Людмила ШАРГА. Одесский дневник. Летние страницы
Балансирую между мирами.
Их бесконечное множество.
Тьмы и тьмы.
Из одних не хочется уходить.
В другие не хочется возвращаться.
По приговору.
В бесконечном потоке машин, людей, платёжек, квитанций, денежных купюр, голоса соседних миров неразличимы.
Но если прислушаться…
Неспешное жужжание пчёл и шмелей над цветущим лугом, пёстрые бабочки на узких тропинках, протоптанных кем-то, оставшимся неизвестным, перистые тени от цветущих акаций.
Дня три как цветёт, источая аромат, смешанный с не отцветшими ещё каштанами и жасмином и чем-то ещё, знакомым и неуловимым. Липы? Так рано?
Впрочем, знаю я несколько молодых да ранних липушек, зацветающих как раз в это время.
Из платёжно-продажного мира прорывается телефонный звонок. Мне? Не мне.
Человек средних лет с загорелым лицом поворачивается к очереди и произносит:
Распустил. Наконец-то, свершилось.
На его реплику отзывается парочка женщин, претендующих называться «дамами». Очередь оживает. Завязывается разговор, вращаясь вокруг столпов сегодняшней злобы дня: новый президент. Новые чаяния. Старые проблемы.
Проваливаюсь в параллельный мир, где нет важнее события, чем цветение акации, и выхожу из него лишь у самого окошечка оператора.
Да. Вместо кабинетов теперь окошечки.
Она придерживает иссохшей рукой соломенную шляпку и улыбается.
невольно улыбаюсь в ответ и, легко переступая заветную невидимую грань, оказываюсь там, где хотела – на празднике цветения акации.
Здесь я – одуванчик. Вот он, наполовину облетевший.
пальчики навстречу солнцу.
А солнца нет – как нет.
И смотрит снисходительно и устало на нас ещё один одуванчик… облетевший.
Надо спешить.
С точки зрения одуванчика всё относительно.
И значит…надо спешить.
Между мной и морем
и кресел, тентов и зонтиков.
Моё – когда знаешь, что оно рядом, живое, свободное, вечное, и даже эта полоска песка между не разделяет, а сближает нас, и утренний след мой, оставленный на песке, не затоптан, а прочитан и чуть размыт волной.
Ветер доносит издалека крики чаек.
Между мной и морем только полоска песка, чайки и ветер.
Шторм на песке.
Шторм на Земле.
Карамельно-жемчужный летучий песок Ланжерона повсюду.
Им забита махровая ткань полотенца, тапочки, он между страницами книгами и в тетради, между стихами и прозой, он сам – стихи и проза.
Любопытная чайка
Она молода и очень любопытна – как все здешние чайки.
Ходит, посматривает в мою сторону, делает вид, что просто гуляет.
Но стоит взяться за пакет с семечками, взлетает и зависает надо мной.
А я в это время размышляю о…
Будет что рассказать перед сиестой, в самый пик полуденного зноя.
Вспоминая Экклезиаста: время брать и время отдавать…
я знаю, что… Что-то.
Трескучий женский голос проникает в пространство между мной и морем, и я уже вижу его обладательницу – без лица и особых примет – с телефоном в руке, удаляющуюся к заброшенной буне.
Невольно задумываюсь о том, о чём никогда не думала.
И о том, что мне от жизни надо.
В сущности, не так много: чтобы родные и дорогие люди были здоровы, а если им не суждено быть здоровыми и жить долго, то чтобы не страдали…как в мудрой песенке «если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…",
чтобы пятнистая тропинка петляла между цветущими акациями и вела к морю, чтобы между мной и морем был только ветер и полоска песка, влажного, тяжёлого, сонного, хранящая мой утренний след.
И за всё это я готова отдать…
Откуда мне знать, что.
Всё.
Справа – в бывшем здании ЧМП – нынче консульство Китая, если не ошибаюсь.
Рядом с аркой строение, с крыши которого свисают две хвостатые тётки, мнящие себя русалками.
ветер был с моря.
Теперь я знаю, что их так рассмешило.
*
На скамейке у Котика-Скифа седовласая женщина читает газету…
В прошлом.
