ОЛЬГА ИЛЬНИЦКАЯ ● «ТАМ, В БУХТЕ ХЕРСОНЕСА…»

 

Я ЧИТАЮ ТЕБЯ И СЕБЯ

 

Слово «возраст», конечно, женского рода.

Как и «зеркало».

                                                Владлен Дозорцев

 

 

Я читаю тебя и себя не в первый раз.

Голубого сухого льда не пугает пламя.

Я согласна глотать эту злую словесную вязь.

Отрастающие волосы нести, как знамя.

Только что я могу в нашем мире больших ножей.

Кривым зеркалом отразившем не меня, а моих мужей.

В старом замке у самого Черного моря.

В новом платье изящном, сшитом для горя.

Ты, чужой и сильный, не поднимай

Соскользнувшую с плеч мою вдовью шаль.

Потому что и я уже будто –

Ускользнула в ту степь, где ковыльно и людно

От скачущих с гиканьем “Сарынь на кичку”!

(Вы молчали ко мне, вы ни слова лично).

Это, видно, татаро-монгольское иго

Всех не то, чтоб рассОрило – рассорИло.

Потому что прошлое уже было.

Потому что я взрослая женщина, Боже.

…А старуха уже всё на свете может…

И когда я лягу в чужую кровать

Не любить, а еще страшней – умирать,

Во мне маленькая девочка гукнет беззубым ртом.

Как виновата я перед ней.

Не пощадившая даже своих сыновей.

Оставлявшая жизнь и любовь – на потом.

 

И ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА НАД СТРАНОЮ ВОСХОДИТ

 

Сразу начни с середины, с усмешки, дружок.

Край этот – я, твой поскребыш, щемящий и сладкий.

Гибло струится под ноги январский снежок,

белый на буром, к шершавому гибкий и гладкий.

Детскими пальцами острые ниточки вить,

чтобы концов не найти, а начала и вовсе не будет.

Мёртвой стране голубую б звезду раздобыть,

а уж она отдарить дорогим не забудет.

Всё, что кормило, растило, учило – сугробом взялось.

Как отродясь, станешь заново милого миловать,

даром давать и упрямо надеждой насиловать.

Ах, как прочны вековые привычки любить,

пьяным прощать, стукачам подавать на походец,

сирым радеть… И чернильные слёзы сводить

с белых листов, что пометит какой-то уродец.

Странное местоимение “тот” тормознёт от крыльца,

горькое “я” шепеляво ударит морозцем, –

в хрусткую простынь прочней заверну мертвеца

и упокою на дне ледяного колодца.

Не вопрошай же, зачем он обратно приходит,

скорой позёмкой, как пальцем по лезвию, водит,

снег собирает с родного чужого лица.

…В детские горны трубят ледяные сердца.

И голубая звезда над страною восходит.

 

КРЫМСКАЯ ПАМЯТЬ

 

                                                         М.Я. Гефтеру

1.

 

Море знобит. Небо давит на горы и годы.

Дышит земля застоявшимся воздухом злым.

Холодом ночь подгорчила целебные воды.

Их, как микстуру, глотает простуженный Крым.

Белого света достанет на всех, кто устал.

Всех, кто в пути отходил и желанья и ноги.

С каждой петлей симеизской летящей дороги

каменной Кошки* пугающий вижу оскал.

В хищном разломе застыла татарская мышь.

Крымская память как стены без окон и крыш.

 

2.

 

Там, в бухте Херсонеса, туман веков клубится.

В нем память парусов, и пепельные лица,

и колокол глухой, как страж без языка.

В нем обезглавлен храм, но служба вечно длится…

Чтоб греческий туман, горча, густел и лился

на чернь чеканных волн, на желтый сахар скал,

и чтоб усталый пульс опять, как прежде, бился,

а город, словно путник, раскинув руки спал,

там вечность смотрит в нас. И молча ждут века.

А мы копаем вглубь. И смотрим в облака.

