то, к чему ты лучше

                              всего приспособлен…

 

 

                              Вбегает княгиня Дашкова.

 

ДАШКОВА. Матушка, если ты сей час не примешь Дидро и

                              Радищева, то я просто не знаю, что будет!

 

ЕКАТЕРИНА. Какая ты все ж таки у меня дура, да ничего и не

                              будет, коли не приму! Шапку из соболя пошлю

                              Дидро, чтобы геморрой свой не застудил на

                              наших просторах, да и дело с концом.

 

ДАШКОВА. Ваше величество, на вас ведь народ смотрит, а  вы

                 срамитесь. Вы должны в порыве страсти соединяться с

                 империей, а не с Орловым.

 

ОРЛОВ. Дура! Как это Катя по-твоему будет соединяться с

             империей? Как ты себе это соитие представляешь?

 

ЕКАТЕРИНА. А зачем ей представлять, она подсматривает. И днем

                    и ночью. И не она одна. Я за государством

                    приглядываю, а государство во все глаза –

                    за мной. И неизвестно, кто больше усердствует.

 

ДАШКОВА. Матушка, я вас от слухов и сквернословий оберегаю, я

                 же еще и виновата. По всей империи молва идет, что

                 сластолюбива ты до того, что каждую ночь тебе нового

                 жеребца приводят, а к утру он в мерина превращается –

                 так ты его объезжаешь…

 

ЕКАТЕРИНА (хохочет). Ты с такой завистью говоришь, что

                 поделиться с тобой хочется. Не прислать ли к тебе на

                 ночь Орлова? А, Гриша?

 

ОРЛОВ. Катя, я не на службе, дай хоть в Ревеле отдохнуть!

 

ДАШКОВА. Ваше величество, пощадите! Хотя… я вам обязана во

                 всем подчиняться, не смею роптать… Коль придет ко

                 мне ночью Орлов, что поделать, воля ваша…

 

ОРЛОВ. Не трепещи, Дашкова, не приду.

 

ДАШКОВА. Прикажут – явишься как миленький! Да, ваше

             величество?

 

ЕКАТЕРИНА. Не приставай!

 

ОРЛОВ. Не приду!

 

ДАШКОВА. Не придешь? Не хочешь? Может быть, тебе для

              вдохновения посмотреть, чем твой адъютантик сейчас

              занимается? Посмотри, посмотри, попридумывай рифму к

              букве «ять».

 

ЕКАТЕРИНА. А правда, давайте посмотрим. Государство

              подсматривает за мной, ну а мы – за ним.              

                      

                        Анюта и Церимонеймейстер показываются в окне

                        картонного флигелька. Они никого не видят, но

                       зрители в зале и персонажи на сцене прекрасно могут

                       за ними наблюдать. Екатерина, Орлов и Дашкова

                       располагаются прямо под окном флигелька.          

                                                           

 

АНЮТА . Наконец-то мы одни, любезный мой

                               кавалер!

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Я не верю своей фортуне, такая удача не

                               выпадала мне с тысяча семьсот семьдесят

                               первого года, с турецкой кампании, когда

                               наши доблестные войска, без женщин

                               и провианта, простояли месяц под Ларгой

                               и Кагулом; я приехал с фронтовой

                               бригадой и имел бешеный успех,

                               особенно у кирасиров. Почему-то, знаешь,

                               у кирасиров…

 

АНЮТА (прижимаясь к нему). Мне тоже нравятся кирасиры.

                               Тяжелая кавалерия. Как сейчас говорят –  

                               настоящие пятиметры!

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Мой дорогой, как ты можешь так

                               говорить! Не пяти- метры, а пётиметры,

                               мон ами.  «Пёти», мой ангел, по-

                               французски  значит – «маленький».

                               Маленький метр. Крошечный. Зачем тебе  

                               пятиметр? Баркова начитался?

 

АНЮТА. А мне казалось – «пяти». Проклятые французы!.. (После

                               паузы). Говорят, императрица спрашивала на

                               военном совете, чем пушка отличается от  

                               единорога…

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Да! И один генерал ей ответил: «Пушка,

                               Ваше величество, это пушка, а единорог,

                               ваше величество, это единорог…». И умер

                               от испуга. А императрица ответила,

                               кивнув: «Я так и думала». (Обнимает

                               Анюту).А потом она выбрала двух

                               молодых адъютантов и велела одному

                               изображать пушку, а второму единорога.

                               И так единорог удачно изображал

                               себя, что его повысили в чине.

 

АНЮТА. Какое падение нравов! (начинает расстегивать мундир).

 

ОРЛОВ (подглядывая, тихо). Матушка государыня! Можно я не

               буду смотреть?

 

ЕКАТЕРИНА (тихо).Смотри, Гриша, смотри, тебе полезно.

 

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Голубь мой, давай задернем шторы.

 

АНЮТА. Зачем? Мы на необитаемом острове, и никому до нас нет

                               дела.

 

ЦЕРЕМОНЕЙМЕСТЕР. А граф Орлов? Он ведь любит

                       тебя, хотя пытается это скрыть. Да это и

                       понятно…

 

АНЮТА (грустно). Да нет, на самом деле он любит императрицу,

                   только боится надоесть ей. У нее ведь таких много, не

                   он один. Но не будем об этом… А знаешь, он

                   совершенно уверен, что я сейчас страдаю, тоскую по

                   нему и с ужасом думаю о предстоящим с тобой… А я не

                   страдаю. Ты мне понравился. Просто понравился, без

                   всякой цели… Ты у меня будешь первый. Первый по

                   желанию, по  прихоти, по любви, без того, чтобы тайны

                   государственные в постели выведывать или

                   государственную измену там же искать или свою выгоду

                   иметь…Один раз в жизни не буду притворяться!

 

 

ОРЛОВ (грустно, тихо). А я думал, что мы искренни друг с

                 другом. Императрица не имеет отношения к нашим

                 чувствам.

 

ЕКАТЕРИНА (шепотом).  Императрица, Гриша, пока еще,

              благодарение Богу, ко всему имеет отношение. И помолчи,

               дай до конца досмотреть, не мешай!

 

ЦЕРИМОНИМЕЙСТЕР. Милый друг мой, благодарю тебя! Я сам –

                               известнейший притворщик. У меня ведь и

                               жена есть для отвода глаз, и детушки, а

                               сам я всегда жмусь к солдатам, с

                               фронтовыми бригадами мотаюсь под

                               пушечными ядрами и сабельными                                          

                               ударами.

 

АНЮТА. Какие мы несчастные!

 

                                 Поют.

 

АНЮТА.

 

                               Одну-то ноченьку

                               Мечтала очень я

                               Провесть без денежек, а за любовь.

                               Но дело ясное,

                               Фонарик красненький,

                               А цвет опасненький не превозмочь.

 

                               Мои растлители

                               Меняли кители,

                               Менялись зрители и их шуты.

                               А я несчастная

                               Шурша подвязками

                               С любыми шашнями была на ты.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР.

                   

                               Купецких доченек

                               Сулили очень мне:

                               Долги картежные сгубили род!

                               Талант потерян мой,

                               В груди истерика,

                               И вечер серенький уж настает.

                       

                               Я не продался, но

                               Пришла пора давно

                               С судьбой-кокоткою мне быть на ты.

                               Мои растлители

                               Меняли кители.

                               Менялись зрители и их шуты.

 

АНЮТА. Возьми меня! Я твоя! (Снимает рубашку, обнажает  

                               грудь,  отклеиваются бакенбарды и усы).

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР (в ужасе). Так ты девица?!

 

АНЮТА. Ну… это сильно сказано…

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Обманщик!

 

ОРЛОВ (тихо). Бедная моя! Нам всегда не везет.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Подлец! Самозванец! Убирайся, ты

                               обманул самые светлые мои чувства. Я

                               думал, ты юноша, чистый, как снег.

 

АНЮТА. Что вы все снега в июле ищите? Дурак!

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Сам дурак!

 

АНЮТА. Я – дура! Слышишь ты, я дура, дура, дура!

 

ДАШКОВА . Любезные дамы и господа! Посмотрите и вы, что

                  только ни разрешается сегодня на театре! Это прямое

                   отступление от исторической правды. В наше

                   время в театр ходили исключительно за

                   духовными ценностями и нравственным высоким

                   чувством. Меня один раз в Париже даже не пустили в

                   театр за то, что я, пренебрегая условностями света,

                   оделась просто, небрежно, видя красоту

                   женскую исключительно в учености и образованности.

                   У нас тоже были груди, господа, но на сцене мы манили

                   не ими, а умом! Для грудей есть другие места, господа!

 

 

 

ЕКАТЕРИНА (Громко). Какая поучительная история. Нужно будет

                               рассказать моему Фонвизину.

 

              Анюта и Церемониймейстер выбегают из флигеля.

 

ОРЛОВ. Анюта…

 

АНЮТА (ёрничая). Я тута.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. А вы только с одним адъютантом

                               приехали, граф? Так скромно? Отчего?

                               Или вы еще кого-то от нас прячете,

                               сознавайтесь.

 

ОРЛОВ (Анюте тихо.) Анюта… Мне все равно, что там у тебя

                       было в прошлом. Я полюбил тебя, Анюта, и мне никто

                       не нужен. Мало ли что мы все по долгу службы

                       делаем, что на это пенять…

 

АНЮТА (тихо). А вы не гордый, граф? Я ведь вам только что чуть

                             было не изменила.

 

ОРЛОВ (тихо). С Церемониймейстером? Но ведь это оказалось

                невозможным, забудем…

 

АНЮТА (тихо). Есть еще одно обстоятельство, Гриша…

 

ЕКАТЕРИНА. А кто пошел за Дидро и Радищевым? Отчего это их

                               нет до сих пор?

 

ДАШКОВА. Так пока вы думали, Ваше Величество, Дидро пошел

                     народ просвещать… И Радищев за ним…

 

    Дидро выступает перед девками. Радищев подсматривает.

 

ДИДРО. Актеры производят впечатление на публику не тогда,

           когда неистовствуют, а когда хорошо играют неистовство.

           Попробуем.

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА (страшно визжит). Матушка, батюшка, не могу

          без сцены, отпустите в актерки! Так, барин?

 

ДИДРО. Нет, ты как раз неистовствовала, а не играла неистовство.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА (рыдает). Матушка, батюшка, не могу без сцены,

          отпустите в актерки! Нет? Покажи, барин!

 

ДИДРО. Покажу, но не сейчас. Я так замечательно играю

             неистовство, что вы у меня ничему не сможете научиться.

             Потому что я – гений. А гений – это не заразно, это не

             передается. Попробуйте сами.

 

ТРЕТЬЯ ДЕВКА (тихонько воет). Матушка, батюшка, не могу без

           сцены, отпустите в актерки! Получилось?

 

ДИДРО. Поймите, для того, чтобы видеть, нужно ослепить себя,

            чтобы слышать, нужно оглушить себя, для того, чтобы стать

            святым, нужно познать всю глубину порока.

