Елена ДУБРОВИНА. Александр Андреевич Гришин (1892-1968). Новогодние воспоминания.

Старая новогодняя открытка 1925 г., напечатанная в газете «Возрождение».

Старая новогодняя открытка 1925 г., напечатанная в газете «Возрождение».

Александр Андреевич Гришин Брезжит за окном рассвет – первый рассвет Нового 2017 года. В это утро мы вспоминаем своих родных и друзей, тех, которые рядом с нами, и тех, которых уже давно нет. Ничего не изменилось в человеческих сердцах за столетия – мы также страдаем, радуемся, любим, творим и мучаемся, на родине и – вне ее.

Листая страницы памяти, давайте перейдем границы сегодняшнего дня и заглянем в то далекое прошлое, когда покидали пореволюционную Россию лучшие ее умы с мечтой о возвращении, но так никогда и не вернувшихся – ни в родной дом, ни на могилы родных и близких им людей. А ведь и у них было прошлое, куда они могли заглянуть, мысленно перелистать страницы воспоминаний, ведь их, этих воспоминаний накопилось так много у людей «без родной земли, разбросанных и рассеянных по всем уголкам» земного шара: «Мы беспредельной лентой печали и грусти обвили голубые, лазурные берега Босфора и Средиземного моря, свою грезу и сказку о свободной России мы унесли в знойную Африку, легендарную Индию и далекую Бразилию. Мы рассказали о своей тяжелой беде в Сербии, Болгарии и Чехии, и бережно скрывая свою тоску, изо дня в день, упорно работаем мы на заводах и фабриках, в шахтах и копях приютившей нас Франции. Бесконечно велика печаль, беспредельна наша русская тоска, но мы научились страдать и ждать, и в этом – наша сила, которая помогает нам переживать долгую, черную ночь и дожидаться радостного рассвета». Эти слова поразили меня своей острой печалью, и силой веры в «радостный рассвет», когда я перелистывала старые, пожелтевшие листки парижских газет 1925 года. Автор – Ал. Гришин. Статья написана почти 90 лет назад, накануне 1926 года. Кто же он Ал. Гришин? К сожалению, информации о его жизни немного. Он ушел в забвение, как и многие его соратники по перу.

Александр Андреевич Гришин – журналист, беллетрист, родился 13 января (в Васильев вечер, т. е. в канун Нового года по христианской традиции) 1892 года в Нижнем Новгороде. Молодой человек был корреспондентом и печатался в «Нижнегородском листке», ежедневной общественно-литературной, политической и биржевой газете, издаваемой в Нижнем Новгороде с 1893 г. Газета была посвящена преимущественно вопросам нижненовгородской и поволжской жизни. В ней принимали участие: В. А. Гольцев, Вл. Г. Короленко, К. М. Станюкович и др. Сотрудничал Александр Гришин и в дореволюционной газете «Донская жизнь», часто писал статьи для эсеровского, ежемесячного, литературно-политического толка журнала «Заветы», издававшегося в Санкт-Петербурге с 1912 по 1914 гг. В журнале публиковались М. Горький, И. Бунин, Л. Андреев, О. Форш, А. Блок, Е. Замятин и др.

Покинув Россию после революции, Александр Гришин, оказался в Турции, которую он красочно описывает в одном из своих рождественских рассказах «Ночь под Рождество. Из альбома “На берегах Босфора”». С 1922 года мы находим информацию о нем в Чехии, где он вступает в состав Союза русских писателей и журналистов в ЧСР. Как известно, в это время в Чехословакии находилась обширная русская колония, включая русских писателей и поэтов, таких как Марина Цветаева, которая жила в Праге с 1922 по 1926 гг., А. Аверченко, Вас. Немирович-Данченко, Булгаков и др. Посещали Прагу с выступлениями Ходасевич, Амфитеатров, Бунин, Зайцев, Шмелев, Бальмонт, Степун. Вас. Немирович-Данченко отметил талант молодого писателя А. А. Гришина в письме А. С. Бухову, редактору русской газеты «Эхо», издаваемой в Каунасе, Литве: «Из молодых талантливых людей здесь есть Гришин. Если благословите, возьму у него что-нибудь».

Прага стала на время интеллектуальной столицей, одним из культурных центров русской эмиграции. Между двумя войнами в Праге находилось от 30,000 до 40,000 беженцев из России. Правительство Чехословакии оказывало им посильную материальную помощь. В 1928 году в Париже вышла книга Марка Слонима «По золотой тропе: чехословацкие впечатления», которая быстро завоевала интерес русской эмигрантской публики. Однако взволнованная литературная жизнь русской Праги 20-х годов постепенно затихает, и уже в 30-ые годы многие эмигранты покидают Чехословакию. Среди них и Ал. Гришин. Он, по всей вероятности, переезжает во Францию в середине или конце 20-х годов. С 1925 года он становится неизменным сотрудником ежедневной русской газеты «Возрождение», издаваемой в Париже. За 1925 и 1926 гг. в газете были напечатаны его многочисленные рассказы: «Волшебница», «Покупка», «Из-за мальчишки», «Мадам Матрон», «В непогоду», «В ожидании парохода» и др. В этих небольших рассказах раскрывается широкая и чуткая душа писателя, любящего и сочувствующего страданиям простого русского человека, и его яркий талант рассказчика. В одном из старых номеров мы находим фотографию А. А. Гришина. Являлся он также в эти годы и неизменным долголетним сотрудником парижской газеты «Русская мысль».

Старость Александра Андреевича Гришина проходит в одиночестве, в русском Доме Земгора, в Кормей-ан-Паризи, расположенном на расстоянии около 18 км северо-западнее Парижа. Этот дом, созданный с помощью ООН в 1950 году, был приютом для нуждающихся и престарелых русских эмигрантов. На городском кладбище, рю Стратежик, похоронено много русских пансионеров этого дома. На их могилах установлены одинаковые, светло-серые бетонные кресты с небольшими металлическими табличками, сообщающими краткие сведения о похороненных людях. Здесь, в русском доме для престарелых, в 1968 году, в возрасте 76 лет Александр Андреевич Гришин умирает – всеми забытый русский литератор, так глубоко переживавший потерю родины, и так мечтавший вернуться на родную землю, которая так никогда и не возродила память о нем – еще об одном изгнаннике, волею судьбы творившим вне России.

