Елена ЛИТИНСКАЯ ● Под Витебском ● Дневник отца (октябрь – январь 1943 – 1944).

Дорогой читатель!

Предлагаю тебе отрывок из военных дневников моего отца, младшего лейтенанта Григория Литинского. Отец перепечатал свои дневники в 1994 г., будучи в Нью-Йорке. Я не изменила в них ни строчки, ни слова…

Григорий Абрамович Литинский, (1924-2000) родился и вырос в Москве. Участник Великой Отечественной войны, награждён орденом Красной Звезды. Окончил МАМИ, много лет проработал конструктором, а впоследствии начальником Опытно-конструкторского бюро при Управлении благоустройства города Москвы, защитил кандидатскую диссертацию. В 1992 году эмигрировал в США для воссоединения с семьёй. Прожил последние восемь лет жизни в Бруклине, штат Нью-Йорк. Человек разносторонне одаренный и активный, он написал с десяток рассказов и воспоминаний-очерков, три из которых были опубликованы в Москве в журнале «Еврейская улица» (1995) и в США в газете «Forwards» (1999), а также в журнале “Гостиная”.

НА МАРШЕ

Поезд довёз наш полк до Великих Лук – маленького, разбитого войной городка. Ничего «великого» мы здесь не увидели. Выгрузились и пешим маршем двинулись через столь же разбитый Невель в Белоруссию освобождать Витебск. Путь невелик: около двухсот пятидесяти километров. Но осень, дорогу развезло, сапоги вязнут. Молодые солдаты идут усталые, сонные. На привале моментально засыпают. Это юноши семнадцати, восемнадцати лет, они еще не успели стать мужчинами. При подъёме нужно всех разбудить, собрать, а ночью и разыскать. А тут ещё куриная слепота появилась: в темноте бедняги ничего не видят. Бредут цепочкой, мелкими шажками, держась один за другого. Куда таким воевать! Но их не отправляют даже в медсанбат.

Авиация немцев налетела на полк всего один раз. У нас была дневка в лесу. Это заметила «рама». Позже появились «юнкерсы» – и началось… Особенно досталось штабу полка. Были потери. Убило и санинструктора – боевую подругу замполита.

Вскоре он провёл урок устрашения для всего нашего батальона. Мы были остановлены на марше. Перед строем вышел майор-замполит. Два автоматчика вывели солдата с забинтованной рукой на перевязи. Майор зачитал приказ: «За самострел солдата расстрелять!» По щекам паренька катились слёзы, но он молчал. Автоматчики дали по нему очередь. Солдат упал на снег. Раздалась команда, и потрясённый батальон снова пришёл в движение.

На привале я обедал вместе с приятелем, взводным Спицыным. Володя был старожилом полка и порядки знал. Мне представлялось, что самострела лучше бы подлечить и отправить в штрафную роту.

– Есть приказ, и никакой комиссар не может его нарушить, – сказал приятель. – В полку существует СМЕРШ, а сзади нас стоят заградчики. Если драпанём, они будут по нам стрелять. Так что есть все «условия» для наступления.

Действительно, позади полка расположились подразделения НКВД с крепкими, хорошо кормлеными солдатами.

От Спицына я также узнал и о страшном ЧП, когда на Орловщине командир нашего полка перебежал к немцам. У него был конфликт с замполитом. Немцы писали об этом в своих листовках. Володя тогда служил при штабе, но за какую-то оплошность был переведён в нашу роту.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ

Наш поход закончился. Батальон находился во втором эшелоне. Вокруг расположились артиллерийские орудия. Вместе с реактивными миномётами – «катюшами» – и огромными ящиками – «андрюшами». Эти орудия заняли всю свободную площадь. Через несколько дней, утром, они загрохотали. Канонада, от которой, казалось, могли лопнуть барабанные перепонки, продолжалась более часа. Артподготовку поддержали наши самолёты. Было видно, как они сбрасывают свой смертоносный груз. Наступления пехоты мы не видели, но вскоре по дороге потянулись раненые. Знакомый молодой лейтенант шёл счастливый и высоко держал здоровой рукой забинтованную: «Я – в госпиталь, на отдых!»

