Андрей Грицман ● Интерпоэзия – поэтография

      Вспоминаю свой приезд в Москву в начале 90-х. Мой чемодан остался болтаться где-то в Амстердаме, через который я летел из Нью-Йорка. Меня встречал давний близкий московский друг, и мы решили (в ожидании чемодана) скоротать время наверху, на 2-м этаже, в ресторане. Трудно себе представить разницу между теперешними – шикарными, сияющими, никелированными, вежливыми многочисленными едальными заведениями и тем, прежним рестораном с водкой, жилистым шашлыком и неизменным салатом «оливье», состоящим, в основном, из картошки, моркови и майонеза. В те времена это была «майонезная Москва». Мы выпили «Абсолюта» (тогда обычно польского происхождения), добавили еще виски – редкая валюта в то время из dutyfree, – и мой друг дал мне повести свою машину от Шереметьева в центр города. На шоссе – ухабы, бездонные ямы, наполненные ледяной водой с плавающими черными льдинками. Доехали до центра, и мне захотелось проехать мимо дома, где я вырос – 2-я Мещанская, угол Колхозной площади (по-настоящему – Сухаревской). Сухаревской башни и рынка, конечно, уже не было. Предреволюционные воспоминания бабушек и дедушек. Тогда еще пеший милиционер диким морозным свистком пытался задержать странно идущую машину, но я рванул через дворы, которые помнил еще с детства, на 3-ю Мещанскую и мы пропали в дыму и в пару Садового кольца.

Теперь же (в 2015-м) мы плавно катились по роскошному многоканальному шоссе, удивительным образом, без пробок, мимо торговых центров, огромных дворцов с названием «Фитнесс», светящимися рекламами ресторанов и так далее. Полная глобализация, американизация, несмотря на все антиамериканские настроения. Глобальный мир.

Благодаря неусыпной активности и инициативе знаменитой московской пары – Дани Файзова и Юры Цветкова («Культурная инициатива», которая уже вошла в историю литпроцесса в Москве), мне предстояло два выступления. Но до этого – Казань, и, к концу пребывания, три дня в Красноярске.

 

В Казани ждали замечательный поэт Алексей Остудин и красавица – татарская княжна, автор чудных, прозрачных верлибров – Лиля Газизова. Ко мне присоединился мой давний друг – поэт, прозаик, романист, редактор журнала «Гвидеон» и основатель издательства «Русский Гулливер» Вадим Месяц. Договорились, что гитару для него организует Остудин в Казани. Яркий солнечный день, холмистый европейский город на берегу Волги с вкраплениями мозаики татарской культуры. Там вырос Василий Аксенов, жил Велимир Хлебников и многие другие. То есть, облученное место, намоленное. В городе – никаких следов советской жизни, никаких следов разрушений и бомбежек со времен войны. Город на Волге, далеко от линии фронта, по улицам ходят красавицы смешанных кровей.

Вечер в центре Василия Аксенова: человек 120, великолепная работа организаторов. Центр – сам по себе международная достопримечательность: большой зал, библиотека, ресторан, кафе с эспрессо и капуччино.  Художники, поэты, писатели могут посидеть и «оттянуться». В городе много пишущих людей, несколько известных поэтов – Алексей Остудин, Лилия Газизова, Анна Русс, Денис Осокин. Я читал стихи и короткие рассказы больше часа, несколько вещей прочел Вадим Месяц. Казанцы не столько любят подписывать книги у автора, сколько вместе с ним фотографироваться, так что я не отходил от рояля, как от станка. Оттуда поехали продолжить вечер, где гвоздем вечера был Вадим Месяц со своей гитарой; я к нему присоединился и читал старые, более забойные, хлесткие стихи. Место называлось «Молодежная площадка «Смена». Великолепный лофт, типа огромной мастерской, на 2-м этаже, внизу что-то индустриальное. Пахнет краской, огромные неоконченные холсты, стены расписаны – прекрасное пространство для полета творческой фантазии. Вадим спел мои любимые песни – «Литва», «Цыгане», – и новые. Далее – трактир на открытом воздухе, под большими деревьями. Любопытно, что в городе мало типично татарских ресторанов, зато много других этнических – узбекский, азербайджанский и т.д.

На следующее утро княжна повела меня гулять в Кремль – большой, роскошный, весь вымытый, отстроенный, с музеями внутри и со знаменитой башней. Легенда гласит, что, когда полчища Ивана Грозного захватили город, он захотел взять себе в жены (вернее, включить в свой гарем) татарскую царицу, и она будто бы бросилась со знаменитой башни, чтобы не попасть в руки Ивана IV-го. На самом деле, современная княжна мне объяснила, она-таки стала женой (наложницей) Ивана Грозного и родила ему двух сыновей. Это была знаменитая Сююмбике́ — правительница Казанского ханства, жена казанских ханов Джан-Али (1533—1535), Сафа-Гирея и Шах-Али, дочь ногайского бия Юсуфа и прапраправнучка основателя династии Ногайской Орды Едигея. Одна из первых мусульманок — глав государств в истории.

