Татьяна ЯНКОВСКАЯ. Из цикла «Раскраски для взрослых»

 худ. Татьяна Поповиченко

ПРАВА МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА

 

Грегу четыре года, он живет в Алабаме – здесь его папа, защитивший диссертацию как инженер-электрик, сумел найти место ассистент-профессора. А мама у Грега программист, она везде легко находит работу, даже в Нью-Йорке нашла бы, если бы захотела, но папа там не смог устроиться в университет с перспективой получить постоянство.

Грег уже большой, он ходит в детский сад, а теперь чувствует себя совсем взрослым, потому что недавно у него родилась младшая сестренка. До садика он был Гришкой, и мама с папой так его и называют, а дедушка с бабушкой, когда приезжали недавно познакомиться с внучкой, стали называть его Грега – очень им нравилось, что внук у них теперь настоящий американец, и по-английски говорит гора-а-аздо лучше их.

Папы почти никогда нет дома, он все время на работе, особенно теперь, когда появилась Мария, или Манька, как ее называют родители. Манька очень нравится Грегу, но с ней не поиграешь – то она ест, то спит, то ее переодевают – и это быстро надоедает. Лучше играть самому.

В воскресенье утром он проснулся оттого, что Манька плакала. Грег пошел в спальню родителей и увидел, что мама носит ее на руках, пытаясь успокоить.

– Доброе утро, сына. Иди пока одевайся, Манька успокоится, и я приготовлю тебе завтрак.

Грег открыл комод, но не смог найти в ящике свои любимые шорты.

– А где мои зеленые шорты? – закричал он

– Не знаю, надень другие, – крикнула мама из спальни.

– Не хочу другие, хочу эти, с карманом на боку!

– У тебя все шорты с карманами.

– Но не с таким!

– Гришка, не кричи, так у меня Манечка никогда не уснет, подожди.

Ага, значит, он Гришка, а она Манечка, и раз она рёва, то ей все можно, а ему ничего нельзя. И Грег заревел, немного притворно, но очень громко, бросая игрушки об стенку и выкрикивая: «Все своей Маньке, а единственному сыну шорты не можешь дать!» Мама так его называет иногда – «мой единственный сын».

И тогда мама пришла и отшлепала его. «Ты что, не понимаешь, что я не могу сейчас искать твои шорты? Подожди немного, она уснет, и поищем вместе».

Мама вернулась в спальню и взяла дочку на руки. И только та начала засыпать, как раздался звонок в дверь. Мама вышла в прихожую.

– Кто там?

– Полиция! Откройте!

– Но я полицию не вызывала.

– Мэм, из вашей квартиры поступил звонок, вы обязаны нас впустить, иначе мы взломаем дверь.

В квартиру вошли двое полицейских и увидели красивую молодую женщину с грудным ребенком на руках.

– Мэм, мы получили жалобу на child abuse[1]. В квартире есть кто-то еще?

– Только я и двое детей.

– Где второй ребенок? Мы можем его видеть?

– Сюда, пожалуйста.

– Это ваш сын?

Увидев двух полицейских, Грег слегка струхнул.

– Это ты звонил?

Он молча кивнул.

– Расскажи нам, что произошло.

– Ничего.

– Почему же ты позвонил?

– Н-не знаю, – выдавил из себя Грег. На маму он старался не смотреть.

– А я знаю! – уверенно, почти весело сказала мама. – Пойдемте, я вам все объясню.

Она провела полицейских на кухню, вернулась и закрыла дверь в комнату Грега.

Через десять минут полицейские ушли. Мама отнесла Маньку в кроватку – та уже не плакала, она почему-то не испугалась полицейских – вошла к Грегу и присела на кровать.

– Ну, мой единственный сын, ты можешь мне объяснить, что произошло?

– А нам в пятницу воспитательница рассказывала про child abuse и сказала, что если мама или папа бьют ребенка, он должен сразу позвонить по этому телефону. – И он протянул ей бумажку с телефоном. – Вот я и позвонил.

– А ты знаешь, что может произойти?

– Что?

– Что тебя у нас заберут и отдадут чужим дяде с тетей. Ты этого хочешь?

– Не-ет! – теперь уже от всей души заревел Грег.

– Ну иди ко мне. – Мама поцеловала его. – Будем искать зеленые шорты или эти наденешь?

– Эти.

– Давай быстро, потом чисти зубы – и завтракать, а то уже совсем поздно.