Но прорыва обороны немцев не произошло. На третий день ночью в окопы передней линии ввели наш батальон. Сменять практически было некого. Раненых отправили в медсанбат, а убитые лежали на дне окопов. Их никто не убирал и не хоронил. Мы буквально ходили по трупам.

На утро выяснилось, что немцы отступили. Батальон открыто вышел из окопов, построился и пошёл колонной догонять противника. Мы шли по подмёрзшей и припорошенной снегом равнине, не встречая никакого сопротивления. К вечеру местность изменилась, и мы подошли к поросшей лесом возвышенности.

БОИ С ЗАГРАДЧИКАМИ

Роты вошли в лес, поднялись на гряду и двинулись вдоль глубокого оврага. Но здесь нас встретили пулемётным огнём с другого берега. Комбат приказал взводу выбить противника. Это был наш первый бой. Трудным оказалось поднять в атаку сразу весь взвод. Одни солдаты уже вышли из окопов, другие сидят, не решаются. Пока поднимешь этих, первые вернулись в окопы. Но вдвоём с помкомвзводом криком, матом и пистолетом мы подняли всех. Солдаты побежали, крича, ругаясь и стреляя на ходу. Преодолели овраг, ворвались в окопы. Немцы бежали. Тех, кто остался, добили. Разгорячённые солдаты взяли первые трофеи: галеты и консервы. Наши потери – всего два человека. Комбат операцией остался доволен. Он был майором и носил громкую фамилию – Суворов. В мирной жизни был учителем. Ко мне благоволил, наверное, за исполнительность и способность ориентироваться. Это чувство у меня врождённое.

Движения батальона вдоль оврага возобновились. Стало уже почти совсем темно, когда мои солдаты обнаружили впереди ещё одни окопы с немцами. Те не просто ждали нападения и громко разговаривали. Опытный помкомвзвода предложил забросать их гранатами. Но вмешался комбат и приказал обойти немцев. Почему смалодушничал Суворов и не принял бой, я не знаю. Батальон начал обход, но немцы нас заметили и открыли огонь. Все помчались вниз по склону. Это уже было не подразделение, а стадо, которое просто расстреливали. В конце склона я упал, и ординарец, решив, что я ранен, схватил меня и попытался тащить. «Я в порядке!» – кричу. К счастью, мы все оказались вместе: помкомвзвода, снайпер и я с ординарцем. Опомнившись, стали отстреливаться. Рядом стоял огромный валун. Откуда-то сбоку выскочили немцы, поставили на валун пулемёт и стали расстреливать нас в упор. Но наша команда встала во весь рост и перестреляла пулемётчиков. Остатки батальона катились с горы. Под руки волокли замполита: он был ранен в обе ноги.

Был смертельно ранен и наш снайпер. Он хрипел и просил: «Пристрелите меня!» Этот худенький мальчик, стольких спасший, не хотел попасть в плен к немцам. Его отнесли в сторону, и вскоре он затих. Мы не хоронили своих погибших. Это делала похоронная команда.

Долго по ночам мне снилось: «Пристрелите меня!» Он просил не спасти его, а пристрелить. Непостижимо!

Бой, если эту бойню можно так назвать, кончился. Под горой оказалась чудом не сожженная деревня. Мы обогрелись и переночевали в одном из домов. А на утро поредевший батальон колонной вновь двинулся вперёд. Местность открылась равнинная. И мы опять шли, не встречая сопротивления. Впереди по горизонту поднимались дымы – немцы жгли деревни. Мы находили только печи, трубы и догорающие угли. Жителей угнали. Равнина сменилась холмами. На них снова сидели немецкие заградчики. Огнём они остановили наш батальон. Взвод залёг на краю кустарника, а батальон углубился в рощу.

Когда стемнело, меня вызвали в штаб. Комбат сказал: «Есть задание захватить “языка”. Пойдёте с этими людьми». Рядом стояли пятеро в белых костюмах, вооружённые автоматами и ножами. «А это сержант», – продолжал комбат. – «Он знает, как лучше выполнить задачу». Познакомившись, отошли покурить. Пятеро производили впечатление настоящих головорезов. Откуда они – не говорят, но не наши полковые.