 

Обратно в Москву. В Москве – главное выступление в знаменитой «Даче на Покровке», Покровский бульвар. Легендарное место в скверике, старинный дом, в котором еще в 19-м и в начале 20-го века собирались литераторы, на посиделки, встречи, чтения и т.д. Вот чудное описание легендарной Дачи на Покровке:

«В самом конце XVIII века граф Федор ­Толстой построил двухэтажную усадьбу, от которой после пожара 1812 года остался лишь каменный остов. В 1815-м дом покупает и за два года его восстанавливает выходец из ярославской деревни купец Андрей Карзинкин. Его внук Андрей торговал чаем в старом Гостином Дворе, служил депутатом Городского собрания, дружил с Александром Островским и устраивал у себя дома на Покровском бульваре музыкальные и театральные вечера.

Писатель Николай Телешов был известен как организатор литературного кружка «Среда», на заседаниях которого читали свои произведения ведущие писатели, поэты и мыслители того времени Максим Горький, Иван Бунин, Леонид Андреев, Серафимович, Владимир Маяковский, Вера Инбер, Илья Эренбург. Бывали также и видные государственные и общественные деятели – например, губернатор Москвы  Н.Н. Алексеев (брат Станиславского). Сейчас в  доме размещается кафе-клуб «Дача на Покровке». Практически везде сохранились дореволюционные интерьеры.

Мгновенно переносишься в другое время, лет на 60-70 назад, и ощущаешь себя в этом месте, но в том времени.»

В большом зале, при входе, «Культурная инициатива» встречала гостей рюмкой водки, селедочкой и малосольными огурцами.

Программа большая: мое выступление, доклад о транслингвальной поэзии, чтение так называемых «параллельных» стихов, написанных по-русски и по-английски на одну и ту же тему, на одной эмоции. Вторая часть – презентация нового выпуска журнала «Интерпоэзия», №1 и 2 за 2015 год, где было много московских авторов: Юлий Гуголев, Ирина Котова, Борис Кутенков, Ганна Шевченко, Вадим Муратханов, Григорий Кружков, Мария Малиновская. Случайно оказался (приехал по чьему-то приглашению из Германии) замечательный поэт, президент ассоциации поэзии абсурда Сергей Бирюков, мой давний знакомец, с которым когда-то на Волошинском фестивале мы вместе вели «мастер-класс». Его выступление украсило вечер. Сергей читал свои несравненные короткие стихи, особенно написанные в духе разных языков – китайского, французского и т.д. Все было по-русски, но Бирюков умеет искусно передать звук другого языка.

 Дело врачей-поэтов

Тема, которую я сейчас активно разрабатываю, – транслингвальная поэзия, то есть, стихи, которые создаются на двух (или более) языках одним и тем же автором. В России эта концепция, по понятным причинам, совершенно неизвестна и не популярна. В США, в этом многонациональном «котле», имеется множество людей, пишущих на неродном английском-американском языке (см. вышедшую несколько лет назад нашу антологию “Stranger at Home [«Чужой дома, Американская поэзия с акцентом»]). Недавно появилась большая книга профессора Уэннера о транслингвальной прозе русского происхождения: Гарри Штейнгарт, Давид Безмозгис, Андрей Макин (Франция), Лара Вапняр, несколько немецких авторов русского происхождения и т.д. Об этой концепции в ближайшее время я напишу подробнее. Явление безусловно обогащающее американскую культуру и культуру европейских стран, мало объяснимо: почему человек начинает писать на другом, неродном языке?

Учитывая, что находились мы на Бульварном кольце, в старинном клубе-ресторане (коренное московское место!), я решил почитать цикл московских стихов.

 

МОСКВА

 

Это я ни к кому.
Закрываю глаза и плыву
в Карфаген моих зим,
где посыпаны солью дворы,
где татары живут
с незапамятно-мутной поры
и где в пять пополудни
давно уж не видно ни зги.

Желтый булочной свет
на сугроба холодной муке,
и в кромешности труб
блеск летит по незримой реке.
Там вглухую играли
у сытных парных кабаков.
А теперь ты стоишь
у трамвайных бессмертных кругов.

Ты стоишь у прудов,
на закраинах дуг голубых,
на старинном снегу.
Говоришь ты, но голос твой тих.

Я тебя не встречал
ни с друзьями, ни в школьных дворах.
Лишь порой на семейных
обрамленных фото,
что стоят на комодах
в теперь опустевших домах.
Там, где шарят впотьмах
звезды, фары машин
в тишине и при ясной погоде.

Я тебя узнаю. Закрываю глаза и плыву,
абонент всех сетей,
по бездомной теперь Божедомке.
Ты меня не ищи,
ни по спискам, ни в ликах витрин.

Я живу далеко,
у какой-то невидимой кромки.