Вечером папа сказал Грегу:

– Ну что, Гришка, будешь еще в полицию на нас жаловаться? Да не плачь ты, не плачь. Понимаешь, встречаются иногда такие люди, очень плохие люди, которые больно бьют детей, в том числе своих. Но это редко бывает, а у нас в семье такого не будет никогда. Сегодня мама тебя шлепнула по попе, потому что ты плохо себя вел. Тебе ведь не больно было, просто обидно. Ты пойми, маме сейчас трудно, ведь Манька совсем маленькая и глупенькая, а ты у нас большой и умный. И ей стало обидно, что ты никак не хочешь понять, о чем она тебя просит. Веди себя хорошо, и такое больше не повторится. Ты ведь знаешь, что мы тебя очень любим, ты наш самый любимый единственный сын, и мы тебя никому не отдадим. Но если ты снова позвонишь и пожалуешься на меня или на маму, тебя и вправду могут у нас забрать. Я серьезно говорю.

Потом папа взял книжку и стал читать ему смешные стихи про клоуна, потом про кошек, а потом Грег уснул.

В понедельник в детском саду воспитательница продолжила занятия по child abuse. Задавала вопросы, чтобы проверить, как дети усвоили материал, все ли поняли, как позвонить в службу защиты прав ребенка.

И тут со своего места вскочил Грег и закричал:

– Не верьте ей, ребята, не слушайте ее! Если вы будете звонить и жаловаться на своих родителей, то вас заберут у мамы с папой и отдадут чужим людям!

 

ДАР ВАЛДАЯ

 

Пришли на кладбище помянуть еврея на сороковой день, не могли найти могилу. Все нервничают, вдова в слезах. Пошли в офис ругаться, что табличку с именем украли. Те позвонили, вызвали рабочего-гватемальца с машиной и лопатой, чтобы помог им могилу найти. И он сразу нашел: оказывается, табличка была на месте, но цветы в большом горшке, которые вдова на девятый день принесла и в головах в землю врыла, не только не украли, как она ожидала, а наоборот, они так разрослись, что табличку загородили. Все обрадовались, вдова вытерла слезы. Гватемалец, отрабатывая чаевые, прокопал ложбинку вокруг холмика, чтоб его от других могил отделить.

У всех отлегло от сердца, а старший среди них за сердце схватился: жара, влажность такая, что не продохнуть. Неподалеку дерево большое росло, отошли они в тень, родственник вдовы мешок на дерево повесил и сумку поставил на землю. Достали разовые стаканчики, крекеры, грузинское вино, которое любил покойный и с каждым из них пил не раз, и выпили не чокаясь за упокой его души. Может, у евреев и нет такого обычая, зато душевно. Каждый из них по-своему любил его, и каждый будет думать о нем, представляя, что бы он им сказал в трудные или радостные для них минуты, если бы был жив. Он привез с собой в эмиграцию валдайский колокольчик, и, когда ему было уже тяжело говорить, колокольчиком подзывал жену. Сорок дней назад он покинул этот мир после долгих мучений. Теперь память о нем будет оживать в каждом из них и звучать валдайским колокольчиком.

 

РУССКИЕ ИММИГРАНТЫ НА РАНДЕВУ

 

В вагоне бостонского метро крупная женщина с простоватым лицом теребила мерлушку волос, окружавших лысину на голове пожилого мужчины в жилетке с многочисленными карманами. Явно не жена – жена могла бы заняться его волосами и дома, а на свидании каждая минута дорога. Потому, наверно, некоторые и заводят любовников и любовниц – дома все откладываешь, некогда, особенно когда годы подостудили пыл, и гормоны уже, к сожалению или к счастью, не главное, что движет твою жизнь. Главное желание теперь – это, в худшем случае, прокормить семью, а в лучшем – разбогатеть.

А на свидании не пофилонишь. Ведь как положено: в ресторан пришел – хочешь-не хочешь, а ешь, в кино пришел – сидишь и смотришь. А домой приходишь, то даже если на работе о жене думал, сперва поесть надо, потом спортивную передачу или сериал по телеку посмотреть, ребенку книжку почитать. А потом она на телефоне, а ты в интернете шастаешь, а когда ложишься, она уже спит, обнимешь – недовольна. Так рявкнет, что последнее желание пропадет. Ну, и поворачиваешься на другой бок, злой или обиженный, это как себя настроишь. Зеваешь и вспоминаешь, что завтра надо рано вставать…

А на свидание приходишь, как на работу: назвался груздем – так вынь да положь!

