Лиана АЛАВЕРДОВА. Писатели в эмиграции (и не только)

Признаться, я уже писала на тему эмигрантской литературы. Было это несколько лет назад. Ничто не стоит на месте, и мои взгляды не исключение. Лев Толстой сказал, когда Горький поймал его на противоречии с «Крейцеровой сонатой», – «Я не зяблик». Толстой полагал (уж не знаю, справедливо или нет), что у этой птички одна и та же песня на всю жизнь. Вдохновленная великим примером, не стыжусь признаться, что по прошествии времени и моя мелодия изменилась: я уже пою иную песню.

Поясню, что имею в виду.

«Эмигрантская литература» – термин, имеющий в лучшем случае узкоприкладное значение. Он столь же эфемерен, сколь и то, что за ним стоит. В условном виде мы можем употреблять его, когда говорим о литературе, созданной эмигрантами, как о «женской или «дворянской» литературе. В первом случае деление географическое, во втором – по признаку пола, в третьем – по сословной принадлежности авторов. Не премину отметить, что за подобным условным делением стоят и некоторые характерные особенности, связанные с содержанием этих «литератур», хотя эвристическая его ценность сомнительна. Если не сказать: «никакая». Судите сами. Многие авторы-эмигранты отразили в своем творчестве как эмигрантские будни, так и особенности страны, приютившей их, а их творчество нередко обнаруживает следы иного культурного влияния, к примеру, живопись Брюллова и Иванова былa вдохновлена шедеврами итальянского искусства. Так и типично «женская литература» вращается вокруг любви и семейных драм, а «дворянская» в большей мере отображает блеск и нищету жизни высших слоев общества, нежели последующая за ней литература разночинцев, за которой особого блеска не значится. И тем не менее вы не найдете эмигрантской литературы в каталогизации библиотек. Не ищите: ее просто нет в качестве отдельной категории, как и остальных упомянутых мною литератур. Не всегда на практике разделяют литературу и по жанрам, особенно на полках с русскими книгами. Бок о бок стоят томики в алфавитном порядке, самым космополитичным и демократичным образом подпирая друг друга, не враждуя и не споря. Жанровые деления, стилистические изыски, традиция и новаторство – все смешалось в едином литературном потоке, который несет с собой как и китов, так и мелкую рыбешку. У каких берегов зародилась отдельная рыбина – вопрос не столь важный. Важно то, что она из себя представляет: по весу, по форме, по породе, по чешуе, по вкусу и, да, конечно, по содержанию в ней вредоносного меркурия.

Глобализация и интернет только ускорили осознание факта великого литературного единства, но не послужили ему причиной. Даже в начале 20-го века Цветаева и Бунин, уехавшие за рубеж, не перестали быть великими русскими писателями. Что уж говорить о нынешних временах. Вот вам, к примеру, «Литература без границ». Это и конкурс, и международная конференция, а вслед за ними и литературная викторина, и спецкурс, и целый год под соответствующим названием. А как вам «Поэзия без границ», «Русский язык без границ», или «Русское безрубежье» (запущенное с легкой руки Веры Зубаревой в противовес отжившему век «Русском зарубежью»)? У меня амбивалентное отношение к расцвету «безграничья». С одной стороны – эдакий космополитический дух, но под вектором российской культурной экспансии. Накрытые этим общим покрывалом, как сорвавшимся куполом цирка-шапито, оказываются в одной куче и крым-нашисты, и демшиза, патриоты всех широт и весей. Такая необъятность невольно, как говаривали раньше, «льет воду на мельницу» идеологического вектора сегодняшней российской власти. С другой – неизбежная реальность, против которой не попрешь. Ведь пишут и те, и другие на великом, могучем и печатаются в одних и тех же журналах и интернет-изданиях. Некоторые эмигрантские издания, правда, пытаются отгородиться от авторов, сотрудничающих с российскими периодическими изданиями, но эти попытки заведомо обречены. Слишком нереально представить, что удастся удержать в своей конюшне Пегаса, скачущего куда ему взбредет! Можно быть ярым «нашистом», сидя за рубежом на пособии, оплаченном американскими налогоплательщиками, и поливая новую страну пребывания из всех брандсбойтов, чтоб не сказать похуже. А можно публиковать в России прозу оппозиционного толка. Именно поэтому, чем гоняться за фантомом «эмигрантской литературы», скажу-ка лучше о ее носителях. Короче, о столь же густо закавыченных – «эмигрантских» авторах, которые не столь уж и отличаются от авторов метрополии, если говорить откровенно.