 

 

Во второй части выступали Сергей Бирюков и Ганна Шеченко, которая прочла свои великолепные короткие прозаические вещи («поэзия прозы»). Большое оживление вызвало выступление Марии Малиновской, которая блестяще читает свои летучие, легкие стихи. Выступил также мастер, известный переводчик Григорий Кружков, который прочел свой новый цикл стихов, совершенно особый, не похожий на его стихи предыдущего периода творчества. Вечер украсило присутствие и участие московской литературной элиты: Владимир Салимон, Галина Климова, Виктор Ярошенко (журнал «Вестник Европы»).

 

В конце, в подарок «Интерпоэзии», выступил со своими новыми песнями неизменный Вадим Месяц, и это прозвучало замечательно. Я также показал видеоряд (слайд шоу), посвященный 10-летнему юбилею журнала «Интерпоэзия», в котором промелькнули лица выдающихся  художников, стоявших у колыбели журнала «Интерпоэзия»:

Алексей Хвостенко, Евгений Рейн, Анатолий Найман, Владимир Гандельсман, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков.

Через полторы недели те же неутомимые Файзов и Цветков («Культурная инициатива») организовали удивительный, оригинальный вечер «Коллеги», – врачи-поэты, или поэты-врачи, во 2-м Медицинском Институте, который теперь называется «Медицинская академия им. Пирогова». Это было совсем непривычное выступление: составляли какие-то списки гостей, приходящих на чтение, которые нужно было заверять у ректора, оповещать охрану и т.д. То есть, недолгое возвращение в СССР. 2-й Медицинский располагается теперь далеко, в районе метро Коньково. Огромный комплекс серых зданий, распластанный на обширной территории, обнесенный стальным забором. Действительно, охрана была оповещена, и нас пропустили через крутящийся турникет. Ощущение было странное: огромные пустые помещения, аудитории. На том этаже, где располагалась большая аудитория, в которой нам надлежало выступать, после лекции, юные девушки (наверное, 1-й или 2-й курс) репетировали коллективный танец, изящно выкидывая то руки, то ноги. Очевидно, готовились к какому-то институтскому празднику. Собралось человек 30-40. Выступали интереснейшие авторы: Юлий Гуголев, мастерски читавший свои стихи (мое любимое – «Прямая речь»);  Ирина Котова, – известный хирург, эндокринолог, доктор наук, – со своими недавними блестящими стихами на злободневную тему – болезнь России (особенно великолепно написанное –«Родина», в котором Россия изображена как умирающая больная, лежащая в кровати, с капельницами). Надо ли говорить, что стихи Котовой идут вразрез с популярной сейчас великорусской патриотической линией. Поэт Алексей Кащеев, молодой нейрохирург, кандидат наук, выступал с нетрадиционными, неординарными «разговорными» стихами. Татьяна Граус, окончившая 2-й Медицинский институт, и потом – ГИТИС, давно не работающая врачом – нежные, тонкие, хрупкие стихи.

         

Одна из моих вещей с вечера врачей:

 

АНАТОМИЯ ЛЮБВИ

Вен венок, «Медуза горгона»,
arbor vitae, борозд корона,
древовидная вязь мозжечка.
По височной кости читая,
за преградой, за чудным барьером,
в веществе горделиво-сером
две мечты лежат, как чета.
Сухожилий бережны пяльца,
и нанизаны нежно пальцы,
и затопленный сердца склеп,
шеи ствол с кольцеваньем лет.
Помнишь, в детстве покои мумий,
сто костей известковых в сумме,
где солей сероватый след.
Сочащиеся грозди почек,
средоточие мочеточников
и седалищный разворот,
перистальтики юркий крот.
Замечательно ниспадая,
лабиринты переплетает
в глубине слоистых пород.
Кровяная сизая окись,
слизистый купорос и пасынок волос,
в темноте отсидевший срок.
Фавна витиеватый рог,
замерший, как усталый мальчик,
всё бегущий во сне на даче:
голенаст и членистоног.
И змеящийся эпителий,
пока тело лежит в постели,
неустанно шуршит в ночи.
Только тень на стене молчит.
И кто знает, что с нею будет,
когда шум случайный разбудит
и душа во сне закричит

 

Закончилось, как всегда, в легендарной маленькой изумительной хинкальной у Китай-города – излюбленное место поэта Юлия Гуголева. Он ведет на телевидении передачу «В своей тарелке», о доступных, но интересных ресторанчиках в Москве. Это уникальная программа, где Юлий проводит свои передачи в ресторане, показывая еду, ее поглощая, одновременно рассказывая и читая стихи, – свои и замечательных поэтов-товарищей, – где упоминается еда, или все стихотворение посвящается еде. Это единственный случай в истории, когда человек может одновременно с аппетитом есть, рассказывать и читать стихи.Татьяна Шнар с гостем Дома искусств!

