Дария МАСЛЕЕВА. Фольклорные мотивы в стихотворении Беллы Ахмадулиной «Ночь под Рождество»
Стихотворение Беллы Ахмадулиной «Ночь под Рождество» входит в авторский цикл «Возле ёлки» (1999). К этому циклу уже обращались исследователи, на что указывает М.С. Михайлова в статье «Амбивалентность творчества в лирическом цикле Беллы Ахмадулиной “Возле елки”»: «По утверждению американской исследовательницы Кристин Райдел, акт написания стихотворений о языческих богах и языческом же Божестве – Елке – в рождественский Сочельник самой Ахмадулиной представляется греховным»1. Мы сосредоточили внимание на интерпретации одного из стихотворений цикла, отчасти продолжая размышления литературоведов об амбивалентности творчества в сознании лирического «я» Ахмадулиной, но акцентируя главным образом функцию элементов фольклорной системы в тексте: прослеживая в нем трансформации поэтики календарной обрядности.
Выявлению религиозных мотивов в лирике Беллы Ахмадулиной посвящена одна из глав книги Т.В. Алешки «Творчество Ахмадулиной в контексте традиций русской поэзии»: «Отношение Ахмадулиной к ценностям христианской традиции, ее религиозное чувство претерпело эволюцию на протяжении творчества. <…> Приближение к осмыслению религии осуществляется у Ахмадулиной через чувство ответственности перед своим Даром»2. Автор книги предпринимает попытку продемонстрировать, как в ахмадулинской поэзии «более или менее произвольно конструируется сознание, приближенное к религиозному», замечая при этом, что «часто “таинственное” отождествляется с “религиозным”» (46).
Объектом внимания В. Зубаревой также становится библейский контекст: «Почти любое стихотворение Ахмадулиной, включающее дату как часть поэтического текста, построено по схеме таинства: зримая его часть связана с конкретикой отдельного дня, а оборотная восходит к библейским образам, событиям и фигурам…»3
Нас же будет интересовать не проблема осмысления религии и отражения религиозного понимания мира в целом в поэзии Ахмадулиной, а конкретнее: воплощение именно рождественского сюжета в его взаимодействии со святочным сюжетом на примере стихотворения «Ночь под Рождество». Мы рассмотрим, как осуществляется это взаимодействие и как в связи с этим организуется в тексте пространство творчества.
Художественное время в стихотворении – Рождественский сочельник, о чем, в продолжение его названия, говорят первая строфа («Как ни живи – вестей, с небес сошедших, // день важно полон, занятый собой. // В краю, чужом иным краям, – сочельник // благовестил Елоховский собор»4) и дальнейшее развитие лирического сюжета. Сочельником в православии, как известно, начинаются святки – дни от Рождества Христова до праздника Богоявления, которые отмечаются в честь рождения и крещения Христа. У Беллы Ахмадулиной святки упоминаются наряду с Рождеством: «Мы – попрошайки, с нас и взятки гладки, // да будут святки воздаяньем нам: // колядовать – изнанкой вверх, загадки // загадывать грядущим временам» (394). Святочный сюжет5 в стихотворении представлен, прежде всего, обрядом колядования, и помимо временных характеристик «сочельник» и «святки» возникает следующая: «ждёт Коляды отдельный календарь» (394). Святки, будучи связанными с библейскими событиями, восходят между тем к язычеству, многие святочные обряды уцелели от языческих празднеств. Так, Коляда – традиционный праздник языческого происхождения у славянских народов6 (Коляда – влиятельное божество / солнце-младенец / воплощение новогоднего цикла, олицетворение праздника…), позднее приуроченный ко времени празднования Рождества и святок. Год открывался исполнением колядных песен или колядок – величальных песен, песен-заклинаний благополучия в грядущем году. В ночь перед Рождеством и под Новый год колядовщики собирались вместе, кого-либо обряжали в вывороченный тулуп (поэтому в рассматриваемом стихотворении: «колядовать – изнанкой вверх») и ходили от избы к избе, пели величальные песни хозяевам, за что получали угощение. Далее: «… загадки // загадывать грядущим временам» – в святочный период тоже широко бытовавшее в крестьянской среде занятие, истоки которого восходят к древности. У Ахмадулиной отражается связь языческой и христианской культуры (напомним: народные обряды сочетали в себе языческую и христианскую символику). В стихотворении соседствуют христианские образы, предметы христианского культа, функционирующие и в языческих обрядах (соборный благовест, звезда, пост, Младенец осиянный, трикирий, Вифлеем, Нил Сорский) и языческие (Коляда и всё, что с этим образом связано). Таким образом, хотя Коляде, по Ахмадулиной, и отведен «отдельный календарь», этот временной промежуток органично вписывается во «всеобщее» (христианское) время – так что оппозиции, в сущности, не возникает. Это соответствует традиционным народным представлениям.