Право, тут есть о чем поговорить. Начнем с того, что в некотором царстве-государстве в доперестроечные времена мы жили в условиях книжного и издательского дефицита. Прорвавшись в мир капитализма, эмигранты обнаружили свободу книгопечатанья: читай и пиши, что хочешь, лишь бы было время и деньги! И полилось… Сегодня куда ни ткни, попадешь либо в писателя, либо в поэта, а если повезет – то в читателя их творений. На смену читателям, вымирающим, как класс, приходят шеренги авторов, нестройными рядами стремящиеся к славе. Их не отвлекает ни пение сирен индустрии развлечений, ни бытовые заботы. Читают они мало: об этом можно судить по качеству их творений. Зато пишут и пишут, не зная устали… Причем, это явление характерно не только для эмигрантов, но и для авторов в пределах гутапперчевых рубежей оставленной нами отчизны.

И чем больше они пишут, тем меньше их читают. И чем меньше их читают, тем более жгучим стремлением к гипотетическому читателю обуреваемы их сердца. Геодезисты, библиотекари, механики и суфлеры, музыканты и вахтеры – все взялись за перья и строчат либо мемуары, либо вирши, либо рассказы, кто на что горазд. Вместо «литературного направления», мы имеем «литературную групповщину» со всеми вытекающими из нее связями, услугами, личными пристрастиями, стоящими вне гамбургского счета и, как следствие, снижение общего уровня публикаций. Вспоминается несравненный Станислав Лец: «Вы думаете, этот автор мало чего добился? Да он один снизил общий культурный уровень!»

Уточнение. Я за то, чтоб расцветали сто цветов. Но не надо воображать, будто непременно все, что выходит из-под компьютерной клавиатуры неугомонных авторов, равноценно по своей значимости. Каждая книга кому-нибудь да нужна, то есть никогда не бывает, чтоб она не была нужна никому. Хотя бы самому автору, который развивается в процессе письма и, возможно, что-то для себя открывает. Я всего лишь пытаюсь привлечь внимание к потере ориентации и полном отсутствии представления о масштабности творца и творения со стороны самонадеянных авторов.

Как-то недавно случился со мной такой casus belli. Некая знакомая дама выпустила сборник стихов и непременно захотела, чтоб я этот сборник у нее купила. А я все уклонялась от этой чести, пока дама не взяла меня в оборот и не призвала к ответу: как это, дескать, получается, что она мою книжку купила, а я еённую не хочу покупать? Уж не помню, что я ей пробормотала, но книгу так и не приобрела, чем вызвала немалый гнев и разрыв дипломатических отношений. А не раскошелилась я по двум причинам: (а) мне она была не интересна и (б) у меня стены ломятся от книг. Ну зачем я принесу домой книгу, которую заведомо не буду читать??

При этом себя я чувствовала инфернальной Грушенькой, разве что не говорила «так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет»! В отличие от госпожи Светловой, при подобном противостоянии я не испытывала ни малейшего удовольствия, кроме как осознания своей правоты! Ведь никто не вправе в свободной стране заставлять что-либо купить, вопреки воле покупателя!

Попервоначалу, приехав в Америку, я думала: «А вот как здорово, что все такие доброжелательные: книги друг другу дарят, произносят хвалебные речи, пишут рецензии, из которых патока льется. Не то, что в прежние времена, когда писатели завидовали друг другу, сражались, критики строчили злобные рецензии, а напечататься стоило невероятных трудов. Как в малоизвестном анекдоте: чтобы поступить в престижный институт, надо было иметь знания, деньги и связи; если чего-то одного не достанет, оставь надежду всяк туда входящий. Я уж не говорю о пресловутом «пятом пункте»! А здесь? Заслуженные пенсионеры, сидящие на пособии по бедности, находят себе занятие, ну и прекрасно! Лишь бы были здоровыми и счастливыми!»