Красноярск: ночной полет, четыре с половиной – пять часов, а на следующее утро – мастер-класс, семинар с местными молодыми авторами в течение 3-4-х часов. Но группа (человек 40) была настолько интересна, что я проснулся и начал с удовольствием разбирать стихи, вслух читая только лучшие, особенно понравившиеся. С этими людьми вообще было интересно поговорить – о поэзии, о том, что такое стихотворение, как оно рождается… Трудно себе представить, но там были люди, которые писали интересные профессиональные верлибры. Один из участников представил длинное стихотворение, практически, поэму, написанную очень искусно, в нетрадиционной форме, почти верлибр, с периодически звучащими рифмами. То есть, стихотворение «американское». Он сказал, что написано это в манере Дерека Уолкотта. При этом, автор не знает английского языка и изучал Уолкотта только в переводах.

Все это интереснейшее турне в Красноярск было возможно только благодаря невероятной энергии и художественному вкусу директора Дома искусств, сибирской красавице Татьяне Шнар, энтузиасту, организатору известного поэтического фестиваля и конкурса в Сибири.

С Красноярском у меня отношения особые. Там в 1921-м году, в семье командира Красной армии, родился мой отец. Мой дед Яков Абрамович Грицман воевал против армии Колчака. Молодой, подтянутый, суховатый офицер, в недалеком прошлом – прапорщик русской армии после февральской революции, когда в офицеры стали принимать евреев. И сейчас в моем доме на книжной полке есть черно-белая фотография:  стройный дед в форме, в фуражке, стоит за креслом, в котором сидит моя молодая красивая бабушка, в элегантной шляпке и боа, и держит на руках моего новорожденного отца в чепчике.

На следующий день было мое выступление в Доме искусств, где набралось много народу. Организовано оно было великолепно – кофе, конфеты, я принес коньяк. Меня специально предупредили, чтобы я упомянул о том, что Красноярск – это родина моего отца, и я здесь не случайно. Дело в том, что сибиряки крайне патриотичны, и для них какая-то связь с их необъятной родиной важна. Несколько лет тому назад я был на Байкальском фестивале поэзии, организованном ныне покойным, светлой памяти, Анатолием Кобенковым. Иркутск – совсем другой город, чем Красноярск: много сохранившейся старины (во всяком случае, 19-го века), крепкие купеческие дома, сходящие вниз, к Ангаре. Там когда-то ранним утром был расстрелян адмирал Колчак (который, кстати, организовал знаменитый Иркутский университет). Красноярск более раскидан, осталось мало старины (говорят, деревянные кварталы сгорели во время пожаров). Кое-что осталось, – к сожалению, перемежающееся с огромными сероватыми постройками – торговые центры, рестораны, магазины. Город очень эклектичный. Енисей оказался не такой могучей рекой, как это представлялось по рассказам, легендам и книгам. Не высказывая этого, я все время сравнивал его с огромным Гудзоном в нижнем течении, на берегу которого стоит дом в Манхэттене, в котором я живу.

Интереснейшие места – знаменитый лесопарк «Столбы» с удивительными высокими скальными образованиями (говорят, древнего вулканического происхождения). Парк мне сильно напомнил горный массив Айдорандакс на севере  штата Нью-Йорк – тайга, но с большим количеством лиственных пород, ущелья, не очень высокие горы. Побывали мы и в Овсянке – деревне, в которой вырос и жил великий русский писатель Виктор Петрович Астафьев: «Царь-Рыба», «Прокляты и убиты». Эта  примерно в 40 минутах езды от Красноярска. Прошли мимо дома, где жил писатель. Между заборов, по узкому проходу спустились к Енисею. Я посидел на бревне, на котором, как говорят, Астафьев любил сидеть и глядеть на Енисей. Мне было понятно это пристрастие: река в этом месте довольно тихая, с интересными скальными серыми выходами на другой стороне, с невысокими деревьями. Какая-то тихая, спокойная аура. Астафьев не получил Нобелевскую премию, хотя явно был кандидатом. Любопытный факт – недавнее присуждение Нобелевской премии Светлане Алексиевич, белорусской писательнице, прославившейся документальным отражением ужасов войны («У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики»). У Астафьева есть знаменитый роман «Прокляты и убиты» о кошмаре штрафных батальонов. Рассказывали, что после выхода романа Астафьев получал много писем – негодующих и проклинающих – в основном, от штрафников, которые выжили. Они не хотели вспоминать и не хотели, чтобы кто-то описывал ужасы, через которые они прошли. Удивительное свойство человеческого разума и человеческой памяти.

В заключение надо сказать, что везде, где я выступал или вел семинары, я ни разу не почувствовал негативного отношения к себе, – мол, изменник Родины, иностранец и т.д. В основном, люди были заинтересованы в моем жизненном пути, в моей истории, в том, что я пишу на двух языках (транслингвальная поэзия – явление, о котором я уже говорил). Конечно, моя Родина – Москва, большое государство, около 15-18-ти миллионов человек: родные старые московские переулки, Лефортово – кладбище, где похоронены  близкие, Яуза. Но и Нью-Йорк – дом: Гудзон, Upper West Side, Центральный парк, – любимые, родные места, где прошла большая часть жизни.

А может быть, это и есть естественный, нормальный «дуализм души», которая находит себе новое место, прирастает к нему и обретает второй язык выражения.