Заметим, что именно время святок, колядования оказывается для лирической героини временем творчества: «Младенца осиянного восславить – // трикирий возожгу, перо возьму» (394). Перо здесь – атрибут поэта, как и трикирий – трехсвечник, который одновременно и предмет христианского культа, и принадлежность поэта. Интересно, что итогом творчества в данном случае становится не восславление «осиянного младенца» (Христа), а колядки: «Но меня гололёд // с прямопутку совлёк. <…> Наперёд Рождества // к нам пришла Коляда» (394). Поэт в определенном смысле проходит обряд колядования, но – на бумаге. Так рождается своего рода «текст в тексте».
Ахмадулинские «колядки» содержат традиционный для песен в северных областях припев: «виноградье наливное, // красно-зелено моё» («коляда», «виноградье», «овсень» – варианты названий обрядовых песен в разных географических областях). Следовательно, у Ахмадулиной представлен тот случай, когда «коляда» и «виноградье» совмещались, смешивались, а это вполне могло происходить. В продолжение сказанного отметим, что в художественной системе Беллы Ахмадулиной одним из ключевых является образ сада, а в древнерусском языке «виноградом» называли сад (см. последнюю строфу: «Ты в мой сад-вертоград // приходи, вертопрах»). Обрядные песни состояли из благопожелания и требования подаяния. Отчасти это отражено в рассматриваемом поэтическом тексте: «Ты меня не виновать, // одари, овиноградь» (394).
Традиционна также формула: «Наперёд Рождества // к нам пришла Коляда». В сочетании оригинального авторского слова и традиционных для обрядовых песен формул, как представляется, отражается особенность творческого почерка поэта. Аналогичное соединение фольклорного и авторского слова обнаруживаем в последней строфе: «Святкам рад снегопад – // синеват, сыроват. // Чёрт крутил и вертел – // наперёд Рождества // нам звезду и вертеп // Коляда принесла» (397). Обратим внимание на смену «ролей»: лирическая героиня выступает уже в функции не «колядующей», а «хозяйки»: «Ты в мой сад-вертоград // приходи, вертопрах. // Выпросить – не воровать, // сыпь в ладони, виноградь». // Ты ко мне – колядовать, // я к тебе – околдовать» (397) <вертопрах – легкомысленный, ветреный человек>.
Вероятно, таким образом в стихотворение вводится и любовный сюжет, поскольку первоначально виноградья были свадебными песнями, а в любовных песнях образ винограда – один из самых распространенных. В народных колядках тоже мог реализоваться любовный сюжет, но выражался он иначе.
Таким образом, «колядки», представленные у Ахмадулиной – это не классические колядные песни, а стилизации, в которых воссоздаётся атмосфера святок. Поэт отсылает читателя к определенному жанру, сохраняя свойственную этому жанру форму (размер, смежная рифма, раешный стих). Однако в целом колядка функционирует здесь не как обрядовая песня, предполагающая планирование будущего благополучия, а, скорее, как текст, в представлении лирической героини воплощающий дух старины, что созвучно ее (героини) эмоциональному состоянию. Не случайно с виноградьем соседствует сказочный образ море-окияна: «Как мной любимо это виноградье! // Ему соплещет море-окиян» (395) – не только передающий, но и усиливающий суть старины, старинных сказок.
Для творчества Беллы Ахмадулиной характерны фольклорные стилизации, фольклорные вкрапления, поскольку всегда первично для нее Слово, вбирающее в себя опыт традиции, в том числе и фольклорной. С народным словом Ахмадулина напрямую соприкасалась, например, в 80-е годы, когда жила на Севере, в Вологодской области, в селе Ферапонтово, где ей сдавала избу старенькая тетя Дюня: «… песни тетя Дюня певала долгие, прекрасные, я их повторить не могу, но протяжная тень их жива и в уме и слухе»7.
