Вера ЗУБАРЕВА. Бедный старик

Бедный старик, он, всякий раз принимает меня за сиделку. Вот и сегодня – взглянул строго, приложил ладонь к уху и стал «звонить» сыну:

– Алё! Гошка? А у меня тут сиделка. Хорошая. Это ты прислал? Ну, спасибо тебе. – Он кладёт «трубку» и сидит так некоторое время, уставившись в пространство.

– Где сын ваш? – спрашиваю просто так, чтобы проверить.

– В трубке, где ж ещё. – Он разжимает кулак. – Сейчас, наверное, погулять пошёл. Потому и не звонит. – Он смотрит на меня вопросительно, явно ожидая подтверждения.

– Да, наверное пошёл погулять.

– А ты знаешь, куда?

– В магазин, должно быть. Рождество сегодня.

– Чьё?

– Ну… всеобщее.

Он качает головой и удаляется в тёмный коридор памяти.

Через некоторое время возвращается, волоча за собой спутанные новогодние ёлки с мишурой и игрушками, которые звенят, но не бьются.

– Эту вот, кажется, купили, когда мне исполнилось три года, – говорит, указывая на узел с ёлками. – Или нет, вот эту… – Он пытается распутать узел, но почему-то начинает плакать. Наверное, иголки колются.

– Не плачьте, – прошу я его. – Может, это вовсе не она. Та была другая.

Он с надеждой смотрит на меня:

– Правда? Ты точно знаешь?

– Точно.

– А я-то думал, почему она не распутывается никогда. Значит, из другого времени, вот почему. А того времени мне никогда уже и не вспомнить. Ну пусть лежит себе запутанная. Может, кто-то когда-то её и распутает. Какой-нибудь историк. Историки они всегда что-то распутывают и что-то запутывают. На то они и историки.

Кто-то хихикает у него за спиной. Я делаю знаки, чтобы Светка удалилась, и она тут же скрывается в гостиной, откуда доносится звяканье посуды.

– Не обращай внимания, – говорит он. – Это тётя Бетя на кухне мацу жарит.

Светка, сложенная пополам от беззвучного хохота, проползает мимо дверей. Подслушала-таки, паршивка!

– Беатрис Самойловна! – говорит он внушительным тоном. – Оставьте сковородку в покое и дайте отдохнуть вашим грешникам. Рождество уже на носу!

Беатрис Самойловна всплёскивает руками: – Да не уж-то? – и бежит к окну.

Там расцветает хризантемой невиданная звезда.

– Вот это да! – восхищается тётя Бетя.

– А я помню другую звезду, – говорит он смущённо.

– Ну и помните себе на здоровье. Они не подерутся, – парирует тётя Бетя.

А звезда распускается как замедленный салют, завораживая пространство вокруг себя. Мы стоим и смотрим на это чудо, а я думаю, сколько ещё гостей он наприглашал из своей жизни.

Незадолго до полуночи он засыпает. Я иду к столу, открываем шампанское, оно вырывается звёздами из коридора горлышка. Каждая – сияет на одной из его ёлок.

– Мы распутаем их, не беспокойся, – обещаю на прощание шёпотом у его кровати.

– Ты кто? – бормочет он во сне.

– Я ангел, спи.

– Так я и думал… А ёлка распуталась…

Я поправляю одеяло и на цыпочках выхожу из комнаты. Вслед мне смотрит с тумбочки военное фото, на котором он стоит со своей первой любовью возле ёлки. На вершине красуется шишка, а внизу надпись: «Январь, 1943».Бедный старик, он, всякий раз принимает меня за сиделку. Вот и сегодня – взглянул строго, приложил ладонь к уху и стал «звонить» сыну:

– Алё! Гошка? А у меня тут сиделка. Хорошая. Это ты прислал? Ну, спасибо тебе. – Он кладёт «трубку» и сидит так некоторое время, уставившись в пространство.

– Где сын ваш? – спрашиваю просто так, чтобы проверить.

– В трубке, где ж ещё. – Он разжимает кулак. – Сейчас, наверное, погулять пошёл. Потому и не звонит. – Он смотрит на меня вопросительно, явно ожидая подтверждения.

– Да, наверное пошёл погулять.

– А ты знаешь, куда?

– В магазин, должно быть. Рождество сегодня.

– Чьё?

– Ну… всеобщее.

Он качает головой и удаляется в тёмный коридор памяти.

Через некоторое время возвращается, волоча за собой спутанные новогодние ёлки с мишурой и игрушками, которые звенят, но не бьются.

– Эту вот, кажется, купили, когда мне исполнилось три года, – говорит, указывая на узел с ёлками. – Или нет, вот эту… – Он пытается распутать узел, но почему-то начинает плакать. Наверное, иголки колются.

– Не плачьте, – прошу я его. – Может, это вовсе не она. Та была другая.

Он с надеждой смотрит на меня:

– Правда? Ты точно знаешь?

– Точно.

– А я-то думал, почему она не распутывается никогда. Значит, из другого времени, вот почему. А того времени мне никогда уже и не вспомнить. Ну пусть лежит себе запутанная. Может, кто-то когда-то её и распутает. Какой-нибудь историк. Историки они всегда что-то распутывают и что-то запутывают. На то они и историки.

Кто-то хихикает у него за спиной. Я делаю знаки, чтобы Светка удалилась, и она тут же скрывается в гостиной, откуда доносится звяканье посуды.

– Не обращай внимания, – говорит он. – Это тётя Бетя на кухне мацу жарит.

Светка, сложенная пополам от беззвучного хохота, проползает мимо дверей. Подслушала-таки, паршивка!

– Беатрис Самойловна! – говорит он внушительным тоном. – Оставьте сковородку в покое и дайте отдохнуть вашим грешникам. Рождество уже на носу!

Беатрис Самойловна всплёскивает руками: – Да не уж-то? – и бежит к окну.

Там расцветает хризантемой невиданная звезда.

– Вот это да! – восхищается тётя Бетя.

– А я помню другую звезду, – говорит он смущённо.

– Ну и помните себе на здоровье. Они не подерутся, – парирует тётя Бетя.

А звезда распускается как замедленный салют, завораживая пространство вокруг себя. Мы стоим и смотрим на это чудо, а я думаю, сколько ещё гостей он наприглашал из своей жизни.

Незадолго до полуночи он засыпает. Я иду к столу, открываем шампанское, оно вырывается звёздами из коридора горлышка. Каждая – сияет на одной из его ёлок.

– Мы распутаем их, не беспокойся, – обещаю на прощание шёпотом у его кровати.

– Ты кто? – бормочет он во сне.

– Я ангел, спи.

– Так я и думал… А ёлка распуталась…

Я поправляю одеяло и на цыпочках выхожу из комнаты. Вслед мне смотрит с тумбочки военное фото, на котором он стоит со своей первой любовью возле ёлки. На вершине красуется шишка, а внизу надпись: «Январь, 1943».