—————————————————————-

*Кошка – гора у Симеиза

 

 

ВДОЛЬ СВЕТЯЩЕЙСЯ ЛИНИИ

 

Я живу вдоль светящейся линии,

я для всех уже мир невидимый.

Там, где ливень под ноги рушится,

ты – замри. Ты к себе прислушайся.

И очнется в тебе забытое:

дед, бидон, молоко разлитое.

Мама. Вечер, где ты – ребенок.

Взгляд встревоженный, удивленный.

Слышишь, бабушка окликает?

Видишь, лампа сквозь сон мигает…

Это мир, тобою оставленный

прикасается. И настаивает:

вспоминай, вспоминай забытое.

Собирай по капле разлитое.

Пощади свое сердце грешное,

дай надежду ему. Дай Любовь.

И прими в сою душу боль

безутешную.

 

 

ПОПЕРЁК ЛИСТОПАДА

 

 Поперёк листопада ложится мой путь,

 Вдоль гусиного, мелкого ломкого шага.

 Если был кто со мною — отстал отдохнуть,

 Если шёл параллельно — то так ему надо:

 Обомлеть, столбенея от истин сквозных,

 Обалдеть от роскошного лисьего взгляда.

 Подойду и скажу: параллельность прямых

 Листопадом нарушена — значит, так надо.

 

 Значит, ты потрудись обнаружить во мне

 Глубину зачинанья строки непреложной.

 И меня оттолкни, отпусти, отомсти

 Теплотой за обманчивость ясности сложной.

 Будем живы — и вновь разбежимся поврозь

 Листопад разгребать, шелестя и рифмуя

 Небо с морем и в небе с волною колдуя,

 Ощутим глубину. И, волнуясь, глотнём

 Эту истину — лживую, горькую, злую.

 

* * *

 

                                                  Ю.Михайлику

 

 В том доме, где отсутствует хозяин,

 В том самом доме, где давно не спят,

 В том свете лампы, где кружат ночами

 Созвучия, и бабочки летят

 (– куда? – не закудыкивай дорогу!

 – Куда летят? – на круг и дальше, в свет).

 В том месте, где нас не было, и нет, –

 Он пишет. Он талантливый безбожно.

 Он сам как Бог. Он цвет с ладони Божьей.

 Он путаник и вечный второгодник,

 Мальчишка, что на жердочке сидит

 И помнит все, что только предстоит.

 

 

АКРОБАТ

 

1.

 

 Люблю любовь. Мне ничего не поздно.

 В моих стихах отныне и для всех

 осеннее предчувствие мороза,

 прозрачный взгляд и беззаботный смех –

 я акробат октябрьских листопадов.

 Вокруг печалью полнятся пруды.

 Я… дотяну до первых снегопадов.

 До кромки подмерзающей воды.

 

 2.

 

…ореховый, отважный кулачок.

 Раздавленная хрупкая скорлупка.

 Словесный запоздалый пустячок.

 Избитая спасающая шутка.

 Не говори. Не говори со мной

 о том, что будет, о потом, о дальше…

 Я только весточка. Я только паучок

 на безымянном, без колечка, пальце.

 

 

ОТПУСКНОЕ

 

О, европейский вариант

недели отпускной –

кораблик, Которский залив,

июльский пряный зной…

А за спиной моя страна

сжимает мир до точки,

сжигает холодом виски,

войною вяжет строчки.

А за спиной беды разлом,

кремлёвский полигон,

где так похож на обелиск

донецкий террикон.

 

…Моя усталая родня,

здесь прожили уже три дня:

ни взрывов – ни пожара.

И боинги над нами –

как чайки над волнами.

 

И над горой рассвета тишь.

А под горой кораллы крыш,

и южный веет ветр.

И Воскресенья Свет…

 

* * *

 

Вот и все.

Тамбур. Окна. Колеса.

Взгляд цепляется за дымки.

И звенят звонки,

и вагон трясется,

и ругаются проводники.

Все вокзалы ступенькой кончаются.

Поезда несутся, качаются,

и качаются вслед мосты.

Я увижу кусты и деревья,

и поля, и опять кусты.

