Елена ЛИТИНСКАЯ. История моего первого стихотворения
Сочинять стихи я начала где-то в классе шестом-седьмом, для нашей стенгазеты. И направление выбрала сатирическо-юмористическое. Эти примитивно рифмованные эпиграммы, в общем беззлобно критикующие кого-либо из одноклассников за плохую успеваемость, лень и отнюдь не примерное поведение, едва ли можно назвать стихами. В памяти не осталось ни одного из стенгазетных «шедевров». Зато, помню, мне частенько за подобное творчество доставалось от объектов моей критики. Доставалось, естественно, не физически, а вербально. Случалось, что разозлённый герой эпиграммы просто перечёркивал продукт моего труда или в гневе срывал целиком стенгазету. Я не очень-то и переживала по этому поводу и с лёгкостью создавала новые вирши. Потом я поступила в гуманитарный класс спецшколы, где под благотворным влиянием нашей замечательной учительницы русского языка и литературы С.И. Ивановой, осознала беспомощность и тленность прежних своих творений и принялась за создание иронической баллады о жизни нашего женского класса. (Я не оговорилась. Так уж сложилось. Мальчики были в параллельных классах, а у нас – одни девочки. Парад красавиц.) Уровень моего рифмоплётства уже стал чуть выше. Однако из всей баллады помню лишь две строчки:
(Они) … ели тюрю, пили квас // и не ведали про джаз.
Подруги одобрили моё сочинение и записали в летопись класса. (Возможно, эта баллада до сих пор хранится у кого-то в архиве среди старых бумаг.) Окрылённая высокой оценкой одноклассниц, я даже не обратила внимания на употребление неправильного падежа после глагола «ведать». Этот устаревший глагол явно требовал предложного падежа с предлогом «о». Ведать о чём. Но проявим снисхождение к «юному дарованию», пятнадцатилетней девочке, которая упорно искала самовыражения в стихах.
Постепенно сатирическая направленность моего стихотворства менялась, приобретая драматическое и даже трагическое направление. (Что часто свойственно юности.) По-настоящему первым стихотворением, которое можно отнести к поэзии и за которое сейчас не очень стыдно, явилось вот это, написанное в десятом классе под влиянием Владимира Маяковского. Он был злым и добрым гением моей юности.
К ПОРТРЕТУ МАЯКОВСКОГО
Хорошо тебе, чёрно-белому, гениальному.
Скупой художник упрятал дрожь.
А я трагически театрально
в сердце вонзаю деревянный нож.
А ко мне рифмы не приходят запросто,
как к тебе Солнце гонять чаи.
На листке жалкий обрывок записи
замер. Feci quod potui.
Улыбкой полоснули. На коже чувственной
теперь останется грубый шрам.
Осторожней, пожалуйста! Ведь герои драм
неискусственные.
Смеёшься стоик, а под стеклом-то холодно.
Хочешь – жизнь подброшу, как полено в очаг.
Из двух зол выбираю одно,
чтоб без тоски в очах.
В земле останусь, попаду на небо ли,
никто не вспомнит жизнь мою.
Мои стихи молитвами не были.
Я себя сама отпою.
Сочинять стихи я начала где-то в классе шестом-седьмом, для нашей стенгазеты. И направление выбрала сатирическо-юмористическое. Эти примитивно рифмованные эпиграммы, в общем беззлобно критикующие кого-либо из одноклассников за плохую успеваемость, лень и отнюдь не примерное поведение, едва ли можно назвать стихами. В памяти не осталось ни одного из стенгазетных «шедевров». Зато, помню, мне частенько за подобное творчество доставалось от объектов моей критики. Доставалось, естественно, не физически, а вербально. Случалось, что разозлённый герой эпиграммы просто перечёркивал продукт моего труда или в гневе срывал целиком стенгазету. Я не очень-то и переживала по этому поводу и с лёгкостью создавала новые вирши. Потом я поступила в гуманитарный класс спецшколы, где под благотворным влиянием нашей замечательной учительницы русского языка и литературы С.И. Ивановой, осознала беспомощность и тленность прежних своих творений и принялась за создание иронической баллады о жизни нашего женского класса. (Я не оговорилась. Так уж сложилось. Мальчики были в параллельных классах, а у нас – одни девочки. Парад красавиц.) Уровень моего рифмоплётства уже стал чуть выше. Однако из всей баллады помню лишь две строчки:
(Они) … ели тюрю, пили квас // и не ведали про джаз.
Подруги одобрили моё сочинение и записали в летопись класса. (Возможно, эта баллада до сих пор хранится у кого-то в архиве среди старых бумаг.) Окрылённая высокой оценкой одноклассниц, я даже не обратила внимания на употребление неправильного падежа после глагола «ведать». Этот устаревший глагол явно требовал предложного падежа с предлогом «о». Ведать о чём. Но проявим снисхождение к «юному дарованию», пятнадцатилетней девочке, которая упорно искала самовыражения в стихах.
Постепенно сатирическая направленность моего стихотворства менялась, приобретая драматическое и даже трагическое направление. (Что часто свойственно юности.) По-настоящему первым стихотворением, которое можно отнести к поэзии и за которое сейчас не очень стыдно, явилось вот это, написанное в десятом классе под влиянием Владимира Маяковского. Он был злым и добрым гением моей юности.
К ПОРТРЕТУ МАЯКОВСКОГО
Хорошо тебе, чёрно-белому, гениальному.
Скупой художник упрятал дрожь.
А я трагически театрально
в сердце вонзаю деревянный нож.
А ко мне рифмы не приходят запросто,
как к тебе Солнце гонять чаи.
На листке жалкий обрывок записи
замер. Feci quod potui.
Улыбкой полоснули. На коже чувственной
теперь останется грубый шрам.
Осторожней, пожалуйста! Ведь герои драм
неискусственные.
Смеёшься стоик, а под стеклом-то холодно.
Хочешь – жизнь подброшу, как полено в очаг.
Из двух зол выбираю одно,
чтоб без тоски в очах.
В земле останусь, попаду на небо ли,
никто не вспомнит жизнь мою.
Мои стихи молитвами не были.
Я себя сама отпою.