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. А можно сразу переходить к третьему – к

             глубине порока. Это тоже страшно, конечно, но лучше, чем

             глаза выкалывать и уши протыкать.

 

ДИДРО. Вы пока не понимаете аллегорий, но скоро поймете.

          Самый счастливый человек тот, кто дает счастье самому

          большому числу людей. Кто этот человек?

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Так это Лизка из Выру, она всем дает и

           денежку не просит.

 

ДИДРО. Этот человек – артист, несущий радость зрителям. В

          нашем театре эта роль поручена мне.

 

ТРЕТЬЯ ДЕВКА. А нам покажешь эту самую радость?

 

ДИДРО. Покажу, но не сейчас. Скажите мне, что может быть гаже

              распутства?

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Пьянство?

 

ДИДРО. Глупости! Пьянство будит воображение, которое помогает

          артисту хорошо играть неистовство!

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Лень?

 

ДИДРО. Лень рождает мечтательность, которая будит

       воображение, влекущее артиста к пьянству, возбуждающему

       игру неистовства. Нет! Хуже распутства – обет целомудрия,

       ибо нарушает самый существенный Божий завет – плодиться и

       размножаться.

 

ТРЕТЬЯ ДЕВКА. А хороший артист должен плодиться и

       размножаться?

 

ДИДРО. Ни в коем случае. Он только должен, как я вам уже

          объяснял, играть в оплодотворение и размножение.

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. А раздеваться все равно нужно?

 

ДИДРО. Непременно, душа моя, непременно. И раздеваться, и

            отдаваться, и извиваться, и стонать, но…

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Но не впадая в неистовство, а только хорошо его

         играя?!

 

ДИДРО. Правильно, мой ангел. Ты уже достигла первых ступеней

       просвещения. И за это ты первая постигнешь практические

      уроки мастерства. (Остальным девкам и публике). Вы же

      смотрите на все с восторгом, но без ревности, ибо ревность есть

      страсть убогого, скаредного животного, видящего счастливые

      вожделения своих собратьев! Итак, мы начинаем! Сорвем

      покровы с тайн искусства!

 

    

Обнажается. Девки с визгом убегают. Их подкарауливает Радищев.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну и ну! Сколько пьес написала, а ничего в театре не

           поняла. Оказывается, намахаешься, пока в актерки-то

           попадешь! А, Гриша?

 

ДАШКОВА. Ваше величество, позвольте заметить, в наше время

                таким низким образом на сцену никто не поступал. Хотя и

                мы имели прелести достойные внимания самых

                прославленных мастеров искусства, но мы брали умом,

                нравственным чувством, духовными исканиями, наконец,

                глубиной…

 

ОРЛОВ. Дашкова, ты все-таки невозможная дура! Ну кого твои

              глубины могут интересовать?!

 

Дашкова не успевает ответить, поскольку появляется Радищев и вся троица начинает наблюдать за ним.

 

РАДИЩЕВ (устремляясь за пробегающей девкой). Постой, душа

               моя, постой. Дай на простом, чистом теле твоем

                запечатлеть отцовский поцелуй.

 

ДЕВКА. Спасибо! Часто мы видим таких вот щелкунов, как ты,

                проходи своей дорогою.

 

РАДИЩЕВ. Бог с тобой, девушка. Я не омерзитель какой-нибудь, а

                 известный писатель Радищев, бьюсь за твою свободу.

 

ДЕВКА. А пошто мне свобода, барин?

 

РАДИЩЕВ (обнимает ее) Да покуда я свободы не добьюсь для

              тебя, душа моя, будешь ты для любого барина вроде меня

              суть тварью, созданной для его угождения. Разве ты не

               знаешь еще, с какой дерзостью дворянская рука

               поползается на непристойные и оскорбительные для

               целомудрия действия?! (Лезет ей под юбку).

 

ДЕВКА. Спасибо барин, поняла!

 

РАДИЩЕВ. Одно мне только мешает в борьбе моей за свободу: я

              женщин люблю. Особливо сельских, неиспорченных,

               не принесенных еще в жертву сластолюбию

              своего помещика. (Тискает девку).

 

ЕКАТЕРИНА Ты, Александр Николаевич, как я посмотрю, болен.

                   Что с тобой?

 

РАДИЩЕВ (приводя себя в порядок). Опять вы, Ваше Величество,

                 в мужском наряде. Это красиво. Но эта красота толкает и

                 ваших  поданных к любострастию…

 

ЕКАТЕРИНА. Теперь меня пришел во всем обвинять?

 

РАДИЩЕВ. А кто же причиною? Разве не правительство? Оно,

               дозволяя распутство мздоимное, отверзает не

               только путь ко многим порокам, но отравляет

               жизнь граждан!

 

ДИДРО (вбегает) Господин Радищев, мой ученик, вы где?

 

РАДИЩЕВ. Где-где?  Мон Дье!.. Я же не осквернитель какой-

            нибудь, дорогой Дидро!

 

ДИДРО. Боже упаси! Однако ведь и крестьянки любить умеют.

          (Устремляется за одной из девок). Пейзанка, а пейзанка,

          постой, поговорим о странностях любви, иного я не мыслю

          разговора…

 

ДЕВКА. Я не пейзанка! Как не стыдно!

 

ДИДРО. Ундина!

 

ДЕВКА. «Уйди на»?… Да ты, барин, совсем что ли?…

 

ДИДРО. И правда, какие занятные рифмы в русском языке…

 

 

(Обнимает девку). Гавот? (Поворачивает ее спиной к себе. Девка вырывается). Кадриль? (Поворачивает ее лицом к себе, утаскивает в темноту).

                          

ЕКАТЕРИНА. И этот болен…

 

ДИДРО (Екатерине). Целую ваши ноги, белые, как снега вашей

           родины! И спешу заметить, что жизнь граждан

           отравляет церковь.

 

ЕКАТЕРИНА. Кто кого отравляет? Мудрено изъясняетесь,

                  господин Дидро.

 

ДИДРО. Нужно церковь отделить от государства и хранить там

           картофель!

 

 

ЕКАТЕРИНА. Сильно болеешь?

 

ДИДРО. Болею.

 

ЕКАТЕРИНА. Страдаешь душой за человечество, а особенно за

                молоденьких девушек?

 

ДИДРО. Иные страдания затмили душевные муки.

 

ЕКАТЕРИНА. Геморроидальные колики?

 

ДИДРО. Как вы изволили заметить.

 

ЕКАТЕРИНА. У меня муж, слыхал наверное, от геморроидальных

                               колик скончался. Теперь такая мода – от

                               геморроидальных колик погибать. Да… Время

                               смутное, Пугачев под  Оренбургом стоит, я вот за

                               избавителем Михельсоном сюда приехала, а он за

                               героические услуги себе Эстляндию требует. Что

                               посоветуешь?

 

ДИДРО. Отменить крепостное право, дать людям свободу, всех

                  уравнять в правах…

 

ЕКАТЕРИНА. Знаю, знаю: потом захватить почтовых лошадей на

                               всех станциях, повесить всякого, кто грамоте и

                               наукам обучен, митрофанушек везде 

                               начальниками посадить… А кто из оставшихся

                               ослушается – в нужнике топить. Совсем отстали

                               философы от жизни…

                              

ДИДРО. Если мы хотим, чтобы философы прогрессировали,

                               доведем народ до уровня философов!

 

РАДИЩЕВ. Правильно! Народ давно готов философствовать: он

                               зубы не чистит в отличие от светских щеголей, а

                               пахнет вкусно, сочно, чисто яблоко!

 

ЕКАТЕРИНА. Это какая-нибудь твоя дворовая девка чисто яблоко,

                               а не народ. Народу ни философия, ни книги, ни

                               свобода не нужны. Народ силен и сплочен

                               ненавистью. И не смей у него отнимать то, что он

                               ненавидит. Он за ненавистное держится зубами.

                               Отними у него предмет ненависти, и ему нечего

                               будет  любить. Никогда не меняй рабство на

                               свободу. Рабство он ненавидит, а со свободой что

                               делать? Погибнет, как диковинный зверь,

                               выращенный для забавы в неволе и выпущенный

                               самодуром в лес. Нет, хороший хозяин ручного

                               вепря из дома не выгонит: тотчас с того живого

                               кожу сдерут на сумочку щеголихе. А дома сидит

                               в клети, тесно ему, противно, всех он

                               вокруг ненавидит… тем и живет.

 

ДИДРО. Значит, не освободите крестьяночек?

 

ЕКАТЕРИНА. Крестьян не освобожу, а вот материально тебе

                               помогу. Денег дам, поддержу философию. Куплю

                               у тебя библиотеку.

 

ДИДРО. И на том спасибо, матушка. Вижу теперь, что ты

                               просвещенная монархиня.

 

ЕКАТЕРИНА. А ты, Радищев, поезжай проветриться. Съезди хотя

                               бы из Петербурга в Москву. Посмотри как народ

                               живет, а то ты все судишь да рядишь по чужим

                               рассказам. Только не балуй особенно, а то плохо

                               кончишь. Ну, теперь пойте дорожную.

 

                                Дидро и Радищев поют.

 

                                Поедем, брат, кататься,

                                На тройке удалой.

                                Давай посмотрим в святцах,

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Хотели взять Елену-

                                Красна лицом, скромна,

                                Да грянет непременно

                                Троянская война.

 

                                Поедем, брат, кататься,

                                На тройке удалой,

                                Давай посмотрим в святцах

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Возьмем с собой Офелию,

                                Она пьянит, как хмель…

                                Офелия постелет

                                Нам в омуте постель.

 

                                Поедем, брат, кататься

                                На тройке удалой

                                Давай посмотрим в святцах

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Возьмем-ка донну Анну

                                На том закончим спор.

                                Но к Анне спозаранку

                                Прибудет Командор.

 

                                Поедем, брат, кататься

                                На тройке удалой.

                                Давай посмотрим в святцах

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Берем Екатерину,

                                Но к ней на облучок

                                Тотчас садится чинно

                                Емелька Пугачев.

 

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, здесь и останавливайтесь, хватит.

 

ДАШКОВА. Ваше Величество! Позвольте организовать бал для

                                пользы просвещения, а потом уже все поскачем в

                                Петербург для наведения порядка в Отечестве.

 

ЕКАТЕРИНА. А Михельсона-то уговорили?

 

ДАШКОВА. Михельсон все это время у ювелиров. Считают

                                бриллианты на сабле, но вроде бы остался   

                                доволен подарком, пойдет бить Пугача не за

                                страх, а за совесть!

 

ЕКАТЕРИНА. Хорошо, бал!

                                              

                                Звучит музыка, персонажи танцуют, Екатерина и Анюта уходят, чтобы появиться в новых нарядах.

 

ДАШКОВА. Мне нужен помощник.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Я подойду?