– Младшой, – поинтересовался сержант, – а ты местность знаешь?

– Знаю, – говорю. – Днём заметил, где они сидят.

– Тогда пошли.

И мы цепочкой двинулись в темноту. Ракетят – ложимся, темно – идём. Я понадобился этим разведчикам как проводник. Подвёл их к высотке. Сержант осмотрел подходы, махнул рукой, и все поползли. Немцы периодически бросали ракеты и постреливали – то ли из бдительности, то ли для храбрости. Нас они обнаружили, но достать не смогли. Опытный сержант отступил по мёртвой зоне. Посидели, отдохнули – и к новой высотке. Снова сержант всё осмотрел и повёл группу дальше. Опять неудача: немцы обнаружили нас раньше, чем мы смогли ворваться в их окопы. Они закричали и стали стрелять из всех своих стволов. Одного из разведчиков ранило в ногу. Отошли и перевязали его. Я высунулся с предложением атаковать третью высотку. Сержант ответил резко:

– Ребята устали.

– А как же вернёмся без «языка»? – снова возник я.

– Ты жить хочешь? Если да, то веди обратно.

Наконец до меня дошло. Перспектива схлопотать пулю от своих меня не устраивала.

– Пошли! – говорю. И повёл группу назад. Раненого разведчики поддерживали под руки.

К моему сообщению о неудаче рейда комбат отнёсся спокойно. Не его это было дело.

Разведчики к нам на кухню не пошли.

– Прощай, младшой! – и подались в тыл к своим.

Повар накормил и напоил меня без нормы. Продукты и водку получали по старым спискам, включавшим выбывших в медсанбат и… на тот свет. Я, захмелев, уснул у кухни. Проспал, может быть, час, так как не успел ещё замёрзнуть. Уже рассвело. Меня разбудил новый замкомбат.

– Принимай взвод и выбей немцев с высоты перед батальоном!

Я моментально протрезвел.

– Будет тебе поддержка. Пошевеливайся!

Начальство ко мне явно «благоволило» – ночью в разведку, днём в бой. А в батальоне ещё восемь взводов!

Пришёл к своим, объяснил. Пробрались мы через край рощицы и броском по склону вверх. Да не тут-то было. Немцы обрушили на нас шквал огня. Мы залегли да и назад в рощу уползли. А здесь меня поджидал замкомбат.

– Ты же обещал поддержку, – говорю.

А он вынимает свой ТТ и говорит:

– Не возьмёшь высотку – пристрелю!

Пошептались с ребятами и дружно, стреляя на ходу, ещё с «ура!» – бегом в атаку. Немцы сначала отстреливались, а потом побежали. В окопах лежал убитый немец и брошенный пулемёт «шмайсер».

У нас тоже были потери: ординарца ранило в бок. Я его как-то перевязал – место неудобное – и отнёс к своим в батальон. Рана оказалась неопасной. Позже я встретил его на посту, около медсанбата. Радостный, он благодарил меня как своего спасителя.

Тем временем взвод расположился в немецких окопах, а батальон так никуда и не двинулся из рощи. Когда стало смеркаться, ко мне пришёл поболтать Спицын. Мечтой Володи было получить лёгкое ранение и отправиться в госпиталь. Мы вышли вперёд за окопы, тихо переговаривались, курили махорку, пряча цигарки в рукав. Выглянула луна и осветила равнину бледным светом. Вдруг мы увидели силуэт идущего на нас человека.

Залегли. А когда он поравнялся с нами, вскочили и направили на него оружие. Традиционное: «Хенде хох!» Он бросает винтовку с оптическим прицелом и поднимает руки. Снайпер. Володя резко бьёт его по лицу и снимает с руки часы. Я решил отвести пленного в батальон. Ведь это же шикарный «язык». В штабе комбат устроил ему короткий допрос. Я был за переводчика. Главное, что стало известно: перед нами «Люфт Ваффе», то есть части отборной воздушно-десантной дивизии. Комбат сообщил в полк, и очень скоро за пленным прибежали. А он всё повторял, что он – рабочий, и жаловался, что его побили, показывая приличный фингал.

