RSS RSS

ЛЮДМИЛА ШАРГА ● ВКУС ДЕКАБРЬСКИХ ДНЕЙ ● ДНЕВНИК

2014

 

1 декабря

Ничего на свете нет,
Что мне стало бы родней,
Чем летучий детский бред
Нищей памяти моей.
Арсений Тарковский

Плачет утро.
И тающий снег
множит  холод несмятой постели,
и круги под глазами, и тени,
что когда-то давно были  теми…
а теперь только слёзы о тех.
Не о них ли сегодня я лью
эту горько-солёную влагу
у черты,
до которой – полшага,
у которой всё чаще стою.
Там, где ниточка-жизнь во вчера
обрывается –
стало быть – тонко… –
память – нищенка с ветхой котомкой
одиноко бредёт по дворам.
Из вчера собирая меня,
у живого огня оживляя,
горе нитью суровой сшивая,
колокольчиком медным звеня.
Открывая десятки щеколд,
выпуская волнующий запах
мандариново-хвойный,
внезапный…
Кот пушистый на «бархатных» лапах
по вечернему снегу идёт.
Мне туда.
Там, где просто летать,
и лететь  по ожившим страницам,
и смеяться, и громко браниться,
и бесшумно скользить, словно тать,
там, где тени ведут хоровод,
и дрожит голубое сияние…

Память-нищенка за подаянием
осторожно дворами идёт

 

 

Как болит твоя боль…

 

3 декабря

 

Давно уже не могу смотреть “кино”. Которое художественное.
Ощущение, что трачу время впустую, что где-то рядом, идёт жизнь.

 Моя.

Или не моя, но настоящая.
И из этого «где-то рядом» возникает  что-то. Слева.
То, от чего становится легко и прохладно.
А если спиной повернуться, то сквознячок холодит левую лопатку.

У кардиолога была недавно. У невролога  – тоже.
Вход?

Выход?

Тень привязалась какая-то.  Не чья-то. И уж тем более   не моя.
На клепсидру похожая.
Или на часы песочные, которые, я точно знаю, не смогу перевернуть, когда песок закончится.
А более всего   на одуванчик.
Летят одуванчиковые зонтики-пушинки на закат.

 Не так уж много их осталось. Но я    почему-то  – за чужой, придуманной жизнью наблюдаю. Зачастую, неплохо придуманной.

Но всё равно   чужой.
Думала, что это со мной что-то не так.
А сегодня у Оли (Ольга Ильницкая) прочла: “… во мне хрупнула пружинка времени…”, и поняла, что всё со мной так.
Именно так.

И более чем так.
Иногда смотрю старые любимые фильмы. И ощущения потерянного времени… не возникает.
 Может я его – Время – ещё раньше потеряла, когда фильмы эти смотрела, и не знала, что пушинки-зонтики летят на закат.

И боли не чувствовала.

Терять было не больно.

Или настоящих потерь ещё не было.

Было много приобретений. Познаний. И поисков.
Я искала  мудрые мысли в фильмах, в книгах…
Теперь они для меня чужие.

Все эти премудрости, которые по сто раз на дню встречаю на сайтах и форумах, которые с маниакальным постоянством постят знакомые и незнакомые девушки и юноши разных возрастных категорий, правильные и пытающиеся быть таковыми, для меня чужие.
И для них, скорее всего, тоже.
Просто, они ещё не знают об этом.
Не существует иной мудрости, иного опыта, иной жизни, кроме своих собственных.
Можно учитаться Ошо, заучить наизусть рецепты счастья от Свияша или Зеланда – кому кто и что больше нравится; можно эстетствовать за рюмкой абсента, сыпать цитатами из Макиавелли и Ницше, но всё это будет чужим, пустым и напрасным, если ты сам не проживёшь каждую мудрость, каждый совет, каждый рецепт,  если не набьёшь собственные мозоли, не наделаешь собственных ошибок, не поймёшь, как она болит    твоя жизнь. Твоя боль.
К чему я это всё…
Каждый пишет свою сагу.

 

Живите при свечах?

 

9 декабря

Мой участливый и любопытный ФБ постоянно интересуется, о чём я думаю.