Ещё не поздно
Но я разучилась плести венки для себя.
А для кого-то – не хочется.
Напрасная затея.
Венок увянет, его бросят под ноги и забудут, и меня и венок.
Меня, пожалуй, раньше.
Но я не дождусь, когда мутная беспокойная жидкость в бутле станет янтарной и игристой, Разучилась ждать.
Так ему и надо
Когда-то таких раковинок-амфорок здесь было видимо-невидимо.
Теперь всё меньше и меньше: рапаны съели всё подчистую.
Представила раковину того, кто придёт и съест рапаны.
Пожиратель пожирателей будет красив и безжалостен.
И в скором времени и из его раковин станут делать пепельницы и сувенирчики-паруснички для приезжих, с надписью «Привет из Одессы».
Так ему и надо.
И новые желания
Четыре чужих куриных бога, повстречались мне сегодня.
А пятый лёг в руку и послышалось знакомое:
Загадывай. На всё лето.
И я загадала три летних месяца, солнечных и жарких, с дождями и ветрами…
брюзжащей литературной тёткой, знающей, что и как, а главное – кому, надо писать.
Из молитвы морю
Большие и маленькие, молодые и старые.
Чья-то рука опустила в вазу новый боглаз.
Молодой камешек коснулся лика старого камня.
Старый боглаз усмехнулся.
– вздохнул старый камень.
…чья-то невидимая рука листает снова и снова книгу, в которой я только строка, или всего лишь – слово…
Молодой боглаз вздрогнул.
– Человеческий голос.
…в начатой кем-то давным-давно повести или саге: лето, открытое в ночь окно, скомканный лист бумаги…
Молодой месяц гнался за уходящей ночью.
Вздрагивали виноградные листья.
Где-то совсем близко прокричал скорый поезд.
боглазами. Спящими куриными богами, уже не исполняющих желания.
Разбуженная тихими голосами, я подошла к окну.
Может, среди них окажется боглаз, который исполнит и моё желание.
Единственное.
Жизнь дорогого мне человека.
…и отражаются в ней облака, солнечный свет и птицы, я в этой книге – только строка, слово, волна, страница…
было: фата, ЗАГС, "горько" и гарантии – штамп в паспорте.
«Гарантийный срок» истёк через пять лет.
Что дальше – не знаю, наши пути разошлись и больше, к счастью, не пересекались.
Вот такие воспоминания навеяла сегодняшняя находка.
Жаль, пары для неё нет.
Из оставшейся серьги и из другого серебряного лома было сделано кольцо.
Теперь в моей шкатулочке снова лежит одна серебряная серьга с маленькой прозрачной вставкой.
Что-то произошло – закончился какой-то срок. Цикл.
Ту серьгу я потеряла в день, когда знакомая сделала мне славянский гороскоп.
Я ещё подумала тогда, что так надо. Наверное – это такая плата.
Что думать теперь – не знаю. Только что прошёл роскошный июльский дождь, и виноградная лоза с поспевающими темнеющими гроздьями, нагретыми щедрым июльским солнцем, благоухает так, что думать ни о чём не хочется.
Я остаюсь
иться с чёрным котиком, морским, без всяких сомнений, не выдержав серьёзный кошачий взгляд…"…зачем кискаешь, будто ты не знаешь, что настоящие коты не откликаются на глупое кис, и вообще, зачем зовёшь, если из еды у тебя только этот жалкий кусочек… ешь его сама..", заказать сосиску для котика, и дописывая стихотворение, начатое ещё прошлым летом, подглядывать, как три девушки элегантного возраста делают селфи с чем-то съестным, наверняка вкусным – здесь не бывает невкусной снеди, напоминающим шарлотку с яблоками.
алым.
Пора подниматься в город.
В Купальном переулке две дамы нездешнего вида с нездешним акцентом, покрытые свежим июльским загаром, гадают: что за дерево такое огромное, платан или чинара…
Успокаиваю дам: ни то и ни другое, платан – он же чинара – растёт чуть дальше, во дворе, и ещё один – по улице Черноморской. А это тополь.
– То-оо-поль…, – выдыхают облегчённо, но разочарованно дамы.