Так неожиданно успешно закончилась поимка «языка», и я позабыл о нём. Бежали дни. Бои с немецкими заградчиками кончились. Мы остановились перед новой сильной линией немецкой обороны. Наши окопы полного профиля находились в низине, а немецкие – на высотах. Ничего существенного у нас не происходило. Правда, один раз пошли наши танки. Они двигались по одному маршруту, и при выезде на нейтральную полосу их подбивали немецкие пушки. Какое-то время танк горел, а потом взрывался. Мы были промёрзшие до костей. Кто-то додумался выскочить из окна погреться у танка и юркнуть снова в окоп. Я тоже принял участие в этой игре. Видимо, моя психика как-то сдала в результате длительного физического и душевного напряжения. Почему танки не меняли своего маршрута не понятно. Только танкового прорыва не получилось.

Окопная жизнь отличалась монотонностью. Обычно нас кормили ночью. Приходил старшина с термосами и наполнял наши котелки едва тёплой пищей. В одну из ночей старшина, накормив нас, спросил:

– Кто здесь Литинский?

– Я, – говорю. И он передаёт мне небольшой свёрток. Внутри была коробочка с орденом Красной Звезды. Ситуация была не торжественная, и я просто спрятал коробочку в карман гимнастёрки. Подумал: «Наверное, за “языка”». А Володя Спицын ничего не получил. Убило его, и мечта о госпитале не сбылась.

Потери в полку были столь велики, что из ездовых, сапожников и других «старичков» собрали одну роту. Командиром этого «воинства» назначили меня, как уже самого опытного и единственного младшего офицера.

Приближался новый 1944 год, а мы с осени не были в бане. На морозе вши нас не трогали, но стоило зайти в землянку погреться и жизнь становилась не мила. Они досаждали нам больше немцев. Мы раздевались догола, старались вытрясти этих кровососов из белья в костёр. В пламени они звонко трещали, а мы, как дикари, радовались. Но это мало помогало. Другим мучением было отсутствие питьевой воды. Мы растапливали снег и пили, а он был весь в пороховой пыли. Добавкой к голодной диете был «махан» – варёная конина из убитых лошадей. Долго это не могло продолжаться. Я заболел. Лечил меня старшина, заставляя пить водку с солью. Думаю, это усугубило моё состояние. Наконец, меня, обессилевшего, увезли на маленьких саночках в медсанбат – ходить я уже не мог. Старшина всхлипывал, просил взять его с собой.

Во время врачебного осмотра я видел несколько других пострадавших. Но запомнился один, возможно, узбек, который показал свои обмороженные гениталии. Это были две большие красные дыни с крошечным напёрстком сверху… членом. Такое может приснится в кошмарном сне.

В медсанбате мы помылись в бане и сменили бельё. Вот это жизнь! А через день нас отвезли на железнодорожную станцию и отправили в теплушках в Калининский госпиталь. Шёл январь 1944 года.

Госпиталь находился в здании школы. Наша палата на 4-м этаже была просторной. Я лежал в середине, не имея тумбочки, не касаясь стенки. После передовой, казалось, что попал в рай. Чисто, светло, сытно кормят. Доктор – заботливая пожилая еврейская женщина. Ребята быстро приходили в себя. Многие были награждены. Они надели свои ордена и медали прямо на рубахи. Это выглядело очень красочно. Никаких скандалов и разборок, хотя под полушками было оружие, и никто не требовал его сдать.

Вскоре я окреп и записал события, пережитые под Витебском в дневник. Райское житьё продолжалось около месяца. Я выписался в свою «часть» и на собственный страх и риск поехал на пару дней в Москву.

В Витебске я так никогда и не побывал. Старинный город видел на картинах Шагала в Пушкинском музее. А современный – уже в Нью-Йорке по ТВ. Там проходил музыкальный фестиваль Украины, Белоруссии и России. Нам показали красивый современный город на полноводной Западной Двине. В городе был праздник, и невозможно было представить себе события, происходившие здесь полвека назад.Дорогой читатель!

