Татьяна СЕМЕНОВА. «В городе трёх революций…»
ПЕТЕРБУРГУ
Ты, припудрен туманом, не склонил головы
Перед башенным краном новомодной Москвы.
Лишь поправишь барокко, отряхнёшь рококо –
Три столетия – много, пережить нелегко.
Только кружево арок да каналов атлас,
Как бесценный подарок ты живёшь среди нас.
Узнаю позументы, золотое шитьё,
Невский – орденской лентой на камзоле твоём.
Осень Летнего сада, филигранна ограда,
И приколот к рубашке домик Блока на Пряжке…
* * *
На Таракановке ягоды волчьи,
Да городская шпана.
Бомбоубежища, склад развороченный,
Полуразрушенный дом скособоченный…
Всё здесь задела война.
На Таракановке жили родители.
Ветхое было жильё.
Словно изнанка парадного Питера,
Словно подкладка на праздничном кителе:
Всё-то изношено, прорвано, вытерто, –
Как на верёвках бельё.
Послевоенной страны население,
Хлынувшее в города,
По коммуналкам ждало расселения.
Только куда и когда?
Слишком уж медленно двигалась очередь, –
Годы терялись вдали…
На Таракановку с маленькой дочерью
Маму мою привезли.
Там и жила я, любуясь воочию
Этой убогой дырой.
Так и росла я. И ягоды волчьи
Мне красной казались икрой.
Средняя школа на каменном цоколе –
Здание средней руки.
Я и сейчас вспоминаю, как цокали
По мостовой башмаки.
Детство моё, ты меня не заманивай
Этой обманкой пустой.
Я не хочу быть княжной Таракановой
И не вернусь на постой.
* * *
Меня пугает перспектива стирки.
Ещё труднее встретиться с плитою.
И что сказать нечищеной кастрюле,
Что у меня такая же душа?
Вдруг телеграмма. Едет друг из Крыма.
Трубач трубит на голубом подносе,
Глаза боятся, но боятся руки,
И я пою, как Золушка с метлой.
Висит бельё, как флаги на верёвке,
Блестит плита, начищена кастрюля,
В моей душе живёт такая радость,
Собака лает, попугай орёт!
Самоанализ
Отпустить «наблюдателя – Я»,
Лакировщика – быть собою.
И уже без опаски, вранья,
В подсознанье нырнуть с головою.
Всюду комплексы, как сорняки,
Глушат совесть и счастью мешают.
Вырвать с корнем, да всё не с руки,
Может, в детстве поглубже пошарить?
Всех на свете понять и простить,
Жаль, теперь не дают телеграммы!
Прямо в душу мою запустить
Под гипнозом другую программу,
Чтобы стала не тем, кем была,
Не отличницей, не занудой.
Кто тогда уберёт со стола,
Перемоет всю эту посуду?
* * *
Прививка оспы, словно метка зла,
Печать тирана, память об увечье,
Лица рябого оттиск на предплечье
У поколенья нашего была.
И всё-таки мы верили в прогресс,
В свою страну, простые идеалы,
Но быстро потеряли интерес,
Когда страны, как таковой, не стало.
Когда решили – детям ни к чему
Прививка оспы.
Значит – жди чуму.
* * *
Раньше боги ходили среди людей,
По дороге на форум, в толчее площадей,
Но сменилась цивилизация,
Стало проще не быть, а казаться.
Человечество вечно ищет отца.
Не героя античного, не мудреца.
Наши страхи сильнее веры.
Что поделать – дитя биосферы.
И тогда появляется смелый бомбист –
Блудный сын, недоученный семинарист.
Это – лидер. Легко догадаться
По бескрайнему морю оваций.
Ну а мы получили крушенье идей,
И не то что богов – не хватает людей.
На изломе двадцатого века
Днём с огнём не найти человека.
Три источника
Люди живут в четырёх поколениях.
Помню прабабушку, бабушку, маму.
Как я сидела у них на коленях,
Общие горести, личные драмы.
В царской России, в Советском Союзе,
Снова страна изменила название,
Мы, изучая историю в ВУЗе,
Верили больше семейным преданиям.
Так «три источника» твёрдо и прямо
Ради великих и главных идей
Помню: прабабушку – бабушку – маму
И лишь потом – мировых вождей.
* * *
Е. Бершину
Потомки – осколки фамильных сервизов.
Оставлены толки, получены визы.
Теперь лишь по скайпу мы будем общаться,
Давайте присядем и будем прощаться.
Вы помните – раньше как весело жили!
Наша собака и кошка дружили.
Ни разу они не затеяли драку,
И кошку всегда защищала собака.
Нам не было скучно, и не было тесно.
У бабушки самое вкусное тесто!
Черника росла прямо здесь, на участке,
А чай с пирогами – забытое счастье!
Но что происходит? Руками разводим,
Последние годы мы словно в разводе.
Мы выжили в городе трёх революций.