Доска захороненных у подножия креста. на кладбище в Кормей-ан-Паризи. Имя А. Гришина – 4-ое сверху.

Доска захороненных у подножия креста. Имя А. Гришина – 4-ое сверху.

 

Памятный крест пансионерам Дома Земгора на кладбище в Кормей-ан-Паризи.

Памятный крест пансионерам Дома Земгора на кладбище в Кормей-ан-Паризи.

 

АЛЕКСАНДР А. ГРИШИН (1892-1968)

ПОД НОВЫЙ ГОД

В последний день старого года, в часы сумерек, когда предвечерняя темнота начинает обволакивать землю, в небе загораются первый звезды, а по мостовым и бульварам ложатся пятнами и длинными полосами густые и четкие тени, торопливо запираются магазины и лавочки, говорливая и суетливая уличная толпа разбегается по своим уголкам, в эти часы, сидя в полутемной комнате, хочется раскрыть книгу воспоминаний. Нашу большую книгу пережитого, перелистать ее пожелтевшие страницы и на один момент воскресить старые, ушедшие в вечность дни.

Они ушли эти дни, но от них остались воспоминания и, как цветы, заложенные между страниц любимой книги, они хранятся бережно нами, заставляя тревожно биться сердце, воскрешая пережитое.

Его особенно много накопилось у нас — людей без родной земли, разбросанных и рассеянных по всем уголкам. Мы беспредельной лентой печали и грусти обвили голубые, лазурные берега Босфора и Средиземного моря, свою грезу и сказку о свободной России мы унесли в знойную Африку, легендарную Индию и далекую Бразилию. Мы рассказали о своей тяжелой беде в Сербии, Болгарии и Чехии, и бережно скрывая свою тоску, изо дня в день, упорно работаем мы на заводах и фабриках, в шахтах и копях приютившей нас Франции.

Бесконечно велика печаль, беспредельна наша русская тоска, но мы научились страдать и ждать, и в этом – наша сила, которая помогает нам переживать долгую, черную ночь и дожидаться радостного рассвета.

Уже не первый раз мы встречаем дни нового года вдали от родной земли и близких, дорогих нам людей. Много цветов воспоминаний хранится в нашей книге. И каждый раз, на пороге Нового года, мы пересматриваем их и бережно расправляем лепестки. Теперь, они – наше богатство и наше счастье.

Каждый год мы стараемся заглянуть за черту, за плотную завесу будущего, где скрыто новое счастье и новая жизнь, живем мечтой и надеждой.

Но сурово обманывали нас приходившие новые дни. Не блестят жгучими радостными огоньками сугробы снега, не поют и не звенят бубенцы и колокольчики, не скачут лихие тройки по белым дорогам и не звучит в воздухе задорное, радостное, опьяняющее и счастливое: «С Новым годом, с новым счастьем»!

Там, на русском севере, бесконечно долгая, темная ночь. Пустынными и сиротливыми молчат улицы. Жуткие и страшные черные вороны, кружась в воздухе, нарушают тишину ночи своим карканьем.

И снова идет Новый год. И опять мы глядим в завтрашний день с привычными думами и верой в нашу мечту.

Бережно и осторожно осмотрим самый дорогой и ценный, самый ароматный цветок в нашей книге и ласково, тихо скажем: «С Новым годом, с новым счастьем, наша любимая, родная, наша земля Русская!»

Пусть эта встреча Нового года будет для многих без бокалов, наполненных искристым вином, пусть многие из нас будут сидеть в своих одиноких, убогих комнатах, пусть не будет столов и шумных тостов, пусть!..

Этот вечер мы проведем за книгой воспоминаний и, осторожно перелистывая старые, пожелтевшие страницы, положим еще несколько ярких, дорогих нам цветов на память о тех, кто подобрал молодую Россию, бродившую в ветхой одежде с возбужденными глазами от холода и голода, по улицам и переулкам Стамбула, кричащей Галатее и зарабатывающей кусок хлеба на холодном Галатском мосту.

От дней скитаний и нашей скорби мы сохраним эти цветы на память о друзьях, протянувших нам руку помощи в дни, когда рухнули надежды и наша родина ушла в безвестную мглу.

Мы верили, что у нас будет радость. Мы горячо верим, что придет рассвет, и в лучах играющего солнца мы, странники, возвратимся к своим семьям, и свою мечту о возрождении Свободной, Великой России мы увидим действительностью.

И в последний день старого года, в часы сумерек, когда предвечерняя темнота начинает обволакивать землю, мы будем бережно перелистывать пожелтевшие страницы книги воспоминаний и в кругу своих близких рассказывать о благородно- рыцарском подвиге тех, кто дал нам приют в черные дни скитальчества.

А на пороге Нового года, когда в наших руках зазвенят бокалы со свершающим, искристым вином, и мы будем произносить тост за счастье и славу нашей России, то этот же тост будет и за наших друзей, с которыми мы пережили свою тоску, свою печаль и свои горести.

1925 г. Париж

ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ

СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ

Всякие дела случаются с православным людом, а вот, что в ночь под Рождество бывает, так и не приведи ты Господи! Много вылазит чертей из пекла об эту пору и уж так ли измываются над людьми, что и говорить страшно. Вот, я сам из простых буду, вестовым у господина есаула Вилкова состою с самой германской войны, и расскажу вам, любезные, о том, как мы с есаулом в наш рождественский сочельник границу переходили. А если что и совру, так у меня свидетели есть: первым наперво Сергей Сергеевич, а второе на четвертое – Лоллий Иванович – люди они почтенные и сами много пережили, могут, конечно, рассказать, но на этот раз моя очередь, день уж такой выдался.

Вот послушайте!

Первые два года шатаний по чужим землям переносил мой есаул с легкостью и веселостью молодых лет. Всё ему было трын-трава: иной раз кормились через третьи сутки на четвертые, ходили в одеяниях, так самим было – срамотно, а ничего, точно так и надо было…. Посмеивался мой есаул и головой крутил.