Предлагаю тебе отрывок из военных дневников моего отца, младшего лейтенанта Григория Литинского. Отец перепечатал свои дневники в 1994 г., будучи в Нью-Йорке. Я не изменила в них ни строчки, ни слова…

Григорий Абрамович Литинский, (1924-2000) родился и вырос в Москве. Участник Великой Отечественной войны, награждён орденом Красной Звезды. Окончил МАМИ, много лет проработал конструктором, а впоследствии начальником Опытно-конструкторского бюро при Управлении благоустройства города Москвы, защитил кандидатскую диссертацию. В 1992 году эмигрировал в США для воссоединения с семьёй. Прожил последние восемь лет жизни в Бруклине, штат Нью-Йорк. Человек разносторонне одаренный и активный, он написал с десяток рассказов и воспоминаний-очерков, три из которых были опубликованы в Москве в журнале «Еврейская улица» (1995) и в США в газете «Forwards» (1999), а также в журнале “Гостиная”.

НА МАРШЕ

Поезд довёз наш полк до Великих Лук – маленького, разбитого войной городка. Ничего «великого» мы здесь не увидели. Выгрузились и пешим маршем двинулись через столь же разбитый Невель в Белоруссию освобождать Витебск. Путь невелик: около двухсот пятидесяти километров. Но осень, дорогу развезло, сапоги вязнут. Молодые солдаты идут усталые, сонные. На привале моментально засыпают. Это юноши семнадцати, восемнадцати лет, они еще не успели стать мужчинами. При подъёме нужно всех разбудить, собрать, а ночью и разыскать. А тут ещё куриная слепота появилась: в темноте бедняги ничего не видят. Бредут цепочкой, мелкими шажками, держась один за другого. Куда таким воевать! Но их не отправляют даже в медсанбат.

Авиация немцев налетела на полк всего один раз. У нас была дневка в лесу. Это заметила «рама». Позже появились «юнкерсы» – и началось… Особенно досталось штабу полка. Были потери. Убило и санинструктора – боевую подругу замполита.

Вскоре он провёл урок устрашения для всего нашего батальона. Мы были остановлены на марше. Перед строем вышел майор-замполит. Два автоматчика вывели солдата с забинтованной рукой на перевязи. Майор зачитал приказ: «За самострел солдата расстрелять!» По щекам паренька катились слёзы, но он молчал. Автоматчики дали по нему очередь. Солдат упал на снег. Раздалась команда, и потрясённый батальон снова пришёл в движение.

На привале я обедал вместе с приятелем, взводным Спицыным. Володя был старожилом полка и порядки знал. Мне представлялось, что самострела лучше бы подлечить и отправить в штрафную роту.

– Есть приказ, и никакой комиссар не может его нарушить, – сказал приятель. – В полку существует СМЕРШ, а сзади нас стоят заградчики. Если драпанём, они будут по нам стрелять. Так что есть все «условия» для наступления.

Действительно, позади полка расположились подразделения НКВД с крепкими, хорошо кормлеными солдатами.

От Спицына я также узнал и о страшном ЧП, когда на Орловщине командир нашего полка перебежал к немцам. У него был конфликт с замполитом. Немцы писали об этом в своих листовках. Володя тогда служил при штабе, но за какую-то оплошность был переведён в нашу роту.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ

Наш поход закончился. Батальон находился во втором эшелоне. Вокруг расположились артиллерийские орудия. Вместе с реактивными миномётами – «катюшами» – и огромными ящиками – «андрюшами». Эти орудия заняли всю свободную площадь. Через несколько дней, утром, они загрохотали. Канонада, от которой, казалось, могли лопнуть барабанные перепонки, продолжалась более часа. Артподготовку поддержали наши самолёты. Было видно, как они сбрасывают свой смертоносный груз. Наступления пехоты мы не видели, но вскоре по дороге потянулись раненые. Знакомый молодой лейтенант шёл счастливый и высоко держал здоровой рукой забинтованную: «Я – в госпиталь, на отдых!»

