Инна КАБЫШ. «Когда смерть теряет своё жало…»

Детские выступления на сцене-столе

были моими первыми стихами:

свои первые стихи я писала ногами.

Впрочем нет: ногами я писала уже «вторые»,

а первые… чем-то другим,

потому что в свои пять просто не умела писать

(Теперь-то я точно знаю, что стихи дело нерукотворное):

 

Небо голубое,

а под небом лёд,

солнышко родное

светит и поёт.

 

«Как это “солнышко поёт”»? – строго спросил отец.

(Отец, как все взрослые, был инженером.)

Я виновато молчала.

Так гораздо реалистичнее».

И с чувством глубокого удовлетворения продекламировал:

 

Небо голубое,

а под небом лёд,

солнышко родное

светит на народ.

 

 

…Когда отца хоронили, мне было шесть и стоял декабрь.

Снежинки падали на его лицо и не таяли.

Мама беспомощно оглядывалась вокруг, как бы чего-то ища,

и не переставая плакала.

И тогда я подошла к ней и сказала:

«Не плачь, мама, я вырасту, рожу мальчика

и назову его Александром…»

И мама подняла на меня глаза и перестала плакать.

 

Зачем человеку искусство?

Будучи шестилетней, я поняла,

Что если нельзя вернуть человека, можно повторить ИМЯ.

Слово заполняет образовавшуюся брешь.

Я потому и стихи стала писать:

всё время сквозило из мироздания.

 

Homo sapiens, рисующий на стене бизона,

ребёнок, рисующий карту придуманной им страны,

удваивают мир,

затем, что мир, данный нам изначально, слишком тонкий,

а где тонко, там и рвётся.

 

Когда хоронили маму, мне было тридцать один,

как отцу, когда его хоронили, и стоял июнь:

 

бабочки садились на мамино лицо и тут же улетали.

Теперь я знаю, что смерть –

                 это, когда снежинки не тают,

                 а бабочки улетают.

А искусство –

             это когда смерть теряет своё жало.  

 

Детские выступления на сцене-столе

были моими первыми стихами:

свои первые стихи я писала ногами.

Впрочем нет: ногами я писала уже «вторые»,

а первые… чем-то другим,

потому что в свои пять просто не умела писать

(Теперь-то я точно знаю, что стихи дело нерукотворное):

 

Небо голубое,

а под небом лёд,

солнышко родное

светит и поёт.

 

«Как это “солнышко поёт”»? – строго спросил отец.

(Отец, как все взрослые, был инженером.)

Я виновато молчала.

Так гораздо реалистичнее».

И с чувством глубокого удовлетворения продекламировал:

 

Небо голубое,

а под небом лёд,

солнышко родное

светит на народ.

 

 

…Когда отца хоронили, мне было шесть и стоял декабрь.

Снежинки падали на его лицо и не таяли.

Мама беспомощно оглядывалась вокруг, как бы чего-то ища,

и не переставая плакала.

И тогда я подошла к ней и сказала:

«Не плачь, мама, я вырасту, рожу мальчика

и назову его Александром…»

И мама подняла на меня глаза и перестала плакать.

 

Зачем человеку искусство?

Будучи шестилетней, я поняла,

Что если нельзя вернуть человека, можно повторить ИМЯ.

Слово заполняет образовавшуюся брешь.

Я потому и стихи стала писать:

всё время сквозило из мироздания.

 

Homo sapiens, рисующий на стене бизона,

ребёнок, рисующий карту придуманной им страны,

удваивают мир,

затем, что мир, данный нам изначально, слишком тонкий,

а где тонко, там и рвётся.

 

Когда хоронили маму, мне было тридцать один,

как отцу, когда его хоронили, и стоял июнь:

 

бабочки садились на мамино лицо и тут же улетали.

Теперь я знаю, что смерть –

                 это, когда снежинки не тают,

                 а бабочки улетают.

А искусство –

             это когда смерть теряет своё жало.