Илья РЕЙДЕРМАН. Башенка с часами

* * *

 

Великий поэт эпохи

в которой великих нет.

Все пишут и все неплохи,

всех уравнял интернет.

Пиши себе втихомолку,

надеясь на высший суд.

Пусть ищут, как в стоге иголку,

при жизни – вряд ли найдут.

Из плена времени выйдя,

теряя зренье и слух,

теперь он, как дух, – невидим.

А если видим – не дух!

Теперь он знает о чуде

и полон уже иным.

 …Высокая жажда сути, –

огонь, в котором сгорим.

.

 

              

* * *

 

Идёт волна землетрясенья.

Так вот финал всех наших драм?

И нет спасенья, нет спасенья…

Но если рушится и храм?

Быть может, рушимся и сами,

поря обыденную чушь.

Земля шатается под нами.

Прочны ль устои наших душ?

Обломки высятся горой.

И только башенка с часами

одна стоит под небесами.

Часы идут. В безумной драме

лишь время – истинный герой.

.

 

             

* * *

 

Колёса трамвая гремят ещё.

Тот же маршрут – прямой.

Между тюрьмой и кладбищем.

Между кладбищем и тюрьмой.

С одной стороны несвобода,

вечный покой – с другой.

Искры летят с небосвода

под трамвайной дугой.

Зеку, выходит, зеково,

покойнику – исполать?

Благословлять нам некого.

Некого проклинать.

Где мы? И что за местность?

Стена. И ещё стена.

Уносимся в неизвестность,

теряя в пути имена.

Словно бы мы в астрале.

О, не гляди в окно!

Австрия ли, Австралия

– не всё ли уже равно?

Опять трамвай заблудился

в безвыходности времён.

Тот, кто в трамвае родился,

не знает, зачем рождён.

… Между неволей и смертью…

Что же тут выбирать?

Выпало жить в лихолетье –

вот и попробуй не врать.

С одной стороны – несвобода,

вечный покой – с другой.

Искры летят с небосвода

под трамвайной дугой.

 .

 

                 

* * *

 

Люди влипли в свою эпоху,

словно в липкую ленту мухи.

Оставляю вас там со вздохом,

старики мои и старухи.

В нашем страшном прекрасном прошлом…

Уж, простите, что я не с вами.

В дне сегодняшнем, умном и пошлом,

скрежещу от гнева зубами.

Собеседники мои – тени,

их слова не кажутся ложью.

И блуждаю меж поколений,

в безвременье и бездорожье.

В этом времени, что не время,

между прошлым и будущим, – между,

я тащу на горбу своём бремя

не сбывающейся надежды.

 

          

* * *

 

Не знаешь ты, в жизни ещё новичок,

пока не затронут утратой, –

о том, как в страданье круглится зрачок,

как жить с непосильною правдой…

Поймёшь в напряжении рвущихся жил:

реальность – не кокон, в котором ты жил.

Увидишь без боли, без мысли

клочок приоткрывшейся выси?

Неужто какой-то бессмысленный вздор

скрывал от нас мира безмерный простор?

Жить в космосе духа – так вольно!

Хоть трудно. И горько. И больно.

.

 

                

* * *

 

Ну а душа – дичает,

если идёт война,

если не получает

меры любви сполна.

Ну а душа дичает.

Чувства ее просты.

Жизни не замечает.

Не ведает красоты.

Ну а душа – дичает,

вся – в синяках обид.

Спросишь – не отвечает.

Прячет глаза. Молчит.

.

  

 

        Море на рассвете

 

                   1.

Мертвое море – соль тяжела.

Чёрное море – живое.

Жизнь, что зачем-то сюда привела,

жизнь твоя – снова с тобою.

Мёртвое вряд ли станет живым.

Ну а живое – смертно.

Вот почему мы так жадно глядим

в этот простор предрассветный.

Тьма – и уже возникающий свет.

Море и небо. Свобода.

…Неуловимой жизни портрет

пишет художник-природа.

 

               2.

 

Море волнуется два,

море волнуется три.

И, забывая слова,

остановись и замри.

Ошеломляющий дар –

зов бесконечности – даль,

оклик пространства, удар,

моря хмурая сталь.

Ибо и ты из границ

вышел обыденных. Вот

в дымке предутренней птиц

неутомимый полёт.