Но прорыва обороны немцев не произошло. На третий день ночью в окопы передней линии ввели наш батальон. Сменять практически было некого. Раненых отправили в медсанбат, а убитые лежали на дне окопов. Их никто не убирал и не хоронил. Мы буквально ходили по трупам.

На утро выяснилось, что немцы отступили. Батальон открыто вышел из окопов, построился и пошёл колонной догонять противника. Мы шли по подмёрзшей и припорошенной снегом равнине, не встречая никакого сопротивления. К вечеру местность изменилась, и мы подошли к поросшей лесом возвышенности.

БОИ С ЗАГРАДЧИКАМИ

Роты вошли в лес, поднялись на гряду и двинулись вдоль глубокого оврага. Но здесь нас встретили пулемётным огнём с другого берега. Комбат приказал взводу выбить противника. Это был наш первый бой. Трудным оказалось поднять в атаку сразу весь взвод. Одни солдаты уже вышли из окопов, другие сидят, не решаются. Пока поднимешь этих, первые вернулись в окопы. Но вдвоём с помкомвзводом криком, матом и пистолетом мы подняли всех. Солдаты побежали, крича, ругаясь и стреляя на ходу. Преодолели овраг, ворвались в окопы. Немцы бежали. Тех, кто остался, добили. Разгорячённые солдаты взяли первые трофеи: галеты и консервы. Наши потери – всего два человека. Комбат операцией остался доволен. Он был майором и носил громкую фамилию – Суворов. В мирной жизни был учителем. Ко мне благоволил, наверное, за исполнительность и способность ориентироваться. Это чувство у меня врождённое.

Движения батальона вдоль оврага возобновились. Стало уже почти совсем темно, когда мои солдаты обнаружили впереди ещё одни окопы с немцами. Те не просто ждали нападения и громко разговаривали. Опытный помкомвзвода предложил забросать их гранатами. Но вмешался комбат и приказал обойти немцев. Почему смалодушничал Суворов и не принял бой, я не знаю. Батальон начал обход, но немцы нас заметили и открыли огонь. Все помчались вниз по склону. Это уже было не подразделение, а стадо, которое просто расстреливали. В конце склона я упал, и ординарец, решив, что я ранен, схватил меня и попытался тащить. «Я в порядке!» – кричу. К счастью, мы все оказались вместе: помкомвзвода, снайпер и я с ординарцем. Опомнившись, стали отстреливаться. Рядом стоял огромный валун. Откуда-то сбоку выскочили немцы, поставили на валун пулемёт и стали расстреливать нас в упор. Но наша команда встала во весь рост и перестреляла пулемётчиков. Остатки батальона катились с горы. Под руки волокли замполита: он был ранен в обе ноги.

Был смертельно ранен и наш снайпер. Он хрипел и просил: «Пристрелите меня!» Этот худенький мальчик, стольких спасший, не хотел попасть в плен к немцам. Его отнесли в сторону, и вскоре он затих. Мы не хоронили своих погибших. Это делала похоронная команда.

Долго по ночам мне снилось: «Пристрелите меня!» Он просил не спасти его, а пристрелить. Непостижимо!

Бой, если эту бойню можно так назвать, кончился. Под горой оказалась чудом не сожженная деревня. Мы обогрелись и переночевали в одном из домов. А на утро поредевший батальон колонной вновь двинулся вперёд. Местность открылась равнинная. И мы опять шли, не встречая сопротивления. Впереди по горизонту поднимались дымы – немцы жгли деревни. Мы находили только печи, трубы и догорающие угли. Жителей угнали. Равнина сменилась холмами. На них снова сидели немецкие заградчики. Огнём они остановили наш батальон. Взвод залёг на краю кустарника, а батальон углубился в рощу.

Когда стемнело, меня вызвали в штаб. Комбат сказал: «Есть задание захватить “языка”. Пойдёте с этими людьми». Рядом стояли пятеро в белых костюмах, вооружённые автоматами и ножами. «А это сержант», – продолжал комбат. – «Он знает, как лучше выполнить задачу». Познакомившись, отошли покурить. Пятеро производили впечатление настоящих головорезов. Откуда они – не говорят, но не наши полковые.