Фольклорные элементы проникают в поэтические тексты Ахмадулиной и опосредованно, через литературу. Не случайно в анализируемом стихотворении появляется образ Н.В. Гоголя, и содержатся отсылки к его произведениям, прежде всего, к «Вию» и «Ночи перед Рождеством» (например, образ чёрта, укравшего месяц). Таким образом, Гоголевский текст явлен как некое первоначало текста Ахмадулиной: «Где сотворивший лютый мой букварь? // Как чист опалы снег, куда он сослан: // в утайку сквера, но на свой бульвар» (397). Название стихотворения «Ночь под Рождество» также отсылает к Гоголю.
Выше мы отметили, что период святок, колядования – это для лирической героини Ахмадулиной время творчества. Именно тогда в ее сознании возникает Гоголь: «…Дозволил чёрту Гоголь // попрыгивать и помовать хвостом» (395). Противопоставлен этому времени отнюдь не церковный календарь (с ним, как отмечено, напротив, существует тесная взаимосвязь), а тот период советской эпохи, когда: «Под пристальным проклятьем атеизма // ребёнка лишний прорастал побег» (395), «взамен звезды – кощунства наконечник, // чтоб род людской забыл про Вифлеем» (396), «ознобно дед-морозны дяди, // влекущие в загробье хоровод» (396). Как видим, в новых условиях эпохи эволюционируют традиционные образы ели и хоровода. Ель в сознании лирической героини – рождественское «возлюбленное древо», увенчанное звездой («Елка как стержневой мотив данного цикла несет в себе многовалентную семантику, он объединяет в себе языческую и христианскую символику – языческое Божество, Божье дерево, воплощение “детского” времени, детской чистоты и сострадания»1), но это не соответствует представлениям советской эпохи, когда новогодняя елка утратила прежнее обрядовое значение. Советский хоровод также не воспринимается лирической героиней как традиционный хоровод, а приобретает негативную окраску. Выжить в «смутном времени» ей позволяет книжная культура, литературная традиция и фольклорная традиции: «… заглушает гогот // хранитель сердца, ветхий книжный шкаф. // Коль с Пушкиным – в родных соседях Гоголь, // всё минет, обойдётся как-никак» (396), «Черт месяц взял! Зато кузнец Вакула // летит по черевички в Петербург» (396). Это помогло лирической героине выжить ещё в войну, «в без-ёлочной тоске эвакуации» (395), когда она была ребенком: «Среди детей, терпеть беду умевших, // когда войны простёрлись времена, // в повалке и бреду бомбоубежищ // бубнила «Вия» бабушка моя. // Вий, вий, война. Но таинство – моё лишь» (395). Книжное слово, по сути, полностью замещает собой «обрядные» действия, невозможные в силу сложившихся исторических условий.
Таким образом, в стихотворении важным оказывается осмысление не столько календарной обрядности, сколько «изменяющегося» от эпохи к эпохе «новогоднего» времени.
___________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Михайлова М. С. Амбивалентность творчества в лирическом цикле Беллы Ахмадулиной «Возле елки» // (дата обращения: )
2. Алешка Т. В. Творчество Б. Ахмадулиной в контексте традиций русской поэзии. – Мн.: РИВШ БГУ, 2001. – С. 46. Далее статья цит. по этому изданию с указанием страниц в скобках.
3. Зубарева В. К. Тайнопись. Библейский сюжет в поэзии Беллы Ахмадулиной 80-х годов // Новый мир, №8, 2013. – С. 150 – 158.
4. Ахмадулина Б. А. Полное собрание сочинений в одном томе. – М., 2012. – С. 394. Далее стихотворение цит. по этому изданию с указанием страниц в скобках.
5. О календарных сюжетах см.: Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: Экспериментальное издание / авт.-сост. Е.В Капинос, Е.Н. Проскурина. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2006. – Вып.2. – 245 с.
6. См. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865-1869. Т. 1-3 (репринт: М., 1994).