…Думаю о том, что отключение электричества три раза на дню – да по два часа, то занадто.
А що занадто – то не здраво.
Холодно в квартире. Даже теперь, когда морозы ушли, и снег растаял, даже теперь холодно, зябко и сыро.
К счастью, есть газовая плита, и можно согреть чайник и заварить чаёк, имбирный, или какой-нибудь другой, липовый там, малинышный, яблочный.
У тех, кто живёт в домах с электроплитами, ситуация куда печальнее.
Вечерами  пьём чай при свечах, и стало быть, живём при сейчас.
Всё очень и очень по классику.
Жизнь наша в последнее время и есть ожившая картинка к ранее читанным и сто раз перечитанным произведениям русской классической литературы.
У меня ещё и каминная печь жива. Несколько раз муж порывался её сломать этот немудрёный очаг, выложенный пожелтевшей от времени плиткой, устроить на «пепелище» нишу, встроенный шкафчик и т.п.
Но я отважно вставала на защиту печи.

Печь для меня существо живое, едва ли не главное в квартире. Это оттого, что детство моё прошло в настоящем доме с настоящей русской печью.

Живой для меня и наш старый дом, в центре города, в котором мы обитаем уже более двадцати лет. Самому дому – более века. У него есть душа, воспоминания, голос.

Ночью, когда все его обитатели спят, дом тоже спит.

Дому снится лето.

Молодая виноградная лоза, солнечные блики на ступеньках мраморной лестницы, эхо детского смеха и эхо шагов, эхо подъехавшей пролётки, шорох шёлкового платья, аромат французских духов…

Он  иногда позволяет мне заглядывать в его сны, и я жалею, что в них нет меня.

Нет. Я не снюсь этому дому.

Ещё не снюсь.

Потому что я – его настоящее.

И меня нет в его прошлом, а стало быть – и в его снах, где лето сменяют декабрьские сумерки и вечера, где тоже нет электричества.

Что ж…
Зажжём свечи и керосиновые лампы.
Будем говорить.
Просто сидеть рядышком и тихо говорить, “чушь прекрасную нести”, беседовать о житье-бытье, о древних греках (современные как-то не впечатляют), о сарматах, скифах и азиатах, и школьную программу той, старой школы вспоминать, и блоковское «Поле Куликово» читать наизусть, в книгу не подглядывая.
В той школе, очень и очень неплохо преподавали русскую и зарубежную литературу, и не только.

О настоящем только говорить не будем.

О настоящем нужно молчать и молиться. Если в силах что-то делать, как-то помочь – молчать и делать, и помогать  – и молиться.

Многие делают, и делают очень много.

Но ещё больше тех, кто говорит, говорит, говорит….

             

Солоно

 

Мир этот крепко сшит – да неладно скроен,
каждый кроит заново,
правя крой.
Солоно, Господи, в доме твоём от крови,
горько от осознания –
льётся кровь.
Старые шрамы рвут молодые раны,
не перешить, не спрятать –
как ни крои.
Зодчие на Руси возводили храмы
и нарекали Спасами на Крови.
Тихая скорбь –
шатровые колокольни,
без золочёных маковок и крестов.
Дух убиенных там обретал покой свой,
вечную тишь
и вечный горний простор.
Не сосчитать могильных холмов-пригорков,
стонет земля от старых и новых ран.
Солоно, Господи,
солоно так, что горько…
Время пришло закладывать новый храм.
Только…
давно мучаюсь чувством странным:
тешатся позолотой –
а нужен Свет!
На перекрёстках высится храм на храме.
Веры в душе как не было –
так и нет.

p.s.

…Если бы график веерных отключений света по Одессе и области составлял выпускник той – старой –  школы, то не было бы такого вопиющего косноязычия.
«Погашение света» – это впечатляет.
Спасибо, что не «тушение».
На сам факт отключения электричества эти чудовищные описки не влияют, конечно же, выключают – и всё тут.
Но… стыдно.
Это я так, ворчу.
А в целом – нет худа без добра.
И если даются такие испытания, переносить их надо стоически. С пользой для себя и своих домочадцев.

Это не самое страшное, из того, что приходится переносить людям моей страны.
Вот и переносим.
У тех, кто «свет погашает», своя польза, как я понимаю.
А у нас – своя.
Но разруха, дорогие мои, по-прежнему, не в клозетах, а в головах.
Иду перечитывать Булгакова. И Вознесенского.
Самое время.

 

11 декабря

Выключают электричество, и дом остывает и мёрзнет, и я вместе с ним мёрзну и впадаю в какое-то странное состояние полузабытья.
Надо всем этим подыматься и держаться, и не подавать виду, что паршиво, что страшно и больно, и дышать – трудно. Но…
Случаются такие дни, как сегодняшний, дождливый и слякотный, декабрьский денёк, которые приносят радость.
Сначала – дождь, который окончательно смыл ледяную корку с мостовых и тротуаров, а значит – можно шагать смело.
Всё ещё боюсь гололёда, боюсь панически, и бояться, наверное, уже никогда не перестану.
Сломанное плечо, скрепленное пластиной и шурупами, давно срослось – всё-таки, почти четыре года прошло.
Страх остался.
Нет, не боли.
Страх оказаться беспомощной тушкой, которая самостоятельно ничего не может.
Страх вогнать семью в долги.