.

 

 

* * *

 

Великий поэт эпохи

в которой великих нет.

Все пишут и все неплохи,

всех уравнял интернет.

Пиши себе втихомолку,

надеясь на высший суд.

Пусть ищут, как в стоге иголку,

при жизни – вряд ли найдут.

Из плена времени выйдя,

теряя зренье и слух,

теперь он, как дух, – невидим.

А если видим – не дух!

Теперь он знает о чуде

и полон уже иным.

 …Высокая жажда сути, –

огонь, в котором сгорим.

.

 

              

* * *

 

Идёт волна землетрясенья.

Так вот финал всех наших драм?

И нет спасенья, нет спасенья…

Но если рушится и храм?

Быть может, рушимся и сами,

поря обыденную чушь.

Земля шатается под нами.

Прочны ль устои наших душ?

Обломки высятся горой.

И только башенка с часами

одна стоит под небесами.

Часы идут. В безумной драме

лишь время – истинный герой.

.

 

             

* * *

 

Колёса трамвая гремят ещё.

Тот же маршрут – прямой.

Между тюрьмой и кладбищем.

Между кладбищем и тюрьмой.

С одной стороны несвобода,

вечный покой – с другой.

Искры летят с небосвода

под трамвайной дугой.

Зеку, выходит, зеково,

покойнику – исполать?

Благословлять нам некого.

Некого проклинать.

Где мы? И что за местность?

Стена. И ещё стена.

Уносимся в неизвестность,

теряя в пути имена.

Словно бы мы в астрале.

О, не гляди в окно!

Австрия ли, Австралия

– не всё ли уже равно?

Опять трамвай заблудился

в безвыходности времён.

Тот, кто в трамвае родился,

не знает, зачем рождён.

… Между неволей и смертью…

Что же тут выбирать?

Выпало жить в лихолетье –

вот и попробуй не врать.

С одной стороны – несвобода,

вечный покой – с другой.

Искры летят с небосвода

под трамвайной дугой.

 .

 

                 

* * *

 

Люди влипли в свою эпоху,

словно в липкую ленту мухи.

Оставляю вас там со вздохом,

старики мои и старухи.

В нашем страшном прекрасном прошлом…

Уж, простите, что я не с вами.

В дне сегодняшнем, умном и пошлом,

скрежещу от гнева зубами.

Собеседники мои – тени,

их слова не кажутся ложью.

И блуждаю меж поколений,

в безвременье и бездорожье.

В этом времени, что не время,

между прошлым и будущим, – между,

я тащу на горбу своём бремя

не сбывающейся надежды.

 

          

* * *

 

Не знаешь ты, в жизни ещё новичок,

пока не затронут утратой, –

о том, как в страданье круглится зрачок,

как жить с непосильною правдой…

Поймёшь в напряжении рвущихся жил:

реальность – не кокон, в котором ты жил.

Увидишь без боли, без мысли

клочок приоткрывшейся выси?

Неужто какой-то бессмысленный вздор

скрывал от нас мира безмерный простор?

Жить в космосе духа – так вольно!

Хоть трудно. И горько. И больно.

.

 

                

* * *

 

Ну а душа – дичает,

если идёт война,

если не получает

меры любви сполна.

Ну а душа дичает.

Чувства ее просты.

Жизни не замечает.

Не ведает красоты.

Ну а душа – дичает,

вся – в синяках обид.

Спросишь – не отвечает.

Прячет глаза. Молчит.

.

  

 

        Море на рассвете

 

                   1.

Мертвое море – соль тяжела.

Чёрное море – живое.

Жизнь, что зачем-то сюда привела,

жизнь твоя – снова с тобою.

Мёртвое вряд ли станет живым.

Ну а живое – смертно.

Вот почему мы так жадно глядим

в этот простор предрассветный.

Тьма – и уже возникающий свет.

Море и небо. Свобода.

…Неуловимой жизни портрет

пишет художник-природа.

 

               2.

 

Море волнуется два,

море волнуется три.

И, забывая слова,

остановись и замри.

Ошеломляющий дар –

зов бесконечности – даль,

оклик пространства, удар,

моря хмурая сталь.

Ибо и ты из границ

вышел обыденных. Вот

в дымке предутренней птиц

неутомимый полёт.

.