Однако постепенно до меня стало доходить, что стадо графоманов, пасущееся в предгорьях Олимпа, не так уж безобидно, как представляется на первый взгляд. Медленно я стала прозревать, что графомания таит в себе опасность, создавая шумовой фон, который заглушает подлинную музыку, стоящую того, чтоб ее услышали. Пишу это и сознаю, что говорить подобное – все равно, что … против ветра. Бесполезно и себе дороже!

Приведу пару примеров, чтоб развлечь почтеннейшую публику. Недавно разворачиваю нью-йоркскую газету и вижу там статью, посвященную одной поэтессе, имя которой, …догадайтесь из отрывков приводимой мною статьи: Итак, поэтесса эта – «известный поэт на большей части пространства нашей планеты. Ее поэзия, как сгусток энергии, как шаровая молния. Ее поэзия вылетела и стала парить над всем пространством, зачаровывая и изменяя увлеченное ею окружение, порой, как северное сияние, излучая космические цвета, издавая космические звуки. А может быть, она мираж, желанный мираж, к которому мы приближаемся, как завороженные желанием достигнуть недосягаемого. Кто она, не похожая ни на кого?» И так далее в подобном духе на целую страницу. И про хрупкую твердыню, и про то, как «произошло стихийное шествие зрителей к сцене» (прямо сеанс гипноза, не иначе!). И стихи, посвященные этому чуду, типа «Она из Нью-Йорка в Москву летела,/ В иллюминатор глядела и звезды читала,/И каждой звезде свой посыл посылала. / И звезд позывные летели с ответом». Хотите верьте своим глазам, хотите нет! А теперь – внимание! – слова самой поэтессы в конце этой печатной продукции: «Я вижу свою миссию в том, чтобы нести людям Истину, открывать им глаза на иллюзорность этого мира и дать понять, что является самым ценным в жизни. Я хочу надеяться, что вы почувствуете в моих строках, хотя они зачастую пессимистичны, космическую мудрость, заряд веры, надежды, любви. И дай Бог, чтобы вы вышли отсюда более озаренными и просветленными». Не иначе мы являемся свидетелями Второго Пришествия, либо Первого, кому что по душе и по вере. Подписана статья персоной, называющей себя «известным русским поэтом и заслуженным писателем». Стыжусь невежества: я слышала ее имя впервые. Она же, вероятно, не знакома с афоризмом Марка Твена: «Иная курица, снесши яйцо, кудахчет так, будто снесла маленькую планету»?

Где вы, критики, корректоры и редакторы?!

Людям не терпится оставить метку в истории.

Несмотря на то, что опавшие листья В. В. Розанова смердят гнилью самого первобытного антисемитизма, некоторые мысли мне созвучны, как например: «Отвратительное в человеке начинается с самодовольства» (С. 122)

«Вот когда почувствуешь свое бессилие в литературе, вдруг начинаешь уважать литературу: «Как это трудно! Я не могу!» Где «я не могу» – удивление и затем восхищение (что другой мог).

У меня это редчайший гость, редчайший». (С. 151)

«Чему я, собственно, враждебен в литературе?

Тому же, чему враждебен в человеке: самодовольству. Самодовольный Герцен мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб» (С. 158)

(В. В. Розанов. Опавшие листья. Москва: ОЛМА Медия Групп, 2014)

Евгений Шварц трепетно относился к званию «писатель». Он рассуждал подобным образом: удостоверение Союза Писателей подтверждает факт членства в Союзе, но не подтверждает, что персонаж с удостоверением – писатель. Сегодня же повальное безумие: «все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Кто ни попадя называет себя писателем, поэтом, литературным критиком. Может, проще и достойнее именоваться просто «авторами»?

Возможно, я слишком пристрастна, что можно объяснить вековыми традициями особого моего отношения к слову «писатель» в русской литературе. Ведь нет же такого в английской и американской. Writer. Так называются все подряд: от тех, кто пишет рекламу и тексты на брошюрках в приложении к товарам, до создающих подлинные шедевры. В свое оправдание скажу, что очень трудно, практически невозможно, всерьез именовать себя, например, «философом» хотя бы и автору философских трудов. Специфические требования накладывает это слово на объект его приложения. Тут и образ жизни, и некая подразумеваемая мудрость…

На могиле Суворова не было написано ни «великий полководец», ни тем более генералиссимус. «Здесь лежит Суворов». А можно еще короче, как у Ленина на одноименном Мавзолее. Магия имени, за которым стоит могучая дама – История.