11 декабря. Вечер.

 

Несколько раз мне снилось, что стены, разделяющей два двора: наш и тот, что выходит на улицу Льва Толстого, нет.

Что это один большой двор, в котором ветрено и неуютно, в котором гуляют сквозняки и носятся клубы пыли и опавшая листва вперемешку с обрывками старых газет с ятями и ерами.

Чьи это были сны, мои? Моего старого дома?

Когда-то давно так всё и было.

Всё возвращается на круги своя.

Наш двор стал проходным.

 

Дом вздрогнул так, как не дрожал во время недавнего землетрясения, (а было 4,5 баллов  –  шутка ли). И я вздрогнула. И дрожала, правда – недолго. Кошку на руки  – она у меня старенькая, седая, девятнадцать лет, кота   и к двери.

«Успеть бы за орхидеями…»,    подумалось уже на лестнице.

Рухнула стена. Старая стена, отделяющая наш двор, который номер 20/22 по Кузнечной, от двора, который номер 28 по улице Льва Толстого.

 Никого не придавило, не задело, не зацепило    и слава Богу. Пострадала только виноградная лоза, которая по этой стене подымалась к нам, и на соседний дом, и вилась вдоль окон и балконов, и тень приятную душе и телу создавала, и зелень  – приятную глазу    летом.

Матовые прохладные ароматные гронки наливались солнечным светом и вкусом по осени, и солнце играло в каждой виноградинке, и голову кружил терпкий пьянящий запах.
Стена, собственно, ни к нашему    ни к соседскому дому не относилась, её возвели позже из того же ракушечника…

Во двор проникло настроение соседнего двора, но так и осталось чужим, пришлым.

Не прижилось.

Стену начали возводить через два дня.

В том моём сне из трёхстворчатого широкого окна на  втором этаже выглядывала хорошенькая  женщина, темноволосая, с греческой причёской, с низкой жемчуга на смуглой точёной шее.

Вот бы узнать, кто она.

И был ли здесь такой дом, с таким окном…

На его месте  теперь стоит обычный «сталинский», построенный в шестидесятые годы прошлого столетия.

Ему сны не снятся.

Пока…

 

15 декабря

 

Слово, неосторожно брошенное в разговоре, как камень в его – разговора – неторопливое и привычное течение, пало на дно и там затаилось.
А круги от него идут и идут, не успокаиваясь, не исчезая, волнуя и заставляя мучиться в поисках ответа на вопрос: зачем, зачем это слово было выпущено…
Сознательно, или же по глупости – неосознанно.

Но всё, что неосознанно, спит в подсознании.

До поры, до времени.

Пока его не извлекут и не бросят, не задумываясь о последствиях.

От чего так бывает?
От равнодушия. От сытости.
От страшной сытости сытых, что зовётся пресыщением.
Что теперь делать с этими кругами, расходящимися от брошенного слова-кирпича.
Огорчает, что брошен камень человеком близким. Не чужим.
Или только кажущимся таковым.
И от этого больно, как больно и за этого мнимого близкого.
Ещё одна иллюзия, прощай…

 

23 декабря

 

День сложился из случайных слов, из обрывков фраз, из лиц и взглядов, мимоходом услышанных увиденных, летящих мимо.

… возьмите старинные открытки для коллекции. Только что женщина купила десять штук! Вы что-то коллекционируете? Нет? Напрасно. Тогда возьмите кофейные чашечки – три штуки. С перламутром, с рисунком в стиле «ренессанс». Угощаете друзей кофе? Они все обзавидуются, вот увидите. Что значит, кто… Друзья ваши. Ах, у вас уже есть чашки. Ну хоть что-нибудь у меня купите, сделайте почин…

 

Из-под груды тряпья выглядывает краешек зелёной обложки. Извлекаю на свет Божий томик Маршака из серии «Библиотека Советской Поэзии». Хорошее начало – как тут не взять «на почин». Беру. Отдаю пять гривен, которыми владелица сокровищ тут же прикасается к разложенным на асфальте книгам, чашкам, открыткам.

Примета такая…чтобы всё продалось…

 

У вас рука лёгкая, дама?

