Александр Хабаров. Я за каждое слово отвечу сполна

РУБАШЕЧКА

Привет, страна моя льняная,
Моя рубашечка-страна,
В тебе родился я, родная,
И обносил тебя сполна.

Давно бы мне сменить одёжку,
Совлечь особенную стать —
Да не найду никак застёжку,
А через голову — не снять.

Да что там! Как-то раз бандюги —
Сымай, кричат, а то — под нож!
А я сказал им, гадам: други!
Её и пулей не возьмешь.

Она проста и невесома,
Она, как ноша, тяжела,
Она из льда, из чернозема,
На ней кресты да купола.

Тут не до модного каприза,
Не до размера и числа.
Ведь это ангельская риза,
А к человеку — приросла.
 

СЛАВИТСЯ РУСЬ…

Славится Русь зеркалами да зеками,
Снегом по грудь, ледяными озёрами,
Пьяными песнями и человеками
С хищными взорами,
Злыми дорогами, чёрными кошками,
Тьмой беспробудной, путями проворными.
А заплутаешь — посветит окошками,
Звёздами горними….

Славится Русь золотыми цепочками,
Баснями, сказками, дядьками страшными,
Вещими снами, предсмертными строчками,
Чарками бражными,
Верными женами, девками сладкими,
Колоколами да стольными градами,
Славится нами, угрюмыми, хваткими,
Верными чадами.

* * *

ИМЕНА

Завесы разошлись от крика,
К стакану тянется рука…
Прощай, Россия-Анжелика,
Мария-Родина — пока!

Под дребезжанье фортепьяно
Сдвигаем стулья для гостей;
Не унывай, Москва-Татьяна,
Узнаешь всё из новостей.

Какой развод без карабина,
Какая свадьба без стрельбы?
Прощай, Марина-Украина,
Трещите, гордые чубы…

Звеним, как выбитые стёкла,
Нас не слыхать издалека;
Не забывай нас, Волга-Фёкла,
Поплачь, Алёнушка-Ока…

Крепчает бормота-цикута
На донышках немытых чаш;
Поставь свечу, Сибирь-Анюта,
За образ уходящий наш.

Я сын Советского Союза
А мать моя — Надежда-Русь…
Прости за всё, Светлана-муза,
Я обязательно вернусь.

Пускай испита жизни чаша,
Судьба бела, как черновик…
Живи, поэзия-Наташа,
Тебя не вычеркнут из книг.

Еще далёко до рассвета,
А нам — по краешку ползти…
Прощай, страна-Елизавета,
Мария-Родина, прости.

* * *

БЕЛАЯ РУБАХА

Зачем, скажи, мне белая рубаха?
В таких идут на смерть, отринув страх;
В таких рубахах, брат, играют Баха,
А не сидят за картами в Крестах.

Пора менять свободное обличье
На чёрный чай, на сигаретный дым,
Пора сдирать овечье, резать птичье,
Пора обзаводиться золотым.

Пора точить стальное втихомолку —
Под скрип зубов, под крики из ночей.
Пора отдать без спора волчье — волку,
А человечье — своре сволочей.

Пора искать надёжную дорогу
Туда, на волю — Родину, сиречь…
Пора отдать вон то, святое, Богу,
А это, в пятнах, — незаметно сжечь.

Пора идти, не предаваясь страху,
На острый взгляд и на тупой оскал;
Ведь для чего-то белую рубаху
Я в этом чёрном мире отыскал?

* * *

СЛОВА

За слова, бывает, платят кровью —
Впрочем, не «бывает», а всегда.
Я себе, как барскому сословью,
Задолжал и чести, и стыда.

От себя не скроешься в тумане,
Не уйдёшь от собственных теней:
Тащат, как монголы на аркане,
По степям, по остриям камней…

Хоть обсыпься пеплом или прахом,
А как глянешь в чистый водоём:
Там лицо, изрезанное страхом,
Чёрный зрак, пробитый копиём.

* * *

ПУТЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ

                           Марине Музыко

Луна в окошке мутном,
чаёк в стакане синем.
Легко в вагоне утлом
нырять в волнах России.

То проводница плачет,
То тётя режет сало,
То дядя с полки скачет —
Ему стакана мало.

Дрожу под одеялом,
Как бабочка в пробирке.
Прохладно за Уралом,
Зато тепло — в Бутырке.

А мимо — звёзды, звоны,
Гудки товарных, скорых.
Вон там, за лесом — зоны
И хариус в озёрах…

Вагон-то наш купейный
И путь-то наш — железный.
Летим во тьме кофейной
Над Родиной, над бездной.