Помнится, прочла в мемуарах, что собеседник Л.Н.Толстого расхвастался, а Толстой при этом покраснел. Классик, конечно. Но и мне претит самодовольный дух, которым преисполнены многие современные литераторы, и не только эмигранты:

Потраченный песок,
что Бог оставил нам,
становится оленем,
взбегая по холмам,
становится детьми,
что спят вовнутрь себя
и учатся любви,
почти что не любя,
становится тобой,
почуявшей меня,
становится углем,
что в емкости огня…

 

В общем, литература метрополии, прямо сказать, не радует тоже. Чего уж сетовать на нашего брата-эмигранта, потерявшего всякое представление о чувстве меры?

Хочется взобраться повыше и возопить, что есть силы: опомнитесь, господа! Вы можете извести тонны бумаги, пролезть в какие угодно журналы и худсоветы, познакомиться со всеми редакторами толстых журналов, венчать себя какими угодно титулами и званиями – все это не имеет ровно никакого значения. А значение имеет только то, КАК вы пишете, что из текстов останется напечатанным под вашей фамилией. Вот из-за этого стоит мучаться и страдать, не спать ночами, если уж вы так дорожите славой и известностью. Выражаясь словами Порфирия Петровича, «Станьте солнцем, вас все и увидят».

Если моя презренная проза вас не убедила, попробуйте переключиться на поэтическую волну. Стихотворение Юрия Николаева, написанное в 1962 г.

С годами сердце жаждет простоты,
Побольше дел, поменьше разговоров.
Вот я стою у каменной плиты
С тремя словами: “Здесь лежит Суворов”.
Ни мрамора, ни бронзы рядом нет.
Цветы и те глядят чуть-чуть сурово.
Как много надо одержать побед,
Чтоб так звучали три негромких слова!
Когда хватают славу на лету,
Когда о титулах заводят споры,
Я вспоминаю серую плиту
С тремя словами: “Здесь лежит Суворов”.

 

ЛИАНА АЛАВЕРДОВА

7 июля 2017 г.Признаться, я уже писала на тему эмигрантской литературы. Было это несколько лет назад. Ничто не стоит на месте, и мои взгляды не исключение. Лев Толстой сказал, когда Горький поймал его на противоречии с «Крейцеровой сонатой», – «Я не зяблик». Толстой полагал (уж не знаю, справедливо или нет), что у этой птички одна и та же песня на всю жизнь. Вдохновленная великим примером, не стыжусь признаться, что по прошествии времени и моя мелодия изменилась: я уже пою иную песню.

Поясню, что имею в виду.

«Эмигрантская литература» – термин, имеющий в лучшем случае узкоприкладное значение. Он столь же эфемерен, сколь и то, что за ним стоит. В условном виде мы можем употреблять его, когда говорим о литературе, созданной эмигрантами, как о «женской или «дворянской» литературе. В первом случае деление географическое, во втором – по признаку пола, в третьем – по сословной принадлежности авторов. Не премину отметить, что за подобным условным делением стоят и некоторые характерные особенности, связанные с содержанием этих «литератур», хотя эвристическая его ценность сомнительна. Если не сказать: «никакая». Судите сами. Многие авторы-эмигранты отразили в своем творчестве как эмигрантские будни, так и особенности страны, приютившей их, а их творчество нередко обнаруживает следы иного культурного влияния, к примеру, живопись Брюллова и Иванова былa вдохновлена шедеврами итальянского искусства. Так и типично «женская литература» вращается вокруг любви и семейных драм, а «дворянская» в большей мере отображает блеск и нищету жизни высших слоев общества, нежели последующая за ней литература разночинцев, за которой особого блеска не значится. И тем не менее вы не найдете эмигрантской литературы в каталогизации библиотек. Не ищите: ее просто нет в качестве отдельной категории, как и остальных упомянутых мною литератур. Не всегда на практике разделяют литературу и по жанрам, особенно на полках с русскими книгами. Бок о бок стоят томики в алфавитном порядке, самым космополитичным и демократичным образом подпирая друг друга, не враждуя и не споря. Жанровые деления, стилистические изыски, традиция и новаторство – все смешалось в едином литературном потоке, который несет с собой как и китов, так и мелкую рыбешку. У каких берегов зародилась отдельная рыбина – вопрос не столь важный. Важно то, что она из себя представляет: по весу, по форме, по породе, по чешуе, по вкусу и, да, конечно, по содержанию в ней вредоносного меркурия.

