Comments (0)

Ирина Дубровская

   Думаю, не ошибусь, если скажу, что первое стихотворение всегда родом из детства. До обретения своего голоса и тем более до владения им еще далеко, и первые произнесённые в рифму слова это, как правило, лишь отзвуки детского мира и составляющей его среды. 

    Моё детство было вполне обычным детством обычного советского ребёнка, без “божеств” и изысков “благородного” воспитания. Но зато и без вранья, принуждения и показухи “на публику”. С одной только искренней, простодушной любовью, окружавшей меня своим естественным, природным “коконом”. И ещё,  конечно, с книгами, потребность в которых была почти инстинктивной – как в воде и пище.

    Читать меня с двух лет учила по кубикам моя полуграмотная двоюродная бабушка, которую в силу обстоятельств “наняли” мне в няньки. Ученье было чрезвычайно увлекательным и обоюдно полезным – обучая меня, она и сама училась.

    Реалии моего детского мира это вечно шипящий бабушкин примус на кухне, шумливый и хлопотливый Новый рынок за углом и молодые весёлые родители с их такими же весёлыми молодыми друзьями. Тон задавал папа, очень “живой и настоящий”, музыкальный, с прекрасным чувством юмора. Пространство нашего дома, как и всей тогдашней жизни в целом, было наполнено полунищенской, но бесшабашной “лёгкостью бытия” 60-х.

    Видимо, из этой атмосферы и выросли мои первые составленные в рифму слова, вопиюще несерьёзные и напрочь чуждые “пенья муз высоких”. Звучали они следующим образом:

Читать дальше 'Ирина ДУБРОВСКАЯ. Первые стихи: от трёх до тридцати'»

Comments (1)

Инна Кабыш

Детские выступления на сцене-столе

были моими первыми стихами:

свои первые стихи я писала ногами.

Впрочем нет: ногами я писала уже «вторые»,

а первые… чем-то другим,

потому что в свои пять просто не умела писать

(Теперь-то я точно знаю, что стихи дело нерукотворное):

Небо голубое,

а под небом лёд,

солнышко родное

светит и поёт.

Читать дальше 'Инна КАБЫШ. «Когда смерть теряет своё жало…»'»

Comments (0)

Лилия Газизова

* * *

Стать стрелкой на часах

Казанского Кремля.

Клавишей Delete

Мирового компьютера.

Западающей си бемоль,

Утренним бесцветным мраком,

Всеми собаками мира.

Очками Exte на родной переносице

Безвольным сердечным клапаном –

Чем угодно,

Лишь бы не Лилей Газизовой

Читать дальше 'Лилия Газизова. Женщина с бэкграундом'»

Comments (0)

Валерий Горюнов

 * * *

Писатель уходит,
Оставляя на полке слова.

Силуэт в окне
Оказался шкафом.

Утекающий сон
Принимает обличье стола

Или всплеска перьев
На старенькой голубятне.

Читать дальше 'Валерий ГОРЮНОВ. «В укромный сад вернулся человек…»'»

Comments (8)

Борис Кушнер

* * *

Бывают дни нежнее прочих,

Когда, прозрачны и чисты,

На волю из набухших почек

Чуть слышно просятся листы…

Читать дальше 'Борис Кушнер. Бывают дни нежнее прочих…'»

Comments (14)

Елена Литинская

ПОСЛАНИЕ АНГЕЛУ-ХРАНИТЕЛЮ

А ангелов все равно никто до конца не разберет…

Вера Зубарева, «Трактат об ангелах».

Мой Ангел, тебя ко мне

Верховный паяльщик узами

приладил. А ты, может, не

желал такого союза.

Была бы воля твоя,

выбрал бы объект покруче,

или свободу бытия – 

без проблем, короче.

Читать дальше 'Елена ЛИТИНСКАЯ. Метрической магии власть'»

Comments (0)

Марина Ниири

На утро после праздника Св. Патрикея вся академия лежала пластом. Похмелье вязким облаком нависало над Степановой Поляной, растекалось по близлeжащим переулкам. Троицкий корпус укоризненно чернел сквозь туман. Во всём городе трезвых людей можно было сосчитать на пальцах одной руки. Одним из них был Хью Малоун, будущий филолог и самый прилежный студент Университетского колледжа, которому до диплома оставалось всего несколько месяцев.