печальное вино её ранних стихов. До троллейбусной остановки идём вместе, и у моего недописанного стихотворения не остаётся никаких шансов. к лунному, трудно, если не невозможно ли.
Есть день Сурка. А у меня есть день мяты и птичьей вишни. С утра ФБ порадовал воспоминаниями, а вечером прилетела Оля, принесла охапку свежей мяты, душицы, шалфея. Теперь можно смело идти коридором затмений навстречу пепельной луне.
Июнь-июль август 2019. Одесса.
Балансирую между мирами.
Их бесконечное множество.
Тьмы и тьмы.
Из одних не хочется уходить.
В другие не хочется возвращаться.
По приговору.
В бесконечном потоке машин, людей, платёжек, квитанций, денежных купюр, голоса соседних миров неразличимы.
Но если прислушаться…
Неспешное жужжание пчёл и шмелей над цветущим лугом, пёстрые бабочки на узких тропинках, протоптанных кем-то, оставшимся неизвестным, перистые тени от цветущих акаций.
Дня три как цветёт, источая аромат, смешанный с не отцветшими ещё каштанами и жасмином и чем-то ещё, знакомым и неуловимым. Липы? Так рано?
Впрочем, знаю я несколько молодых да ранних липушек, зацветающих как раз в это время.
Из платёжно-продажного мира прорывается телефонный звонок. Мне? Не мне.
Человек средних лет с загорелым лицом поворачивается к очереди и произносит:
Распустил. Наконец-то, свершилось.
На его реплику отзывается парочка женщин, претендующих называться «дамами». Очередь оживает. Завязывается разговор, вращаясь вокруг столпов сегодняшней злобы дня: новый президент. Новые чаяния. Старые проблемы.
Проваливаюсь в параллельный мир, где нет важнее события, чем цветение акации, и выхожу из него лишь у самого окошечка оператора.
Да. Вместо кабинетов теперь окошечки.
Она придерживает иссохшей рукой соломенную шляпку и улыбается.
невольно улыбаюсь в ответ и, легко переступая заветную невидимую грань, оказываюсь там, где хотела – на празднике цветения акации.
Здесь я – одуванчик. Вот он, наполовину облетевший.
пальчики навстречу солнцу.
А солнца нет – как нет.
И смотрит снисходительно и устало на нас ещё один одуванчик… облетевший.
Надо спешить.
С точки зрения одуванчика всё относительно.
И значит…надо спешить.
Между мной и морем
и кресел, тентов и зонтиков.
Моё – когда знаешь, что оно рядом, живое, свободное, вечное, и даже эта полоска песка между не разделяет, а сближает нас, и утренний след мой, оставленный на песке, не затоптан, а прочитан и чуть размыт волной.
Ветер доносит издалека крики чаек.
Между мной и морем только полоска песка, чайки и ветер.
Шторм на песке.
Шторм на Земле.
Карамельно-жемчужный летучий песок Ланжерона повсюду.
Им забита махровая ткань полотенца, тапочки, он между страницами книгами и в тетради, между стихами и прозой, он сам – стихи и проза.
Любопытная чайка
Она молода и очень любопытна – как все здешние чайки.
Ходит, посматривает в мою сторону, делает вид, что просто гуляет.
Но стоит взяться за пакет с семечками, взлетает и зависает надо мной.
А я в это время размышляю о…
Будет что рассказать перед сиестой, в самый пик полуденного зноя.
Вспоминая Экклезиаста: время брать и время отдавать…
я знаю, что… Что-то.
Трескучий женский голос проникает в пространство между мной и морем, и я уже вижу его обладательницу – без лица и особых примет – с телефоном в руке, удаляющуюся к заброшенной буне.
Невольно задумываюсь о том, о чём никогда не думала.
И о том, что мне от жизни надо.
В сущности, не так много: чтобы родные и дорогие люди были здоровы, а если им не суждено быть здоровыми и жить долго, то чтобы не страдали…как в мудрой песенке «если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…",
чтобы пятнистая тропинка петляла между цветущими акациями и вела к морю, чтобы между мной и морем был только ветер и полоска песка, влажного, тяжёлого, сонного, хранящая мой утренний след.
И за всё это я готова отдать…
Откуда мне знать, что.
Всё.