Киваю в ответ, укладываю лёгкой рукой в рюкзачок томик Маршака и иду дальше.
Я на Староконном рынке, точнее на пути к нему, на улице Ясиновского. Улица эта упирается в Старопортофранковскую. Именно здесь теперь начинается самый живописный и самый знаменитый, не считая Привоза, конечно же, блошиный рынок Одессы, на котором можно купить… всё.
А можно не покупать, а просто ходить, рассматривать, прикасаться и слушать…

…это очень старые фотографии. Вы же видите, какое у дамы платье! Вы такая интересная, как эта дама на фото. Или я не знаю, когда такие платья носили в городе. Нет, я не сказала, что сама такое носила. Нет, это не мои родственники, я бы так дёшево    с в о и х   не отдала.

На самом деле, антиквариата здесь немного. И ценных, по-настоящему раритетных вещей – тоже.
В основном – одежда, обувь, инструменты и всякий хлам, среди которого, впрочем, можно отыскать нужные мелочи.

…что сколько? Прошу сто двадцать. Отдам за сто. Что значит, почему сразу сто не попросить… Дама, вы ничего не понимаете. Это же базар. Зачем же я буду просить сто, если за сто отдам.
А поторговаться! А уступить. Это же базар, дама.

 

Ещё бы. Чтобы освоить эти премудрости объявленной и реальной стоимости, надо приходить сюда каждые выходные.
Его неоднократно пытались «разогнать», этот рынок под открытым небом.
Не тут-то было.
Место здесь особенное, намоленное.
Недавно в Сети я наткнулась на фотографии Староконного времён румынской оккупации. Снимки были сделаны румынским офицером, а после его гибели начали свой долгий и странный путь, чтобы в конце концов оказаться выложенными в Интернете.

Ассортимент товара, разложенного на тротуарах, мало чем отличается от нынешнего. Не сильно отличаются и продавцы, и покупатели, и само ощущение дня, который получился шумным, пёстрым, поющим и говорящим разными голосами.
Я не собиралась писать о Староконном. Всё поучилось как-то само собой, – так долго не отпускало меня красочное его многоголосье.

p.s.

Ссылка на излюбленное место моих виртуальных прогулок, блог, где выложено много фотографий Одессы разной, из разных лет, из прошлого далёкого и не очень, за которые автору блога, человеку, влюблённому в Одессу,  огромное спасибо!

 

24 декабря

 

Рождество наступает вне календарей и стилей, старых и новых, “наших” и “не наших”, наступает независимо от конфессий, состояний, противостояний и прочих разделений, которые созданы для людей такими же людьми, более или менее одержимыми и отягощёнными страстями и противоречиями.
Рождество – оно всегда во мне, это как радость, как свет, как тепло.

Именно так я ощущаю рождение Спасителя, пришедшего к нам рассказать о любви и научить любить. То, что мы оказались никудышными учениками, значимости сего события  не умаляет – напротив.

Нам ещё есть чему учиться.

Вот и учимся.

На своих ошибках.

Всё чаще оказываюсь во времени, когда меня ещё не было.

Или уже не было.

Или была, но не так, иначе.  Не, так, как теперешняя, и потому память о том времени кажется не совсем моей.

Светлая, искрящаяся, солнечная – узнаваемая, но всё равно… чужая.

Наверное, потому и кажется нам хорошим то время, где нас ещё нет. Или уже нет.

“Пусть идёт снег, пусть идёт снег, пусть…”
Прекрасная музыка, дивные голоса.
Бинг Кросби, Фред Астер, Пегги Ли, Сара Воэн, Фрэнк Синатра…

«Так-так. Подсознательный уход от реальности?»
Мой внутренний психолог-наблюдатель не дремлет.
Вот уж кто на страже, и днём    и ночью. Даже ночью.

– Почему же подсознательный? Я это делаю вполне сознательно и вполне осознанно.

– Глупости, – довольно грубо перебивает он меня, – это подсознание ищет спасительное местечко, где бы могло спрятаться твоё хилое сознание, которое отказывается воспринимать реальность такой, какая она есть на самом деле. Действительность всегда неприглядна и жестока. Ты что-то знаешь об аддиктивном поведении?
– Догадываюсь. Ладно, пусть так. И всё равно – я не вижу в этом ничего плохого. Прекрасная музыка, дивные голоса… Бинг Кросби, Фред Астер, Пеги Ли, Сара Воэн, Фрэнк Синатра…
– То-то, что не видишь, – сокрушается  сторож-психолог. – Но не отчаивайся так сильно. У тебя есть я. Более того, я есть в тебе. И я – это ты. Ты – это я… Стоп. О чём мы говорили?
– О том, что ты – есть. И ты есть во мне. С каким наслаждением я выдернула бы тебя – как занозу. Больно, но терпимо. А главное – недолго.
РАЗ    И ВСЁ.