Побегут поземки к деревням,

словно псы поджимая хвосты.

 

____________________________

 

Я ЧИТАЮ ТЕБЯ И СЕБЯ

 

Слово «возраст», конечно, женского рода.

Как и «зеркало».

                                                Владлен Дозорцев

 

 

Я читаю тебя и себя не в первый раз.

Голубого сухого льда не пугает пламя.

Я согласна глотать эту злую словесную вязь.

Отрастающие волосы нести, как знамя.

Только что я могу в нашем мире больших ножей.

Кривым зеркалом отразившем не меня, а моих мужей.

В старом замке у самого Черного моря.

В новом платье изящном, сшитом для горя.

Ты, чужой и сильный, не поднимай

Соскользнувшую с плеч мою вдовью шаль.

Потому что и я уже будто –

Ускользнула в ту степь, где ковыльно и людно

От скачущих с гиканьем “Сарынь на кичку”!

(Вы молчали ко мне, вы ни слова лично).

Это, видно, татаро-монгольское иго

Всех не то, чтоб рассОрило – рассорИло.

Потому что прошлое уже было.

Потому что я взрослая женщина, Боже.

…А старуха уже всё на свете может…

И когда я лягу в чужую кровать

Не любить, а еще страшней – умирать,

Во мне маленькая девочка гукнет беззубым ртом.

Как виновата я перед ней.

Не пощадившая даже своих сыновей.

Оставлявшая жизнь и любовь – на потом.

 

И ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА НАД СТРАНОЮ ВОСХОДИТ

 

Сразу начни с середины, с усмешки, дружок.

Край этот – я, твой поскребыш, щемящий и сладкий.

Гибло струится под ноги январский снежок,

белый на буром, к шершавому гибкий и гладкий.

Детскими пальцами острые ниточки вить,

чтобы концов не найти, а начала и вовсе не будет.

Мёртвой стране голубую б звезду раздобыть,

а уж она отдарить дорогим не забудет.

Всё, что кормило, растило, учило – сугробом взялось.

Как отродясь, станешь заново милого миловать,

даром давать и упрямо надеждой насиловать.

Ах, как прочны вековые привычки любить,

пьяным прощать, стукачам подавать на походец,

сирым радеть… И чернильные слёзы сводить

с белых листов, что пометит какой-то уродец.

Странное местоимение “тот” тормознёт от крыльца,

горькое “я” шепеляво ударит морозцем, –

в хрусткую простынь прочней заверну мертвеца

и упокою на дне ледяного колодца.

Не вопрошай же, зачем он обратно приходит,

скорой позёмкой, как пальцем по лезвию, водит,

снег собирает с родного чужого лица.

…В детские горны трубят ледяные сердца.

И голубая звезда над страною восходит.

 

КРЫМСКАЯ ПАМЯТЬ

 

                                                         М.Я. Гефтеру

1.

 

Море знобит. Небо давит на горы и годы.

Дышит земля застоявшимся воздухом злым.

Холодом ночь подгорчила целебные воды.

Их, как микстуру, глотает простуженный Крым.

Белого света достанет на всех, кто устал.

Всех, кто в пути отходил и желанья и ноги.

С каждой петлей симеизской летящей дороги

каменной Кошки* пугающий вижу оскал.

В хищном разломе застыла татарская мышь.

Крымская память как стены без окон и крыш.

 

2.

 

Там, в бухте Херсонеса, туман веков клубится.

В нем память парусов, и пепельные лица,

и колокол глухой, как страж без языка.

В нем обезглавлен храм, но служба вечно длится…

Чтоб греческий туман, горча, густел и лился

на чернь чеканных волн, на желтый сахар скал,

и чтоб усталый пульс опять, как прежде, бился,

а город, словно путник, раскинув руки спал,

там вечность смотрит в нас. И молча ждут века.

А мы копаем вглубь. И смотрим в облака.

—————————————————————-

*Кошка – гора у Симеиза

 

 

ВДОЛЬ СВЕТЯЩЕЙСЯ ЛИНИИ

 

Я живу вдоль светящейся линии,

я для всех уже мир невидимый.

