Наталья ЛЯСКОВСКАЯ. Дерево рода. Из книги «Сильный ангел»
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
спина весной
СЧАСТЬЕ
Пречистая, преласковая дева
в губах сжимая ниточку напева
густую шерсть мотает на клубок
и думает, что если близок Бог,
то почему от неба пахнет хлевом…
(Метаморфоза летних вечеров,
лежат в хлеву сомлевшие коровы,
распространяя дух коровьей крови
и молока, налитого в ведро…)
Она выходит в сад. Луна поёт,
как яблоко поет перед надрезом,
как голубой цветок под снежным прессом,
а птицы, пораженные наркозом,
лишь неумело открывают рот…
Там разлагается снотворная сирень,
дымясь голубоватым и зелёным,
и вишен разварившиеся кроны
томятся, как в рулоне поролона,
и мнётся их рассыпчатая тень…
В усталом воздухе не движется ничто.
Горячий сад запахивает полы
и быстро, как больной после укола,
спит, спит… во сне припоминая то,
что от зимы осталось слово «голый»…
А дева думает: вот странный поворот,
меня печаль неясная берет
и скоро месяцев, наверно, будет шесть —
растёт одушевлённый мой живот,
как будто на него мотают шерсть!
Вот у деревьев не растёт живот,
хотя у них плоды — почти что дети…
По саду ходит старый-старый ветер
и ласточкой садовою стрижет,
как ножницами, высохшие ветви…
И, сохраняя непорочный вид,
идёт по саду пресвятая дева:
луна полна, плоды висят на древах,
направо — поле спелое, а слева —
беременная
бабочка
летит…
* * *
Откроет грудь младенец ключевидный
ласкающему литься молоку,
а дева дремлет, лежа на боку,
и ей во сне младенца лучше видно.
Над ней висит и дышит лёгких сад,
у всех деревьев оторвались ноги,
ушли… их топот слышен на дороге,
они зимой воротятся назад.
Сейчас весна, и вишня расцвела,
и сад тяжёлым облаком качает,
ему лишь к вечеру немного полегчает,
В нём над цветами бесится пчела…
Из круглого небесного дупла
упало солнце, облака пронзило,
невидимая ласковая сила
от матери ребёнка унесла,
она его пелёночки взяла,
идёт, прижав их к золотому чреву,
деревья, как беременные девы,
склоняют к ней
тяжёлые
тела…
* * *
а день начинался из уха
похожий на русло речное
ложился серебряным брюхом
на рёбра хвосты плавники
там с яблони падали ветки
худые как лишние дети
наверное яблочный мостик
хозяин решил положить
а в полкилометре от дома
за садом вишнёвым и чистым
вода поднималась и никла
вмещаясь в озёрный кружок
на озере рыбу ловили
и плавать учили детишек
детишки боялись лягушек
и лезли к привычной земле
и в этом движении было
уже от вечернего страха
и жизнь незаметно продлилась
на целый сентябрьский день
но всё совершалось как надо
и с озером связано было
там самая старая рыба
вдохнула
и выдохнула
ВЕСНА
И солнечный стакан в руке разрезан!
И из него течёт и кровь, и мёд,
кривым потоком в пересохший рот —
и он поёт!
О, он поёт большую букву О,
как луг навстречу трепетным стрекозам,
как соловей под радостным наркозом
цветка и ночи, втиснутой в него!
Рождение то или рождество?
Из почек шёлковых и плотных как катушки,
видны лишь острые зелёненькие ушки —
так сад цветёт почти из ничего.
Из ничего — такое торжество!
Такая радуга из зимнего разлада!
И в каждом дереве — кудрявая дриада,
и в каждой деве —
полный сока
УКРАИНСКИЙ ЭТЮД
День нежится, томится в переливах.
Глаза — как сливы.
Как переспелые, коричневые, тесные,
слегка надтреснутые.
А на столах — волной, приливом —
синеют сливы.
В корзинах, будто яйца голубиные,
овалы сливные,
и дом, и стены, и припечки глинные —
всё пахнет сливами,
всё цвета сливного…
На свежевыбеленных стенах
сверкают краски фресок.
Глазами плод надрезан.
На кольях сушат крынки,
изящные, как амфоры.
Узор — метафора:
на белой глине с голубым отливом —
глаза как сливы…
* * *
ОПЯТЬ ОБ УМАНИ
ОТКРЫТКА ИЗ РАЯ
Кому? Любимому, конечно.
ЯБЛОНЯ — ДЕРЕВО РОДА
Дед посадил этот сад.
Дед был как дерево сам:
загорелый, худой, гибко-крепкий,
волосы жёлтые, как сурепка.
Полновесные фигурные усы,
а на руке — трофейные часы,
всё, что и было у него трофейного.
А глаза — то чайные, то кофейные…
Он умер через три месяца после войны
на руках у любимой жены.
Бывало, идёт по саду цветущему, белому,
белея свежей рубашкой,
да как крикнет сердито: «Вовка! Наташка!..»
Это я так себе представляла,
слушая тихий голос бабушки,
накрывшись цветным одеялом.
Так он и слился с садом белым
и душою, и телом…
За садом — огород,
дел-забот невпроворот.
Сто соток в разворот души:
хочь — на карачках поли,
хочь — трактором паши.
Эх, прополка, на стерне ножкам колко,
кусается собака-осот,
особо не до восторгов-красот.
Там я и выросла — за садом, на грядке:
тяпка с пятками играет в прятки
среди тыкв-бычков, бурячков, кабачков,
среди вздрогнувших огурцов,
в кукурузных зарослях —
вид на далёких косцов…
Бабушка с нами никогда не играла.
Её прадеда казаки выгнали с Урала,
не знаю, за что.
Привёл Бог его в Украину,
тут-то мой прадед и влюбился
в чужую дивчину.
У бабушки руки не для «ладушек»,
жёсткие, как тёрка.
С четырёх утра рубит, моет, режет в кадушки,
таскает свиньям в ведёрках.
Огород, куры, гуси, корова, сад,
и опять всё по новой,
и опять вперёд-назад!
А не стало у бабушки здоровья,
стала семья держать пол-коровы.
Это не выдумка бездельника-барона:
значит, день с нами
а день у соседей корова…
Её звали Майка.
Бывало, постелишь в хлеву фуфайку
и так сладко спишь, словно ангел в раю.
Никогда не забыть мне корову мою!
Тёплую мою, милую,
распёртую ласковой силою…
И деда нет, и бабушки нет,
и Вовкин в тюрьме пропадает след.
Скурвился мой двоюродный брат,
наркоман и дегенерат…
И мама его умерла, и отец.
Ревенков роду приходит конец.
А сад?
Он тоже живёт назад.
Яблони покрываются коростой.
Это не просто возрастные наросты —
это по всем закоулкам ствола
смерть пробежала-прошла…
Ой, не пелось давно «цвитэ тэрэн»,
и рост мой давно не мерян
на притолоке у двери!
Сплошь беда да потери.
Продали хату соседям богатым,
продали детства цветущий сад.