Жаль, что разбилось последнее блюдце…
ПЕТЕРБУРГУ
Ты, припудрен туманом, не склонил головы
Перед башенным краном новомодной Москвы.
Лишь поправишь барокко, отряхнёшь рококо –
Три столетия – много, пережить нелегко.
Только кружево арок да каналов атлас,
Как бесценный подарок ты живёшь среди нас.
Узнаю позументы, золотое шитьё,
Невский – орденской лентой на камзоле твоём.
Осень Летнего сада, филигранна ограда,
И приколот к рубашке домик Блока на Пряжке…
* * *
На Таракановке ягоды волчьи,
Да городская шпана.
Бомбоубежища, склад развороченный,
Полуразрушенный дом скособоченный…
Всё здесь задела война.
На Таракановке жили родители.
Ветхое было жильё.
Словно изнанка парадного Питера,
Словно подкладка на праздничном кителе:
Всё-то изношено, прорвано, вытерто, –
Как на верёвках бельё.
Послевоенной страны население,
Хлынувшее в города,
По коммуналкам ждало расселения.
Только куда и когда?
Слишком уж медленно двигалась очередь, –
Годы терялись вдали…
На Таракановку с маленькой дочерью
Маму мою привезли.
Там и жила я, любуясь воочию
Этой убогой дырой.
Так и росла я. И ягоды волчьи
Мне красной казались икрой.
Средняя школа на каменном цоколе –
Здание средней руки.
Я и сейчас вспоминаю, как цокали
По мостовой башмаки.
Детство моё, ты меня не заманивай
Этой обманкой пустой.
Я не хочу быть княжной Таракановой
И не вернусь на постой.
* * *
Меня пугает перспектива стирки.
Ещё труднее встретиться с плитою.
И что сказать нечищеной кастрюле,
Что у меня такая же душа?
Вдруг телеграмма. Едет друг из Крыма.
Трубач трубит на голубом подносе,
Глаза боятся, но боятся руки,
И я пою, как Золушка с метлой.
Висит бельё, как флаги на верёвке,
Блестит плита, начищена кастрюля,
В моей душе живёт такая радость,
Собака лает, попугай орёт!
Самоанализ
Отпустить «наблюдателя – Я»,
Лакировщика – быть собою.
И уже без опаски, вранья,
В подсознанье нырнуть с головою.
Всюду комплексы, как сорняки,
Глушат совесть и счастью мешают.
Вырвать с корнем, да всё не с руки,
Может, в детстве поглубже пошарить?
Всех на свете понять и простить,
Жаль, теперь не дают телеграммы!
Прямо в душу мою запустить
Под гипнозом другую программу,
Чтобы стала не тем, кем была,
Не отличницей, не занудой.
Кто тогда уберёт со стола,
Перемоет всю эту посуду?
* * *
Прививка оспы, словно метка зла,
Печать тирана, память об увечье,
Лица рябого оттиск на предплечье
У поколенья нашего была.
И всё-таки мы верили в прогресс,
В свою страну, простые идеалы,
Но быстро потеряли интерес,
Когда страны, как таковой, не стало.
Когда решили – детям ни к чему
Прививка оспы.
Значит – жди чуму.
* * *
Раньше боги ходили среди людей,
По дороге на форум, в толчее площадей,
Но сменилась цивилизация,
Стало проще не быть, а казаться.
Человечество вечно ищет отца.
Не героя античного, не мудреца.
Наши страхи сильнее веры.
Что поделать – дитя биосферы.
И тогда появляется смелый бомбист –
Блудный сын, недоученный семинарист.
Это – лидер. Легко догадаться
По бескрайнему морю оваций.
Ну а мы получили крушенье идей,
И не то что богов – не хватает людей.
На изломе двадцатого века
Днём с огнём не найти человека.
Три источника
Люди живут в четырёх поколениях.
Помню прабабушку, бабушку, маму.
Как я сидела у них на коленях,
Общие горести, личные драмы.
В царской России, в Советском Союзе,
Снова страна изменила название,
Мы, изучая историю в ВУЗе,
Верили больше семейным преданиям.
Так «три источника» твёрдо и прямо
Ради великих и главных идей
Помню: прабабушку – бабушку – маму
И лишь потом – мировых вождей.
* * *
Е. Бершину
Потомки – осколки фамильных сервизов.
Оставлены толки, получены визы.
Теперь лишь по скайпу мы будем общаться,
Давайте присядем и будем прощаться.
Вы помните – раньше как весело жили!
Наша собака и кошка дружили.
Ни разу они не затеяли драку,
И кошку всегда защищала собака.
Нам не было скучно, и не было тесно.
У бабушки самое вкусное тесто!
Черника росла прямо здесь, на участке,
А чай с пирогами – забытое счастье!
Но что происходит? Руками разводим,
Последние годы мы словно в разводе.
Мы выжили в городе трёх революций.
Жаль, что разбилось последнее блюдце…