 

О ВЕЛИКИЙ, МОГУЧИЙ

 

Когда наша племянница Оля, инженер по образованию, в 90-е годы приехала в Америку, она, как и все – ну, почти все – была готова на любую работу. Ну, почти на любую. Она устроилась работать в детский сад, что было не так плохо для начала, но платили там мало, и она искала подработку. В это время в наш город приехал из России новорожденный балет на льду – тогда много создавалось коллективов подобного рода, и спонсоры вкладывали деньги, чтобы снарядить их в заокеанское путешествие, надеясь войти в долю при дележе бешеных денег, заработанных гастролерами. Не успев приехать, балет разбежался. Посчитав, что скольжение по льду не обеспечит им нужной устойчивости, фигуристы решительно откинули коньки и, кто как мог, пытались твердо встать на новую почву. Женщины в срочном порядке повыходили замуж за американских граждан, а мужчины стали устраиваться, кому как повезет: кто автомехаником, кто по малярной части, а кто и тренером. А один молодой человек по имени Алеша решил, что пойдет другим путем, успешно опробованным слабым полом, и женился на скромной девушке с ангельским лицом. Ее так и звали – Эйнджел. Она была из католической семьи, верующая, влюбилась в разбитного Алешу без памяти и, чтобы стать ближе к нему и свободно общаться с его друзьями, решила выучить русский язык.

Когда Оля услышала от общих знакомых, что Эйнджел ищет учителя русского языка, она решила, что давать уроки лучше, чем мыть полы в чужих домах, и что она сможет научить Эйнджел не хуже любого другого. А заодно и сама грамматику подучит. Она обратилась за благословением к Кире, учительнице английского языка из Москвы, которая вела курсы английского для иммигрантов и преподавала русский в одном из местных колледжей. Кира дала Оле несколько советов и несколько учебников и предложила звонить, если что.

Оля храбро взялась за преподавание. Эйнджел не менее храбро освоила алфавит, внушающий среднему американцу священный ужас, и быстро продвигалась – благо, было с кем практиковаться дома. Справедливо полагая, что знание языка не ограничивается словарным запасом и грамматикой, Оля старалась приобщить Эйнджел и к русской культуре. Как-то она взяла ее с собой на концерт заезжих гастролеров, актеров из некогда популярного московского театра, которые выступали с чтением стихов и пением романсов. Войдя в зал, Оля увидела Киру и решила похвастаться успехами своей ученицы. «Кира! Познакомьтесь, это Эйнджел». Кира повернулась к ним и по-учительски четко произнесла: «Здравствуйте, Эйнджел! Как дела?» Оля с гордым ожиданием смотрела на свою ученицу и вдруг услышала, как ангельские уста произнесли в ответ: «За..ись!». «Ах, так вот чему ты ее учишь?» – тем же тоном сказала Кира и, развернувшись на каблуках, быстро отошла. Остолбеневшая Оля лепетала что-то ей вслед в свое оправдание.

Обретя наконец дар речи, она сказала расстроенно:

– Эйнджел, да разве я тебя этому учу? Ну откуда ты это взяла?

– Но когда к Алеше приходят друзья и спрашивают «как дела», он всегда им так отвечает. Они все так отвечают. И я решила, что лучше ответить не как в учебнике, а как русские в жизни говорят.

– Да ты хоть знаешь, что это значит?

– Нет.

Оля шепнула ей на ухо. Что стало с Эйнджел! Она и на родном языке никогда не употребляла так называемых четырехбуквенных слов, да и вообще никаких слов из тех, что в телепередачах заменяют короткими гудками, а тут на чужом языке так опозорилась! Но она взяла себя в руки, прошла в последний ряд, села на стул и тихо заплакала. Оля пыталась ее успокоить, но та была безутешна. Весь концерт она то сотрясалась от беззвучных рыданий, то переходила на тихие слезы. Даже романсы не смогли отвлечь ее от страданий.

Когда после концерта Оля везла свою обессилевшую от слез ученицу домой, она все еще переживала из-за произошедшего конфуза. Но вдруг она успокоилась, повеселела и, повернувшись к Эйнджел, по-учительски четко сказала: «Поздравляю тебя, Эйнджел! Теперь ты с полным правом можешь сказать, что действительно овладела русским языком!» И они обе рассмеялись.