      Вспоминаю свой приезд в Москву в начале 90-х. Мой чемодан остался болтаться где-то в Амстердаме, через который я летел из Нью-Йорка. Меня встречал давний близкий московский друг, и мы решили (в ожидании чемодана) скоротать время наверху, на 2-м этаже, в ресторане. Трудно себе представить разницу между теперешними – шикарными, сияющими, никелированными, вежливыми многочисленными едальными заведениями и тем, прежним рестораном с водкой, жилистым шашлыком и неизменным салатом «оливье», состоящим, в основном, из картошки, моркови и майонеза. В те времена это была «майонезная Москва». Мы выпили «Абсолюта» (тогда обычно польского происхождения), добавили еще виски – редкая валюта в то время из dutyfree, – и мой друг дал мне повести свою машину от Шереметьева в центр города. На шоссе – ухабы, бездонные ямы, наполненные ледяной водой с плавающими черными льдинками. Доехали до центра, и мне захотелось проехать мимо дома, где я вырос – 2-я Мещанская, угол Колхозной площади (по-настоящему – Сухаревской). Сухаревской башни и рынка, конечно, уже не было. Предреволюционные воспоминания бабушек и дедушек. Тогда еще пеший милиционер диким морозным свистком пытался задержать странно идущую машину, но я рванул через дворы, которые помнил еще с детства, на 3-ю Мещанскую и мы пропали в дыму и в пару Садового кольца.

Теперь же (в 2015-м) мы плавно катились по роскошному многоканальному шоссе, удивительным образом, без пробок, мимо торговых центров, огромных дворцов с названием «Фитнесс», светящимися рекламами ресторанов и так далее. Полная глобализация, американизация, несмотря на все антиамериканские настроения. Глобальный мир.

Благодаря неусыпной активности и инициативе знаменитой московской пары – Дани Файзова и Юры Цветкова («Культурная инициатива», которая уже вошла в историю литпроцесса в Москве), мне предстояло два выступления. Но до этого – Казань, и, к концу пребывания, три дня в Красноярске.

 

В Казани ждали замечательный поэт Алексей Остудин и красавица – татарская княжна, автор чудных, прозрачных верлибров – Лиля Газизова. Ко мне присоединился мой давний друг – поэт, прозаик, романист, редактор журнала «Гвидеон» и основатель издательства «Русский Гулливер» Вадим Месяц. Договорились, что гитару для него организует Остудин в Казани. Яркий солнечный день, холмистый европейский город на берегу Волги с вкраплениями мозаики татарской культуры. Там вырос Василий Аксенов, жил Велимир Хлебников и многие другие. То есть, облученное место, намоленное. В городе – никаких следов советской жизни, никаких следов разрушений и бомбежек со времен войны. Город на Волге, далеко от линии фронта, по улицам ходят красавицы смешанных кровей.

Вечер в центре Василия Аксенова: человек 120, великолепная работа организаторов. Центр – сам по себе международная достопримечательность: большой зал, библиотека, ресторан, кафе с эспрессо и капуччино.  Художники, поэты, писатели могут посидеть и «оттянуться». В городе много пишущих людей, несколько известных поэтов – Алексей Остудин, Лилия Газизова, Анна Русс, Денис Осокин. Я читал стихи и короткие рассказы больше часа, несколько вещей прочел Вадим Месяц. Казанцы не столько любят подписывать книги у автора, сколько вместе с ним фотографироваться, так что я не отходил от рояля, как от станка. Оттуда поехали продолжить вечер, где гвоздем вечера был Вадим Месяц со своей гитарой; я к нему присоединился и читал старые, более забойные, хлесткие стихи. Место называлось «Молодежная площадка «Смена». Великолепный лофт, типа огромной мастерской, на 2-м этаже, внизу что-то индустриальное. Пахнет краской, огромные неоконченные холсты, стены расписаны – прекрасное пространство для полета творческой фантазии. Вадим спел мои любимые песни – «Литва», «Цыгане», – и новые. Далее – трактир на открытом воздухе, под большими деревьями. Любопытно, что в городе мало типично татарских ресторанов, зато много других этнических – узбекский, азербайджанский и т.д.

На следующее утро княжна повела меня гулять в Кремль – большой, роскошный, весь вымытый, отстроенный, с музеями внутри и со знаменитой башней. Легенда гласит, что, когда полчища Ивана Грозного захватили город, он захотел взять себе в жены (вернее, включить в свой гарем) татарскую царицу, и она будто бы бросилась со знаменитой башни, чтобы не попасть в руки Ивана IV-го. На самом деле, современная княжна мне объяснила, она-таки стала женой (наложницей) Ивана Грозного и родила ему двух сыновей. Это была знаменитая Сююмбике́ — правительница Казанского ханства, жена казанских ханов Джан-Али (1533—1535), Сафа-Гирея и Шах-Али, дочь ногайского бия Юсуфа и прапраправнучка основателя династии Ногайской Орды Едигея. Одна из первых мусульманок — глав государств в истории.