– Не в этом дело, Ефрем Иванович, – это меня-то зовут Евреем Иванович, – а вот выберемся в настоящую западную Европу, ее посмотрим и себя покажем.

– Дело, – говорю, – чистое и полезное, а только с нашими капиталами не так всё это скоро может быть, она, – говорю, – огромнейшая – эта Европа…

– Всю пешком пройдем, Евреем Иванович, – привыкать нам, что ли?!

– Действительно, – говорю, – привычка у нас с вами выработалась здоровая. Слава тебе, Господи, из самого Константинополя до Будапешта пешком дошли и только что разве наши «танки», а остальное всё в аккурат…

– И дальше пойдем, до самого Мадрида доберемся, и бой быков поглядим.

Ну, думаю, куда же нам до Мадрида этой самой добираться и быков смотреть, это совсем для меня без всякого интереса, потому видывал я в России бычков, как, к примеру сказать, черкасских, ведь они для всякой выставки годны, порода!

Мечтали, мечтали, а в Будапеште застряли, застряли и всё тут. То есть, не туды, не сюды. Работенки нет, деньжонки порастрясли и насчет изъяснения и разговора совсем дрянь дело, прямо хоть живьем в петлю полезай. А тут и есаула веселость его оставила. Сумрачным стал, слова не добьешься. И в церковь водил его и к доктору – ничего, то есть просто ничего…. Думаю, сглазили моего есаула, а он с лица-то красавец мужчина, глаза огонь, лицо деликатное – известно, благородного воспитания человек, что тут скажешь?.. Взял я этак ночью водички, уголек и сбрызнул его. Вскочил он и давай меня крыть словами, и давай меня крыть…. Так крыл, что квартирная хозяйка, Матильда Карловна, вслух молитвы твердила, и Матерь Божию призывала. Только после этого мягким стал есаул и покаялся мне, что не может так больше жить, а хочет жизнь по-настоящему устраивать.

– Ты, – говорит, – Ефрем Иванович, брось меня, тебе одному легче будет, ты сам себя прокормишь, не можешь же ты на двоих работать…. Я в Прагу думаю пробираться, чтобы свое образование закончить и твердо стать на ноги…

– Господи Боже мой, да разве я могу вас одного оставить, а что же папенька и маменька скажут, когда я в Россию возвращусь, какими глазами смотреть я буду?.. А это вы правильно говорите, господин есаул, что науками вам надо заняться, потому вы хотя и есаул, сотней командовали, но образования высокого и настоящего вы не закончили – образование ваше легкое, потому война помешала, это я хорошо знаю, и сове понятие на этот счет имею…. Нет, господин есаул, страдать, так уж вместе страдать – до конца…. Вы учиться будете, а я возле вас вертеться буду и зарабатывать на свое пропитание…. Вот так тогда и решили идти мы в Прагу.

Днем работали, а вечерами маршруты вырабатывали, да подсчитывали, в какую копеечку нам это путешествие обойдется?! А потом собрались в путь-дорогу. Сердечной оказалась наша хозяйка, Матильда Карловна, денег не взяла за квартиру, за целый месяц, и в дорогу кое-чего из съестного в карманы сунула, и поехали мы опять на своих двоих.

Холодно было, ветры проклятые и колючие до самых костей холодом добирались, а у нас всего на всего две шинели и два одеяла – еще американцы в Константинополе выдали. Ночами ночевали у шинкарей, а днем всё шли и всё границу ждали. Паспорта в карманах голландские, ну а визы – русские… на наших подметках.

Есаула моего и узнать нельзя, чуть не плачет от радости, а у меня самого к сердцу подкатывает, радостно было, что опять вместе за своим счастьем идем. И так-то холодно, чтоб границу пройти благополучно, чтобы задержки не было. Много мы их перешли – турецкую, грецкую, болгарскую, сербскую, венгерскую, а тут, может, и будет нам скончание!.. Однако идем, и каждый про себя думу обдумывает, как бы какого греха не вышло. Так и дошли снова до венгерской границы.

На последние наши денежки кровные зашли мы в шинок, заказали мы винишка, сидим в уголке и хозяина подробно расспрашиваем о том, да о сём, а между прочим, и на счет того трудно ли границу перейти и не было ли таких случаев в его практике. Откровенно сказали ему, что визы у нас русские, с ними потому и приходится искать места поудобнее…

Рассмеялся шинкарь, по плечу нас похлопал, вином за свой счет угостил и сказал, что русские очень хорошие люди, что завтра всё дело к вечеру будет готово, а сейчас надо спать, спать…

И легли мы… со своими думушками. И десять, и одиннадцать, и двенадцать пробило, а мы глаз не можем сомкнуть, ворочаемся и вздыхаем.

– А какое завтра число? – спрашивает меня есаул.

– Да, по моему календарю, – говорю, – должно быть 5 января.

– Как так? Так это выходит, что завтра наш русский сочельник, а послезавтра – наше русское Рождество, Ефрем Иванович! – И пошел, пошел расписывать, да вспоминать, да рассказывать, как у нас Рождество праздновали. Известно, как мы умели свои праздники проводить!..

И мне это приятно, и слеза даже пробивается, и страшно, потому что в сочельник из пекла много чертей вылазит, сражаются они со светлыми силами и души человеческие к себе заманивают. И вот в таком волнении ночь и следующий день прошли, что не приведи ты, Господи, пережить их опять не только мне, но и злому татарину.

А как начало смеркаться пришел толстенький карапузик в форме, с усами, как у татарина. Осмотрел нас, оглядел с головы до самого желудка, на имущество наше одеяльное обратил внимание, покачал своей лысой головой и с шинкарем три стаканчика вина выпил.

Есаул это по-немецки кое-как объяснил, что просим мы его пропустить нас через венгерскую границу и дорогу показать к безопасному месту на чешской.

– Пожалуйста, пан, – вставил я свое словечко.

– Их бин гер, – обиделся карапузик.

– Ну, ин гер, так гер, – согласился я, и начал опять просить по-русски, и за каждым словом его «гер» повторяю.

Согласился. Попрощались мы с шикарем и выскочили следом за карапузиком. Вывел он нас за деревню, потащил по пригоркам, лесочкам и перелескам, иногда останавливался, чутко прислушивался, а потом шепотом что-то рассказывал моему есаулу, ему руку пожал, а мне просто головой кивнул и пропал в темноте.