Его сопровождали однокурсники: Адам Ренвик с юридического факультета и Том Кохран с экономического. У обоих были уважительные причины находиться в трезвом состоянии. У Адама были родители методисты, поборники воздержания. У Тома была язва желудка. У одного Хью не было уважительной причины. Все деньги пропил братец Дилан, а у Хью даже не было друзей, которые вызвались бы угостить его за свой счёт. За четыре года в столице он так толком и не сблизился ни с кем. Нет, конечно, конспекты у него списывали жадно и без всяких угрызений совести. За неделю перед экзаменами, когда все впадали в панику, он вдруг становился самым ценным и востребованным товарищем, а тесная студенческая каморка, в которой он жил с братом, становилась пристанищем для всех кающихся разгильдяев. Хью не отказывал в помощи и всегда мог доходчиво и методично объяснить то, что остальные прозевали на лекциях, от абсолютного идеализма Гегеля до диалектики Канта. Но в кабак или на танцы его не приглашали. Тщедушный очкарик отравлял праздничную атмосферу своими астматическими приступами. От запаха курева он тут же начинал xрипеть и кашлять. После экзаменов всё становилось на привычные места, и неблагодарные товарищи опять забывали о существовании Хью на ближайшее будущее. Ренвик и Кохран были не в счёт. Они были слишком правильными и жеманными. Ходили слухи, что отношения между этими двумя выходили за пределы естественной мужской дружбы. Их полушутливо сравнивали с Оскаром Уайльдом и избалованным аристократом Альфредом Дугласом, который в конечном счёте погубил великого писателя. Во всяком случае, в обществе женщин их никогда не видели. Хью казалось, что они ходили за ним хвостом и потом обсуждали его промахи у него за спиной.

Читать дальше 'Марина Джулия НИИРИ. Дублин, весна 1910 года. Глава из романа «Большой герой маленькой страны».'»

Comments (3)

Борис Петров

                                                                                                 1.

                 Он позвонил, когда я остужал суп с куриными почками. За окном мела та особая пурга, которая бывает только 1 января — предвестник сложного, тяжелого года. Метель выморозила начисто все улицы, облизала тротуары, крыши и фасады, забила мелким колючим снегом стекла осиротевших во дворе машин. Город был пуст, дик и темен, люди стали чужие ему; а я разогрел суп, и глядя на золотистые бляшки жира в треснувшей старой тарелке, ждал, пока смогу проглотить ложку и не обжечься.

                 – Угадай, где я, – сказал весело твердый и звонкий голос.

                 – Не собираюсь, – ответил я, но ему был безразличен мой хмурый тон — как и наша пурга, как и наши пустые пространства окраин большого зимнего города.

                 – Я в Вальпараисо, – объявил он. – Сижу на склоне холма Консепсьон и смотрю на Тихий океан. Ты знаешь, он здесь удивительно синий, почти фиолетовый. Вчера я приехал сюда из Ла Серены, там меня возили в Пунта де Чорос, и я наблюдал пингвинов Гумбольдта, тюленей и морских львов. По склонам здесь теснятся пестрые дома, их обнимают мощеные узкие улочки, по которым бегают троллейбусы — между прочим, самые старые в мире! А над бухтой громоздятся кучевые облака — они, знаешь, как отражение гор, но горы круче, выше, хотя до них рукой подать, а к холмам можно подняться на фуникулерах — их здесь шестнадцать штук, выбирай любой!

                 – Послушай, у меня стынет суп, – сказал я с досадой. – Я только что пришел с дежурства и даже Новый год еще не праздновал. У меня сейчас остынет суп с почками, а я голодный.

                 – А ветер, если бы ты знал, какие запахи несет этот ветер! Запах морской соли и машинного масла из порта, свежей рыбы с Калета-эль-Мембрильо, пряностей с рынка, зеленой травы парков Винья-дель-Мар… Ругань иностранных моряков, заносчивость чилийских солдат и зазывные крики торговцев, сладкая упругая кожа местных девушек – вот что заключено в этом ветре, старина.

                 – Мой суп…

Читать дальше 'Борис Петров. Угадай, где я. Рассказ'»

Comments (0)

Светлана Храмова

Хороша была Танюша, краше не было в селе,

Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.

У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.

Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.

Вышел парень, поклонился кучерявой головой:

«Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».

Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.

Душегубкою-змеею развилась ее коса.