  Наивная. А что потом?

 – Потом можно б ы т ь, не думая, зачем. Не думая, почему слушаешь именно эту музыку, смотришь именно эти фильмы, носишь именно эту одежду. Если она вообще нужна.
Не думая, почему ты молчишь, когда все наперебой говорят, и говоришь тогда, когда принято молчать.
Просто  б ы т ь   собой.
“И пусть идёт снег, пусть идёт снег, пусть…”
Можно просто идти вслед за снегом.
Или лететь.
Или быть этим снегом: снегопадом и маленькой снежинкой, странницей в ночи.
Быть и видеть, как летят рядом такие же     с т р а н н и к и    в     н о ч и…

 

25 декабря

 

Одесса. 24 декабря 2014 года. Большой зал филармонии. Концерт Сергея Терентьева. Светлая моя Королева, моя Елена в который раз совершила обыкновенное чудо – подарила билет на концерт Сергея Терентьева.
И место было любимое – 23-е,  и ряд – 5-й.
Немного расстроил вид витражных окон, затянутых плёнкой. Для сохранения тепла, которого катастрофически не хватает.
Но всё это преходяще.

…Полёт над    б е л ы м   и   ч ё р н ы м,     над огромным распахнутым крылом старого Steinway длится целую вечность и… всего одно мгновение.
Звуки выплывают из глубинной, растревоженной души рояля, тянутся навстречу рукам пианиста, и вдруг падают, опадают, как осенние листья, и дрожат, и вновь выплывают, не понимая, что происходит с ними.
Руки над    б е л ы м    и    ч ё р н ы м, соединяющие это белое и чёрное в одно, в то, что всегда    н а д.
Над дыханием клавиш, над распахнутым крылом старого Steinway, над временем и пространством, над нашим безумным, жестоким и таким прекрасным миром.

Как не стало ничего и никого вокруг, как не стало времени и пространства.
Всё потеряло вес и весомость, но обрело крылья, смешалось, растворилось и стало музыкой.
Не было любимого кресла в Большом зале одесской филармонии – пятый ряд, место 23 – сторона, разумеется, левая.
Тогда слева –  огромное окно с арочным сводом, окно-портал, сквозь витражные стёкла которого можно смотреть часами, и видеть, как льётся сквозь них обычный дневной свет, преломляясь и превращаясь в свет волшебный, и наполняться эти светом.
Тогда справа – тонкий силуэт в чёрном, и знакомый профиль, освещённый светом рампы и каким-то ещё светом, внутренним, особенным, горним, и … руки.

Душа должна болеть и быть

 

26 декабря

О чём и о ком плачут города?
О детях своих.
О детях, которых отпустили во взрослую трудную жизнь, и вздохнули облегчённо – трудно было с детьми – и успокоились, и стали равнодушны и жестоки.
Ночной ветер принёс несколько капель тёплого зимнего дождя, смешанных со стихами.
Так значит, ты всё помнишь, Город?

 

«Сочится одиночество из пор оконных,
сочится одиночество из глаз иконных,
сочится одиночество, и нет закона –
и Бога нет, кому же бить поклоны?
Людей несмежных смежное жилище,
разъединенье толчеей и давкой…
Безмерность одиночества – удавка,
с которой рядом даже волк – не хищник…
И радость одинокая – в отраву
спекается, и сон подобен бреду…
Скажи мне, город, по какому праву
ты нас столпил, объединил и предал?»

 

Эхо лёгких шагов хранят твои улицы, и не исчезло, не растворилось в бездонных пустотах небытия бирюзовое хрупкое имя её: МА-РИ-НА…
Какими-то окольными путями вела меня к ней судьба.
Мы жили в одном городе, ходили одними улицами, встречались с одними и теми же людьми.
Казалось бы, чего уж проще было бы столкнуть нас лицом к лицу где-нибудь на Пушкинской, или в горсаду –  у фонтана.
– Привет.
– Привет.
И дальше всё было бы просто.
Или… не было бы.
Не случилось.

Не судьба.
Судьба открывать стихи наугад, и каждый раз неметь от узнавания, от того, какие они
м о и, её стихи.
В одном городе со мной жил да был человек. А потом его не стало.
Как расточительны и слепы мы бываем. Непростительно беспечны и равнодушны к тем, кто живёт и ходит рядом. Пока ещё живёт.