 

Обратно в Москву. В Москве – главное выступление в знаменитой «Даче на Покровке», Покровский бульвар. Легендарное место в скверике, старинный дом, в котором еще в 19-м и в начале 20-го века собирались литераторы, на посиделки, встречи, чтения и т.д. Вот чудное описание легендарной Дачи на Покровке:

«В самом конце XVIII века граф Федор ­Толстой построил двухэтажную усадьбу, от которой после пожара 1812 года остался лишь каменный остов. В 1815-м дом покупает и за два года его восстанавливает выходец из ярославской деревни купец Андрей Карзинкин. Его внук Андрей торговал чаем в старом Гостином Дворе, служил депутатом Городского собрания, дружил с Александром Островским и устраивал у себя дома на Покровском бульваре музыкальные и театральные вечера.

Писатель Николай Телешов был известен как организатор литературного кружка «Среда», на заседаниях которого читали свои произведения ведущие писатели, поэты и мыслители того времени Максим Горький, Иван Бунин, Леонид Андреев, Серафимович, Владимир Маяковский, Вера Инбер, Илья Эренбург. Бывали также и видные государственные и общественные деятели – например, губернатор Москвы  Н.Н. Алексеев (брат Станиславского). Сейчас в  доме размещается кафе-клуб «Дача на Покровке». Практически везде сохранились дореволюционные интерьеры.

Мгновенно переносишься в другое время, лет на 60-70 назад, и ощущаешь себя в этом месте, но в том времени.»

В большом зале, при входе, «Культурная инициатива» встречала гостей рюмкой водки, селедочкой и малосольными огурцами.

Программа большая: мое выступление, доклад о транслингвальной поэзии, чтение так называемых «параллельных» стихов, написанных по-русски и по-английски на одну и ту же тему, на одной эмоции. Вторая часть – презентация нового выпуска журнала «Интерпоэзия», №1 и 2 за 2015 год, где было много московских авторов: Юлий Гуголев, Ирина Котова, Борис Кутенков, Ганна Шевченко, Вадим Муратханов, Григорий Кружков, Мария Малиновская. Случайно оказался (приехал по чьему-то приглашению из Германии) замечательный поэт, президент ассоциации поэзии абсурда Сергей Бирюков, мой давний знакомец, с которым когда-то на Волошинском фестивале мы вместе вели «мастер-класс». Его выступление украсило вечер. Сергей читал свои несравненные короткие стихи, особенно написанные в духе разных языков – китайского, французского и т.д. Все было по-русски, но Бирюков умеет искусно передать звук другого языка.

 Дело врачей-поэтов

Тема, которую я сейчас активно разрабатываю, – транслингвальная поэзия, то есть, стихи, которые создаются на двух (или более) языках одним и тем же автором. В России эта концепция, по понятным причинам, совершенно неизвестна и не популярна. В США, в этом многонациональном «котле», имеется множество людей, пишущих на неродном английском-американском языке (см. вышедшую несколько лет назад нашу антологию “Stranger at Home [«Чужой дома, Американская поэзия с акцентом»]). Недавно появилась большая книга профессора Уэннера о транслингвальной прозе русского происхождения: Гарри Штейнгарт, Давид Безмозгис, Андрей Макин (Франция), Лара Вапняр, несколько немецких авторов русского происхождения и т.д. Об этой концепции в ближайшее время я напишу подробнее. Явление безусловно обогащающее американскую культуру и культуру европейских стран, мало объяснимо: почему человек начинает писать на другом, неродном языке?

Учитывая, что находились мы на Бульварном кольце, в старинном клубе-ресторане (коренное московское место!), я решил почитать цикл московских стихов.

 

МОСКВА

 

Это я ни к кому.
Закрываю глаза и плыву
в Карфаген моих зим,
где посыпаны солью дворы,
где татары живут
с незапамятно-мутной поры
и где в пять пополудни
давно уж не видно ни зги.

Желтый булочной свет
на сугроба холодной муке,
и в кромешности труб
блеск летит по незримой реке.
Там вглухую играли
у сытных парных кабаков.
А теперь ты стоишь
у трамвайных бессмертных кругов.

Ты стоишь у прудов,
на закраинах дуг голубых,
на старинном снегу.
Говоришь ты, но голос твой тих.

Я тебя не встречал
ни с друзьями, ни в школьных дворах.
Лишь порой на семейных
обрамленных фото,
что стоят на комодах
в теперь опустевших домах.
Там, где шарят впотьмах
звезды, фары машин
в тишине и при ясной погоде.

Я тебя узнаю. Закрываю глаза и плыву,
абонент всех сетей,
по бездомной теперь Божедомке.
Ты меня не ищи,
ни по спискам, ни в ликах витрин.

Я живу далеко,
у какой-то невидимой кромки.