«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,

Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу.

I

   Двенадцать лет назад Наташеньке-Натахе несказанно повезло. Обладательница того самого, единственного билета, как в лотерею выиграла, кому сказать! (Она сама тихонько посмеивалась, представляя ярмарочный барабан судьбы, бумажки внутри, он вертится, а Наташка маленькая совсем, на носочках стоит, шею тянет – заглянуть, как там и что. Праздничный базар, мальчишки носятся с крутилками ветреными, мужичок у киоска хлопушки демонстрирует, ппах! – и бумажная лента выстреливается, или конфетти; многоцветие, пестрота – все для увеселения еще более пестрой толпы; Наташу мама привела, мама Анастасия, и без умолку что-то про удачу рассказывала, мол, она в этом барабане прячется, видишь, ручку вращают – удача как белье в стиральной машине колотится, потом тащи билетик, да не любой, а тот, что прямо в руки прыгнет – тот и твой).

Читать дальше 'Светлана Храмова. Наташа. Глава из романа «Штопальщица»'»

Comments (0)

Лиана Алавердова

О книге Валентины Полухиной  «Из не забывших меня». Иосифу Бродскому. In memoriam. Томск, 2015. 496 с.

                Известие о смерти Иосифа Бродского стало для меня, как и для многих, шоком. Лично мы не встречались, но благоговение перед гением поэта, жившего, как я запоздало обнаружила, не за тридевять земель, а в пределах досягаемости, в Бруклине, но жгучий интерес ко всему, что было с ним связано, но восхищение перед его стихами! Я испросила согласия у мамы оставить детей на ее попечение, чтобы мы с мужем могли поехать в похоронный дом на Манхэттене для прощания с поэтом. На вопрос я ответила: «Мама, это все равно, как если бы умер Пушкин».

Так я тогда чувствовала. И продолжаю так думать до сих пор. Для меня оказалось необыкновенно  интересным сопоставить мысли и чувства других о Бродском – поэте и человеке – с собственными представлениями. После смерти автора гениальных стихов литература, вызванная к жизни его именем, росла и расширялась. Многочисленные воспоминания, исследования, публикация старых интервью, переводы текстов с английского и многое другое. Он не забыт. Рецензируемая книга – одно из свидетельств.

Читать дальше 'Лиана АЛАВЕРДОВА. Из незабывших его можно составить книгу.'»

Comments (6)

Наталия Кравченко

“Попытка ревности” Марины Цветаевой, написанная в ноябре 1924-го года – это уже не прежний беззащитный и жалобный “вопль женщин всех времён”: “мой милый, что тебе я сделала?” Это – великолепное женское презрение, беспощадная ирония, оскорблённая и восставшая гордость.

…Как живётся Вам с простою
женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
свергши (с оного сошед),

как живётся Вам – хлопочется –
ёжится? Встаётся как?
С пошлиной бессмертной пошлости
как справляетесь, бедняк?

“Судорог да перебоев
хватит! Дом себе найму”.
Как живётся Вам с любою –
избранному моему?..

Читать дальше 'Наталия Кравченко. «Люди без шестых чувств»?..'»

Comments (0)

Александр Марков

Французский символизм противопоставил декламации интонацию: стихи не просто интонируются, но требуют росписи интонаций: значимые решения метрики, строфика, даже графического оформления — это, наравне с пунктуацией, невидимые ноты, требующие голосового жеста.

Почти абсурдистское стихотворение Шарля Кро “Вобла” (1872) известно русскому читателю еще со времени “Парнасцев и Проклятых” Иннокентия Анненского: БЛок, прочитав перевод Анненского, был поражён веселостью стихотворения. Уже не важен повод; важно, что стихотворение можно если не петь, то положить на ноты, играя.е просто на инструментах, но в инструменты: сыграем в рояль или в цимбалы. Анненский вполне выполнил эту программу, в его стихах музыкальные инструменты — тени таинственной игры. Но для Кро музыку извлекали не игроки: неожиданное совпадение вещей вдруг оказывалось звучным.