Пятьсот весёлый поезд,
В котором плохо спится.
Уже не мучит совесть,
Но плачет проводница.

Чего ей так неймётся,
Чего ей надо, бедной?
Чего ей не поётся
Над Родиной, над бездной?

Ведь так стучат колёса!
Мелькают километры,
Свистят, летя с откоса,
Таинственные ветры…

Не плачь, душа родная,
Вернётся твой любезный.
Споёте с ним, рыдая,
Над Родиной, над бездной.

Добавил дядя триста,
И тётя полстакана —
За ночь, за машиниста,
За Таню, за Ивана…

И я хлебнул того же
За ночь, где проводница
Всё плачет, святый Боже,
как раненая птица;

За поезд наш нескорый,
За Родину над бездной,
За узкий путь, который
Воистину железный.

* * *

РУССКИЙ ВОЛК

Я не учил фарси и греческий,
не торговал в Дамаске шёлком;
Мой взгляд почти что человеческий,
хотя и называют волком.

Не вем ни идишу, ни инглишу,
того, на чём вы говорите,
но всех волнует, как я выгляжу,
когда завою на санскрите.

Моя тропа, как нитка, узкая,
моя нора в сугробе стылом.
Моя страна почти что русская
в своём величии унылом.

Служу ей только из доверия
к её поэтам и пророкам;
моя страна — почти империя,
и не окинешь волчьим оком.

Ни пустыря для воя вольного
или избушки для ночлега.
Трава для полюшка футбольного.
Снежок для волчьего разбега.

Быть может, я ошибся адресом,
когда кормили волка ноги,
и не расслышал в пенье ангельском
нечеловеческой тревоги.

Таких, как я, шесть тысяч выбыло
от пуль, ножей и алкоголя;
судьба в империи без выбора,
зато в законе — Божья воля.

С востока пыль, на юге марево,
на западе — разврат цунами…
У волка служба государева —
Ходить в поход за зипунами.

Таких, как я, осталось семеро —
В бронежилетах человечьих.
Я русский волк, идущий с севера
За теми, кто в мехах овечьих.

* * *

САДЫ

Темнота или тьма — да не все ли равно,
кто стучит оловянною кружкой в окно,
кто там плещется в песне бандитской,
расскажи мне, ботаник, о розе ночей,
отвези нас, «Титаник», из бл…..х Сочей
в райский садик Никитский.

В этой жизни одно и осталось — сады,
золотистые ветви у чёрной воды,
и песчаные кряжи да пляжи,
Мы бежим по причалу на каждый свисток,
Мы по трапам бежим босиком на восток,
И с билетами даже.

Я за каждое слово отвечу сполна,
безымянным растеньям раздам имена,
сберегу корешки от распыла,
да поможет мне эта нехилая плоть,
да спасёт от напасти и страсти Господь,
приободрит
текила.

* * *

ВЕК ДВАДЦАТЫЙ

Отсвистело время сквознячком,
Сотня лет рассеялась как дым.
Век двадцатый помер старичком,
А хотел — погибнуть молодым.

Уж его морили в лагерях,
Меряли сосновый макинтош;
Он плескался в огненных морях,
Пропадал за фунт, за рупь, за грош.

Он стрелял и в запад и в восток,
Возводил руины, жёг мосты,
Ухмыляясь, сплевывал в исток,
Смахивал топориком кресты.

И сошёл на нет, растаял враз,
Словно дым «Герцеговины Флор»,
Отгорел, как уренгойский газ,
В ночь ушёл с награбленным, как вор.

Всё казалось — нет ему конца,
Вечностью грозился стать, подлец…
А ушёл — забыли, как отца,
Что от водки помер наконец.

* * *

Вот родина моя — в полночном храме,
В горячем хлебе и в воде проточной,
Вот вся она — пейзаж в оконной раме,
Сырой сугроб на улице Восточной.

Вот жизнь моя — то крик, то лепет детский,
Шаг за порог под благовест стеклянный,
Да три вокзала – Курский, Павелецкий
И безымянный…РУБАШЕЧКА

Привет, страна моя льняная,
Моя рубашечка-страна,
В тебе родился я, родная,
И обносил тебя сполна.

Давно бы мне сменить одёжку,
Совлечь особенную стать —
Да не найду никак застёжку,
А через голову — не снять.

Да что там! Как-то раз бандюги —
Сымай, кричат, а то — под нож!
А я сказал им, гадам: други!
Её и пулей не возьмешь.

Она проста и невесома,
Она, как ноша, тяжела,
Она из льда, из чернозема,
На ней кресты да купола.

Тут не до модного каприза,
Не до размера и числа.
Ведь это ангельская риза,
А к человеку — приросла.