– Тише, Ефрем Иванович, мы на самой границе, только надо вот эту горушку пересечь, а там уже чешская земля…

– Господи, благослови, господин есаул, счастливого пути!..

И ползли мы на гору. Тем кругом, ветер гудит и стоном стонет, холодюка проклятый, и жутко. То есть, так жутко, что и передать трудно. В темноте-то всё кажется в преувеличении, коряга какая-нибудь торчит, а нам кажется, что часовой с ружьем стоит и нас поджидает. Шли медленно, пять шагов пройдем, остановимся, начнем прислушиваться, не слышно ли чего подозрительного. А гора, то крутая, отвесная, кажется, сорвешься и поминай, как звали.

– Не понял я его, Ефрем Иванович, вправо или влево больше забирать, – шепчет мне есаул, – как вы думаете?

– История, трудно и сказать, не видно ничего, – ответил я ему, и внутри как будто что-то оборвалось и в ноги село, стали они сразу пудовыми.

– Пойдем вправо, всё один черт! – брякнул есаул. Ну, а скажите мне, разве можно в ночь под Рождество черта поминать, ведь это-то и есть для него приманка.

И закружил нас этот черт, завертел. Лазили мы, спускались с горы, опять поднимались, и не можем выбраться, совсем заблудились. А тут еще темь, хоть глаз выколи, ничегошеньки не видно, и чем дальше, тем жуть больше, и опять же мысли, что, мол, бродишь так, бродишь, ввалишься в пропасть и окончательно пропадешь. И, действительно, скоро остался один я в этой темноте. Сорвался мой есаул, слышал, как загудел он куда-то вниз, и тихо стало, до жуткости тихо. Я туды, я сюды, кричать начал, бегал около ямы, а броситься вниз – смелости не хватает. Покрутился, повертелся и запутался: то место где есаул-то исчез – потерял. Из сил выбился и решил сначала отдохнуть, собраться с мыслями и решить, что дальше делать. Прислонился к дереву и всю дорогу стараюсь вспомнить, как шли, как и где повернули вправо, а потом это место злосчастное, где я есаула потерял. И так ли тяжело было, кажется, жизни своей рад не был, зачем, мол, я один остался и за есаулом вниз не бросился, вместе бы уж и погибли. А в голове огонь, горела она и вся наша жизнь совместная, как в кинематографе на полотне перед глазами мелькает.

Рождество, думаю, сегодня, неужто, Бог не поможет, неужто, бросит раба своего Ефрема на произвол судьбы, неужто, я такой грешный, что ангел-хранитель отступил от меня?.. Надо, думаю, костер разложить, чтобы дать о себе знать, пусть арестуют, пусть ведут в тюрьму, а этим самым, может быть, я своего голубчика есаула, спасу, может, лежит он весь в крови и подняться на ноги не может. Пошарил кругом руками, поискал сухих веточек, а всё сырое…. Взял я тогда свой голландский паспорт, свернул его в трубочку и зажег, пускай горит, мне он теперь без надобности…. Зажег себя, запел я Рождество. Голос-то и осветил кругом местность, вроде как елку зажег, и сижу этак, и горячей трубочкой из паспорта помахиваю, да недолго моя елка продолжалась, сгорел паспорт, и еще темнее стало.

Стало быть, не судьба. Надо кричать больше и звать на помощь, а вместо крика, прямо-таки неожиданно для меня, звонкий голос, и так гулко покатились слова, что мне самому как-то радостно стало. Пропел один раз, пропел другой, третий, и всё прислушиваюсь, не отзовется ли кто на мой крик? Нет, ни одной живой души…. И заснул я. Крепко заснул от усталости, закутавшись в свое одеяло, и во сне всё время своего есаула видел, смеялся он и прыгал около меня, как дитя малое.

– Пане Голиков, вставайте! – разбудил меня вдруг незнакомый голос.

Открыл я глаза, кругом светло, а передо мною двое в военной форме и с карабинами за плечами. И, главное дело, говорят по-русски.

– Пойдем, пане Голиков, вас камарад Вилков ожидает.

– Да, где же это я, растолкуйте мне ради Создателя…

– После растолкуем, а теперь вставай и пойдем…

История…. Не могу придти в себя и не знаю, что и думать, где я нахожусь, чи на земле, чи на небе, чи в России, потому форма на людях не русская, а сами говорят по-русски, не кричат и не ругаются, а говорят до крайности ласково и вежливо, всё время меня паном величают…

Привели в домик, маленький и чистенький такой, а там мой есаул сидит, весь исцарапанный сидит и перед ним угощенье поставлено.

– Ефрем Иванович, поздравьте, мы в гостях у чехов, перешли границу!.. Сейчас вас допрашивать будут, так всю правду рассказывайте, не бойтесь.

– Господи, господин есаул, да как же это?!

– Так, Ефрем Иванович, сорвался я и этим вот себя и вас выручил, оказывается, прямо в Чехословакию выкатился… – смеется есаул. И вся семья смотрит на меня и улыбается, точнее к родне в гости попали.

– Вы закусывайте, вот пивичко, кнедлички, кушайте, а я пойду и по телефону переговорю, мне надо, служба, – говорит один из военных.

– Просим, просим, мы рады руссов. Худаки, худаки…, – суетилась и ухаживала за мной молодая женщина.

– А вы, пани Голиков, кушайте, кушайте, после я с вами поговорю.

И что же вы думаете, любезные, не возвратили нас обратно на венгерскую границу и разрешили остаться на жительство в Чехословакии. Были мы с есаулом и на этой горе, по которой кружили в ту памятную ночь, гора, как гора – ничего особенного, а вот чертяк из пекла крутил вокруг да около, и, в коне концов, светлые силы одолели его и нас, к нашему счастью привели. Мой родненький есаул скоро инженером будет, а я уж курсы правильного птицеводства кончаю, хотелось бы и тракторное дело изучить, да не знаю, как всё дальше будет?!

– Пани верхний, дайте-ка пять скляночек пива, сегодня наше русское Рождество, так мы его празднуем!

– Просим! Просим!!