Глобализация и интернет только ускорили осознание факта великого литературного единства, но не послужили ему причиной. Даже в начале 20-го века Цветаева и Бунин, уехавшие за рубеж, не перестали быть великими русскими писателями. Что уж говорить о нынешних временах. Вот вам, к примеру, «Литература без границ». Это и конкурс, и международная конференция, а вслед за ними и литературная викторина, и спецкурс, и целый год под соответствующим названием. А как вам «Поэзия без границ», «Русский язык без границ», или «Русское безрубежье» (запущенное с легкой руки Веры Зубаревой в противовес отжившему век «Русском зарубежью»)? У меня амбивалентное отношение к расцвету «безграничья». С одной стороны – эдакий космополитический дух, но под вектором российской культурной экспансии. Накрытые этим общим покрывалом, как сорвавшимся куполом цирка-шапито, оказываются в одной куче и крым-нашисты, и демшиза, патриоты всех широт и весей. Такая необъятность невольно, как говаривали раньше, «льет воду на мельницу» идеологического вектора сегодняшней российской власти. С другой – неизбежная реальность, против которой не попрешь. Ведь пишут и те, и другие на великом, могучем и печатаются в одних и тех же журналах и интернет-изданиях. Некоторые эмигрантские издания, правда, пытаются отгородиться от авторов, сотрудничающих с российскими периодическими изданиями, но эти попытки заведомо обречены. Слишком нереально представить, что удастся удержать в своей конюшне Пегаса, скачущего куда ему взбредет! Можно быть ярым «нашистом», сидя за рубежом на пособии, оплаченном американскими налогоплательщиками, и поливая новую страну пребывания из всех брандсбойтов, чтоб не сказать похуже. А можно публиковать в России прозу оппозиционного толка. Именно поэтому, чем гоняться за фантомом «эмигрантской литературы», скажу-ка лучше о ее носителях. Короче, о столь же густо закавыченных – «эмигрантских» авторах, которые не столь уж и отличаются от авторов метрополии, если говорить откровенно.

Право, тут есть о чем поговорить. Начнем с того, что в некотором царстве-государстве в доперестроечные времена мы жили в условиях книжного и издательского дефицита. Прорвавшись в мир капитализма, эмигранты обнаружили свободу книгопечатанья: читай и пиши, что хочешь, лишь бы было время и деньги! И полилось… Сегодня куда ни ткни, попадешь либо в писателя, либо в поэта, а если повезет – то в читателя их творений. На смену читателям, вымирающим, как класс, приходят шеренги авторов, нестройными рядами стремящиеся к славе. Их не отвлекает ни пение сирен индустрии развлечений, ни бытовые заботы. Читают они мало: об этом можно судить по качеству их творений. Зато пишут и пишут, не зная устали… Причем, это явление характерно не только для эмигрантов, но и для авторов в пределах гутапперчевых рубежей оставленной нами отчизны.

И чем больше они пишут, тем меньше их читают. И чем меньше их читают, тем более жгучим стремлением к гипотетическому читателю обуреваемы их сердца. Геодезисты, библиотекари, механики и суфлеры, музыканты и вахтеры – все взялись за перья и строчат либо мемуары, либо вирши, либо рассказы, кто на что горазд. Вместо «литературного направления», мы имеем «литературную групповщину» со всеми вытекающими из нее связями, услугами, личными пристрастиями, стоящими вне гамбургского счета и, как следствие, снижение общего уровня публикаций. Вспоминается несравненный Станислав Лец: «Вы думаете, этот автор мало чего добился? Да он один снизил общий культурный уровень!»

Уточнение. Я за то, чтоб расцветали сто цветов. Но не надо воображать, будто непременно все, что выходит из-под компьютерной клавиатуры неугомонных авторов, равноценно по своей значимости. Каждая книга кому-нибудь да нужна, то есть никогда не бывает, чтоб она не была нужна никому. Хотя бы самому автору, который развивается в процессе письма и, возможно, что-то для себя открывает. Я всего лишь пытаюсь привлечь внимание к потере ориентации и полном отсутствии представления о масштабности творца и творения со стороны самонадеянных авторов.