Там, где ливень под ноги рушится,

ты – замри. Ты к себе прислушайся.

И очнется в тебе забытое:

дед, бидон, молоко разлитое.

Мама. Вечер, где ты – ребенок.

Взгляд встревоженный, удивленный.

Слышишь, бабушка окликает?

Видишь, лампа сквозь сон мигает…

Это мир, тобою оставленный

прикасается. И настаивает:

вспоминай, вспоминай забытое.

Собирай по капле разлитое.

Пощади свое сердце грешное,

дай надежду ему. Дай Любовь.

И прими в сою душу боль

безутешную.

 

 

ПОПЕРЁК ЛИСТОПАДА

 

 Поперёк листопада ложится мой путь,

 Вдоль гусиного, мелкого ломкого шага.

 Если был кто со мною — отстал отдохнуть,

 Если шёл параллельно — то так ему надо:

 Обомлеть, столбенея от истин сквозных,

 Обалдеть от роскошного лисьего взгляда.

 Подойду и скажу: параллельность прямых

 Листопадом нарушена — значит, так надо.

 

 Значит, ты потрудись обнаружить во мне

 Глубину зачинанья строки непреложной.

 И меня оттолкни, отпусти, отомсти

 Теплотой за обманчивость ясности сложной.

 Будем живы — и вновь разбежимся поврозь

 Листопад разгребать, шелестя и рифмуя

 Небо с морем и в небе с волною колдуя,

 Ощутим глубину. И, волнуясь, глотнём

 Эту истину — лживую, горькую, злую.

 

* * *

 

                                                  Ю.Михайлику

 

 В том доме, где отсутствует хозяин,

 В том самом доме, где давно не спят,

 В том свете лампы, где кружат ночами

 Созвучия, и бабочки летят

 (– куда? – не закудыкивай дорогу!

 – Куда летят? – на круг и дальше, в свет).

 В том месте, где нас не было, и нет, –

 Он пишет. Он талантливый безбожно.

 Он сам как Бог. Он цвет с ладони Божьей.

 Он путаник и вечный второгодник,

 Мальчишка, что на жердочке сидит

 И помнит все, что только предстоит.

 

 

АКРОБАТ

 

1.

 

 Люблю любовь. Мне ничего не поздно.

 В моих стихах отныне и для всех

 осеннее предчувствие мороза,

 прозрачный взгляд и беззаботный смех –

 я акробат октябрьских листопадов.

 Вокруг печалью полнятся пруды.

 Я… дотяну до первых снегопадов.

 До кромки подмерзающей воды.

 

 2.

 

…ореховый, отважный кулачок.

 Раздавленная хрупкая скорлупка.

 Словесный запоздалый пустячок.

 Избитая спасающая шутка.

 Не говори. Не говори со мной

 о том, что будет, о потом, о дальше…

 Я только весточка. Я только паучок

 на безымянном, без колечка, пальце.

 

 

ОТПУСКНОЕ

 

О, европейский вариант

недели отпускной –

кораблик, Которский залив,

июльский пряный зной…

А за спиной моя страна

сжимает мир до точки,

сжигает холодом виски,

войною вяжет строчки.

А за спиной беды разлом,

кремлёвский полигон,

где так похож на обелиск

донецкий террикон.

 

…Моя усталая родня,

здесь прожили уже три дня:

ни взрывов – ни пожара.

И боинги над нами –

как чайки над волнами.

 

И над горой рассвета тишь.

А под горой кораллы крыш,

и южный веет ветр.

И Воскресенья Свет…

 

* * *

 

Вот и все.

Тамбур. Окна. Колеса.

Взгляд цепляется за дымки.

И звенят звонки,

и вагон трясется,

и ругаются проводники.

Все вокзалы ступенькой кончаются.

Поезда несутся, качаются,

и качаются вслед мосты.

Я увижу кусты и деревья,

и поля, и опять кусты.

Побегут поземки к деревням,

словно псы поджимая хвосты.

 

____________________________