1926 г. Париж

Публикация Елены ДубровинойСтарая новогодняя открытка 1925 г., напечатанная в газете «Возрождение».

Старая новогодняя открытка 1925 г., напечатанная в газете «Возрождение».

Александр Андреевич Гришин Брезжит за окном рассвет – первый рассвет Нового 2017 года. В это утро мы вспоминаем своих родных и друзей, тех, которые рядом с нами, и тех, которых уже давно нет. Ничего не изменилось в человеческих сердцах за столетия – мы также страдаем, радуемся, любим, творим и мучаемся, на родине и – вне ее.

Листая страницы памяти, давайте перейдем границы сегодняшнего дня и заглянем в то далекое прошлое, когда покидали пореволюционную Россию лучшие ее умы с мечтой о возвращении, но так никогда и не вернувшихся – ни в родной дом, ни на могилы родных и близких им людей. А ведь и у них было прошлое, куда они могли заглянуть, мысленно перелистать страницы воспоминаний, ведь их, этих воспоминаний накопилось так много у людей «без родной земли, разбросанных и рассеянных по всем уголкам» земного шара: «Мы беспредельной лентой печали и грусти обвили голубые, лазурные берега Босфора и Средиземного моря, свою грезу и сказку о свободной России мы унесли в знойную Африку, легендарную Индию и далекую Бразилию. Мы рассказали о своей тяжелой беде в Сербии, Болгарии и Чехии, и бережно скрывая свою тоску, изо дня в день, упорно работаем мы на заводах и фабриках, в шахтах и копях приютившей нас Франции. Бесконечно велика печаль, беспредельна наша русская тоска, но мы научились страдать и ждать, и в этом – наша сила, которая помогает нам переживать долгую, черную ночь и дожидаться радостного рассвета». Эти слова поразили меня своей острой печалью, и силой веры в «радостный рассвет», когда я перелистывала старые, пожелтевшие листки парижских газет 1925 года. Автор – Ал. Гришин. Статья написана почти 90 лет назад, накануне 1926 года. Кто же он Ал. Гришин? К сожалению, информации о его жизни немного. Он ушел в забвение, как и многие его соратники по перу.

Александр Андреевич Гришин – журналист, беллетрист, родился 13 января (в Васильев вечер, т. е. в канун Нового года по христианской традиции) 1892 года в Нижнем Новгороде. Молодой человек был корреспондентом и печатался в «Нижнегородском листке», ежедневной общественно-литературной, политической и биржевой газете, издаваемой в Нижнем Новгороде с 1893 г. Газета была посвящена преимущественно вопросам нижненовгородской и поволжской жизни. В ней принимали участие: В. А. Гольцев, Вл. Г. Короленко, К. М. Станюкович и др. Сотрудничал Александр Гришин и в дореволюционной газете «Донская жизнь», часто писал статьи для эсеровского, ежемесячного, литературно-политического толка журнала «Заветы», издававшегося в Санкт-Петербурге с 1912 по 1914 гг. В журнале публиковались М. Горький, И. Бунин, Л. Андреев, О. Форш, А. Блок, Е. Замятин и др.

Покинув Россию после революции, Александр Гришин, оказался в Турции, которую он красочно описывает в одном из своих рождественских рассказах «Ночь под Рождество. Из альбома “На берегах Босфора”». С 1922 года мы находим информацию о нем в Чехии, где он вступает в состав Союза русских писателей и журналистов в ЧСР. Как известно, в это время в Чехословакии находилась обширная русская колония, включая русских писателей и поэтов, таких как Марина Цветаева, которая жила в Праге с 1922 по 1926 гг., А. Аверченко, Вас. Немирович-Данченко, Булгаков и др. Посещали Прагу с выступлениями Ходасевич, Амфитеатров, Бунин, Зайцев, Шмелев, Бальмонт, Степун. Вас. Немирович-Данченко отметил талант молодого писателя А. А. Гришина в письме А. С. Бухову, редактору русской газеты «Эхо», издаваемой в Каунасе, Литве: «Из молодых талантливых людей здесь есть Гришин. Если благословите, возьму у него что-нибудь».

Прага стала на время интеллектуальной столицей, одним из культурных центров русской эмиграции. Между двумя войнами в Праге находилось от 30,000 до 40,000 беженцев из России. Правительство Чехословакии оказывало им посильную материальную помощь. В 1928 году в Париже вышла книга Марка Слонима «По золотой тропе: чехословацкие впечатления», которая быстро завоевала интерес русской эмигрантской публики. Однако взволнованная литературная жизнь русской Праги 20-х годов постепенно затихает, и уже в 30-ые годы многие эмигранты покидают Чехословакию. Среди них и Ал. Гришин. Он, по всей вероятности, переезжает во Францию в середине или конце 20-х годов. С 1925 года он становится неизменным сотрудником ежедневной русской газеты «Возрождение», издаваемой в Париже. За 1925 и 1926 гг. в газете были напечатаны его многочисленные рассказы: «Волшебница», «Покупка», «Из-за мальчишки», «Мадам Матрон», «В непогоду», «В ожидании парохода» и др. В этих небольших рассказах раскрывается широкая и чуткая душа писателя, любящего и сочувствующего страданиям простого русского человека, и его яркий талант рассказчика. В одном из старых номеров мы находим фотографию А. А. Гришина. Являлся он также в эти годы и неизменным долголетним сотрудником парижской газеты «Русская мысль».

Старость Александра Андреевича Гришина проходит в одиночестве, в русском Доме Земгора, в Кормей-ан-Паризи, расположенном на расстоянии около 18 км северо-западнее Парижа. Этот дом, созданный с помощью ООН в 1950 году, был приютом для нуждающихся и престарелых русских эмигрантов. На городском кладбище, рю Стратежик, похоронено много русских пансионеров этого дома. На их могилах установлены одинаковые, светло-серые бетонные кресты с небольшими металлическими табличками, сообщающими краткие сведения о похороненных людях. Здесь, в русском доме для престарелых, в 1968 году, в возрасте 76 лет Александр Андреевич Гришин умирает – всеми забытый русский литератор, так глубоко переживавший потерю родины, и так мечтавший вернуться на родную землю, которая так никогда и не возродила память о нем – еще об одном изгнаннике, волею судьбы творившим вне России.