Как-то недавно случился со мной такой casus belli. Некая знакомая дама выпустила сборник стихов и непременно захотела, чтоб я этот сборник у нее купила. А я все уклонялась от этой чести, пока дама не взяла меня в оборот и не призвала к ответу: как это, дескать, получается, что она мою книжку купила, а я еённую не хочу покупать? Уж не помню, что я ей пробормотала, но книгу так и не приобрела, чем вызвала немалый гнев и разрыв дипломатических отношений. А не раскошелилась я по двум причинам: (а) мне она была не интересна и (б) у меня стены ломятся от книг. Ну зачем я принесу домой книгу, которую заведомо не буду читать??

При этом себя я чувствовала инфернальной Грушенькой, разве что не говорила «так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет»! В отличие от госпожи Светловой, при подобном противостоянии я не испытывала ни малейшего удовольствия, кроме как осознания своей правоты! Ведь никто не вправе в свободной стране заставлять что-либо купить, вопреки воле покупателя!

Попервоначалу, приехав в Америку, я думала: «А вот как здорово, что все такие доброжелательные: книги друг другу дарят, произносят хвалебные речи, пишут рецензии, из которых патока льется. Не то, что в прежние времена, когда писатели завидовали друг другу, сражались, критики строчили злобные рецензии, а напечататься стоило невероятных трудов. Как в малоизвестном анекдоте: чтобы поступить в престижный институт, надо было иметь знания, деньги и связи; если чего-то одного не достанет, оставь надежду всяк туда входящий. Я уж не говорю о пресловутом «пятом пункте»! А здесь? Заслуженные пенсионеры, сидящие на пособии по бедности, находят себе занятие, ну и прекрасно! Лишь бы были здоровыми и счастливыми!»

Однако постепенно до меня стало доходить, что стадо графоманов, пасущееся в предгорьях Олимпа, не так уж безобидно, как представляется на первый взгляд. Медленно я стала прозревать, что графомания таит в себе опасность, создавая шумовой фон, который заглушает подлинную музыку, стоящую того, чтоб ее услышали. Пишу это и сознаю, что говорить подобное – все равно, что … против ветра. Бесполезно и себе дороже!

Приведу пару примеров, чтоб развлечь почтеннейшую публику. Недавно разворачиваю нью-йоркскую газету и вижу там статью, посвященную одной поэтессе, имя которой, …догадайтесь из отрывков приводимой мною статьи: Итак, поэтесса эта – «известный поэт на большей части пространства нашей планеты. Ее поэзия, как сгусток энергии, как шаровая молния. Ее поэзия вылетела и стала парить над всем пространством, зачаровывая и изменяя увлеченное ею окружение, порой, как северное сияние, излучая космические цвета, издавая космические звуки. А может быть, она мираж, желанный мираж, к которому мы приближаемся, как завороженные желанием достигнуть недосягаемого. Кто она, не похожая ни на кого?» И так далее в подобном духе на целую страницу. И про хрупкую твердыню, и про то, как «произошло стихийное шествие зрителей к сцене» (прямо сеанс гипноза, не иначе!). И стихи, посвященные этому чуду, типа «Она из Нью-Йорка в Москву летела,/ В иллюминатор глядела и звезды читала,/И каждой звезде свой посыл посылала. / И звезд позывные летели с ответом». Хотите верьте своим глазам, хотите нет! А теперь – внимание! – слова самой поэтессы в конце этой печатной продукции: «Я вижу свою миссию в том, чтобы нести людям Истину, открывать им глаза на иллюзорность этого мира и дать понять, что является самым ценным в жизни. Я хочу надеяться, что вы почувствуете в моих строках, хотя они зачастую пессимистичны, космическую мудрость, заряд веры, надежды, любви. И дай Бог, чтобы вы вышли отсюда более озаренными и просветленными». Не иначе мы являемся свидетелями Второго Пришествия, либо Первого, кому что по душе и по вере. Подписана статья персоной, называющей себя «известным русским поэтом и заслуженным писателем». Стыжусь невежества: я слышала ее имя впервые. Она же, вероятно, не знакома с афоризмом Марка Твена: «Иная курица, снесши яйцо, кудахчет так, будто снесла маленькую планету»?