 

ДАШКОВА. Отлично.  Надобно поставить две ширмы: мальчикам

                                налево, девочкам направо. Подходите, любезные 

                                дамы и господа, всем выдадим бальные наряды.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. А не лучше ли всем отправиться на

                                природу, жить естественной жизнью,

                                резвиться. Ведь из Петербурга успели прислать

                                так мало костюмов (ремонт, господа!) ничего

                                свеженького, новенького, придется всем просто

                                поменяться нарядами, чтобы побыть в чужой

                                 шкурке. А на природе, на травке, где каждый

                                 станет тем, кем ему самому захочется, и

                                  соединится с тем, к кому повлечет его стихия…

 

ДИДРО. Хорошая, свежая мысль.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. У нас в Эстляндии еще не все готовы стать на

                                четвереньки и так ползти в сторону леса.

 

ДИДРО. И совершенно напрасно. Ведь если Бога нет, в чем я

                                твердо уверен, то мы созданы по образу и   

                                подобию… обезьян!

 

РАДИЩЕВ. Браво, учитель! Отсюда и это чудовищное

                                любострастие!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (с пьяной слезой). Вы хотите сказать, что Бог назло

                                создал нас не по своему образу и подобию, а по

                                обезьяньему?…

 

ДАШКОВА. Хватит философствовать. Будем танцевать, а то

                                бунтовщик под Оренбургом, да и турок шалит.

                                Нужно веселиться в полную мощь. Все будем

                                переодеваться. Мужчины в женщин, женщины в

                                мужчин.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. А для чего это именно менять женщин на мужчин, а

                                мужчин на женщин?

 

ДАШКОВА. А для того, чтобы женщины поняли, как трудно

                                быть настоящим мужчиной, а мужчины поняли,

                                как непросто быть истинной женщиной. И чтобы

                                воцарилась в домах терпимость.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. То есть, чтобы воцарились повсеместно  дома

                                терпимости…

 

ДАШКОВА. Главное, все должны поменяться со всеми местами,

                    чтобы понять друг друга…

 

ЕКАТЕРИНА (в танце). И кому достанется мой наряд, пусть знает,

                                что похожа я на орла державного – в разные

                                стороны смотрят польза отечества и личное мое

                                счастье… Мужа сама приговорила, сыночка

                                внучок удавит… Любовник сбежал…

 

ДИДРО (в танце). И кому достанется мой наряд, пусть знает, что

                                только личными несчастьями можно заслужить

                                философский взгляд на мир…

 

РАДИЩЕВ (в танце). И кто вырядится мною, пусть знает, что был

                                я первым русским писателем, боровшимся за

                               свободу, и первым же русским писателем,

                               выпившим стакан…азотной кислоты при виде

                               плодов этой свободы во время Французской

                               революции.

 

ДАШКОВА (в танце). И кому выпадет надеть мое платье, пусть

                               знает, что судил мне Господь и деньги, и ум, и

                              славу, и близость к престолу; муж меня бросил,

                               дети, коих воспитывала с тщанием и учила за

                               границей, выросли вертопрахами…

 

МИХЕЛЬСОН (в танце). И если кому мой мундир генерала от

                               кавалерии достанется, то знайте, что за все

                               доблести свои, за все победы, бесстрашие и

                               службу Отечеству был я оклеветан в глазах

                               Истории, обвинялся в сношениях с самозванцем,

                               мздоимстве, говорили, что и дворянства-то у

                               меня не было и начинал я простым солдатом…

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Э… Ваше горе – не беда. (Открывает гробик,

                               достает бутылочку). Вот у меня сыночек

                               единственный, Петенька, возьми и прикажи

                               долго жить! И огурцы все вышли, горе-то

                               какое…

 

                                               

 

 

                                                  Все танцуют.

 

 

ЕКАТЕРИНА. Пора в Петербург, империей править.

                              Погналась за химерой, пора и в ум прийти.

                              Прощай, Григорий, не до тебя сейчас! Будет 

                              часочек посвободнее, позову в опочивальню.

                              Михельсон, едешь что ли?

 

МИХЕЛЬСОН. Еду, матушка, еду. Еду за победой!

                     

                       Екатерина, Дашкова и Михельсон скрываются в

                       карете.

 

ОРЛОВ. Анюта, мы остались одни. Можем спрятаться в моем

                              имении тут неподалеку. Хочешь?

 

АНЮТА. Ты, Гриша, не знаешь главного.

 

ОРЛОВ. Знаю.

 

АНЮТА. Нет, самого главного ты не знаешь, иначе бы не просил

              меня с тобой остаться.

 

ОРЛОВ. Анюта, я знаю. Ты государыне императрице все

               докладывала с самого начала: и как я тобой увлекся, и как

               в Ревель позвал. Что ж, не в лесу живем, иначе и быть не

               могло…

 

АНЮТА. А если она все знала, и ты все знал, что же мы все

              притворялись?

 

ОРЛОВ. А мы не притворялись. Мы жили в предлагаемых

            обстоятельствах. Мы любили, страдали и шутили. Такая уж

            у нас система. И лучше ее не выдумал никто в мире. И

            зрители нам верили. Все хорошо, Анюта. Пожалуйста,

            обними меня. Начнем все сначала. Подъедет карета,

            распахнутся дверцы, я подхвачу тебя на руки, закружу и

            унесу на край света…

 

         Все его слова тут же сбываются: распахиваются картонные

         дверцы кареты, Орлов подхватывает Анюту, все остальные

         персонажи помогают им устроиться поудобнее. За главными

         героями и остальные скрываются за дверцами картонной

         кареты. На сцене остается один Человечек.

 

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Господа, у нас в театре ремонт, чем кончится,

                              одному Богу известно, а играть-то хочется. Я все

                              больше, господа, к трагическим ролям привык.

                              Вот и выдумал себе Петрушу покойного, чтобы

                              страдать на людях. Вы нам, господа, не верьте,

                              это мы только на людях страдаем, притворяемся, а

                              как уйдем со сцены, так только и веселимся,

                              господа. Только веселимся и хохочем. Чего и вам 

                              желаем!

 

 


 [JS1]ит, на крест. кто на дыбу, кто на колесо.

Старинная русская забава с положениями и переодеваниями. 

                            

 

        Посвящается 242-летию неприезда

Екатерины Великой в Ревель

 

 

                                          

                          В центре сцены картонная карета с огромными

                          дверцами. Рядом другие картонные предметы –

                          сани, телега, стена флигеля с окном. Картонные

                          фигуры дамы и господина в париках и костюмах

                          конца 18 века. Действие происходит в саду или в

                          парке Кадриорг, потом во дворце.

                         

                         

                           По сцене проходит и спускается к

                          зрителям маленький невзрачный Человечек с

                          детским гробиком под мышкой.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Православные! Люди добрые! Помогите, кто чем

                         может! Помер Петруша, долгожданный сыночек

                         мой, двух месяцев не пожил и приказал долго жить.

                         Занемог Петенька и в гробик. Помогите! Ну что,

                         Петя, окочурился, значит? А огурчик? (Открывает

                         гробик, достает оттуда бутылку водки

                         и огурец, выпивает.) Умер Петруша, единственный

                         сыночек. Уж и не мечтали мы, не надеялись, а как

                         родился, нарадоваться не могли! По-о-мер!

                         (Выпивает, закрывает гробик.) Хорошего

                         помаленьку, ладно. А что делать, православные?!

                         Играть-то хочется, душа горит. Трагические роли

                         играть привык, не могу без этого, вот и придумал

                         себе сыночка в утешение, а то у нас ремонт в театре,

                         а что после ремонта будет, одному Богу известно…

                         Играем вот с сыночком, ходим по дорогам.

                        (Собирает милостыню в приоткрытый гробик.)

                         А вы почему не подаете? Не православные будете?

                         Это ничего, это можно. Лютеране, католики, иудеи,

                         всяк на выпивку соберет, а на опохмел никогда не

                         хватает, вот в чем трагедия. А вы мусульманин? Ну

                         спросить-то можно. Я знаю, что вы не пьете, так тем

                         более посодействуйте артисту!

 

                         На сцену выходит Элегантный господин в парике и

                         костюме 18 века. Может быть, именно

                         его изображает одна из выставленных картонных

                        фигур. Человечек поднимается к нему на сцену.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (представляет нового персонажа зрителям). А это

                         наш главный/ – довольно-таки странный; /за

                         здорово-здорово /надел костюм Орлова;/ и хоть в

                         ремонте сцена,/ он вам закатит сцену/ хоть на траве,

                         хоть в парке,/ и пусть весь мир в запарке,/ он быть

                         желает графом,/ и мы ему… потрафим…

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (заглядывает в гробик

                          Человечка). Какие сборы? Что твой Петруша?

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Сборы! Сборы у нас могут быть только в дорогу.

                         Скоро превратимся в бродячую труппу. Слышите,

                         какое мертвое слово: «труппа», просто «труп». Да-

                         да! Анатомический театр представляет спектакль

                         «Живой труп». (Изображает жуткого зомби из

                        фильмов ужасов. Публике) Вы думаете, это только у

                         нас ремонт, а в остальном королевстве ничего не

                         подгнило?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Смерть Петруши слишком сильно на

                       тебя повлияла…(Щелкает себя по горлу, показывая,

                       что Человечек пьян).

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. (Выпивая за себя и за Петрушу). Да что Петруша,

                       Петруша – лишний рот. А вот театр

                       – надо же что-то делать! Не разыграть ли нам прямо

                       здесь что-нибудь из 18 века, в париках, но с

                       намеками. Восстание Пугачева, Екатерина Вторая,

                       генерал Михельсон побеждает Самозванца… Вы

                       могли бы быть Григорием Орловым, любовником

                       императрицы…Хорошо!

 

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (Поет).

                             

                         Мы все – притворщики, мы самозванцы,

                         И ночь глубокую мы превращаем в день,

                         И боль жестокую мы утешаем танцем,

                         И в час потерь мы распеваем стансы,                      

                         И в адский жар не прячемся мы в тень.

 

 

                         Мы все – притворщики, мы скоморохи,

                         Таскаем вам каштаны из огня,

                         Нам не бывает грустно или плохо,

                         Всегда нам впору век или эпоха,

                         И мы всегда пускаем вскачь коня.

 

 

                         Мы все – притворщики, мы симулянты,

                         И если вы пришлете нам картель,

                         Бесстрашные мы будем дуэлянты,

                         Преступники, поэты, пасквилянты,

                         И вашим женам явимся в постель.

 

                         Мы все – притворщики, мы лицедеи,

                         На сцене императорам равны,

                         А в жизни мы не гибнем за идеи,

                         А в жизни мы спокойствие лелеем,

                         Как собственно, наверное, и вы…

                        

                         

ЧЕЛОВЕЧЕК (приглашая всех аплодировать). Какой тенор!

                Чистый граф Орлов!

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Я еще ничего не решил.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Э-э, уже все за нас давным-давно решено. Смотрите!