Доска захороненных у подножия креста. на кладбище в Кормей-ан-Паризи. Имя А. Гришина – 4-ое сверху.

Доска захороненных у подножия креста. Имя А. Гришина – 4-ое сверху.

 

Памятный крест пансионерам Дома Земгора на кладбище в Кормей-ан-Паризи.

Памятный крест пансионерам Дома Земгора на кладбище в Кормей-ан-Паризи.

 

АЛЕКСАНДР А. ГРИШИН (1892-1968)

ПОД НОВЫЙ ГОД

В последний день старого года, в часы сумерек, когда предвечерняя темнота начинает обволакивать землю, в небе загораются первый звезды, а по мостовым и бульварам ложатся пятнами и длинными полосами густые и четкие тени, торопливо запираются магазины и лавочки, говорливая и суетливая уличная толпа разбегается по своим уголкам, в эти часы, сидя в полутемной комнате, хочется раскрыть книгу воспоминаний. Нашу большую книгу пережитого, перелистать ее пожелтевшие страницы и на один момент воскресить старые, ушедшие в вечность дни.

Они ушли эти дни, но от них остались воспоминания и, как цветы, заложенные между страниц любимой книги, они хранятся бережно нами, заставляя тревожно биться сердце, воскрешая пережитое.

Его особенно много накопилось у нас — людей без родной земли, разбросанных и рассеянных по всем уголкам. Мы беспредельной лентой печали и грусти обвили голубые, лазурные берега Босфора и Средиземного моря, свою грезу и сказку о свободной России мы унесли в знойную Африку, легендарную Индию и далекую Бразилию. Мы рассказали о своей тяжелой беде в Сербии, Болгарии и Чехии, и бережно скрывая свою тоску, изо дня в день, упорно работаем мы на заводах и фабриках, в шахтах и копях приютившей нас Франции.

Бесконечно велика печаль, беспредельна наша русская тоска, но мы научились страдать и ждать, и в этом – наша сила, которая помогает нам переживать долгую, черную ночь и дожидаться радостного рассвета.

Уже не первый раз мы встречаем дни нового года вдали от родной земли и близких, дорогих нам людей. Много цветов воспоминаний хранится в нашей книге. И каждый раз, на пороге Нового года, мы пересматриваем их и бережно расправляем лепестки. Теперь, они – наше богатство и наше счастье.

Каждый год мы стараемся заглянуть за черту, за плотную завесу будущего, где скрыто новое счастье и новая жизнь, живем мечтой и надеждой.

Но сурово обманывали нас приходившие новые дни. Не блестят жгучими радостными огоньками сугробы снега, не поют и не звенят бубенцы и колокольчики, не скачут лихие тройки по белым дорогам и не звучит в воздухе задорное, радостное, опьяняющее и счастливое: «С Новым годом, с новым счастьем»!

Там, на русском севере, бесконечно долгая, темная ночь. Пустынными и сиротливыми молчат улицы. Жуткие и страшные черные вороны, кружась в воздухе, нарушают тишину ночи своим карканьем.

И снова идет Новый год. И опять мы глядим в завтрашний день с привычными думами и верой в нашу мечту.

Бережно и осторожно осмотрим самый дорогой и ценный, самый ароматный цветок в нашей книге и ласково, тихо скажем: «С Новым годом, с новым счастьем, наша любимая, родная, наша земля Русская!»

Пусть эта встреча Нового года будет для многих без бокалов, наполненных искристым вином, пусть многие из нас будут сидеть в своих одиноких, убогих комнатах, пусть не будет столов и шумных тостов, пусть!..

Этот вечер мы проведем за книгой воспоминаний и, осторожно перелистывая старые, пожелтевшие страницы, положим еще несколько ярких, дорогих нам цветов на память о тех, кто подобрал молодую Россию, бродившую в ветхой одежде с возбужденными глазами от холода и голода, по улицам и переулкам Стамбула, кричащей Галатее и зарабатывающей кусок хлеба на холодном Галатском мосту.

От дней скитаний и нашей скорби мы сохраним эти цветы на память о друзьях, протянувших нам руку помощи в дни, когда рухнули надежды и наша родина ушла в безвестную мглу.

Мы верили, что у нас будет радость. Мы горячо верим, что придет рассвет, и в лучах играющего солнца мы, странники, возвратимся к своим семьям, и свою мечту о возрождении Свободной, Великой России мы увидим действительностью.

И в последний день старого года, в часы сумерек, когда предвечерняя темнота начинает обволакивать землю, мы будем бережно перелистывать пожелтевшие страницы книги воспоминаний и в кругу своих близких рассказывать о благородно- рыцарском подвиге тех, кто дал нам приют в черные дни скитальчества.

А на пороге Нового года, когда в наших руках зазвенят бокалы со свершающим, искристым вином, и мы будем произносить тост за счастье и славу нашей России, то этот же тост будет и за наших друзей, с которыми мы пережили свою тоску, свою печаль и свои горести.

1925 г. Париж

ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ

СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ

Всякие дела случаются с православным людом, а вот, что в ночь под Рождество бывает, так и не приведи ты Господи! Много вылазит чертей из пекла об эту пору и уж так ли измываются над людьми, что и говорить страшно. Вот, я сам из простых буду, вестовым у господина есаула Вилкова состою с самой германской войны, и расскажу вам, любезные, о том, как мы с есаулом в наш рождественский сочельник границу переходили. А если что и совру, так у меня свидетели есть: первым наперво Сергей Сергеевич, а второе на четвертое – Лоллий Иванович – люди они почтенные и сами много пережили, могут, конечно, рассказать, но на этот раз моя очередь, день уж такой выдался.

Вот послушайте!

Первые два года шатаний по чужим землям переносил мой есаул с легкостью и веселостью молодых лет. Всё ему было трын-трава: иной раз кормились через третьи сутки на четвертые, ходили в одеяниях, так самим было – срамотно, а ничего, точно так и надо было…. Посмеивался мой есаул и головой крутил.

– Не в этом дело, Ефрем Иванович, – это меня-то зовут Евреем Иванович, – а вот выберемся в настоящую западную Европу, ее посмотрим и себя покажем.