– Младшой, – поинтересовался сержант, – а ты местность знаешь?

– Знаю, – говорю. – Днём заметил, где они сидят.

– Тогда пошли.

И мы цепочкой двинулись в темноту. Ракетят – ложимся, темно – идём. Я понадобился этим разведчикам как проводник. Подвёл их к высотке. Сержант осмотрел подходы, махнул рукой, и все поползли. Немцы периодически бросали ракеты и постреливали – то ли из бдительности, то ли для храбрости. Нас они обнаружили, но достать не смогли. Опытный сержант отступил по мёртвой зоне. Посидели, отдохнули – и к новой высотке. Снова сержант всё осмотрел и повёл группу дальше. Опять неудача: немцы обнаружили нас раньше, чем мы смогли ворваться в их окопы. Они закричали и стали стрелять из всех своих стволов. Одного из разведчиков ранило в ногу. Отошли и перевязали его. Я высунулся с предложением атаковать третью высотку. Сержант ответил резко:

– Ребята устали.

– А как же вернёмся без «языка»? – снова возник я.

– Ты жить хочешь? Если да, то веди обратно.

Наконец до меня дошло. Перспектива схлопотать пулю от своих меня не устраивала.

– Пошли! – говорю. И повёл группу назад. Раненого разведчики поддерживали под руки.

К моему сообщению о неудаче рейда комбат отнёсся спокойно. Не его это было дело.

Разведчики к нам на кухню не пошли.

– Прощай, младшой! – и подались в тыл к своим.

Повар накормил и напоил меня без нормы. Продукты и водку получали по старым спискам, включавшим выбывших в медсанбат и… на тот свет. Я, захмелев, уснул у кухни. Проспал, может быть, час, так как не успел ещё замёрзнуть. Уже рассвело. Меня разбудил новый замкомбат.

– Принимай взвод и выбей немцев с высоты перед батальоном!

Я моментально протрезвел.

– Будет тебе поддержка. Пошевеливайся!

Начальство ко мне явно «благоволило» – ночью в разведку, днём в бой. А в батальоне ещё восемь взводов!

Пришёл к своим, объяснил. Пробрались мы через край рощицы и броском по склону вверх. Да не тут-то было. Немцы обрушили на нас шквал огня. Мы залегли да и назад в рощу уползли. А здесь меня поджидал замкомбат.

– Ты же обещал поддержку, – говорю.

А он вынимает свой ТТ и говорит:

– Не возьмёшь высотку – пристрелю!

Пошептались с ребятами и дружно, стреляя на ходу, ещё с «ура!» – бегом в атаку. Немцы сначала отстреливались, а потом побежали. В окопах лежал убитый немец и брошенный пулемёт «шмайсер».

У нас тоже были потери: ординарца ранило в бок. Я его как-то перевязал – место неудобное – и отнёс к своим в батальон. Рана оказалась неопасной. Позже я встретил его на посту, около медсанбата. Радостный, он благодарил меня как своего спасителя.

Тем временем взвод расположился в немецких окопах, а батальон так никуда и не двинулся из рощи. Когда стало смеркаться, ко мне пришёл поболтать Спицын. Мечтой Володи было получить лёгкое ранение и отправиться в госпиталь. Мы вышли вперёд за окопы, тихо переговаривались, курили махорку, пряча цигарки в рукав. Выглянула луна и осветила равнину бледным светом. Вдруг мы увидели силуэт идущего на нас человека.

Залегли. А когда он поравнялся с нами, вскочили и направили на него оружие. Традиционное: «Хенде хох!» Он бросает винтовку с оптическим прицелом и поднимает руки. Снайпер. Володя резко бьёт его по лицу и снимает с руки часы. Я решил отвести пленного в батальон. Ведь это же шикарный «язык». В штабе комбат устроил ему короткий допрос. Я был за переводчика. Главное, что стало известно: перед нами «Люфт Ваффе», то есть части отборной воздушно-десантной дивизии. Комбат сообщил в полк, и очень скоро за пленным прибежали. А он всё повторял, что он – рабочий, и жаловался, что его побили, показывая приличный фингал.