Где вы, критики, корректоры и редакторы?!

Людям не терпится оставить метку в истории.

Несмотря на то, что опавшие листья В. В. Розанова смердят гнилью самого первобытного антисемитизма, некоторые мысли мне созвучны, как например: «Отвратительное в человеке начинается с самодовольства» (С. 122)

«Вот когда почувствуешь свое бессилие в литературе, вдруг начинаешь уважать литературу: «Как это трудно! Я не могу!» Где «я не могу» – удивление и затем восхищение (что другой мог).

У меня это редчайший гость, редчайший». (С. 151)

«Чему я, собственно, враждебен в литературе?

Тому же, чему враждебен в человеке: самодовольству. Самодовольный Герцен мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб» (С. 158)

(В. В. Розанов. Опавшие листья. Москва: ОЛМА Медия Групп, 2014)

Евгений Шварц трепетно относился к званию «писатель». Он рассуждал подобным образом: удостоверение Союза Писателей подтверждает факт членства в Союзе, но не подтверждает, что персонаж с удостоверением – писатель. Сегодня же повальное безумие: «все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Кто ни попадя называет себя писателем, поэтом, литературным критиком. Может, проще и достойнее именоваться просто «авторами»?

Возможно, я слишком пристрастна, что можно объяснить вековыми традициями особого моего отношения к слову «писатель» в русской литературе. Ведь нет же такого в английской и американской. Writer. Так называются все подряд: от тех, кто пишет рекламу и тексты на брошюрках в приложении к товарам, до создающих подлинные шедевры. В свое оправдание скажу, что очень трудно, практически невозможно, всерьез именовать себя, например, «философом» хотя бы и автору философских трудов. Специфические требования накладывает это слово на объект его приложения. Тут и образ жизни, и некая подразумеваемая мудрость…

На могиле Суворова не было написано ни «великий полководец», ни тем более генералиссимус. «Здесь лежит Суворов». А можно еще короче, как у Ленина на одноименном Мавзолее. Магия имени, за которым стоит могучая дама – История.

Помнится, прочла в мемуарах, что собеседник Л.Н.Толстого расхвастался, а Толстой при этом покраснел. Классик, конечно. Но и мне претит самодовольный дух, которым преисполнены многие современные литераторы, и не только эмигранты:

Потраченный песок,
что Бог оставил нам,
становится оленем,
взбегая по холмам,
становится детьми,
что спят вовнутрь себя
и учатся любви,
почти что не любя,
становится тобой,
почуявшей меня,
становится углем,
что в емкости огня…

 

В общем, литература метрополии, прямо сказать, не радует тоже. Чего уж сетовать на нашего брата-эмигранта, потерявшего всякое представление о чувстве меры?

Хочется взобраться повыше и возопить, что есть силы: опомнитесь, господа! Вы можете извести тонны бумаги, пролезть в какие угодно журналы и худсоветы, познакомиться со всеми редакторами толстых журналов, венчать себя какими угодно титулами и званиями – все это не имеет ровно никакого значения. А значение имеет только то, КАК вы пишете, что из текстов останется напечатанным под вашей фамилией. Вот из-за этого стоит мучаться и страдать, не спать ночами, если уж вы так дорожите славой и известностью. Выражаясь словами Порфирия Петровича, «Станьте солнцем, вас все и увидят».

Если моя презренная проза вас не убедила, попробуйте переключиться на поэтическую волну. Стихотворение Юрия Николаева, написанное в 1962 г.

С годами сердце жаждет простоты,
Побольше дел, поменьше разговоров.
Вот я стою у каменной плиты
С тремя словами: “Здесь лежит Суворов”.
Ни мрамора, ни бронзы рядом нет.
Цветы и те глядят чуть-чуть сурово.
Как много надо одержать побед,
Чтоб так звучали три негромких слова!
Когда хватают славу на лету,
Когда о титулах заводят споры,
Я вспоминаю серую плиту
С тремя словами: “Здесь лежит Суворов”.

 

ЛИАНА АЛАВЕРДОВА

7 июля 2017 г.