Анна Галанина. Околицы

* * *

 

Идёшь и шепчешь: «ещё не вечер»,

а звёзды светят – ещё не утро,

и хорошо бы тулуп овечий –

Москва застыла, как волчий хутор.

И каждый встреченный – неудачник,

других в мороз не погонит, кроме

бродячих псов и поэтов. Значит,

наш пробил час – как всегда, неровен.

И кто ты был, или есть, неважно –

сбивая шаг, подбиваешь строки.

Мы все – бродяги в одной упряжке.

И только тени не одиноки.

 

* * *

 

Как будто путь в никуда намечен,

все разговоры ведут назад.

Ребёнок смотрит по-человечьи,

прищурив сумрачные глаза,

как заунывно скрипит старуха

о славном прошлом, и всё – про смерть…

Ребёнок слушает, но в пол-уха.

Вперёдсмотрящий. Устал смотреть.

Вздыхает, словно бы понарошку,

и засыпает, слюнявя рот.

Старуха держит его ладошку

и песни жалобные поёт

про комсомольцев, косые чёлки…

А внуку снится, что мир исчез –

старуха едет на сером волке

с косой и флагом наперевес.

 

 

* * *

Слышишь? Дожди шелестят бумажно…

Тучами небо небрежно скомкано.

В каплях зонтов пузыри от граждан,

еле видны человеков коконы.

 

Неразличимые в лужах тени,

мелкой волной маета неясная…

Может, и в глупой тоске осенней

тоже есть правда, и смысл, и разное…

 

Дождь размывает огни и листья,

и не найти для тревоги повода,

разве что шорох… То ветер кистью

осень рисует на фоне города.

 

Капли на стёкла кладутся ловко –

штрих по пунктиру, прочнее прочного…

Знаешь, а люди – всего грунтовка

для тротуаров, домов и прочего.

 

* * *

 

Путеводной рекламы месиво

все пути и дороги залило,

занавесками машет весело

забегаловка привокзальная.

На пороге стоит буфетчица –

хороша, как реклама бубликов.

Усмехаясь, глядит, как мечется

по перрону шальная публика – 

восвояси пыхтя, топорщится

и бесстрашно к метро трамбуется.

Вслед за дворником и уборщицей

их сметает куда-то улица,

там вдали – переливы звонами

и щебечет бульвар трамваями…

Там становятся люди волнами,

и огнями в окне, и сваями.

 

* * *

 

Мир насквозь горизонтален…

Рассекая параллели,

бродят люди и зонтами

небо крутят еле-еле.

 

Вдоль дождей перетекают

разлохмаченные тучи

и стирают вертикали

на худой, неясный случай.

 

Куполов не видно, шпилей…

Вместо них – домов огрызки, 

словно землю прицепили

к тучам намертво и низко.

 

Мир исчез, остались мели, 

город сжался без окраин

и притих… Берётся пеленг:

лужи – небо – вертикали.

 

* * *

 

Летели по небу облака,

похожие на зверей,

и каждый зверь облака лакал,

рождая других зверей.

 

И превращался орёл в осла,

а лев уплывал змеёй,

и в небе туча зверей росла

и множилась над землёй.

 

Зверьё лепилось у кромок туч

и уходило в отрыв.

Был каждый сам по себе могуч,

бессмертен и горделив,

 

парнокопытен, членистоног,

с подкрылками, или без –

не важно было, ведь каждый мог

на землю сойти с небес.

 

Потом грозой падут… А пока

всё просто и без затей –

бродили звери по облакам,

и не было там людей.

 

* * *

 

Мир фонарей светел,

свет фонарей бежев.

Каждый фонарь смертен

утром, в ночи – реже.

Ломок его голос,

враг фонаря – камень.

Жизнь фонаря – волос

из неживой ткани.

До фонаря звёздам

то, что фонарь светит.

От фонаря создан

мир. И живёт с этим.

* * *

 

Идёшь и шепчешь: «ещё не вечер»,

а звёзды светят – ещё не утро,

и хорошо бы тулуп овечий –

Москва застыла, как волчий хутор.

И каждый встреченный – неудачник,

других в мороз не погонит, кроме

бродячих псов и поэтов. Значит,

наш пробил час – как всегда, неровен.

И кто ты был, или есть, неважно –

сбивая шаг, подбиваешь строки.

Мы все – бродяги в одной упряжке.

И только тени не одиноки.

 

* * *

 

Как будто путь в никуда намечен,

все разговоры ведут назад.

Ребёнок смотрит по-человечьи,

прищурив сумрачные глаза,

как заунывно скрипит старуха

о славном прошлом, и всё – про смерть…

Ребёнок слушает, но в пол-уха.

Вперёдсмотрящий. Устал смотреть.

Вздыхает, словно бы понарошку,

и засыпает, слюнявя рот.

Старуха держит его ладошку

и песни жалобные поёт

про комсомольцев, косые чёлки…

А внуку снится, что мир исчез –

старуха едет на сером волке

с косой и флагом наперевес.

 

 

* * *

Слышишь? Дожди шелестят бумажно…

Тучами небо небрежно скомкано.

В каплях зонтов пузыри от граждан,

еле видны человеков коконы.

 

Неразличимые в лужах тени,

мелкой волной маета неясная…

Может, и в глупой тоске осенней

тоже есть правда, и смысл, и разное…

 

Дождь размывает огни и листья,

и не найти для тревоги повода,

разве что шорох… То ветер кистью

осень рисует на фоне города.

 

Капли на стёкла кладутся ловко –

штрих по пунктиру, прочнее прочного…

Знаешь, а люди – всего грунтовка

для тротуаров, домов и прочего.

 

* * *

 

Путеводной рекламы месиво

все пути и дороги залило,

занавесками машет весело

забегаловка привокзальная.

На пороге стоит буфетчица –

хороша, как реклама бубликов.

Усмехаясь, глядит, как мечется

по перрону шальная публика – 

восвояси пыхтя, топорщится

и бесстрашно к метро трамбуется.

Вслед за дворником и уборщицей

их сметает куда-то улица,

там вдали – переливы звонами

и щебечет бульвар трамваями…

Там становятся люди волнами,

и огнями в окне, и сваями.

 

* * *

 

Мир насквозь горизонтален…

Рассекая параллели,

бродят люди и зонтами

небо крутят еле-еле.

 

Вдоль дождей перетекают

разлохмаченные тучи

и стирают вертикали

на худой, неясный случай.

 

Куполов не видно, шпилей…

Вместо них – домов огрызки, 

словно землю прицепили

к тучам намертво и низко.

 

Мир исчез, остались мели, 

город сжался без окраин

и притих… Берётся пеленг:

лужи – небо – вертикали.

 

* * *

 

Летели по небу облака,

похожие на зверей,

и каждый зверь облака лакал,

рождая других зверей.

 

И превращался орёл в осла,

а лев уплывал змеёй,

и в небе туча зверей росла

и множилась над землёй.

 

Зверьё лепилось у кромок туч

и уходило в отрыв.

Был каждый сам по себе могуч,

бессмертен и горделив,

 

парнокопытен, членистоног,

с подкрылками, или без –

не важно было, ведь каждый мог

на землю сойти с небес.

 

Потом грозой падут… А пока

всё просто и без затей –

бродили звери по облакам,

и не было там людей.

 

* * *

 

Мир фонарей светел,

свет фонарей бежев.

Каждый фонарь смертен

утром, в ночи – реже.

Ломок его голос,

враг фонаря – камень.

Жизнь фонаря – волос

из неживой ткани.

До фонаря звёздам

то, что фонарь светит.

От фонаря создан

мир. И живёт с этим.