Александр Марков. Дадаизм до Дада. Опыт перевода двух символистских стихотворений
Французский символизм противопоставил декламации интонацию: стихи не просто интонируются, но требуют росписи интонаций: значимые решения метрики, строфика, даже графического оформления — это, наравне с пунктуацией, невидимые ноты, требующие голосового жеста.
Почти абсурдистское стихотворение Шарля Кро “Вобла” (1872) известно русскому читателю еще со времени “Парнасцев и Проклятых” Иннокентия Анненского: БЛок, прочитав перевод Анненского, был поражён веселостью стихотворения. Уже не важен повод; важно, что стихотворение можно если не петь, то положить на ноты, играя.е просто на инструментах, но в инструменты: сыграем в рояль или в цимбалы. Анненский вполне выполнил эту программу, в его стихах музыкальные инструменты — тени таинственной игры. Но для Кро музыку извлекали не игроки: неожиданное совпадение вещей вдруг оказывалось звучным.
Кро подробно расписал, как нужно читать стихотворение: то ускоряясь, то замедляясь, то идя на рискованный подъем, то выдерживая ровное напряжение. В русском переводе это не передашь, слишком различны просодические привычки языков. Поэтому при переводе навстречу нотам пришёл даже не юмор, а абсурд: быстрое столкновение смыслов, которое не позволяет оглянуться, но поэтому требует уверенно смотреть вперёд, идя по канату рифмы.
Важнее всего в переводе оказался дейксис, указание на предметы и их перекличку, производимыми звуками и впечатлениями. Шарль Кро смеялся над привычным перечислением важных предметов, и хотел показать, сколь часто мы работаем с неважными предметами, критикуя само понятие важного тона. В переводе это скорее не передача процесса работы, не воспевание профессионализма, а передача того, как складывается жизненный мир профессионала. Каковы минимальные условия, чтобы существовала профессия плотника, профессия музыканта, профессия поэта? Маленький трактат Кро сейчас и прочтём.
Стояла белая стена – мел, мел, мел,
Напротив лестница видна – ввысь, ввысь, ввысь,
А ниже вобла на земле – хрум, хрум, хрум,
Рукастый мастер к нам пришел – грязь, грязь, грязь,
Достал он молот и крючок – тык, тык, тык,
За молотком достал моток – раз, раз, раз,
Теперь на лестницу он встал – там, там, там,
И молотком он постучал – тук, тук, тук,
Как вознесенный над стеной – ввысь, ввысь, ввысь.
Из рук роняет молоток – вниз, вниз, вниз,
Моток сажает на крючок – круть, круть, круть,
И воблу книзу головой – оп, оп, оп.
Спустился мастер и домой – прочь, прочь, прочь,
С собой уносит молоток – бум, бум, бум,
Совсем он со двора утек – ах, ах, ах.
И воблу бедную не снять – хрум, хрум, хрум,
С земли веревку не достать – шур, шур, шур,
Качаний воблы не унять – ох, ох, ох.
Сумел историю сложить – раз, раз, раз,
Чтоб взрослых сразу раздразнить – эй, эй, эй,
И малых деток рассмешить – ха, ха, ха.
Жюль Лафорг, проживший недолго поэт чистейших сетований — заочный французский учитель Томаса Стернза Элиота, поэтический Гоген – путешественник и выразитель духа двух великих океанов. Его “Акварель-пятиминутка” имеет эпиграф из “Гамлета”:
Офелия: Так кратко, господин?
Гамлет: Как женская любовь.
Влюблённость оказывается краткой как очень лёгкая и очень тяжелая разом: любовь с первого взгляда и мучительная тоска ходят рядом. Лафорг решил интонировать историю любви в виде интонационных сгущений и разряжений, “водного письма”, акварели, чтобы избавить ее от быта и сохранить только ее символы. Гроза и свежесть после грозы — символы изображённой, запечатленной любви, вроде старых фотографий, стадиум которых грозен, а пунктум лёгок.
При переводе важно было передать простоту оригинала несколько неуклюжими созвучиями в духе Андрея Белого: иначе изощрённость просодии ложно передала бы ощущение бури, которая не просто миновала, но запечатлена. Здесь важны не речевые жесты, как у русских символистов, а особый катарсис, развязка как система отражений и впечатлений, которые запечатляются хотя бы запахом цветка:
Сгусток у земли,
Близок шторм,
В страхе и в пыли
Тяжесть форм.
Нарыв, рви,
Вода, реви.
Вой густой
Проливной.
Зонтиков
Зудящий рой.
Капель минут
Кропит салют.
За окном
Мельком
Цветку
Легко.
Таковы два дадаизма до Дада: умение речи не только сообщать, но и разбираться с тем, что только что сказали вещи. Переводчик привык слушать и вещи, и слова, слух переводчика наполнен “шумом и звоном”, и поэтому переводы абсурдистов — задача перенастройки слуха даже не как музыкального инструмента, а акварельной тени музыкального инструмента. Но только так переводчик не будет играть неуместно громко, но позволит читателям участвовать в культурном концерте.