 

 

Во второй части выступали Сергей Бирюков и Ганна Шеченко, которая прочла свои великолепные короткие прозаические вещи («поэзия прозы»). Большое оживление вызвало выступление Марии Малиновской, которая блестяще читает свои летучие, легкие стихи. Выступил также мастер, известный переводчик Григорий Кружков, который прочел свой новый цикл стихов, совершенно особый, не похожий на его стихи предыдущего периода творчества. Вечер украсило присутствие и участие московской литературной элиты: Владимир Салимон, Галина Климова, Виктор Ярошенко (журнал «Вестник Европы»).

 

В конце, в подарок «Интерпоэзии», выступил со своими новыми песнями неизменный Вадим Месяц, и это прозвучало замечательно. Я также показал видеоряд (слайд шоу), посвященный 10-летнему юбилею журнала «Интерпоэзия», в котором промелькнули лица выдающихся  художников, стоявших у колыбели журнала «Интерпоэзия»:

Алексей Хвостенко, Евгений Рейн, Анатолий Найман, Владимир Гандельсман, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков.

Через полторы недели те же неутомимые Файзов и Цветков («Культурная инициатива») организовали удивительный, оригинальный вечер «Коллеги», – врачи-поэты, или поэты-врачи, во 2-м Медицинском Институте, который теперь называется «Медицинская академия им. Пирогова». Это было совсем непривычное выступление: составляли какие-то списки гостей, приходящих на чтение, которые нужно было заверять у ректора, оповещать охрану и т.д. То есть, недолгое возвращение в СССР. 2-й Медицинский располагается теперь далеко, в районе метро Коньково. Огромный комплекс серых зданий, распластанный на обширной территории, обнесенный стальным забором. Действительно, охрана была оповещена, и нас пропустили через крутящийся турникет. Ощущение было странное: огромные пустые помещения, аудитории. На том этаже, где располагалась большая аудитория, в которой нам надлежало выступать, после лекции, юные девушки (наверное, 1-й или 2-й курс) репетировали коллективный танец, изящно выкидывая то руки, то ноги. Очевидно, готовились к какому-то институтскому празднику. Собралось человек 30-40. Выступали интереснейшие авторы: Юлий Гуголев, мастерски читавший свои стихи (мое любимое – «Прямая речь»);  Ирина Котова, – известный хирург, эндокринолог, доктор наук, – со своими недавними блестящими стихами на злободневную тему – болезнь России (особенно великолепно написанное –«Родина», в котором Россия изображена как умирающая больная, лежащая в кровати, с капельницами). Надо ли говорить, что стихи Котовой идут вразрез с популярной сейчас великорусской патриотической линией. Поэт Алексей Кащеев, молодой нейрохирург, кандидат наук, выступал с нетрадиционными, неординарными «разговорными» стихами. Татьяна Граус, окончившая 2-й Медицинский институт, и потом – ГИТИС, давно не работающая врачом – нежные, тонкие, хрупкие стихи.

         

Одна из моих вещей с вечера врачей:

 

АНАТОМИЯ ЛЮБВИ

Вен венок, «Медуза горгона»,
arbor vitae, борозд корона,
древовидная вязь мозжечка.
По височной кости читая,
за преградой, за чудным барьером,
в веществе горделиво-сером
две мечты лежат, как чета.
Сухожилий бережны пяльца,
и нанизаны нежно пальцы,
и затопленный сердца склеп,
шеи ствол с кольцеваньем лет.
Помнишь, в детстве покои мумий,
сто костей известковых в сумме,
где солей сероватый след.
Сочащиеся грозди почек,
средоточие мочеточников
и седалищный разворот,
перистальтики юркий крот.
Замечательно ниспадая,
лабиринты переплетает
в глубине слоистых пород.
Кровяная сизая окись,
слизистый купорос и пасынок волос,
в темноте отсидевший срок.
Фавна витиеватый рог,
замерший, как усталый мальчик,
всё бегущий во сне на даче:
голенаст и членистоног.
И змеящийся эпителий,
пока тело лежит в постели,
неустанно шуршит в ночи.
Только тень на стене молчит.
И кто знает, что с нею будет,
когда шум случайный разбудит
и душа во сне закричит

 

Закончилось, как всегда, в легендарной маленькой изумительной хинкальной у Китай-города – излюбленное место поэта Юлия Гуголева. Он ведет на телевидении передачу «В своей тарелке», о доступных, но интересных ресторанчиках в Москве. Это уникальная программа, где Юлий проводит свои передачи в ресторане, показывая еду, ее поглощая, одновременно рассказывая и читая стихи, – свои и замечательных поэтов-товарищей, – где упоминается еда, или все стихотворение посвящается еде. Это единственный случай в истории, когда человек может одновременно с аппетитом есть, рассказывать и читать стихи.Татьяна Шнар с гостем Дома искусств!