«Живем и любим, не спеша –
Кто во грехе, кто в мелком блуде…
Парализована душа,
А значит, и стихов не будет…»

Не пишу о стихах, потому что писать о них не умею.
Плохие стихи принято ругать, хорошие – хвалить, но ведь читателю нужно не это. Ему нужны сами стихи.
Он всё услышит и прочтёт, и поймёт, что плохо, а что хорошо, что своё, а что чужое – на то он и читатель.
Да, поэзия – она всегда субъективна.
Я – о настоящей поэзии.
О той, которая из боли и с болью.
Чтобы случалось такое – душа должна  б ы т ь   и болеть.
И наоборот.
Чтобы душа болела и, стало быть, б ы л а, нужны стихи.
Такие как у неё, у Марины.
Где-то совсем рядом летит она сейчас.

Близко-близко.
Даст Бог, не разминёмся.

 

p.s.

Сегодня    26 декабря, день рождения поэта Марины Хлебниковой (Дёминой)….

 

 

27 декабря. Утро.

 

Такая тишина с утра…

Снег идёт.
А ночью опять был взрыв.
Не слышала, просто проснулась именно в это время.
Потом  прочла новости и поняла, что всё же слышала. Просто не осознала, от чего именно я проснулась.

Теперь это становится неотъемлемой частью новостей, частью нашей жизни.

 

27 декабря. Вечер.

 

Как же могла я забыть об этом дне.

Рука сама собой потянулась к книжной полке и достала наугад – не глядя – «Время судьбы».

 

И опять приснится тебе Воронеж…

                                                      Н. Я. Мандельштам

 

И опять приснится тебе Воронеж…
Ты рукой легонько калитку тронешь,
и ворвётся в сон твой московский ветер,
дождь прольётся питерский
на рассвете
и омоет чёрную пыль Чердыни –
чище нет воды и светлей воды нет.
Шум дождя вплетёт в перестук вагонный
на один лишь вздох шепоток знакомый…
Ты несёшь в себе всё, что нашептал он
по чужим углам, по ночным вокзалам.
На сто лет вперёд – не видать просвета,
жил поэт – и вот – нет в живых поэта,
был поэт и вдруг в одночасье сгинул,
на сто вёрст вокруг – братская могила.
Кто?
Когда?
За что?
Их имён не знает
ш и р о к а с т р а н а, что до слёз р о д н а я…

И опять приснится тебе Воронеж,
ты в пустом гробу свою боль хоронишь,
а за гробом – лагерные обозы,
а над гробом – ласточки да стрекозы.
Ни холма могильного нет – ни камня,
только гладь ковыльная с васильками…

 

 

31 декабря

 

Одесса предновогодняя, занесённая позавчерашним неистовым, и сегодняшним снегопадами, удивительная и удивлённая, уютна и тепла, и хороша – как никогда.

Ёлочки-подружки – одна другой краше – у «Стейк-Хауса», елочка пушистая, раскидистая и снежная – у «Компота», смешная  – без макушечки   на Дерибасовской, волнистая, ладненькая, какая-то совсем домашняя – на Думской, и самая симпатичная, пожалуй, – вязаная, в красной шапочке и рукавичках – у Дюка.
Праздничные ярмарки на Дерибасовской и на Приморском.
Следы   н е в и д и м ы х   зверей у фонтана с озябшей наядой, скамейки, спящие под снегом, вечные влюблённые Амур и Психея – в Пале-Рояле.
Весёленький малютка-снеговичок и отчаянная лыжница у Воронцовского дворца.
Любимый грифон мой, почти ручной.
И люди, люди, люди…
Спешащие и неспешно прогуливающиеся, улыбчивые и хмурые, маленькие и большие одесситы.
Всё как раньше.
Почти всё.
Тревога во взглядах проступает сквозь ожидание праздника, и надежды – а они есть, несомненно есть.
Уверовать бы в то, что тревога останется в уходящем году.
Как останутся страх, боль, ужас всего того, что выпало на долю моего города, моей страны.
Увы, всё это теперь наше и с нами.
Но с нами и надежда.
Пусть её будет с избытком – на всех.
И тепла.
А снег всё идёт и идёт, настоящая новогодняя метель накрыла Одессу.

Пусть ей и её обитателям будет тепло, пусть на всех хватит любви, добра и милосердия.

С наступающим, любимый Город.

Пожалуйста, будь.

 

31 декабря. За час до Нового года.