 

                         Тут же на сцену выбегают две Девки с

                        мешками с солью. Посыпают дорогу.

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Девки! Вы чего делаете?

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Солью, батюшка, дорогу посыпаем.

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. А зачем?

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Генерал Михельсон на санях кататься поедет!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (пьяненький, но еще способный удивляться). Так

                         лето ведь теперь или как?

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Эка ты, не понимаешь! Зимой всякий дурак на

                         санях кататься сообразит, а ты вот летом                 

                         попробуй!  

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. На санях летом?! В шубе?!

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. В заячьем тулупчике, батюшка, в заячьем

                         тулупчике, знамо дело.

 

                          Генерал  Михельсон в заячьем тулупе появляется

                          из-за картонных саней.

 

МИХЕЛЬСОН (Элегантному господину). Вы, милостивый

                       государь, будете граф Орлов?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Я еще не знаю, я не решил, все

                       зависит от того, какая у меня роль.

 

МИХЕЛЬСОН. Роль играть собрались? Вы что же,

                          милостивый государь, за самозванца?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН. Генерал, я тенор!

 

МИХЕЛЬСОН. Тенор – это не место при дворе, не профессия и не

                         должность. Жить в обществе – не есть ничего не

                         делать!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. С утра /– мы все тенора, /а вот в ночи / мы все сычи,/

                          девки в плачь,/а нас ищи-свищи./Ремонт у нас в

                          театре, мы волнуемся.

 

МИХЕЛЬСОН. Пока саблю с бриллиантами не получу, ни за что

                          против самозванца не выйду! (Уходит во дворец).

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Соли два мешка извели, сани сломали, в тулупе

                          взопрели, а никто и не заметил.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Побежал во дворец. Сказывают, граф Орлов ему

                          от государыни императрицы саблю с

                          бриллиантами везет…

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Запасливый Михельсон, сани летом готовит.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Он не запасливый, это у него темперамент

                          эстляндский!

 

                          Шум мчащейся кареты. Картонные дверцы

                          Распахиваются, и из них выпрыгивает девушка,

                         переодетая юношей-адъютантом. Это Анюта.

 

АНЮТА (Элегантному господину). Будете Орловым или нет?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (поет).

 

                           Какая разница, в каком

                           Очнуться вновь тревожном веке,

                           Но только снова человеком,

                           И жизнь поставившим на кон.

 

                           И я тогда готов опять

                           Судьбой переболеть, как корью,

                           Но только чтоб была с любовью,

                           И я не стал бы ей пенять

 

                           Ни на гоненья, ни беду,

                           Ни на ненастья, ни преграды,

                           Лишь бы свою дорогу к аду

                           Любовью вымостить в бреду.

 

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. О поет! О заливает! Нам с Петрушей и не снилось!

                Не ровен час слезу вышибет из почтенной публики.

                Публика ведь зачем в театр ходит? Чтобы, значит,

                посмеяться над тем, кто еще глупее ее, ну и поплакать над

                тем, кому еще хуже, чем ей…

 

 

АНЮТА. Так будете графом Орловым?

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (с восторгом смотрит на Анюту).

                            Буду, буду! (Залезает в карету, тут

                            же выскакивает из нее графом Орловым). Анюта!

                           До чего же ты хороша в этом мужском наряде! Эти

                            нежные лосины, Анюта! (Долгое,

                            подробное объятье).

 

АНЮТА. Граф, я боюсь. Императрица узнает. Мы все погибнем.

                            Гриша, мне страшно.

 

ОРЛОВ. Передадим сейчас саблю Михельсону, уговорим

                            его выступить против самозванца и спрячемся в

                            моем замке, никто нас не найдет. Первый раз,

                            первый раз в жизни, Анюта, я буду обнимать

                            женщину! (Подробное объятье).

 

АНЮТА. Граф, вы меня пугаете! Как это понимать, первый раз

                            женщину? Вы что, как все сейчас?… Это?…

 

ОРЛОВ. Что ты, Анюта, не в этом смысле. Просто ты у

                            меня первая.

 

АНЮТА. Караул!

 

ОРЛОВ. Первая по любви. По любви первая. А так все по

                            долгу службы. (Берет из кареты саблю, уводит

                           Анюту во дворец или вглубь парка).

 

                            Шум второй кареты. Из картонных дверей

                            выходят Екатерина Великая в мужском наряде и

                            княгиня Дашкова. Неловкая Дашкова помогает

                           сноровистой Екатерине выйти из кареты,

                           приговаривая: «Осторожнее, ваше величество, не

                           оступись, матушка-государыня!» Екатерина

                           отмахивается от нее, как от мухи: «Какая ты,

                           Дашкова, суетливая!»

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, где Орлов? Мне он сказывал, что с одним только

                            адъютантом поскачет в Эстляндию. Инкогнито.

                            Вручит саблю Михельсону, помирится за меня с           

                            ним и прискочит обратно. Самозванец-то уже

                            у Оренбурга стоит, куды ж тянуть, мать моя!

 

ДАШКОВА. А поехал с Анюткой, уж десять раз вам докладывала!

 

ЕКАТЕРИНА. Да как он смеет изменить мне, своей государыне?!

 

ДАШКОВА. Ну, все ж Государыне, а не Государству!

 

ЕКАТЕРИНА. Еще хуже! Сейчас вот найду и причешу его так, что

                            голову свою на локте будет носить.

 

ДАШКОВА. Не хорошо получилось с господином Дидро! Он к

                            вашей милости специально приехал из Парижа, а       

                            вы приглашали-приглашали и сбежали в Ревель за

                            изменившим любовником.

 

 

ЕКАТЕРИНА. Помолчи, дура!

 

ДАШКОВА. И с Радищевым ничего не решили.

 

ЕКАТЕРИНА. Этот бунтовщик почище Пугачева, и не смей

                            напоминать о нем!

 

                            Уходят во дворец или вглубь парка.

 

                            Шум третьей кареты. Из картонных дверей

                            выходят  Дидро и Радищев.

 

РАДИЩЕВ. Умоляю вас, господин Дидро, только не раздевайтесь

                            при всех. В России это может привести к  

                            совершенно ужасным последствиям.

 

ДИДРО. Господин Радищев, а свобода? Как же наша свобода?

                            Раскрепощенность?

 

РАДИЩЕВ. Свобода должна быть внутренней, а не голой…

 

ДИДРО. Но я не могу. У меня геморрой, он требует постоянного

                            проветривания…

                            (Распахивает плащ, повернувшись

                            спиной к зрителям и лицом к Радищеву)

 

РАДИЩЕВ. Господи, зачем мне этот геморрой?! Нет, я поговорю с

                             императрицей. Это все оттого, что она разрешила

                             чистить зубы. Да!

 

ДИДРО. При чем тут зубы? Я не понимаю вашей аллегории…

                             Идемте. Неужели я увижу сейчас   

                             Екатерину Великую?!

                                   

                             Уходят.

 

                              На сцену выходит Церемониймейстер.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Господа, почему вы медлите, господа?

                              Представление давно началось. У нас во дворце

                              праздник. Премьера  новейшей оперы.

                              Прошу, господа, в зал! (Уходит).

 

            Звучит музыка. Чем-то она напоминает «Фауста» Гуно. Во

            время увертюры Элегантный господин, согласившийся

            играть Орлова, и Певица ( одна из Девок) надевают маски и

            становятся за картонными фигурами дамы и господина;

           торопясь, они путаются, мужская фигура достается Девке,

           женская – Элегантному господину. Вторая Девка и

           Человечек изображают оперный хор. Все остальные

           персонажи рассаживаются в зрительном зале.

           

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (поет).

 

                     Зря меня в сей лютой части

                     Сжалься, ангел, надо мной.

                     От любви мои напасти,-

                     Стань скорей моей женой.

                     Стань женой, стань женой,

                     Сжалься, ангел, надо мной.

                     Надо мной, ангел мой,

                     Ой, ой-ой, ой, ой-ой!

 

ПЕВИЦА.

                    Зря тебя в сей лютой части

                    Не могу я, ангел мой,

                    Излечить твои напасти,

                    Стать скорей твоей женой!

                    Ведь на мне женат другой,

                    Много лет на мне другой.

                    Ой-ой-ой, ангел мой,

                    Ой-ой-ой, ой-ой-ой.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА.

                    

                  Он страдает под луной,

                  Ведь на ней совсем другой!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК.

 

                   Да и сам он не поймет,

                   Как совсем с другой живет.

                   И страдает под луной,

                   Ведь на ней совсем другой.

 

 

 

 

                                  Гремит музыка. Екатерина поднимается на

                                 сцену в мужском наряде и в маске.

 

ЕКАТЕРИНА. Замолчите! Надоели ваши глупости! Немедленно

                         чтобы сюда явились Григорий Орлов с генералом

                         Михельсоном, не пристало мне за ними по залу

                         рыскать!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. (Приоткрывает свой гробик). Ай-ай-ай, теперь я все

                          вижу. Уморить хотят ребенка, прибить

                          Петрушу решили!

 

 

ЕКАТЕРИНА. Пошли вон отсюда!

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА (подбоченясь). Это вам не шекспировские

                        времена, кавалергард, чтобы к артистам на сцену

                        вылезать!

 

АНЮТА (из зала). Какое свинство, а еще Эстляндия, кофе со

                          сливками пьют, а куртуазному обращению  

                          совершенно не научены. Как это можно  актерам  

                          мешать?

 

ЕКАТЕРИНА (Анюте). А ну иди сюда, щенок, иди! Защищайся.

 

                          Анюта, красуясь, поднимается на сцену. Бьются с           

                          Екатериной на шпагах. Шум.  

                         

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (комментирует дуэль в образе

                       оперного певца).

 

                        «Ужасный век, ужасные сердца!»

                        Нам маска закрывает пол лица.

                        Две женщины, одетые в лосины,

                        Сражаются на шпагах за мужчину,

                        А он в кусты, он с заднего крыльца

                        Садится на донского жеребца,

                        И вдаль летит, оставя дамам споры,

                        Упреки, обвиненья и укоры…

 

                       (Собирается покинуть сцену)

 

АНТЮТА (она явно терпит поражение). Граф, спасайте!

                 Помогите, где же Орлов?!

 

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСПОДИН (снимает маску, становится графом

                      Орловым). Я – Григорий Орлов!

 

АНЮТА (Екатерина ее теснит). Граф!

 

ОРЛОВ. Но у меня только шпага для Михельсона, я

                         готовился к иным боям.

 

ЕКАТЕРИНА (срывая маску). Хватит (Анюте). На кого шпагу

                поднимаешь?!

 

АНЮТА. На кого? Я вас первый раз в жизни вижу.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, конечно, где тебе меня, бедную вдову-то знать.

                       И ты, Гриша, не признаешь? (на Анюту). Кто это?

 

ОРЛОВ. Адъютант, Ваше величество. Мужчина, истинный Бог.

