Елена ЛИТИНСКАЯ. История моего первого стихотворения

   Сочинять стихи я начала где-то в классе шестом-седьмом, для нашей стенгазеты. И направление  выбрала сатирическо-юмористическое. Эти примитивно рифмованные эпиграммы, в общем беззлобно критикующие кого-либо из одноклассников за плохую успеваемость, лень и отнюдь не примерное поведение, едва ли можно назвать стихами. В памяти не осталось ни одного из стенгазетных «шедевров». Зато, помню, мне частенько за подобное творчество доставалось от объектов моей критики. Доставалось, естественно, не физически, а вербально. Случалось, что разозлённый герой эпиграммы просто перечёркивал продукт моего труда или в гневе срывал целиком стенгазету. Я не очень-то и переживала по этому поводу и с лёгкостью создавала новые вирши. Потом я поступила в гуманитарный класс спецшколы, где под благотворным влиянием нашей замечательной учительницы русского языка и литературы С.И. Ивановой, осознала беспомощность и тленность прежних своих творений и принялась за создание иронической баллады о жизни нашего женского класса. (Я не оговорилась. Так уж сложилось. Мальчики были в параллельных классах, а у нас – одни девочки. Парад красавиц.) Уровень моего рифмоплётства уже стал чуть выше. Однако из всей баллады помню лишь две строчки:

(Они) … ели тюрю, пили квас // и не ведали про джаз.

Подруги одобрили моё сочинение и записали в летопись класса. (Возможно, эта баллада до сих пор хранится у кого-то в архиве среди старых бумаг.) Окрылённая высокой оценкой одноклассниц, я даже не обратила внимания на употребление неправильного падежа после глагола «ведать». Этот устаревший глагол явно требовал предложного падежа с предлогом «о». Ведать о чём. Но проявим снисхождение к «юному дарованию», пятнадцатилетней девочке, которая упорно искала самовыражения в стихах.

Постепенно сатирическая направленность моего стихотворства менялась, приобретая драматическое и даже трагическое направление. (Что часто свойственно юности.) По-настоящему первым стихотворением, которое можно отнести к поэзии и за которое сейчас не очень стыдно, явилось вот это, написанное в десятом классе под влиянием Владимира Маяковского. Он был злым и добрым гением моей юности.

К ПОРТРЕТУ МАЯКОВСКОГО

 

Хорошо тебе, чёрно-белому, гениальному.

Скупой художник упрятал дрожь.

А я трагически театрально

в сердце вонзаю деревянный нож.

 

А ко мне рифмы не приходят запросто,

как к тебе Солнце гонять чаи.

На листке жалкий обрывок записи

замер. Feci quod potui.

 

Улыбкой полоснули. На коже чувственной

теперь останется грубый шрам.

Осторожней, пожалуйста! Ведь герои драм

неискусственные.

 

Смеёшься стоик, а под стеклом-то холодно.

Хочешь – жизнь подброшу, как полено в очаг.

Из двух зол выбираю одно,

чтоб без тоски в очах.

 

В земле останусь, попаду на небо ли,

никто не вспомнит жизнь мою.

Мои стихи молитвами не были.

Я себя сама отпою.

 

 

 

 

   Сочинять стихи я начала где-то в классе шестом-седьмом, для нашей стенгазеты. И направление  выбрала сатирическо-юмористическое. Эти примитивно рифмованные эпиграммы, в общем беззлобно критикующие кого-либо из одноклассников за плохую успеваемость, лень и отнюдь не примерное поведение, едва ли можно назвать стихами. В памяти не осталось ни одного из стенгазетных «шедевров». Зато, помню, мне частенько за подобное творчество доставалось от объектов моей критики. Доставалось, естественно, не физически, а вербально. Случалось, что разозлённый герой эпиграммы просто перечёркивал продукт моего труда или в гневе срывал целиком стенгазету. Я не очень-то и переживала по этому поводу и с лёгкостью создавала новые вирши. Потом я поступила в гуманитарный класс спецшколы, где под благотворным влиянием нашей замечательной учительницы русского языка и литературы С.И. Ивановой, осознала беспомощность и тленность прежних своих творений и принялась за создание иронической баллады о жизни нашего женского класса. (Я не оговорилась. Так уж сложилось. Мальчики были в параллельных классах, а у нас – одни девочки. Парад красавиц.) Уровень моего рифмоплётства уже стал чуть выше. Однако из всей баллады помню лишь две строчки:

(Они) … ели тюрю, пили квас // и не ведали про джаз.

Подруги одобрили моё сочинение и записали в летопись класса. (Возможно, эта баллада до сих пор хранится у кого-то в архиве среди старых бумаг.) Окрылённая высокой оценкой одноклассниц, я даже не обратила внимания на употребление неправильного падежа после глагола «ведать». Этот устаревший глагол явно требовал предложного падежа с предлогом «о». Ведать о чём. Но проявим снисхождение к «юному дарованию», пятнадцатилетней девочке, которая упорно искала самовыражения в стихах.

Постепенно сатирическая направленность моего стихотворства менялась, приобретая драматическое и даже трагическое направление. (Что часто свойственно юности.) По-настоящему первым стихотворением, которое можно отнести к поэзии и за которое сейчас не очень стыдно, явилось вот это, написанное в десятом классе под влиянием Владимира Маяковского. Он был злым и добрым гением моей юности.

К ПОРТРЕТУ МАЯКОВСКОГО

 

Хорошо тебе, чёрно-белому, гениальному.

Скупой художник упрятал дрожь.

А я трагически театрально

в сердце вонзаю деревянный нож.

 

А ко мне рифмы не приходят запросто,

как к тебе Солнце гонять чаи.

На листке жалкий обрывок записи

замер. Feci quod potui.

 

Улыбкой полоснули. На коже чувственной

теперь останется грубый шрам.

Осторожней, пожалуйста! Ведь герои драм

неискусственные.

 

Смеёшься стоик, а под стеклом-то холодно.

Хочешь – жизнь подброшу, как полено в очаг.

Из двух зол выбираю одно,

чтоб без тоски в очах.

 

В земле останусь, попаду на небо ли,

никто не вспомнит жизнь мою.

Мои стихи молитвами не были.

Я себя сама отпою.