 

Снежная буря смешала небо и землю, планы и неотложные дела, встречи и расставания.
Снегопад до неузнаваемости изменил город и его обитателей, полутораметровых сугробов в Одессе не было давненько.
И морозов таких   тоже.
Как мало надо, чтобы мы были счастливы.
Как мало надо, чтобы мы стали несчастны.
Всего лишь одна предновогодняя метель.
Если бы не бытовые проблемы ( ох уж этот быт, о который разбиваются не только любовные лодки), люди просто радовались бы снегу, как радуются ему дети.
Но дети взрослеют, и забывают о том, что умели когда-то радоваться солнцу, снегу, дождю.
Нет ничего постоянного в мире.
“Всё течёт, всё меняется…”
Неизменна лишь эта волшебная музыка и вечная сказка о том, как добро и любовь побеждают зло.
Неизменны бордо и золото, тяжёлые пышные складки театрального занавеса, хранящие эхо аплодисментов и крики  «браво… брависсимо», неизменны нестареющие личики купидонов, парящие над  великолепием партера, над уединённостью лож бенуара.

Второй звонок, театральный бинокль, программка…
Сказочная роскошь одесского Оперного, волнение перед началом спектакля, мягкий полумрак зрительного зала, оркестр.
Занавес дышит, оживает, живёт…

Загадывайте желания, друзья мои!
Фея Драже обязательно их исполнит.


 

Вкус декабрьских дней

Всё суше,
всё тревожней зимы,
всё иллюзорнее весна,
у дней декабрьских вкус кизила
и цвет сливового вина.
Там жар неволи иль охоты,
неровным пламенем дрожит:
от зимнего солнцеворота
до равноденствия дожить.
Далёкая звезда пробьётся
сквозь утра аспидную мглу,
вонзит вернувшееся солнце
в туман горячую иглу.
Взорвётся утро голосами,
чтобы до ночи не смолкать,
и обернутся парусами
пурпуровые облака.
Оставить дом,
и плыть за ними,
на свет рождественской звезды,
забыть лицо твоё и имя,
и вкус колодезной воды.

Давно оплачены с лихвою
простые правила игры…
Но вновь… декабрь,
и запах хвои,
и золочёные шары.
И пробуждается ребёнок
во мне,
угасший от забот,
И лунный серп
всё так же тонок,
за первою звездой плывёт.
И приснопамятные лица 
как свечи в сумраке горят,
где на ладонь мою ложится
последний  лист календаря.
Всю боль – до капельки –
изымет,
на миг воспряну – спасены…
Переживём и эту  зиму,
у дней декабрьских вкус кизила
и запах будущей весны.

2015

1 января

 

Рассыпалось и исчезало на глазах таинство новогодней ночи.

Первый день нового года тихо и незаметно перетекал в вечер.
Где-то за стенкой пела женщина.
Пела-напевала знакомый с детства мотив маленькой колыбельной из старого доброго фильма, без слов, без музыки.
Слова сами собой оживали в памяти, выплывали из далёких январских сумерек, серебряных и лиловых, хрустящих, крахмально-праздничных, как белая скатерть на круглом столе.
Женщина пела…
И вместо привычных, непрекращающихся споров, лая собак, мяуканья кошки, бряцанья кастрюль и свиста чайника, вместо топота и стука, вместо дверного скрипа, вместо тысячи других звуков, притихший дом слушал маленькую колыбельную и покачивался в сладкой дрёме.
Изредка раздавалось постукивание, как если бы кто-то что-то помешивал.
Я вдруг отчётливо увидела её, стоящую у плиты, и помешивающую что-то в маленькой кастрюльке, от которой поднимался пар.
Тонкий запах корицы, смешанный с новогодним апельсинным запахом, с пряным гвоздичным ароматом, проникал в самые глубины памяти, пробуждая далёкие, спящие крепким сном воспоминания.
Вот она осторожно сняла дымящееся варево с огня, перелила в чашку и, дожидаясь, пока оно остынет, подошла к окну, за которым похрустывали лиловые, морозные январские сумерки.
Постояла у окна, зябко повела плечами, плотнее закуталась в серую пушистую шаль, пригубила отвар и… исчезла.
Стало тихо.
Хлопнула дверь внизу, раздались молодые радостные голоса, смех.
Дом проснулся.
Где-то играла музыка, раскрывались соцветия фейерверков на совершенно ночном, и почему-то совсем беззвёздном небе – люди провожали первый день нового года.
А во мне всё звучала и звучала маленькая колыбельная из старого фильма, которую любила напевать – вот так же без слов и музыки – мама, и вкус яблок, и запахи корицы, апельсина, гвоздики и кофейных зёрен – бодрили и согревали, вселяя надежду.
Вместо ссор и споров, скандалов и криков, вместо новостей о раненых и погибших, о взрывах и пожарах, плыла в январских сумерках колыбельная из старого доброго фильма.
И было ощущение тепла – внутри и снаружи.
И умиротворение.
Будто кто-то погладил меня по голове ласковой и тёплой ладонью.