 

ЕКАТЕРИНА. А ежели раздеть?

 

ОРЛОВ. Все равно мужчина.

 

ЕКАТЕРИНА. А ежели совсем раздеть?

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Позвольте мне, ваше величество. С

                           превеликим удовольствием. Залетная

                           птица красы необыкновенной. У меня    

                           тут и флигелек есть, если позволит ваша

                           милость.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну что, адъютант, пойдешь во флигелечек?

 

АНЮТА (Зачарованно смотрит на Церемониймейстера). Пойду…

               Кажется, пойду. Я пойду с вами, сударь, с превеликой

              охотой. По доброй воле!

 

ОРЛОВ (Анюте) Куда ты, стой!

 

АНЮТА (подбегает к Орлову, шепчет). Не гневи государыню,

                     Гриша, не простит она тебе, а меня каблучком раздавит

                     – не заметит. Надо мне идти с Церемониймейстером,

                    ничего не попишешь. Может как-то и обойдется…

 

ОРЛОВ (шепчет). Господи, что с тобой будет? А если самое

                страшное?

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Граф, не тревожьтесь! Ваш адъютант

                  станет мне названным сыном, я усыновлю его. Что за

                  радости выпали мне сегодня!

 

ЕКАТЕРИНА. Михельсона сюда!

 

МИХЕЛЬСОН (с достоинством выходит на сцену). К вашей

                          милости.

 

ЕКАТЕРИНА. Граф, вручите генералу саблю с бриллиантами в

                          знак нашего с ним примирения.

 

МИХЕЛЬСОН. Постойте! Я наперед желаю знать, что вы

                          потребуете у меня в ответ за такой царский

                          подарок.

 

ЕКАТЕРИНА. Ты что, торговаться со мной? Правду, значит,

                          говорят, что ты с самозванцем якшался и тулупчики

                          заячьи с его плеч получал. Ты и сегодня, сказывают,

                          в тулупе-то по жаре прибыл.

 

МИХЕЛЬСОН. К самозванцу я ездил, чтобы самому убедиться, не

                          государь ли наш, чудом спасшийся.

 

ОРЛОВ. Ты кому это говоришь, генерал! Да я же вот этими самыми

                          руками его, да, Катя!

 

ЕКАТЕРИНА. Михельсон, я мириться приехала. Пугачев под

                         Оренбургом стоит. Пойдешь против него?

 

МИХЕЛЬСОН. Не дай бог увидеть русский бунт…

 

ВСЕ (хором). Бессмысленный и беспощадный!

 

ЕКАТЕРИНА. Мало тебе сабли, проси что хочешь.

 

МИХЕЛЬСОН. Свободу Эстляндии!!!!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (поет).

 

                          Бог придумал сгоряча                      

                          Емельяна Пугача.

                                                    

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА.

                         

                          Но на каждого Емельку.

                          Бог всегда пришлет петельку.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА.

 

                          А еще, ядрена вошь,

                          В колесе Пугач хорош.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК.

 

                          Будут дыба, кровь и кости,

                          Приезжайте к русским в гости.

 

ВСЕ (хором). 

 

                         А поедете к французам –

                         Куафёр уже не нужен.

                         Вас причешет гильотина,

                         Не прическа – а картина.

 

ЕКАТЕРИНА. Эвон, куда хватили. Еще десять лет во Франции

                         спокойно будет.

 

МИХЕЛЬСОН. А в Эстляндии?

 

                  

ЕКАТЕРИНА. Еще не знаю.

 

МИХЕЛЬСОН . Зато я знаю. Настанет день, когда вы

                          не посмеете ко мне на этом языке обратиться, а

                          только на государственном, только на

                          государственном. На певучем нашем языке, на

                          котором люди вступают в дуэт, а не в хамскую

                          перебранку!

 

ЕКАТЕРИНА . И ты это смеешь говорить мне,

                         променявшей язык Шиллера и Гете на язык

                         Сумарокова и Хераскова?!  Молчать!

                         Церемониймейстер! Раздевал адъютанта?

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Разрешите приступать, ваше величество?

 

ЕКАТЕРИНА. Ступай, давно бы уже вернулись.

 

                          Церемониймейстер и Анюта уходят, Орлов с  

                          тоской смотрит им вслед.

                       

 

                    

ЕКАТЕРИНА. Ну, Гриша, пойдем, поговорим как следует!

  

                          (Уходят).

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (поет и танцует с гробиком).

 

                           Древний город Ревель,

                           Пирита-река,

                           Горькая, как ревень,

                           На сердце тоска.

                  

                           Все мы самозванцы,

                           Если посмотреть,

                           Всех на белый танец

                           Приглашает смерть.

                  

                           Эх, поздно или рано

                           Спляшет с ней гавот,

                           Трезвый или пьяный

                           Весь честной народ.   

 

                           Только Мельпомене

                           Вечно молодеть.

                           Ну–тка джентльмены,

                           Не жалейте медь.

 

                           Подайте кто сколько может нам с покойным

                           Петрушей! ( Уходит)

 

                         Возвращаются, гуляя, Орлов и Екатерина.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, садись Григорий, моего табачку понюхай.

                           (Достает табакерку, рассматривает портрет на

                           ней). Всегда в трудные минуты с ним советуюсь,

                            всегда думаю, а как бы он поступил на моем месте.

 

ОРЛОВ. Чей портрет на табакерке, не вижу отсюда?

 

ЕКАТЕРИНА. Петра, конечно!

 

ОРЛОВ. Бог с тобой, Катя! Мужа твоего, коего мы с тобой

                            вместе…

 

ЕКАТЕРИНА. Ты, Гриша, я смотрю, до трех считать разучился. Не

                            Петра Третьего с гнилым взглядом, гореть ему в

                            аду, а Петра Великого, со взглядом орлиным,  

                            царство ему небесное.

 

ОРЛОВ. О чем же ты с ним советуешься?

 

 

ЕКАТЕРИНА. И советоваться нечего. Все вижу. Нас на бабу

                            променял?!!

 

ОРЛОВ. Это адъютант мой, мальчишка, неужто ты мне не веришь?

 

ЕКАТЕРИНА. Вот ты знаешь, Гриша, вы ведь все уверены, что я

                             вокруг себя одних холопьев желаю видеть. Сейчас

                             господин Дидро изволят дожидаться аудиенции,

                             так в письме мне писал, что мечтает быть у меня

                             при дворе мопсом, хвостиком махать и ползать

                             передо мной на коленях. Мне вчера, Гриша, лубок  

                             попался: обезьяны очки на себя надели и лазают

                             по лианам, и надпись: «Что они больно умны, так

                             все это враки, а правда лишь то, что у них  

                             голые….» (хлопает себя по заднице).

                             Понял? Дидро геморрой проветривает, а заодно                         

                             льстивится, и уверен, что мне это приятно. А я не

                             холопьев и мопсов желаю вокруг себя видеть, а

                             героев с честью, мужеством, совестью и любовью

                             к Отечеству. Все притворщики. По городу,

                             сказывают, шляются колодники, врут, что сбежали                                           

                             из пыточной, что только что с дыбы

                             сняты и на том основании милостыню требуют…

 

 

ОРЛОВ. Пугаешь? Не к лицу тебе, Катя. Постарела… Но в твоем-то

                             просвещенном веке вкус во всем доходит до

                             совершенства, и женщина, как голландский сыр,

                             только тогда считается хороша, когда попорчена

                             временем.

 

ЕКАТЕРИНА. Ты вроде за границей наукам не обучался, а ведешь

                             себя точно нувориш с аглицким дипломом.

 

ОРЛОВ. Это как?

 

ЕКАТЕРИНА. Посылают нувориши  сейчас за границу своих

                             поросят, чтобы через несколько лет можно было

                             любоваться совершенно готовой свиньей!

 

ОРЛОВ. Грубо.

 

ЕКАТЕРИНА. Я на вас, подлецов, никогда ничего не жалела. За

                             тобой же Григорий, слуга шляпу несет, такая она

                             тяжелая от бриллиантов. Тебе восемьдесят тысяч

                             на одни только пуговицы к новому кафтану  

                             выданы. Да что говорить, это ты в Ревель наскоро

                             сорвался, а так ведь вперед себя садовника

                             пускаешь, чтобы он сад разбивал в том месте, где  

                             ты останавливаться собираешься!

 

ОРЛОВ. Подумаешь, Михельсон летом на санях разъезжает, ему

                             можно. Лукулловы пиры в имении устраивает и

                             похищение Европы Юпитером в образе быка  

                             представляет. И крестьяне у него поют: «Моя

                             милка не дика, за деньги любит и быка!» А ты за  

                             ним из Петербурга примчалась, да еще меня с  

                             саблей вперед послала его умилостивить.

 

ЕКАТЕРИНА. Ты мой указ об искоренении ябеды читал? Так

                             перечти еще раз!

 

 

ОРЛОВ. Что ты меня все попрекаешь, Катя! А коли я начну? Кто

                             тебя на трон посадил? А? А ты?! С кем ты только

                             не приказывала мне спать на благо отечества! И

                             кого ты только мной не угощала! Мария –

                            Терезия, австрийская императрица, совсем уже на

                             ладан дышала, и туда же, княгиня Долгорукая,

                             графиня Шувалова, графиня Безбородко, графиня

                             Браницкая, художница Виже–Лебрен, и только

                             потому, что ей был заказан твой портрет… И я все

                             притворялся, притворялся. Да, Катя, мой адъютант

                             не мужчина, не мальчик. Он – женщина. И один

                             раз в жизни, Катя, я хочу обнять женщину по

                             любви!

 

ЕКАТЕРИНА. Притворщики, Григорий, по любви не могут. По

                             любви у них ничего не получается.

 

ОРЛОВ. Катя, если ты разрешишь, у нас с Анютой все получится!

 

ЕКАТЕРИНА. А коли не разрешу? Что ж я тебе не мила стала, а,

                Гриша? Что ж ты про меня ни слова не сказал, когда про

                притворства распинался?

 

ОРЛОВ. Высоко ты, Катя, далеко! Тебя не любить, тебя

               обожать надо, восхищаться, преклоняться, не дышать.

 

ЕКАТЕРИНА. Задохся, что ли?

 

ОРЛОВ. Задохся!

 

ЕКАТЕРИНА (смеется) Экий бунтовщик! Всяк сверчок знай свой

                              шесток, Григорий. Моя  беда в том, что мне

                              поговорить не с кем. С вами можно спать, с вами

                              можно жить, с вами только нельзя разговаривать.

                             Черт догадал меня править в России с умом и

                              сердцем.

 

ОРЛОВ. Ты, Катя, только не преувеличивай насчет сердца. Чего

                              нет, того нет, как тебя ни обхватывай.

 

ЕКАТЕРИНА. Замолчи, дурак. Господи! Велика Россия, а

                              поговорить не с кем!