Читать дальше 'Александр Марков. Дадаизм до Дада. Опыт перевода двух символистских стихотворений'»

Comments (0)

Ольга Федунина

               Об источниках, в том числе литературных, образа Лары и связанных с ним сюжетных линий в романе Пастернака «Доктор Живаго» написано немало. В этом ряду называются «Разбойники» Шиллера [Döring–Smirnov J.R. Пастернак и немецкий романтизм («Доктор Живаго» и «Разбойники») // Studia Russica Budapestinensia 1: Пушкин и Пастернак. Budapest, 1991. С. 169–174], произведения Достоевского [Смирнов И.П. Роман тайн «Доктор Живаго». М., 1996. С. 154–197; Фатеева Н.А. Поэт и проза. Книга о Пастернаке. М., 2003; Баранович-Поливанова А.А. «Мирами правит жалость…»: к некоторым параллелям в романах «Доктор Живаго» и «Идиот» // Пастернаковский сборник: статьи и публикации. [Вып.] I. М., 2011. С. 245–272], «Легкое дыхание» Бунина [Сухих И. Живаго жизнь: стихи и стихии (1945–1955. «Доктор Живаго» Б. Пастернака) // Звезда. 2001. № 4. С. 220–234; Федунина О.В. Поэтика жеста в романе «Доктор Живаго» (заметки к теме) // Новый филологический вестник. 2012. № 4 (23). С. 107–114], «Повесть о двух городах» Ч. Диккенса [Буров С.Г. Игры смыслов у Пастернака. М., 2011. С. 548–615] и житийная литература [Тюпа В.И. Палимпсестные имена // Поэтика «Доктора Живаго» в нарратологическом прочтении. М., 2014. С. 284]. Но иные интертекстуальные связи, казалось бы, лежащие на поверхности и обоснованные ономастикой романа, как ни странно, до сих пор не привлекали в достаточной мере внимания исследователей. Между тем, имя Лариса в русской литературе встречается редко, и сам факт его появления уже заставляет задуматься о возможных перекличках. Первое, что в данном случае приходит в голову, – пьеса Островского «Бесприданница» (1874–1878), о параллелизме которой с «Доктором Живаго» (причем в одной связке с «Грозой») писали, в частности, Р.Ф. Майдель и М. Безродный [Майдель Р.Ф., Безродный М. Из наблюдений над ономастикой «Доктора Живаго» // В кругу Живаго. Пастернаковский сборник. Stanford, 2000. С. 234–238. (Stanford Slavic Studies. 2000. Vol. 22)]. В.И. Тюпа также отмечает «прозрачную именную аллюзию к Бесприданнице А.Н. Островского», уточняя, что «пастернаковское воплощение женственности – иной природы, как и вообще неклассическая художественность его произведения» [Тюпа В.И. Поэтика личных имен в романе «Доктор Живаго» // Namen in der russichen Literatur = Имена в русской литературе / hrsg. von M. Freise. Wiesbaden, 2013. S. 431]. Однако традиция использования имени Лариса в русской литературе начиналась не с пьесы Островского «Бесприданница» (1874–1878), а раньше.

Читать дальше 'Ольга Федунина. Три Ларисы в русской литературе («На ножах» Лескова, «Бесприданница» Островского и «Доктор Живаго» Пастернака»)'»

Comments (0)

Евгений Голубовский

    Не раз уже рассказывал, писал, что моё собрание русской поэзии начиналось с прижизненных сборников стихов футуристов – Хлебникова, Крученых, Бурлюков, Гуро…Но первым в этом ряду тогда стоял для меня Владимир Маяковский, буквально ошеломивший «Флейтой-позвоночником» и «Облаком в штанах»… Об этом моем увлечении знали друзья, знали одесские букинисты, да и полузнакомые люди, что-то покупавшие, что-то продававшие из книг.

    И вот однажды в редакцию «Вечерки» мне позвонил человек, инженер, представился и спросил, есть ли у меня первое издание «Мистерии-Буфф» 1918 года. «На ней есть автограф какому-то «Со…», дальше я прочесть не смог, длинная фамилия,  – рассказал звонивший.

    В тот же вечер я поехал в район Среднефонтанской, где-то за вокзалом, бормоча про себя – Собинов, Соллертинский, Сосновский, Сологуб… И вот я в комнате, буквально заваленной книгами. Но столе все книги новые, ни одной старой. Том Авторханова, сборники «Посев», Роман Гуль. И вот из-под этого «тамиздата» хозяин достает как из-под пресса несколько примятую книжку Маяковского.

Читать дальше 'Евгений Голубовский. Автограф Владимира Маяковского'»