– Дело, – говорю, – чистое и полезное, а только с нашими капиталами не так всё это скоро может быть, она, – говорю, – огромнейшая – эта Европа…

– Всю пешком пройдем, Евреем Иванович, – привыкать нам, что ли?!

– Действительно, – говорю, – привычка у нас с вами выработалась здоровая. Слава тебе, Господи, из самого Константинополя до Будапешта пешком дошли и только что разве наши «танки», а остальное всё в аккурат…

– И дальше пойдем, до самого Мадрида доберемся, и бой быков поглядим.

Ну, думаю, куда же нам до Мадрида этой самой добираться и быков смотреть, это совсем для меня без всякого интереса, потому видывал я в России бычков, как, к примеру сказать, черкасских, ведь они для всякой выставки годны, порода!

Мечтали, мечтали, а в Будапеште застряли, застряли и всё тут. То есть, не туды, не сюды. Работенки нет, деньжонки порастрясли и насчет изъяснения и разговора совсем дрянь дело, прямо хоть живьем в петлю полезай. А тут и есаула веселость его оставила. Сумрачным стал, слова не добьешься. И в церковь водил его и к доктору – ничего, то есть просто ничего…. Думаю, сглазили моего есаула, а он с лица-то красавец мужчина, глаза огонь, лицо деликатное – известно, благородного воспитания человек, что тут скажешь?.. Взял я этак ночью водички, уголек и сбрызнул его. Вскочил он и давай меня крыть словами, и давай меня крыть…. Так крыл, что квартирная хозяйка, Матильда Карловна, вслух молитвы твердила, и Матерь Божию призывала. Только после этого мягким стал есаул и покаялся мне, что не может так больше жить, а хочет жизнь по-настоящему устраивать.

– Ты, – говорит, – Ефрем Иванович, брось меня, тебе одному легче будет, ты сам себя прокормишь, не можешь же ты на двоих работать…. Я в Прагу думаю пробираться, чтобы свое образование закончить и твердо стать на ноги…

– Господи Боже мой, да разве я могу вас одного оставить, а что же папенька и маменька скажут, когда я в Россию возвращусь, какими глазами смотреть я буду?.. А это вы правильно говорите, господин есаул, что науками вам надо заняться, потому вы хотя и есаул, сотней командовали, но образования высокого и настоящего вы не закончили – образование ваше легкое, потому война помешала, это я хорошо знаю, и сове понятие на этот счет имею…. Нет, господин есаул, страдать, так уж вместе страдать – до конца…. Вы учиться будете, а я возле вас вертеться буду и зарабатывать на свое пропитание…. Вот так тогда и решили идти мы в Прагу.

Днем работали, а вечерами маршруты вырабатывали, да подсчитывали, в какую копеечку нам это путешествие обойдется?! А потом собрались в путь-дорогу. Сердечной оказалась наша хозяйка, Матильда Карловна, денег не взяла за квартиру, за целый месяц, и в дорогу кое-чего из съестного в карманы сунула, и поехали мы опять на своих двоих.

Холодно было, ветры проклятые и колючие до самых костей холодом добирались, а у нас всего на всего две шинели и два одеяла – еще американцы в Константинополе выдали. Ночами ночевали у шинкарей, а днем всё шли и всё границу ждали. Паспорта в карманах голландские, ну а визы – русские… на наших подметках.

Есаула моего и узнать нельзя, чуть не плачет от радости, а у меня самого к сердцу подкатывает, радостно было, что опять вместе за своим счастьем идем. И так-то холодно, чтоб границу пройти благополучно, чтобы задержки не было. Много мы их перешли – турецкую, грецкую, болгарскую, сербскую, венгерскую, а тут, может, и будет нам скончание!.. Однако идем, и каждый про себя думу обдумывает, как бы какого греха не вышло. Так и дошли снова до венгерской границы.

На последние наши денежки кровные зашли мы в шинок, заказали мы винишка, сидим в уголке и хозяина подробно расспрашиваем о том, да о сём, а между прочим, и на счет того трудно ли границу перейти и не было ли таких случаев в его практике. Откровенно сказали ему, что визы у нас русские, с ними потому и приходится искать места поудобнее…

Рассмеялся шинкарь, по плечу нас похлопал, вином за свой счет угостил и сказал, что русские очень хорошие люди, что завтра всё дело к вечеру будет готово, а сейчас надо спать, спать…

И легли мы… со своими думушками. И десять, и одиннадцать, и двенадцать пробило, а мы глаз не можем сомкнуть, ворочаемся и вздыхаем.

– А какое завтра число? – спрашивает меня есаул.

– Да, по моему календарю, – говорю, – должно быть 5 января.

– Как так? Так это выходит, что завтра наш русский сочельник, а послезавтра – наше русское Рождество, Ефрем Иванович! – И пошел, пошел расписывать, да вспоминать, да рассказывать, как у нас Рождество праздновали. Известно, как мы умели свои праздники проводить!..

И мне это приятно, и слеза даже пробивается, и страшно, потому что в сочельник из пекла много чертей вылазит, сражаются они со светлыми силами и души человеческие к себе заманивают. И вот в таком волнении ночь и следующий день прошли, что не приведи ты, Господи, пережить их опять не только мне, но и злому татарину.

А как начало смеркаться пришел толстенький карапузик в форме, с усами, как у татарина. Осмотрел нас, оглядел с головы до самого желудка, на имущество наше одеяльное обратил внимание, покачал своей лысой головой и с шинкарем три стаканчика вина выпил.

Есаул это по-немецки кое-как объяснил, что просим мы его пропустить нас через венгерскую границу и дорогу показать к безопасному месту на чешской.

– Пожалуйста, пан, – вставил я свое словечко.

– Их бин гер, – обиделся карапузик.

– Ну, ин гер, так гер, – согласился я, и начал опять просить по-русски, и за каждым словом его «гер» повторяю.

Согласился. Попрощались мы с шикарем и выскочили следом за карапузиком. Вывел он нас за деревню, потащил по пригоркам, лесочкам и перелескам, иногда останавливался, чутко прислушивался, а потом шепотом что-то рассказывал моему есаулу, ему руку пожал, а мне просто головой кивнул и пропал в темноте.