 

 


[1] Насилие над детьми (англ.)

 худ. Татьяна Поповиченко

ПРАВА МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА

 

Грегу четыре года, он живет в Алабаме – здесь его папа, защитивший диссертацию как инженер-электрик, сумел найти место ассистент-профессора. А мама у Грега программист, она везде легко находит работу, даже в Нью-Йорке нашла бы, если бы захотела, но папа там не смог устроиться в университет с перспективой получить постоянство.

Грег уже большой, он ходит в детский сад, а теперь чувствует себя совсем взрослым, потому что недавно у него родилась младшая сестренка. До садика он был Гришкой, и мама с папой так его и называют, а дедушка с бабушкой, когда приезжали недавно познакомиться с внучкой, стали называть его Грега – очень им нравилось, что внук у них теперь настоящий американец, и по-английски говорит гора-а-аздо лучше их.

Папы почти никогда нет дома, он все время на работе, особенно теперь, когда появилась Мария, или Манька, как ее называют родители. Манька очень нравится Грегу, но с ней не поиграешь – то она ест, то спит, то ее переодевают – и это быстро надоедает. Лучше играть самому.

В воскресенье утром он проснулся оттого, что Манька плакала. Грег пошел в спальню родителей и увидел, что мама носит ее на руках, пытаясь успокоить.

– Доброе утро, сына. Иди пока одевайся, Манька успокоится, и я приготовлю тебе завтрак.

Грег открыл комод, но не смог найти в ящике свои любимые шорты.

– А где мои зеленые шорты? – закричал он

– Не знаю, надень другие, – крикнула мама из спальни.

– Не хочу другие, хочу эти, с карманом на боку!

– У тебя все шорты с карманами.

– Но не с таким!

– Гришка, не кричи, так у меня Манечка никогда не уснет, подожди.

Ага, значит, он Гришка, а она Манечка, и раз она рёва, то ей все можно, а ему ничего нельзя. И Грег заревел, немного притворно, но очень громко, бросая игрушки об стенку и выкрикивая: «Все своей Маньке, а единственному сыну шорты не можешь дать!» Мама так его называет иногда – «мой единственный сын».

И тогда мама пришла и отшлепала его. «Ты что, не понимаешь, что я не могу сейчас искать твои шорты? Подожди немного, она уснет, и поищем вместе».

Мама вернулась в спальню и взяла дочку на руки. И только та начала засыпать, как раздался звонок в дверь. Мама вышла в прихожую.

– Кто там?

– Полиция! Откройте!

– Но я полицию не вызывала.

– Мэм, из вашей квартиры поступил звонок, вы обязаны нас впустить, иначе мы взломаем дверь.

В квартиру вошли двое полицейских и увидели красивую молодую женщину с грудным ребенком на руках.

– Мэм, мы получили жалобу на child abuse[1]. В квартире есть кто-то еще?

– Только я и двое детей.

– Где второй ребенок? Мы можем его видеть?

– Сюда, пожалуйста.

– Это ваш сын?

Увидев двух полицейских, Грег слегка струхнул.

– Это ты звонил?

Он молча кивнул.

– Расскажи нам, что произошло.

– Ничего.

– Почему же ты позвонил?

– Н-не знаю, – выдавил из себя Грег. На маму он старался не смотреть.

– А я знаю! – уверенно, почти весело сказала мама. – Пойдемте, я вам все объясню.

Она провела полицейских на кухню, вернулась и закрыла дверь в комнату Грега.

Через десять минут полицейские ушли. Мама отнесла Маньку в кроватку – та уже не плакала, она почему-то не испугалась полицейских – вошла к Грегу и присела на кровать.

– Ну, мой единственный сын, ты можешь мне объяснить, что произошло?

– А нам в пятницу воспитательница рассказывала про child abuse и сказала, что если мама или папа бьют ребенка, он должен сразу позвонить по этому телефону. – И он протянул ей бумажку с телефоном. – Вот я и позвонил.

– А ты знаешь, что может произойти?

– Что?

– Что тебя у нас заберут и отдадут чужим дяде с тетей. Ты этого хочешь?

– Не-ет! – теперь уже от всей души заревел Грег.

– Ну иди ко мне. – Мама поцеловала его. – Будем искать зеленые шорты или эти наденешь?

– Эти.

– Давай быстро, потом чисти зубы – и завтракать, а то уже совсем поздно.