 

 

25 января

 

Вчера проснулась Марта…

Перед этим – позавчера – был сказочный туман, и я снимала её спящий, готовый открыться бутон.

Потом поднялся ветер, пришёл новый день, принёс новости, унёс десятки человеческих жизней…

Мне иногда кажется, что есть определённая квота. Кощунственно звучит, но тем не менее.

Кто-то или Что-то питается человеческими жизнями.

В качестве компенсации – вечерняя прогулка по сумеречному Французскому бульвару –

пятый трамвай не ходит, и я шла пешком от театра Музкомедии до киностудии.

Ветер ледяной – с моря.

Замёрзла.

Но дело не в этом.

Я внутренне НЕ СОГРЕЛАСЬ. В Городе холодно и на некоторых литературных сборищах тоже… Побывала не одном. Даже не знаю, с чем сравнить. С огромным вокзалом. С таким, как Киевский – в Москве. Общение должно привносить тепло и свет в наши затянувшиеся сумерки душ.

Всё иное – не имеет смысла.

     

И линия фронта…

Тону в бесконечных синонимах слова Отчизна,

черчу пресловутую линию мнимого  счастья.

Но линия фронта проходит по линии жизни

и рвёт и кромсает, и режет…

И режет на части.

Как будто свои – не чужие – вокруг иноверцы,

и не отогреться во взглядах

и не отмолчаться.

А линия фронта проходит по линии сердца,

и сердце от боли вот-вот разорвётся на части.

Я так далеко,

я у самого синего моря.

Волхвую,

зову государыню-барыню-рыбку…

Но море давно почернело от пепла и горя,

и умер старик,

а старуха горюет не шибко,

и ходит в   х у м а н у,

и тешит себя дешевизной,

и стала свободной,

и стала такой   х у м а н и с т к о й…

 

А линия смерти тождественна линии жизни,

а я и не знала,

как всё неминуемо близко.

 

 

Язычница…

Мавка

с нательным крестом  под рубахой,

я линию жизни из линии горя скроила…

В ней пепел Одессы,

застывшая кровь   Волновахи,

Донецка и Киева,

СлАвянска…

Всей Украины.

Туманы январские

так тяжелы и капризны.

Уходит зима,

и Земля продолжает вращаться.

И линия фронта проходит по линии жизни,

и линия горя тождественна линии счастья.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Людмила Шарга

Людмила Шарга (Южнорусский Союз Писателей) Поэт, прозаик, публицист. Родилась в России. Живёт и работает в Одессе. В настоящее время возглавляет отдел поэзии в литературно-художественном журнале «Южное Сияние». Журнал основан в 2011 году и является официальным печатным органом Южнорусского Союза Писателей. Редактор сайта, основатель и ведущая творческой гостиной «Diligans». Публикации: в Одесской антологии поэзии «Кайнозойские Сумерки» (2008), в альманахах «Меценат и Мир. Одесские Страницы» (2008, Москва), «ЛитЭра» (Москва), «Свой вариант» (Луганск), «Провинция» (Запорожье), «ОМК» (Одесса), в журналах «Южное Сияние» (Одесса), «Дон» (Ростов-на-Дону), «Ренессанс» (Киев), «Арт-Шум» (Днепропетровск), «День и Ночь» (Красноярск), в газетах «Литературная газета» (Москва), «Литература и жизнь» (Киев), «Интеллигент», в интернет-журналах «Авророполис», «Гостиная», «45-я параллель», «Ликбез» и др. Автор сборников прозы и поэзии «Адамово Ребро» (2006), «На проталинах памяти» (2008), «Билет в осенний день» (2010), «Рукой подать...» (2011), «Повесть о падающих яблоках» (2013), «Яблоневые сны» (2014), «Ночной сюжет новостей» (2015), «Невыдуманные рассказы о настоящем» (2017).

2 Responses to “ЛЮДМИЛА ШАРГА ● ВКУС ДЕКАБРЬСКИХ ДНЕЙ ● ДНЕВНИК”

  1. avatar Вероника Коваль says:

    Нестерпимо грустно.

  2. avatar Людмила says:

    Да. Тысячу раз прав классик. “Для веселия планета наша мало оборудована…”
    Спасибо за отзыв, Вероника!

Оставьте комментарий