7. Ахмадулина Б. А. Нечаяние // Б.А. Ахмадулина. Много собак и Собака: Рассказы, воспоминания, эссе – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – С. 723.Стихотворение Беллы Ахмадулиной «Ночь под Рождество» входит в авторский цикл «Возле ёлки» (1999). К этому циклу уже обращались исследователи, на что указывает М.С. Михайлова в статье «Амбивалентность творчества в лирическом цикле Беллы Ахмадулиной “Возле елки”»: «По утверждению американской исследовательницы Кристин Райдел, акт написания стихотворений о языческих богах и языческом же Божестве – Елке – в рождественский Сочельник самой Ахмадулиной представляется греховным»1. Мы сосредоточили внимание на интерпретации одного из стихотворений цикла, отчасти продолжая размышления литературоведов об амбивалентности творчества в сознании лирического «я» Ахмадулиной, но акцентируя главным образом функцию элементов фольклорной системы в тексте: прослеживая в нем трансформации поэтики календарной обрядности.
Выявлению религиозных мотивов в лирике Беллы Ахмадулиной посвящена одна из глав книги Т.В. Алешки «Творчество Ахмадулиной в контексте традиций русской поэзии»: «Отношение Ахмадулиной к ценностям христианской традиции, ее религиозное чувство претерпело эволюцию на протяжении творчества. <…> Приближение к осмыслению религии осуществляется у Ахмадулиной через чувство ответственности перед своим Даром»2. Автор книги предпринимает попытку продемонстрировать, как в ахмадулинской поэзии «более или менее произвольно конструируется сознание, приближенное к религиозному», замечая при этом, что «часто “таинственное” отождествляется с “религиозным”» (46).
Объектом внимания В. Зубаревой также становится библейский контекст: «Почти любое стихотворение Ахмадулиной, включающее дату как часть поэтического текста, построено по схеме таинства: зримая его часть связана с конкретикой отдельного дня, а оборотная восходит к библейским образам, событиям и фигурам…»3
Нас же будет интересовать не проблема осмысления религии и отражения религиозного понимания мира в целом в поэзии Ахмадулиной, а конкретнее: воплощение именно рождественского сюжета в его взаимодействии со святочным сюжетом на примере стихотворения «Ночь под Рождество». Мы рассмотрим, как осуществляется это взаимодействие и как в связи с этим организуется в тексте пространство творчества.
Художественное время в стихотворении – Рождественский сочельник, о чем, в продолжение его названия, говорят первая строфа («Как ни живи – вестей, с небес сошедших, // день важно полон, занятый собой. // В краю, чужом иным краям, – сочельник // благовестил Елоховский собор»4) и дальнейшее развитие лирического сюжета. Сочельником в православии, как известно, начинаются святки – дни от Рождества Христова до праздника Богоявления, которые отмечаются в честь рождения и крещения Христа. У Беллы Ахмадулиной святки упоминаются наряду с Рождеством: «Мы – попрошайки, с нас и взятки гладки, // да будут святки воздаяньем нам: // колядовать – изнанкой вверх, загадки // загадывать грядущим временам» (394). Святочный сюжет5 в стихотворении представлен, прежде всего, обрядом колядования, и помимо временных характеристик «сочельник» и «святки» возникает следующая: «ждёт Коляды отдельный календарь» (394). Святки, будучи связанными с библейскими событиями, восходят между тем к язычеству, многие святочные обряды уцелели от языческих празднеств. Так, Коляда – традиционный праздник языческого происхождения у славянских народов6 (Коляда – влиятельное божество / солнце-младенец / воплощение новогоднего цикла, олицетворение праздника…), позднее приуроченный ко времени празднования Рождества и святок. Год открывался исполнением колядных песен или колядок – величальных песен, песен-заклинаний благополучия в грядущем году. В ночь перед Рождеством и под Новый год колядовщики собирались вместе, кого-либо обряжали в вывороченный тулуп (поэтому в рассматриваемом стихотворении: «колядовать – изнанкой вверх») и ходили от избы к избе, пели величальные песни хозяевам, за что получали угощение. Далее: «… загадки // загадывать грядущим временам» – в святочный период тоже широко бытовавшее в крестьянской среде занятие, истоки которого восходят к древности. У Ахмадулиной отражается связь языческой и христианской культуры (напомним: народные обряды сочетали в себе языческую и христианскую символику). В стихотворении соседствуют христианские образы, предметы христианского культа, функционирующие и в языческих обрядах (соборный благовест, звезда, пост, Младенец осиянный, трикирий, Вифлеем, Нил Сорский) и языческие (Коляда и всё, что с этим образом связано). Таким образом, хотя Коляде, по Ахмадулиной, и отведен «отдельный календарь», этот временной промежуток органично вписывается во «всеобщее» (христианское) время – так что оппозиции, в сущности, не возникает. Это соответствует традиционным народным представлениям.