Вечером папа сказал Грегу:

– Ну что, Гришка, будешь еще в полицию на нас жаловаться? Да не плачь ты, не плачь. Понимаешь, встречаются иногда такие люди, очень плохие люди, которые больно бьют детей, в том числе своих. Но это редко бывает, а у нас в семье такого не будет никогда. Сегодня мама тебя шлепнула по попе, потому что ты плохо себя вел. Тебе ведь не больно было, просто обидно. Ты пойми, маме сейчас трудно, ведь Манька совсем маленькая и глупенькая, а ты у нас большой и умный. И ей стало обидно, что ты никак не хочешь понять, о чем она тебя просит. Веди себя хорошо, и такое больше не повторится. Ты ведь знаешь, что мы тебя очень любим, ты наш самый любимый единственный сын, и мы тебя никому не отдадим. Но если ты снова позвонишь и пожалуешься на меня или на маму, тебя и вправду могут у нас забрать. Я серьезно говорю.

Потом папа взял книжку и стал читать ему смешные стихи про клоуна, потом про кошек, а потом Грег уснул.

В понедельник в детском саду воспитательница продолжила занятия по child abuse. Задавала вопросы, чтобы проверить, как дети усвоили материал, все ли поняли, как позвонить в службу защиты прав ребенка.

И тут со своего места вскочил Грег и закричал:

– Не верьте ей, ребята, не слушайте ее! Если вы будете звонить и жаловаться на своих родителей, то вас заберут у мамы с папой и отдадут чужим людям!

 

ДАР ВАЛДАЯ

 

Пришли на кладбище помянуть еврея на сороковой день, не могли найти могилу. Все нервничают, вдова в слезах. Пошли в офис ругаться, что табличку с именем украли. Те позвонили, вызвали рабочего-гватемальца с машиной и лопатой, чтобы помог им могилу найти. И он сразу нашел: оказывается, табличка была на месте, но цветы в большом горшке, которые вдова на девятый день принесла и в головах в землю врыла, не только не украли, как она ожидала, а наоборот, они так разрослись, что табличку загородили. Все обрадовались, вдова вытерла слезы. Гватемалец, отрабатывая чаевые, прокопал ложбинку вокруг холмика, чтоб его от других могил отделить.

У всех отлегло от сердца, а старший среди них за сердце схватился: жара, влажность такая, что не продохнуть. Неподалеку дерево большое росло, отошли они в тень, родственник вдовы мешок на дерево повесил и сумку поставил на землю. Достали разовые стаканчики, крекеры, грузинское вино, которое любил покойный и с каждым из них пил не раз, и выпили не чокаясь за упокой его души. Может, у евреев и нет такого обычая, зато душевно. Каждый из них по-своему любил его, и каждый будет думать о нем, представляя, что бы он им сказал в трудные или радостные для них минуты, если бы был жив. Он привез с собой в эмиграцию валдайский колокольчик, и, когда ему было уже тяжело говорить, колокольчиком подзывал жену. Сорок дней назад он покинул этот мир после долгих мучений. Теперь память о нем будет оживать в каждом из них и звучать валдайским колокольчиком.

 

РУССКИЕ ИММИГРАНТЫ НА РАНДЕВУ

 

В вагоне бостонского метро крупная женщина с простоватым лицом теребила мерлушку волос, окружавших лысину на голове пожилого мужчины в жилетке с многочисленными карманами. Явно не жена – жена могла бы заняться его волосами и дома, а на свидании каждая минута дорога. Потому, наверно, некоторые и заводят любовников и любовниц – дома все откладываешь, некогда, особенно когда годы подостудили пыл, и гормоны уже, к сожалению или к счастью, не главное, что движет твою жизнь. Главное желание теперь – это, в худшем случае, прокормить семью, а в лучшем – разбогатеть.

А на свидании не пофилонишь. Ведь как положено: в ресторан пришел – хочешь-не хочешь, а ешь, в кино пришел – сидишь и смотришь. А домой приходишь, то даже если на работе о жене думал, сперва поесть надо, потом спортивную передачу или сериал по телеку посмотреть, ребенку книжку почитать. А потом она на телефоне, а ты в интернете шастаешь, а когда ложишься, она уже спит, обнимешь – недовольна. Так рявкнет, что последнее желание пропадет. Ну, и поворачиваешься на другой бок, злой или обиженный, это как себя настроишь. Зеваешь и вспоминаешь, что завтра надо рано вставать…

А на свидание приходишь, как на работу: назвался груздем – так вынь да положь!