Красноярск: ночной полет, четыре с половиной – пять часов, а на следующее утро – мастер-класс, семинар с местными молодыми авторами в течение 3-4-х часов. Но группа (человек 40) была настолько интересна, что я проснулся и начал с удовольствием разбирать стихи, вслух читая только лучшие, особенно понравившиеся. С этими людьми вообще было интересно поговорить – о поэзии, о том, что такое стихотворение, как оно рождается… Трудно себе представить, но там были люди, которые писали интересные профессиональные верлибры. Один из участников представил длинное стихотворение, практически, поэму, написанную очень искусно, в нетрадиционной форме, почти верлибр, с периодически звучащими рифмами. То есть, стихотворение «американское». Он сказал, что написано это в манере Дерека Уолкотта. При этом, автор не знает английского языка и изучал Уолкотта только в переводах.

Все это интереснейшее турне в Красноярск было возможно только благодаря невероятной энергии и художественному вкусу директора Дома искусств, сибирской красавице Татьяне Шнар, энтузиасту, организатору известного поэтического фестиваля и конкурса в Сибири.

С Красноярском у меня отношения особые. Там в 1921-м году, в семье командира Красной армии, родился мой отец. Мой дед Яков Абрамович Грицман воевал против армии Колчака. Молодой, подтянутый, суховатый офицер, в недалеком прошлом – прапорщик русской армии после февральской революции, когда в офицеры стали принимать евреев. И сейчас в моем доме на книжной полке есть черно-белая фотография:  стройный дед в форме, в фуражке, стоит за креслом, в котором сидит моя молодая красивая бабушка, в элегантной шляпке и боа, и держит на руках моего новорожденного отца в чепчике.

На следующий день было мое выступление в Доме искусств, где набралось много народу. Организовано оно было великолепно – кофе, конфеты, я принес коньяк. Меня специально предупредили, чтобы я упомянул о том, что Красноярск – это родина моего отца, и я здесь не случайно. Дело в том, что сибиряки крайне патриотичны, и для них какая-то связь с их необъятной родиной важна. Несколько лет тому назад я был на Байкальском фестивале поэзии, организованном ныне покойным, светлой памяти, Анатолием Кобенковым. Иркутск – совсем другой город, чем Красноярск: много сохранившейся старины (во всяком случае, 19-го века), крепкие купеческие дома, сходящие вниз, к Ангаре. Там когда-то ранним утром был расстрелян адмирал Колчак (который, кстати, организовал знаменитый Иркутский университет). Красноярск более раскидан, осталось мало старины (говорят, деревянные кварталы сгорели во время пожаров). Кое-что осталось, – к сожалению, перемежающееся с огромными сероватыми постройками – торговые центры, рестораны, магазины. Город очень эклектичный. Енисей оказался не такой могучей рекой, как это представлялось по рассказам, легендам и книгам. Не высказывая этого, я все время сравнивал его с огромным Гудзоном в нижнем течении, на берегу которого стоит дом в Манхэттене, в котором я живу.

Интереснейшие места – знаменитый лесопарк «Столбы» с удивительными высокими скальными образованиями (говорят, древнего вулканического происхождения). Парк мне сильно напомнил горный массив Айдорандакс на севере  штата Нью-Йорк – тайга, но с большим количеством лиственных пород, ущелья, не очень высокие горы. Побывали мы и в Овсянке – деревне, в которой вырос и жил великий русский писатель Виктор Петрович Астафьев: «Царь-Рыба», «Прокляты и убиты». Эта  примерно в 40 минутах езды от Красноярска. Прошли мимо дома, где жил писатель. Между заборов, по узкому проходу спустились к Енисею. Я посидел на бревне, на котором, как говорят, Астафьев любил сидеть и глядеть на Енисей. Мне было понятно это пристрастие: река в этом месте довольно тихая, с интересными скальными серыми выходами на другой стороне, с невысокими деревьями. Какая-то тихая, спокойная аура. Астафьев не получил Нобелевскую премию, хотя явно был кандидатом. Любопытный факт – недавнее присуждение Нобелевской премии Светлане Алексиевич, белорусской писательнице, прославившейся документальным отражением ужасов войны («У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики»). У Астафьева есть знаменитый роман «Прокляты и убиты» о кошмаре штрафных батальонов. Рассказывали, что после выхода романа Астафьев получал много писем – негодующих и проклинающих – в основном, от штрафников, которые выжили. Они не хотели вспоминать и не хотели, чтобы кто-то описывал ужасы, через которые они прошли. Удивительное свойство человеческого разума и человеческой памяти.

В заключение надо сказать, что везде, где я выступал или вел семинары, я ни разу не почувствовал негативного отношения к себе, – мол, изменник Родины, иностранец и т.д. В основном, люди были заинтересованы в моем жизненном пути, в моей истории, в том, что я пишу на двух языках (транслингвальная поэзия – явление, о котором я уже говорил). Конечно, моя Родина – Москва, большое государство, около 15-18-ти миллионов человек: родные старые московские переулки, Лефортово – кладбище, где похоронены  близкие, Яуза. Но и Нью-Йорк – дом: Гудзон, Upper West Side, Центральный парк, – любимые, родные места, где прошла большая часть жизни.

А может быть, это и есть естественный, нормальный «дуализм души», которая находит себе новое место, прирастает к нему и обретает второй язык выражения.