Заметим, что именно время святок, колядования оказывается для лирической героини временем творчества: «Младенца осиянного восславить – // трикирий возожгу, перо возьму» (394). Перо здесь – атрибут поэта, как и трикирий – трехсвечник, который одновременно и предмет христианского культа, и принадлежность поэта. Интересно, что итогом творчества в данном случае становится не восславление «осиянного младенца» (Христа), а колядки: «Но меня гололёд // с прямопутку совлёк. <…> Наперёд Рождества // к нам пришла Коляда» (394). Поэт в определенном смысле проходит обряд колядования, но – на бумаге. Так рождается своего рода «текст в тексте».
Ахмадулинские «колядки» содержат традиционный для песен в северных областях припев: «виноградье наливное, // красно-зелено моё» («коляда», «виноградье», «овсень» – варианты названий обрядовых песен в разных географических областях). Следовательно, у Ахмадулиной представлен тот случай, когда «коляда» и «виноградье» совмещались, смешивались, а это вполне могло происходить. В продолжение сказанного отметим, что в художественной системе Беллы Ахмадулиной одним из ключевых является образ сада, а в древнерусском языке «виноградом» называли сад (см. последнюю строфу: «Ты в мой сад-вертоград // приходи, вертопрах»). Обрядные песни состояли из благопожелания и требования подаяния. Отчасти это отражено в рассматриваемом поэтическом тексте: «Ты меня не виновать, // одари, овиноградь» (394).
Традиционна также формула: «Наперёд Рождества // к нам пришла Коляда». В сочетании оригинального авторского слова и традиционных для обрядовых песен формул, как представляется, отражается особенность творческого почерка поэта. Аналогичное соединение фольклорного и авторского слова обнаруживаем в последней строфе: «Святкам рад снегопад – // синеват, сыроват. // Чёрт крутил и вертел – // наперёд Рождества // нам звезду и вертеп // Коляда принесла» (397). Обратим внимание на смену «ролей»: лирическая героиня выступает уже в функции не «колядующей», а «хозяйки»: «Ты в мой сад-вертоград // приходи, вертопрах. // Выпросить – не воровать, // сыпь в ладони, виноградь». // Ты ко мне – колядовать, // я к тебе – околдовать» (397) <вертопрах – легкомысленный, ветреный человек>.
Вероятно, таким образом в стихотворение вводится и любовный сюжет, поскольку первоначально виноградья были свадебными песнями, а в любовных песнях образ винограда – один из самых распространенных. В народных колядках тоже мог реализоваться любовный сюжет, но выражался он иначе.
Таким образом, «колядки», представленные у Ахмадулиной – это не классические колядные песни, а стилизации, в которых воссоздаётся атмосфера святок. Поэт отсылает читателя к определенному жанру, сохраняя свойственную этому жанру форму (размер, смежная рифма, раешный стих). Однако в целом колядка функционирует здесь не как обрядовая песня, предполагающая планирование будущего благополучия, а, скорее, как текст, в представлении лирической героини воплощающий дух старины, что созвучно ее (героини) эмоциональному состоянию. Не случайно с виноградьем соседствует сказочный образ море-окияна: «Как мной любимо это виноградье! // Ему соплещет море-окиян» (395) – не только передающий, но и усиливающий суть старины, старинных сказок.
Для творчества Беллы Ахмадулиной характерны фольклорные стилизации, фольклорные вкрапления, поскольку всегда первично для нее Слово, вбирающее в себя опыт традиции, в том числе и фольклорной. С народным словом Ахмадулина напрямую соприкасалась, например, в 80-е годы, когда жила на Севере, в Вологодской области, в селе Ферапонтово, где ей сдавала избу старенькая тетя Дюня: «… песни тетя Дюня певала долгие, прекрасные, я их повторить не могу, но протяжная тень их жива и в уме и слухе»7.