 

О ВЕЛИКИЙ, МОГУЧИЙ

 

Когда наша племянница Оля, инженер по образованию, в 90-е годы приехала в Америку, она, как и все – ну, почти все – была готова на любую работу. Ну, почти на любую. Она устроилась работать в детский сад, что было не так плохо для начала, но платили там мало, и она искала подработку. В это время в наш город приехал из России новорожденный балет на льду – тогда много создавалось коллективов подобного рода, и спонсоры вкладывали деньги, чтобы снарядить их в заокеанское путешествие, надеясь войти в долю при дележе бешеных денег, заработанных гастролерами. Не успев приехать, балет разбежался. Посчитав, что скольжение по льду не обеспечит им нужной устойчивости, фигуристы решительно откинули коньки и, кто как мог, пытались твердо встать на новую почву. Женщины в срочном порядке повыходили замуж за американских граждан, а мужчины стали устраиваться, кому как повезет: кто автомехаником, кто по малярной части, а кто и тренером. А один молодой человек по имени Алеша решил, что пойдет другим путем, успешно опробованным слабым полом, и женился на скромной девушке с ангельским лицом. Ее так и звали – Эйнджел. Она была из католической семьи, верующая, влюбилась в разбитного Алешу без памяти и, чтобы стать ближе к нему и свободно общаться с его друзьями, решила выучить русский язык.

Когда Оля услышала от общих знакомых, что Эйнджел ищет учителя русского языка, она решила, что давать уроки лучше, чем мыть полы в чужих домах, и что она сможет научить Эйнджел не хуже любого другого. А заодно и сама грамматику подучит. Она обратилась за благословением к Кире, учительнице английского языка из Москвы, которая вела курсы английского для иммигрантов и преподавала русский в одном из местных колледжей. Кира дала Оле несколько советов и несколько учебников и предложила звонить, если что.

Оля храбро взялась за преподавание. Эйнджел не менее храбро освоила алфавит, внушающий среднему американцу священный ужас, и быстро продвигалась – благо, было с кем практиковаться дома. Справедливо полагая, что знание языка не ограничивается словарным запасом и грамматикой, Оля старалась приобщить Эйнджел и к русской культуре. Как-то она взяла ее с собой на концерт заезжих гастролеров, актеров из некогда популярного московского театра, которые выступали с чтением стихов и пением романсов. Войдя в зал, Оля увидела Киру и решила похвастаться успехами своей ученицы. «Кира! Познакомьтесь, это Эйнджел». Кира повернулась к ним и по-учительски четко произнесла: «Здравствуйте, Эйнджел! Как дела?» Оля с гордым ожиданием смотрела на свою ученицу и вдруг услышала, как ангельские уста произнесли в ответ: «За..ись!». «Ах, так вот чему ты ее учишь?» – тем же тоном сказала Кира и, развернувшись на каблуках, быстро отошла. Остолбеневшая Оля лепетала что-то ей вслед в свое оправдание.

Обретя наконец дар речи, она сказала расстроенно:

– Эйнджел, да разве я тебя этому учу? Ну откуда ты это взяла?

– Но когда к Алеше приходят друзья и спрашивают «как дела», он всегда им так отвечает. Они все так отвечают. И я решила, что лучше ответить не как в учебнике, а как русские в жизни говорят.

– Да ты хоть знаешь, что это значит?

– Нет.

Оля шепнула ей на ухо. Что стало с Эйнджел! Она и на родном языке никогда не употребляла так называемых четырехбуквенных слов, да и вообще никаких слов из тех, что в телепередачах заменяют короткими гудками, а тут на чужом языке так опозорилась! Но она взяла себя в руки, прошла в последний ряд, села на стул и тихо заплакала. Оля пыталась ее успокоить, но та была безутешна. Весь концерт она то сотрясалась от беззвучных рыданий, то переходила на тихие слезы. Даже романсы не смогли отвлечь ее от страданий.

Когда после концерта Оля везла свою обессилевшую от слез ученицу домой, она все еще переживала из-за произошедшего конфуза. Но вдруг она успокоилась, повеселела и, повернувшись к Эйнджел, по-учительски четко сказала: «Поздравляю тебя, Эйнджел! Теперь ты с полным правом можешь сказать, что действительно овладела русским языком!» И они обе рассмеялись.

 

 


[1] Насилие над детьми (англ.)