 

ОРЛОВ. Ну, не хочешь говорить, давай обнимемся, подурачимся,

                              как говорится, по-дедовски.

 

ЕКАТЕРИНА. Совсем русский язык погубить хотите. Что это у вас

                              за выражение стало, только и слышу                             

                              «подурачиться по-дедовски»?

 

ОРЛОВ. Теперь все так говорят. «Подурачиться по-дедовски» –

                              любить по-настоящему, от всего сердца.

 

ЕКАТЕРИНА. А если без сердца?

 

ОРЛОВ. Без сердца – махаться.

 

ЕКАТЕРИНА. Так и говорят «махаться»?

 

ОРЛОВ. Так и говорят, матушка, так и делают.

 

ЕКАТЕРИНА. Махаются… Конечно, они ж не немцы, чтобы

                              русский язык знать. Ну, помахаемся, помахаемся,

                              иди сюда, будешь у меня заместо веера. Иди!

 

                              Орлов обнимает ее. Грубоватая и деловая           

                              любовная сцена. Выбегают девки, заслоняют

                             парочку. Танцуют и поют.

 

ДЕВКИ.

 

                              Пьяненький мой, ненаглядненький

                              Утром приходит раненько –

                              Всё из чужой постелюшки,

                              Там ему мягко стелют-то.

 

                              Там у него зазнобушка

                              У моего соловушки.

                              Ах ты, любовь проклятая,

                              Тропки покрыты мятою.

 

                              Пьяненький мой, ненаглядненький,

                              Ночи такие пряные.

                              Кони ушами прядают,

                              Вот поскакать за правдой –то.

 

                              Там у тебя зазнобушка

                              У моего соловушки.

                              Ах ты, любовь проклятая,

                              Тропки покрыты мятою.

 

                              Пьяненький мой, ненаглядненький,

                              Глянь на меня отраднее,

                              Локоны мои венчиком,

                              Мы перед Богом венчаны!

 

                               Там у тебя зазнобушка

                               У моего соловушки.

                               Ах ты, любовь проклятая,

                               Тропки покрыты мятою. 

                         

                                 Убегают.   

 

ОРЛОВ. Ну, Катя, хорошо тебе?! Отпусти погулять. Вернусь, еще

                         пуще тебя одну обожать буду!

 

ЕКАТЕРИНА (ласково и грустно). Притворщик…

 

ОРЛОВ. Скажи еще – самозванец.

 

ЕКАТЕРИНА. Этого про тебя никогда не скажу.

 

ОРЛОВ. Почему же?

 

ЕКАТЕРИНА. Самозванец, Гриша, единственный человек на свете,

                              которому за свои слова приходится отвечать. Вот

                              я, скажем, что хочу, то и ворочу. На две тысячи

                              рублев куплю тебе сейчас в подарок огурцов

                              соленых, и никто мне слова поперек не скажет. Не

                              то Пугачев: за каждый заячий тулупчик ответит –

                              и за тот, что на плечах у Михельсона, и за тот

                              даже, что у Петьки Гринева в долг взял…

 

ОРЛОВ. Кто этот Гринев? Новый твой, что ли?

 

ЕКАТЕРИНА. Да он выдуманный, не в этом сейчас дело.

                              Самозванец, Гриша, это – сочинитель. Сочинитель

                              за свои слова всегда кровью платит. Отворит вены

                              и пишет. Придумывает. Мнит себя царем над

                              миром. Правит миром сочинитель. А царская

                              кровь – она самая сладкая и есть. Когда посещает

                              меня Божье вдохновение, когда с пером в руке

                              склоняюсь я к странице, то я больше

                              императрица, чем когда сижу на троне. Я потому,

                              Гриша, и не лютую, что пишу хорошо. Кабы

                              Ивану Грозному дали в детстве петь в капелле

                              соло, как он просил, то, может быть, и           

                              милостивее царство его было. И сына бы,

                              кровинушку свою, ни за что бы не убил. Я вот

                              Павлушу не люблю, а на жизнь его ни за что бы

                              злоумышлять не стала.

 

ОРЛОВ. Найдутся и без тебя, матушка, люди с Павлушей

                              разобраться. Дай только срок…

 

ЕКАТЕРИНА. Не пугай меня, я этого не увижу. Самая страшная

                              пословица на земле: назвался груздем, полезай в

                              кузов. Иисус Христос назвался Сыном Божьим, –

                              полезай на крест! Кому кузов – крест, кому – дыба,

                              кому- колесо. Ну да полно, Григорий,

                              кручиниться, пойдем делать то, к чему ты лучше

                              всего приспособлен…

 

 

                              Вбегает княгиня Дашкова.

 

ДАШКОВА. Матушка, если ты сей час не примешь Дидро и

                              Радищева, то я просто не знаю, что будет!

 

ЕКАТЕРИНА. Какая ты все ж таки у меня дура, да ничего и не

                              будет, коли не приму! Шапку из соболя пошлю

                              Дидро, чтобы геморрой свой не застудил на

                              наших просторах, да и дело с концом.

 

ДАШКОВА. Ваше величество, на вас ведь народ смотрит, а  вы

                 срамитесь. Вы должны в порыве страсти соединяться с

                 империей, а не с Орловым.

 

ОРЛОВ. Дура! Как это Катя по-твоему будет соединяться с

             империей? Как ты себе это соитие представляешь?

 

ЕКАТЕРИНА. А зачем ей представлять, она подсматривает. И днем

                    и ночью. И не она одна. Я за государством

                    приглядываю, а государство во все глаза –

                    за мной. И неизвестно, кто больше усердствует.

 

ДАШКОВА. Матушка, я вас от слухов и сквернословий оберегаю, я

                 же еще и виновата. По всей империи молва идет, что

                 сластолюбива ты до того, что каждую ночь тебе нового

                 жеребца приводят, а к утру он в мерина превращается –

                 так ты его объезжаешь…

 

ЕКАТЕРИНА (хохочет). Ты с такой завистью говоришь, что

                 поделиться с тобой хочется. Не прислать ли к тебе на

                 ночь Орлова? А, Гриша?

 

ОРЛОВ. Катя, я не на службе, дай хоть в Ревеле отдохнуть!

 

ДАШКОВА. Ваше величество, пощадите! Хотя… я вам обязана во

                 всем подчиняться, не смею роптать… Коль придет ко

                 мне ночью Орлов, что поделать, воля ваша…

 

ОРЛОВ. Не трепещи, Дашкова, не приду.

 

ДАШКОВА. Прикажут – явишься как миленький! Да, ваше

             величество?

 

ЕКАТЕРИНА. Не приставай!

 

ОРЛОВ. Не приду!

 

ДАШКОВА. Не придешь? Не хочешь? Может быть, тебе для

              вдохновения посмотреть, чем твой адъютантик сейчас

              занимается? Посмотри, посмотри, попридумывай рифму к

              букве «ять».

 

ЕКАТЕРИНА. А правда, давайте посмотрим. Государство

              подсматривает за мной, ну а мы – за ним.              

                      

                        Анюта и Церимонеймейстер показываются в окне

                        картонного флигелька. Они никого не видят, но

                       зрители в зале и персонажи на сцене прекрасно могут

                       за ними наблюдать. Екатерина, Орлов и Дашкова

                       располагаются прямо под окном флигелька.          

                                                           

 

АНЮТА . Наконец-то мы одни, любезный мой

                               кавалер!

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Я не верю своей фортуне, такая удача не

                               выпадала мне с тысяча семьсот семьдесят

                               первого года, с турецкой кампании, когда

                               наши доблестные войска, без женщин

                               и провианта, простояли месяц под Ларгой

                               и Кагулом; я приехал с фронтовой

                               бригадой и имел бешеный успех,

                               особенно у кирасиров. Почему-то, знаешь,

                               у кирасиров…

 

АНЮТА (прижимаясь к нему). Мне тоже нравятся кирасиры.

                               Тяжелая кавалерия. Как сейчас говорят –  

                               настоящие пятиметры!

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Мой дорогой, как ты можешь так

                               говорить! Не пяти- метры, а пётиметры,

                               мон ами.  «Пёти», мой ангел, по-

                               французски  значит – «маленький».

                               Маленький метр. Крошечный. Зачем тебе  

                               пятиметр? Баркова начитался?

 

АНЮТА. А мне казалось – «пяти». Проклятые французы!.. (После

                               паузы). Говорят, императрица спрашивала на

                               военном совете, чем пушка отличается от  

                               единорога…

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Да! И один генерал ей ответил: «Пушка,

                               Ваше величество, это пушка, а единорог,

                               ваше величество, это единорог…». И умер

                               от испуга. А императрица ответила,

                               кивнув: «Я так и думала». (Обнимает

                               Анюту).А потом она выбрала двух

                               молодых адъютантов и велела одному

                               изображать пушку, а второму единорога.

                               И так единорог удачно изображал

                               себя, что его повысили в чине.

 

АНЮТА. Какое падение нравов! (начинает расстегивать мундир).

 

ОРЛОВ (подглядывая, тихо). Матушка государыня! Можно я не

               буду смотреть?

 

ЕКАТЕРИНА (тихо).Смотри, Гриша, смотри, тебе полезно.

 

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Голубь мой, давай задернем шторы.

 

АНЮТА. Зачем? Мы на необитаемом острове, и никому до нас нет

                               дела.

 

ЦЕРЕМОНЕЙМЕСТЕР. А граф Орлов? Он ведь любит

                       тебя, хотя пытается это скрыть. Да это и

                       понятно…

 

АНЮТА (грустно). Да нет, на самом деле он любит императрицу,

                   только боится надоесть ей. У нее ведь таких много, не

                   он один. Но не будем об этом… А знаешь, он

                   совершенно уверен, что я сейчас страдаю, тоскую по

                   нему и с ужасом думаю о предстоящим с тобой… А я не

                   страдаю. Ты мне понравился. Просто понравился, без

                   всякой цели… Ты у меня будешь первый. Первый по

                   желанию, по  прихоти, по любви, без того, чтобы тайны

                   государственные в постели выведывать или

                   государственную измену там же искать или свою выгоду

                   иметь…Один раз в жизни не буду притворяться!

 

 

ОРЛОВ (грустно, тихо). А я думал, что мы искренни друг с

                 другом. Императрица не имеет отношения к нашим

                 чувствам.

 

ЕКАТЕРИНА (шепотом).  Императрица, Гриша, пока еще,

              благодарение Богу, ко всему имеет отношение. И помолчи,

               дай до конца досмотреть, не мешай!

 

ЦЕРИМОНИМЕЙСТЕР. Милый друг мой, благодарю тебя! Я сам –

                               известнейший притворщик. У меня ведь и

                               жена есть для отвода глаз, и детушки, а

                               сам я всегда жмусь к солдатам, с

                               фронтовыми бригадами мотаюсь под

                               пушечными ядрами и сабельными                                          

                               ударами.

 

АНЮТА. Какие мы несчастные!