Фольклорные элементы проникают в поэтические тексты Ахмадулиной и опосредованно, через литературу. Не случайно в анализируемом стихотворении появляется образ Н.В. Гоголя, и содержатся отсылки к его произведениям, прежде всего, к «Вию» и «Ночи перед Рождеством» (например, образ чёрта, укравшего месяц). Таким образом, Гоголевский текст явлен как некое первоначало текста Ахмадулиной: «Где сотворивший лютый мой букварь? // Как чист опалы снег, куда он сослан: // в утайку сквера, но на свой бульвар» (397). Название стихотворения «Ночь под Рождество» также отсылает к Гоголю.
Выше мы отметили, что период святок, колядования – это для лирической героини Ахмадулиной время творчества. Именно тогда в ее сознании возникает Гоголь: «…Дозволил чёрту Гоголь // попрыгивать и помовать хвостом» (395). Противопоставлен этому времени отнюдь не церковный календарь (с ним, как отмечено, напротив, существует тесная взаимосвязь), а тот период советской эпохи, когда: «Под пристальным проклятьем атеизма // ребёнка лишний прорастал побег» (395), «взамен звезды – кощунства наконечник, // чтоб род людской забыл про Вифлеем» (396), «ознобно дед-морозны дяди, // влекущие в загробье хоровод» (396). Как видим, в новых условиях эпохи эволюционируют традиционные образы ели и хоровода. Ель в сознании лирической героини – рождественское «возлюбленное древо», увенчанное звездой («Елка как стержневой мотив данного цикла несет в себе многовалентную семантику, он объединяет в себе языческую и христианскую символику – языческое Божество, Божье дерево, воплощение “детского” времени, детской чистоты и сострадания»1), но это не соответствует представлениям советской эпохи, когда новогодняя елка утратила прежнее обрядовое значение. Советский хоровод также не воспринимается лирической героиней как традиционный хоровод, а приобретает негативную окраску. Выжить в «смутном времени» ей позволяет книжная культура, литературная традиция и фольклорная традиции: «… заглушает гогот // хранитель сердца, ветхий книжный шкаф. // Коль с Пушкиным – в родных соседях Гоголь, // всё минет, обойдётся как-никак» (396), «Черт месяц взял! Зато кузнец Вакула // летит по черевички в Петербург» (396). Это помогло лирической героине выжить ещё в войну, «в без-ёлочной тоске эвакуации» (395), когда она была ребенком: «Среди детей, терпеть беду умевших, // когда войны простёрлись времена, // в повалке и бреду бомбоубежищ // бубнила «Вия» бабушка моя. // Вий, вий, война. Но таинство – моё лишь» (395). Книжное слово, по сути, полностью замещает собой «обрядные» действия, невозможные в силу сложившихся исторических условий.
Таким образом, в стихотворении важным оказывается осмысление не столько календарной обрядности, сколько «изменяющегося» от эпохи к эпохе «новогоднего» времени.
___________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Михайлова М. С. Амбивалентность творчества в лирическом цикле Беллы Ахмадулиной «Возле елки» // (дата обращения: )
2. Алешка Т. В. Творчество Б. Ахмадулиной в контексте традиций русской поэзии. – Мн.: РИВШ БГУ, 2001. – С. 46. Далее статья цит. по этому изданию с указанием страниц в скобках.
3. Зубарева В. К. Тайнопись. Библейский сюжет в поэзии Беллы Ахмадулиной 80-х годов // Новый мир, №8, 2013. – С. 150 – 158.
4. Ахмадулина Б. А. Полное собрание сочинений в одном томе. – М., 2012. – С. 394. Далее стихотворение цит. по этому изданию с указанием страниц в скобках.
5. О календарных сюжетах см.: Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: Экспериментальное издание / авт.-сост. Е.В Капинос, Е.Н. Проскурина. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2006. – Вып.2. – 245 с.
6. См. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865-1869. Т. 1-3 (репринт: М., 1994).
7. Ахмадулина Б. А. Нечаяние // Б.А. Ахмадулина. Много собак и Собака: Рассказы, воспоминания, эссе – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – С. 723.