Французский символизм противопоставил декламации интонацию: стихи не просто интонируются, но требуют росписи интонаций: значимые решения метрики, строфика, даже графического оформления — это, наравне с пунктуацией, невидимые ноты, требующие голосового жеста.
Почти абсурдистское стихотворение Шарля Кро “Вобла” (1872) известно русскому читателю еще со времени “Парнасцев и Проклятых” Иннокентия Анненского: БЛок, прочитав перевод Анненского, был поражён веселостью стихотворения. Уже не важен повод; важно, что стихотворение можно если не петь, то положить на ноты, играя.е просто на инструментах, но в инструменты: сыграем в рояль или в цимбалы. Анненский вполне выполнил эту программу, в его стихах музыкальные инструменты — тени таинственной игры. Но для Кро музыку извлекали не игроки: неожиданное совпадение вещей вдруг оказывалось звучным.
Кро подробно расписал, как нужно читать стихотворение: то ускоряясь, то замедляясь, то идя на рискованный подъем, то выдерживая ровное напряжение. В русском переводе это не передашь, слишком различны просодические привычки языков. Поэтому при переводе навстречу нотам пришёл даже не юмор, а абсурд: быстрое столкновение смыслов, которое не позволяет оглянуться, но поэтому требует уверенно смотреть вперёд, идя по канату рифмы.
Важнее всего в переводе оказался дейксис, указание на предметы и их перекличку, производимыми звуками и впечатлениями. Шарль Кро смеялся над привычным перечислением важных предметов, и хотел показать, сколь часто мы работаем с неважными предметами, критикуя само понятие важного тона. В переводе это скорее не передача процесса работы, не воспевание профессионализма, а передача того, как складывается жизненный мир профессионала. Каковы минимальные условия, чтобы существовала профессия плотника, профессия музыканта, профессия поэта? Маленький трактат Кро сейчас и прочтём.
Стояла белая стена – мел, мел, мел,
Напротив лестница видна – ввысь, ввысь, ввысь,
А ниже вобла на земле – хрум, хрум, хрум,
Рукастый мастер к нам пришел – грязь, грязь, грязь,
Достал он молот и крючок – тык, тык, тык,
За молотком достал моток – раз, раз, раз,
Теперь на лестницу он встал – там, там, там,
И молотком он постучал – тук, тук, тук,
Как вознесенный над стеной – ввысь, ввысь, ввысь.
Из рук роняет молоток – вниз, вниз, вниз,
Моток сажает на крючок – круть, круть, круть,
И воблу книзу головой – оп, оп, оп.
Спустился мастер и домой – прочь, прочь, прочь,
С собой уносит молоток – бум, бум, бум,
Совсем он со двора утек – ах, ах, ах.
И воблу бедную не снять – хрум, хрум, хрум,
С земли веревку не достать – шур, шур, шур,
Качаний воблы не унять – ох, ох, ох.
Сумел историю сложить – раз, раз, раз,
Чтоб взрослых сразу раздразнить – эй, эй, эй,
И малых деток рассмешить – ха, ха, ха.
Жюль Лафорг, проживший недолго поэт чистейших сетований — заочный французский учитель Томаса Стернза Элиота, поэтический Гоген – путешественник и выразитель духа двух великих океанов. Его “Акварель-пятиминутка” имеет эпиграф из “Гамлета”:
Офелия: Так кратко, господин?
Гамлет: Как женская любовь.
Влюблённость оказывается краткой как очень лёгкая и очень тяжелая разом: любовь с первого взгляда и мучительная тоска ходят рядом. Лафорг решил интонировать историю любви в виде интонационных сгущений и разряжений, “водного письма”, акварели, чтобы избавить ее от быта и сохранить только ее символы. Гроза и свежесть после грозы — символы изображённой, запечатленной любви, вроде старых фотографий, стадиум которых грозен, а пунктум лёгок.
При переводе важно было передать простоту оригинала несколько неуклюжими созвучиями в духе Андрея Белого: иначе изощрённость просодии ложно передала бы ощущение бури, которая не просто миновала, но запечатлена. Здесь важны не речевые жесты, как у русских символистов, а особый катарсис, развязка как система отражений и впечатлений, которые запечатляются хотя бы запахом цветка:
Сгусток у земли,
Близок шторм,
В страхе и в пыли
Тяжесть форм.
Нарыв, рви,
Вода, реви.
Вой густой
Проливной.
Зонтиков
Зудящий рой.
Капель минут
Кропит салют.
За окном
Мельком
Цветку
Легко.
Таковы два дадаизма до Дада: умение речи не только сообщать, но и разбираться с тем, что только что сказали вещи. Переводчик привык слушать и вещи, и слова, слух переводчика наполнен “шумом и звоном”, и поэтому переводы абсурдистов — задача перенастройки слуха даже не как музыкального инструмента, а акварельной тени музыкального инструмента. Но только так переводчик не будет играть неуместно громко, но позволит читателям участвовать в культурном концерте.