 

                                 Поют.

 

АНЮТА.

 

                               Одну-то ноченьку

                               Мечтала очень я

                               Провесть без денежек, а за любовь.

                               Но дело ясное,

                               Фонарик красненький,

                               А цвет опасненький не превозмочь.

 

                               Мои растлители

                               Меняли кители,

                               Менялись зрители и их шуты.

                               А я несчастная

                               Шурша подвязками

                               С любыми шашнями была на ты.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР.

                   

                               Купецких доченек

                               Сулили очень мне:

                               Долги картежные сгубили род!

                               Талант потерян мой,

                               В груди истерика,

                               И вечер серенький уж настает.

                       

                               Я не продался, но

                               Пришла пора давно

                               С судьбой-кокоткою мне быть на ты.

                               Мои растлители

                               Меняли кители.

                               Менялись зрители и их шуты.

 

АНЮТА. Возьми меня! Я твоя! (Снимает рубашку, обнажает  

                               грудь,  отклеиваются бакенбарды и усы).

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР (в ужасе). Так ты девица?!

 

АНЮТА. Ну… это сильно сказано…

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Обманщик!

 

ОРЛОВ (тихо). Бедная моя! Нам всегда не везет.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Подлец! Самозванец! Убирайся, ты

                               обманул самые светлые мои чувства. Я

                               думал, ты юноша, чистый, как снег.

 

АНЮТА. Что вы все снега в июле ищите? Дурак!

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. Сам дурак!

 

АНЮТА. Я – дура! Слышишь ты, я дура, дура, дура!

 

ДАШКОВА . Любезные дамы и господа! Посмотрите и вы, что

                  только ни разрешается сегодня на театре! Это прямое

                   отступление от исторической правды. В наше

                   время в театр ходили исключительно за

                   духовными ценностями и нравственным высоким

                   чувством. Меня один раз в Париже даже не пустили в

                   театр за то, что я, пренебрегая условностями света,

                   оделась просто, небрежно, видя красоту

                   женскую исключительно в учености и образованности.

                   У нас тоже были груди, господа, но на сцене мы манили

                   не ими, а умом! Для грудей есть другие места, господа!

 

 

 

ЕКАТЕРИНА (Громко). Какая поучительная история. Нужно будет

                               рассказать моему Фонвизину.

 

              Анюта и Церемониймейстер выбегают из флигеля.

 

ОРЛОВ. Анюта…

 

АНЮТА (ёрничая). Я тута.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. А вы только с одним адъютантом

                               приехали, граф? Так скромно? Отчего?

                               Или вы еще кого-то от нас прячете,

                               сознавайтесь.

 

ОРЛОВ (Анюте тихо.) Анюта… Мне все равно, что там у тебя

                       было в прошлом. Я полюбил тебя, Анюта, и мне никто

                       не нужен. Мало ли что мы все по долгу службы

                       делаем, что на это пенять…

 

АНЮТА (тихо). А вы не гордый, граф? Я ведь вам только что чуть

                             было не изменила.

 

ОРЛОВ (тихо). С Церемониймейстером? Но ведь это оказалось

                невозможным, забудем…

 

АНЮТА (тихо). Есть еще одно обстоятельство, Гриша…

 

ЕКАТЕРИНА. А кто пошел за Дидро и Радищевым? Отчего это их

                               нет до сих пор?

 

ДАШКОВА. Так пока вы думали, Ваше Величество, Дидро пошел

                     народ просвещать… И Радищев за ним…

 

    Дидро выступает перед девками. Радищев подсматривает.

 

ДИДРО. Актеры производят впечатление на публику не тогда,

           когда неистовствуют, а когда хорошо играют неистовство.

           Попробуем.

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА (страшно визжит). Матушка, батюшка, не могу

          без сцены, отпустите в актерки! Так, барин?

 

ДИДРО. Нет, ты как раз неистовствовала, а не играла неистовство.

 

ВТОРАЯ ДЕВКА (рыдает). Матушка, батюшка, не могу без сцены,

          отпустите в актерки! Нет? Покажи, барин!

 

ДИДРО. Покажу, но не сейчас. Я так замечательно играю

             неистовство, что вы у меня ничему не сможете научиться.

             Потому что я – гений. А гений – это не заразно, это не

             передается. Попробуйте сами.

 

ТРЕТЬЯ ДЕВКА (тихонько воет). Матушка, батюшка, не могу без

           сцены, отпустите в актерки! Получилось?

 

ДИДРО. Поймите, для того, чтобы видеть, нужно ослепить себя,

            чтобы слышать, нужно оглушить себя, для того, чтобы стать

            святым, нужно познать всю глубину порока.

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. А можно сразу переходить к третьему – к

             глубине порока. Это тоже страшно, конечно, но лучше, чем

             глаза выкалывать и уши протыкать.

 

ДИДРО. Вы пока не понимаете аллегорий, но скоро поймете.

          Самый счастливый человек тот, кто дает счастье самому

          большому числу людей. Кто этот человек?

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Так это Лизка из Выру, она всем дает и

           денежку не просит.

 

ДИДРО. Этот человек – артист, несущий радость зрителям. В

          нашем театре эта роль поручена мне.

 

ТРЕТЬЯ ДЕВКА. А нам покажешь эту самую радость?

 

ДИДРО. Покажу, но не сейчас. Скажите мне, что может быть гаже

              распутства?

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. Пьянство?

 

ДИДРО. Глупости! Пьянство будит воображение, которое помогает

          артисту хорошо играть неистовство!

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Лень?

 

ДИДРО. Лень рождает мечтательность, которая будит

       воображение, влекущее артиста к пьянству, возбуждающему

       игру неистовства. Нет! Хуже распутства – обет целомудрия,

       ибо нарушает самый существенный Божий завет – плодиться и

       размножаться.

 

ТРЕТЬЯ ДЕВКА. А хороший артист должен плодиться и

       размножаться?

 

ДИДРО. Ни в коем случае. Он только должен, как я вам уже

          объяснял, играть в оплодотворение и размножение.

 

ПЕРВАЯ ДЕВКА. А раздеваться все равно нужно?

 

ДИДРО. Непременно, душа моя, непременно. И раздеваться, и

            отдаваться, и извиваться, и стонать, но…

 

ВТОРАЯ ДЕВКА. Но не впадая в неистовство, а только хорошо его

         играя?!

 

ДИДРО. Правильно, мой ангел. Ты уже достигла первых ступеней

       просвещения. И за это ты первая постигнешь практические

      уроки мастерства. (Остальным девкам и публике). Вы же

      смотрите на все с восторгом, но без ревности, ибо ревность есть

      страсть убогого, скаредного животного, видящего счастливые

      вожделения своих собратьев! Итак, мы начинаем! Сорвем

      покровы с тайн искусства!

 

    

Обнажается. Девки с визгом убегают. Их подкарауливает Радищев.

 

ЕКАТЕРИНА. Ну и ну! Сколько пьес написала, а ничего в театре не

           поняла. Оказывается, намахаешься, пока в актерки-то

           попадешь! А, Гриша?

 

ДАШКОВА. Ваше величество, позвольте заметить, в наше время

                таким низким образом на сцену никто не поступал. Хотя и

                мы имели прелести достойные внимания самых

                прославленных мастеров искусства, но мы брали умом,

                нравственным чувством, духовными исканиями, наконец,

                глубиной…

 

ОРЛОВ. Дашкова, ты все-таки невозможная дура! Ну кого твои

              глубины могут интересовать?!

 

Дашкова не успевает ответить, поскольку появляется Радищев и вся троица начинает наблюдать за ним.

 

РАДИЩЕВ (устремляясь за пробегающей девкой). Постой, душа

               моя, постой. Дай на простом, чистом теле твоем

                запечатлеть отцовский поцелуй.

 

ДЕВКА. Спасибо! Часто мы видим таких вот щелкунов, как ты,

                проходи своей дорогою.

 

РАДИЩЕВ. Бог с тобой, девушка. Я не омерзитель какой-нибудь, а

                 известный писатель Радищев, бьюсь за твою свободу.

 

ДЕВКА. А пошто мне свобода, барин?

 

РАДИЩЕВ (обнимает ее) Да покуда я свободы не добьюсь для

              тебя, душа моя, будешь ты для любого барина вроде меня

              суть тварью, созданной для его угождения. Разве ты не

               знаешь еще, с какой дерзостью дворянская рука

               поползается на непристойные и оскорбительные для

               целомудрия действия?! (Лезет ей под юбку).

 

ДЕВКА. Спасибо барин, поняла!

 

РАДИЩЕВ. Одно мне только мешает в борьбе моей за свободу: я

              женщин люблю. Особливо сельских, неиспорченных,

               не принесенных еще в жертву сластолюбию

              своего помещика. (Тискает девку).

 

ЕКАТЕРИНА Ты, Александр Николаевич, как я посмотрю, болен.

                   Что с тобой?

 

РАДИЩЕВ (приводя себя в порядок). Опять вы, Ваше Величество,

                 в мужском наряде. Это красиво. Но эта красота толкает и

                 ваших  поданных к любострастию…

 

ЕКАТЕРИНА. Теперь меня пришел во всем обвинять?

 

РАДИЩЕВ. А кто же причиною? Разве не правительство? Оно,

               дозволяя распутство мздоимное, отверзает не

               только путь ко многим порокам, но отравляет

               жизнь граждан!

 

ДИДРО (вбегает) Господин Радищев, мой ученик, вы где?

 

РАДИЩЕВ. Где-где?  Мон Дье!.. Я же не осквернитель какой-

            нибудь, дорогой Дидро!

 

ДИДРО. Боже упаси! Однако ведь и крестьянки любить умеют.

          (Устремляется за одной из девок). Пейзанка, а пейзанка,

          постой, поговорим о странностях любви, иного я не мыслю

          разговора…

 

ДЕВКА. Я не пейзанка! Как не стыдно!

 

ДИДРО. Ундина!

 

ДЕВКА. «Уйди на»?… Да ты, барин, совсем что ли?…

 

ДИДРО. И правда, какие занятные рифмы в русском языке…

 

 

(Обнимает девку). Гавот? (Поворачивает ее спиной к себе. Девка вырывается). Кадриль? (Поворачивает ее лицом к себе, утаскивает в темноту).

                          

ЕКАТЕРИНА. И этот болен…

 

ДИДРО (Екатерине). Целую ваши ноги, белые, как снега вашей

           родины! И спешу заметить, что жизнь граждан

           отравляет церковь.

 

ЕКАТЕРИНА. Кто кого отравляет? Мудрено изъясняетесь,

                  господин Дидро.

 

ДИДРО. Нужно церковь отделить от государства и хранить там

           картофель!

 

 

ЕКАТЕРИНА. Сильно болеешь?

 

ДИДРО. Болею.

 

ЕКАТЕРИНА. Страдаешь душой за человечество, а особенно за

                молоденьких девушек?