Так неожиданно успешно закончилась поимка «языка», и я позабыл о нём. Бежали дни. Бои с немецкими заградчиками кончились. Мы остановились перед новой сильной линией немецкой обороны. Наши окопы полного профиля находились в низине, а немецкие – на высотах. Ничего существенного у нас не происходило. Правда, один раз пошли наши танки. Они двигались по одному маршруту, и при выезде на нейтральную полосу их подбивали немецкие пушки. Какое-то время танк горел, а потом взрывался. Мы были промёрзшие до костей. Кто-то додумался выскочить из окна погреться у танка и юркнуть снова в окоп. Я тоже принял участие в этой игре. Видимо, моя психика как-то сдала в результате длительного физического и душевного напряжения. Почему танки не меняли своего маршрута не понятно. Только танкового прорыва не получилось.

Окопная жизнь отличалась монотонностью. Обычно нас кормили ночью. Приходил старшина с термосами и наполнял наши котелки едва тёплой пищей. В одну из ночей старшина, накормив нас, спросил:

– Кто здесь Литинский?

– Я, – говорю. И он передаёт мне небольшой свёрток. Внутри была коробочка с орденом Красной Звезды. Ситуация была не торжественная, и я просто спрятал коробочку в карман гимнастёрки. Подумал: «Наверное, за “языка”». А Володя Спицын ничего не получил. Убило его, и мечта о госпитале не сбылась.

Потери в полку были столь велики, что из ездовых, сапожников и других «старичков» собрали одну роту. Командиром этого «воинства» назначили меня, как уже самого опытного и единственного младшего офицера.

Приближался новый 1944 год, а мы с осени не были в бане. На морозе вши нас не трогали, но стоило зайти в землянку погреться и жизнь становилась не мила. Они досаждали нам больше немцев. Мы раздевались догола, старались вытрясти этих кровососов из белья в костёр. В пламени они звонко трещали, а мы, как дикари, радовались. Но это мало помогало. Другим мучением было отсутствие питьевой воды. Мы растапливали снег и пили, а он был весь в пороховой пыли. Добавкой к голодной диете был «махан» – варёная конина из убитых лошадей. Долго это не могло продолжаться. Я заболел. Лечил меня старшина, заставляя пить водку с солью. Думаю, это усугубило моё состояние. Наконец, меня, обессилевшего, увезли на маленьких саночках в медсанбат – ходить я уже не мог. Старшина всхлипывал, просил взять его с собой.

Во время врачебного осмотра я видел несколько других пострадавших. Но запомнился один, возможно, узбек, который показал свои обмороженные гениталии. Это были две большие красные дыни с крошечным напёрстком сверху… членом. Такое может приснится в кошмарном сне.

В медсанбате мы помылись в бане и сменили бельё. Вот это жизнь! А через день нас отвезли на железнодорожную станцию и отправили в теплушках в Калининский госпиталь. Шёл январь 1944 года.

Госпиталь находился в здании школы. Наша палата на 4-м этаже была просторной. Я лежал в середине, не имея тумбочки, не касаясь стенки. После передовой, казалось, что попал в рай. Чисто, светло, сытно кормят. Доктор – заботливая пожилая еврейская женщина. Ребята быстро приходили в себя. Многие были награждены. Они надели свои ордена и медали прямо на рубахи. Это выглядело очень красочно. Никаких скандалов и разборок, хотя под полушками было оружие, и никто не требовал его сдать.

Вскоре я окреп и записал события, пережитые под Витебском в дневник. Райское житьё продолжалось около месяца. Я выписался в свою «часть» и на собственный страх и риск поехал на пару дней в Москву.

В Витебске я так никогда и не побывал. Старинный город видел на картинах Шагала в Пушкинском музее. А современный – уже в Нью-Йорке по ТВ. Там проходил музыкальный фестиваль Украины, Белоруссии и России. Нам показали красивый современный город на полноводной Западной Двине. В городе был праздник, и невозможно было представить себе события, происходившие здесь полвека назад.