– Тише, Ефрем Иванович, мы на самой границе, только надо вот эту горушку пересечь, а там уже чешская земля…

– Господи, благослови, господин есаул, счастливого пути!..

И ползли мы на гору. Тем кругом, ветер гудит и стоном стонет, холодюка проклятый, и жутко. То есть, так жутко, что и передать трудно. В темноте-то всё кажется в преувеличении, коряга какая-нибудь торчит, а нам кажется, что часовой с ружьем стоит и нас поджидает. Шли медленно, пять шагов пройдем, остановимся, начнем прислушиваться, не слышно ли чего подозрительного. А гора, то крутая, отвесная, кажется, сорвешься и поминай, как звали.

– Не понял я его, Ефрем Иванович, вправо или влево больше забирать, – шепчет мне есаул, – как вы думаете?

– История, трудно и сказать, не видно ничего, – ответил я ему, и внутри как будто что-то оборвалось и в ноги село, стали они сразу пудовыми.

– Пойдем вправо, всё один черт! – брякнул есаул. Ну, а скажите мне, разве можно в ночь под Рождество черта поминать, ведь это-то и есть для него приманка.

И закружил нас этот черт, завертел. Лазили мы, спускались с горы, опять поднимались, и не можем выбраться, совсем заблудились. А тут еще темь, хоть глаз выколи, ничегошеньки не видно, и чем дальше, тем жуть больше, и опять же мысли, что, мол, бродишь так, бродишь, ввалишься в пропасть и окончательно пропадешь. И, действительно, скоро остался один я в этой темноте. Сорвался мой есаул, слышал, как загудел он куда-то вниз, и тихо стало, до жуткости тихо. Я туды, я сюды, кричать начал, бегал около ямы, а броситься вниз – смелости не хватает. Покрутился, повертелся и запутался: то место где есаул-то исчез – потерял. Из сил выбился и решил сначала отдохнуть, собраться с мыслями и решить, что дальше делать. Прислонился к дереву и всю дорогу стараюсь вспомнить, как шли, как и где повернули вправо, а потом это место злосчастное, где я есаула потерял. И так ли тяжело было, кажется, жизни своей рад не был, зачем, мол, я один остался и за есаулом вниз не бросился, вместе бы уж и погибли. А в голове огонь, горела она и вся наша жизнь совместная, как в кинематографе на полотне перед глазами мелькает.

Рождество, думаю, сегодня, неужто, Бог не поможет, неужто, бросит раба своего Ефрема на произвол судьбы, неужто, я такой грешный, что ангел-хранитель отступил от меня?.. Надо, думаю, костер разложить, чтобы дать о себе знать, пусть арестуют, пусть ведут в тюрьму, а этим самым, может быть, я своего голубчика есаула, спасу, может, лежит он весь в крови и подняться на ноги не может. Пошарил кругом руками, поискал сухих веточек, а всё сырое…. Взял я тогда свой голландский паспорт, свернул его в трубочку и зажег, пускай горит, мне он теперь без надобности…. Зажег себя, запел я Рождество. Голос-то и осветил кругом местность, вроде как елку зажег, и сижу этак, и горячей трубочкой из паспорта помахиваю, да недолго моя елка продолжалась, сгорел паспорт, и еще темнее стало.

Стало быть, не судьба. Надо кричать больше и звать на помощь, а вместо крика, прямо-таки неожиданно для меня, звонкий голос, и так гулко покатились слова, что мне самому как-то радостно стало. Пропел один раз, пропел другой, третий, и всё прислушиваюсь, не отзовется ли кто на мой крик? Нет, ни одной живой души…. И заснул я. Крепко заснул от усталости, закутавшись в свое одеяло, и во сне всё время своего есаула видел, смеялся он и прыгал около меня, как дитя малое.

– Пане Голиков, вставайте! – разбудил меня вдруг незнакомый голос.

Открыл я глаза, кругом светло, а передо мною двое в военной форме и с карабинами за плечами. И, главное дело, говорят по-русски.

– Пойдем, пане Голиков, вас камарад Вилков ожидает.

– Да, где же это я, растолкуйте мне ради Создателя…

– После растолкуем, а теперь вставай и пойдем…

История…. Не могу придти в себя и не знаю, что и думать, где я нахожусь, чи на земле, чи на небе, чи в России, потому форма на людях не русская, а сами говорят по-русски, не кричат и не ругаются, а говорят до крайности ласково и вежливо, всё время меня паном величают…

Привели в домик, маленький и чистенький такой, а там мой есаул сидит, весь исцарапанный сидит и перед ним угощенье поставлено.

– Ефрем Иванович, поздравьте, мы в гостях у чехов, перешли границу!.. Сейчас вас допрашивать будут, так всю правду рассказывайте, не бойтесь.

– Господи, господин есаул, да как же это?!

– Так, Ефрем Иванович, сорвался я и этим вот себя и вас выручил, оказывается, прямо в Чехословакию выкатился… – смеется есаул. И вся семья смотрит на меня и улыбается, точнее к родне в гости попали.

– Вы закусывайте, вот пивичко, кнедлички, кушайте, а я пойду и по телефону переговорю, мне надо, служба, – говорит один из военных.

– Просим, просим, мы рады руссов. Худаки, худаки…, – суетилась и ухаживала за мной молодая женщина.

– А вы, пани Голиков, кушайте, кушайте, после я с вами поговорю.

И что же вы думаете, любезные, не возвратили нас обратно на венгерскую границу и разрешили остаться на жительство в Чехословакии. Были мы с есаулом и на этой горе, по которой кружили в ту памятную ночь, гора, как гора – ничего особенного, а вот чертяк из пекла крутил вокруг да около, и, в коне концов, светлые силы одолели его и нас, к нашему счастью привели. Мой родненький есаул скоро инженером будет, а я уж курсы правильного птицеводства кончаю, хотелось бы и тракторное дело изучить, да не знаю, как всё дальше будет?!

– Пани верхний, дайте-ка пять скляночек пива, сегодня наше русское Рождество, так мы его празднуем!

– Просим! Просим!!

1926 г. Париж

Публикация Елены Дубровиной