 

ДИДРО. Иные страдания затмили душевные муки.

 

ЕКАТЕРИНА. Геморроидальные колики?

 

ДИДРО. Как вы изволили заметить.

 

ЕКАТЕРИНА. У меня муж, слыхал наверное, от геморроидальных

                               колик скончался. Теперь такая мода – от

                               геморроидальных колик погибать. Да… Время

                               смутное, Пугачев под  Оренбургом стоит, я вот за

                               избавителем Михельсоном сюда приехала, а он за

                               героические услуги себе Эстляндию требует. Что

                               посоветуешь?

 

ДИДРО. Отменить крепостное право, дать людям свободу, всех

                  уравнять в правах…

 

ЕКАТЕРИНА. Знаю, знаю: потом захватить почтовых лошадей на

                               всех станциях, повесить всякого, кто грамоте и

                               наукам обучен, митрофанушек везде 

                               начальниками посадить… А кто из оставшихся

                               ослушается – в нужнике топить. Совсем отстали

                               философы от жизни…

                              

ДИДРО. Если мы хотим, чтобы философы прогрессировали,

                               доведем народ до уровня философов!

 

РАДИЩЕВ. Правильно! Народ давно готов философствовать: он

                               зубы не чистит в отличие от светских щеголей, а

                               пахнет вкусно, сочно, чисто яблоко!

 

ЕКАТЕРИНА. Это какая-нибудь твоя дворовая девка чисто яблоко,

                               а не народ. Народу ни философия, ни книги, ни

                               свобода не нужны. Народ силен и сплочен

                               ненавистью. И не смей у него отнимать то, что он

                               ненавидит. Он за ненавистное держится зубами.

                               Отними у него предмет ненависти, и ему нечего

                               будет  любить. Никогда не меняй рабство на

                               свободу. Рабство он ненавидит, а со свободой что

                               делать? Погибнет, как диковинный зверь,

                               выращенный для забавы в неволе и выпущенный

                               самодуром в лес. Нет, хороший хозяин ручного

                               вепря из дома не выгонит: тотчас с того живого

                               кожу сдерут на сумочку щеголихе. А дома сидит

                               в клети, тесно ему, противно, всех он

                               вокруг ненавидит… тем и живет.

 

ДИДРО. Значит, не освободите крестьяночек?

 

ЕКАТЕРИНА. Крестьян не освобожу, а вот материально тебе

                               помогу. Денег дам, поддержу философию. Куплю

                               у тебя библиотеку.

 

ДИДРО. И на том спасибо, матушка. Вижу теперь, что ты

                               просвещенная монархиня.

 

ЕКАТЕРИНА. А ты, Радищев, поезжай проветриться. Съезди хотя

                               бы из Петербурга в Москву. Посмотри как народ

                               живет, а то ты все судишь да рядишь по чужим

                               рассказам. Только не балуй особенно, а то плохо

                               кончишь. Ну, теперь пойте дорожную.

 

                                Дидро и Радищев поют.

 

                                Поедем, брат, кататься,

                                На тройке удалой.

                                Давай посмотрим в святцах,

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Хотели взять Елену-

                                Красна лицом, скромна,

                                Да грянет непременно

                                Троянская война.

 

                                Поедем, брат, кататься,

                                На тройке удалой,

                                Давай посмотрим в святцах

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Возьмем с собой Офелию,

                                Она пьянит, как хмель…

                                Офелия постелет

                                Нам в омуте постель.

 

                                Поедем, брат, кататься

                                На тройке удалой

                                Давай посмотрим в святцах

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Возьмем-ка донну Анну

                                На том закончим спор.

                                Но к Анне спозаранку

                                Прибудет Командор.

 

                                Поедем, брат, кататься

                                На тройке удалой.

                                Давай посмотрим в святцах

                                Кого нам взять с собой.

 

                                Берем Екатерину,

                                Но к ней на облучок

                                Тотчас садится чинно

                                Емелька Пугачев.

 

 

ЕКАТЕРИНА. Ну, здесь и останавливайтесь, хватит.

 

ДАШКОВА. Ваше Величество! Позвольте организовать бал для

                                пользы просвещения, а потом уже все поскачем в

                                Петербург для наведения порядка в Отечестве.

 

ЕКАТЕРИНА. А Михельсона-то уговорили?

 

ДАШКОВА. Михельсон все это время у ювелиров. Считают

                                бриллианты на сабле, но вроде бы остался   

                                доволен подарком, пойдет бить Пугача не за

                                страх, а за совесть!

 

ЕКАТЕРИНА. Хорошо, бал!

                                              

                                Звучит музыка, персонажи танцуют, Екатерина и Анюта уходят, чтобы появиться в новых нарядах.

 

ДАШКОВА. Мне нужен помощник.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Я подойду?

 

ДАШКОВА. Отлично.  Надобно поставить две ширмы: мальчикам

                                налево, девочкам направо. Подходите, любезные 

                                дамы и господа, всем выдадим бальные наряды.

 

ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР. А не лучше ли всем отправиться на

                                природу, жить естественной жизнью,

                                резвиться. Ведь из Петербурга успели прислать

                                так мало костюмов (ремонт, господа!) ничего

                                свеженького, новенького, придется всем просто

                                поменяться нарядами, чтобы побыть в чужой

                                 шкурке. А на природе, на травке, где каждый

                                 станет тем, кем ему самому захочется, и

                                  соединится с тем, к кому повлечет его стихия…

 

ДИДРО. Хорошая, свежая мысль.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. У нас в Эстляндии еще не все готовы стать на

                                четвереньки и так ползти в сторону леса.

 

ДИДРО. И совершенно напрасно. Ведь если Бога нет, в чем я

                                твердо уверен, то мы созданы по образу и   

                                подобию… обезьян!

 

РАДИЩЕВ. Браво, учитель! Отсюда и это чудовищное

                                любострастие!

 

ЧЕЛОВЕЧЕК (с пьяной слезой). Вы хотите сказать, что Бог назло

                                создал нас не по своему образу и подобию, а по

                                обезьяньему?…

 

ДАШКОВА. Хватит философствовать. Будем танцевать, а то

                                бунтовщик под Оренбургом, да и турок шалит.

                                Нужно веселиться в полную мощь. Все будем

                                переодеваться. Мужчины в женщин, женщины в

                                мужчин.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. А для чего это именно менять женщин на мужчин, а

                                мужчин на женщин?

 

ДАШКОВА. А для того, чтобы женщины поняли, как трудно

                                быть настоящим мужчиной, а мужчины поняли,

                                как непросто быть истинной женщиной. И чтобы

                                воцарилась в домах терпимость.

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. То есть, чтобы воцарились повсеместно  дома

                                терпимости…

 

ДАШКОВА. Главное, все должны поменяться со всеми местами,

                    чтобы понять друг друга…

 

ЕКАТЕРИНА (в танце). И кому достанется мой наряд, пусть знает,

                                что похожа я на орла державного – в разные

                                стороны смотрят польза отечества и личное мое

                                счастье… Мужа сама приговорила, сыночка

                                внучок удавит… Любовник сбежал…

 

ДИДРО (в танце). И кому достанется мой наряд, пусть знает, что

                                только личными несчастьями можно заслужить

                                философский взгляд на мир…

 

РАДИЩЕВ (в танце). И кто вырядится мною, пусть знает, что был

                                я первым русским писателем, боровшимся за

                               свободу, и первым же русским писателем,

                               выпившим стакан…азотной кислоты при виде

                               плодов этой свободы во время Французской

                               революции.

 

ДАШКОВА (в танце). И кому выпадет надеть мое платье, пусть

                               знает, что судил мне Господь и деньги, и ум, и

                              славу, и близость к престолу; муж меня бросил,

                               дети, коих воспитывала с тщанием и учила за

                               границей, выросли вертопрахами…

 

МИХЕЛЬСОН (в танце). И если кому мой мундир генерала от

                               кавалерии достанется, то знайте, что за все

                               доблести свои, за все победы, бесстрашие и

                               службу Отечеству был я оклеветан в глазах

                               Истории, обвинялся в сношениях с самозванцем,

                               мздоимстве, говорили, что и дворянства-то у

                               меня не было и начинал я простым солдатом…

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Э… Ваше горе – не беда. (Открывает гробик,

                               достает бутылочку). Вот у меня сыночек

                               единственный, Петенька, возьми и прикажи

                               долго жить! И огурцы все вышли, горе-то

                               какое…

 

                                               

 

 

                                                  Все танцуют.

 

 

ЕКАТЕРИНА. Пора в Петербург, империей править.

                              Погналась за химерой, пора и в ум прийти.

                              Прощай, Григорий, не до тебя сейчас! Будет 

                              часочек посвободнее, позову в опочивальню.

                              Михельсон, едешь что ли?

 

МИХЕЛЬСОН. Еду, матушка, еду. Еду за победой!

                     

                       Екатерина, Дашкова и Михельсон скрываются в

                       карете.

 

ОРЛОВ. Анюта, мы остались одни. Можем спрятаться в моем

                              имении тут неподалеку. Хочешь?

 

АНЮТА. Ты, Гриша, не знаешь главного.

 

ОРЛОВ. Знаю.

 

АНЮТА. Нет, самого главного ты не знаешь, иначе бы не просил

              меня с тобой остаться.

 

ОРЛОВ. Анюта, я знаю. Ты государыне императрице все

               докладывала с самого начала: и как я тобой увлекся, и как

               в Ревель позвал. Что ж, не в лесу живем, иначе и быть не

               могло…

 

АНЮТА. А если она все знала, и ты все знал, что же мы все

              притворялись?

 

ОРЛОВ. А мы не притворялись. Мы жили в предлагаемых

            обстоятельствах. Мы любили, страдали и шутили. Такая уж

            у нас система. И лучше ее не выдумал никто в мире. И

            зрители нам верили. Все хорошо, Анюта. Пожалуйста,

            обними меня. Начнем все сначала. Подъедет карета,

            распахнутся дверцы, я подхвачу тебя на руки, закружу и

            унесу на край света…

 

         Все его слова тут же сбываются: распахиваются картонные

         дверцы кареты, Орлов подхватывает Анюту, все остальные

         персонажи помогают им устроиться поудобнее. За главными

         героями и остальные скрываются за дверцами картонной

         кареты. На сцене остается один Человечек.

 

 

ЧЕЛОВЕЧЕК. Господа, у нас в театре ремонт, чем кончится,

                              одному Богу известно, а играть-то хочется. Я все

                              больше, господа, к трагическим ролям привык.

                              Вот и выдумал себе Петрушу покойного, чтобы

                              страдать на людях. Вы нам, господа, не верьте,

                              это мы только на людях страдаем, притворяемся, а

                              как уйдем со сцены, так только и веселимся,

                              господа. Только веселимся и хохочем. Чего и вам 

                              желаем!

 

 


 [JS1]ит, на крест. кто на дыбу, кто на колесо.