Справа – в бывшем здании ЧМП – нынче консульство Китая, если не ошибаюсь.
Рядом с аркой строение, с крыши которого свисают две хвостатые тётки, мнящие себя русалками.
ветер был с моря.
Теперь я знаю, что их так рассмешило.
*
На скамейке у Котика-Скифа седовласая женщина читает газету…
В прошлом.
Ещё не поздно
Но я разучилась плести венки для себя.
А для кого-то – не хочется.
Напрасная затея.
Венок увянет, его бросят под ноги и забудут, и меня и венок.
Меня, пожалуй, раньше.
Но я не дождусь, когда мутная беспокойная жидкость в бутле станет янтарной и игристой, Разучилась ждать.
Так ему и надо
Когда-то таких раковинок-амфорок здесь было видимо-невидимо.
Теперь всё меньше и меньше: рапаны съели всё подчистую.
Представила раковину того, кто придёт и съест рапаны.
Пожиратель пожирателей будет красив и безжалостен.
И в скором времени и из его раковин станут делать пепельницы и сувенирчики-паруснички для приезжих, с надписью «Привет из Одессы».
Так ему и надо.
И новые желания
Четыре чужих куриных бога, повстречались мне сегодня.
А пятый лёг в руку и послышалось знакомое:
Загадывай. На всё лето.
И я загадала три летних месяца, солнечных и жарких, с дождями и ветрами…
брюзжащей литературной тёткой, знающей, что и как, а главное – кому, надо писать.
Из молитвы морю
Большие и маленькие, молодые и старые.
Чья-то рука опустила в вазу новый боглаз.
Молодой камешек коснулся лика старого камня.
Старый боглаз усмехнулся.
– вздохнул старый камень.
…чья-то невидимая рука листает снова и снова книгу, в которой я только строка, или всего лишь – слово…
Молодой боглаз вздрогнул.
– Человеческий голос.
…в начатой кем-то давным-давно повести или саге: лето, открытое в ночь окно, скомканный лист бумаги…
Молодой месяц гнался за уходящей ночью.
Вздрагивали виноградные листья.
Где-то совсем близко прокричал скорый поезд.
боглазами. Спящими куриными богами, уже не исполняющих желания.
Разбуженная тихими голосами, я подошла к окну.
Может, среди них окажется боглаз, который исполнит и моё желание.
Единственное.
Жизнь дорогого мне человека.
…и отражаются в ней облака, солнечный свет и птицы, я в этой книге – только строка, слово, волна, страница…
было: фата, ЗАГС, "горько" и гарантии – штамп в паспорте.
«Гарантийный срок» истёк через пять лет.
Что дальше – не знаю, наши пути разошлись и больше, к счастью, не пересекались.
Вот такие воспоминания навеяла сегодняшняя находка.
Жаль, пары для неё нет.
Из оставшейся серьги и из другого серебряного лома было сделано кольцо.
Теперь в моей шкатулочке снова лежит одна серебряная серьга с маленькой прозрачной вставкой.
Что-то произошло – закончился какой-то срок. Цикл.
Ту серьгу я потеряла в день, когда знакомая сделала мне славянский гороскоп.
Я ещё подумала тогда, что так надо. Наверное – это такая плата.
Что думать теперь – не знаю. Только что прошёл роскошный июльский дождь, и виноградная лоза с поспевающими темнеющими гроздьями, нагретыми щедрым июльским солнцем, благоухает так, что думать ни о чём не хочется.
Я остаюсь
иться с чёрным котиком, морским, без всяких сомнений, не выдержав серьёзный кошачий взгляд…"…зачем кискаешь, будто ты не знаешь, что настоящие коты не откликаются на глупое кис, и вообще, зачем зовёшь, если из еды у тебя только этот жалкий кусочек… ешь его сама..", заказать сосиску для котика, и дописывая стихотворение, начатое ещё прошлым летом, подглядывать, как три девушки элегантного возраста делают селфи с чем-то съестным, наверняка вкусным – здесь не бывает невкусной снеди, напоминающим шарлотку с яблоками.
алым.
Пора подниматься в город.
В Купальном переулке две дамы нездешнего вида с нездешним акцентом, покрытые свежим июльским загаром, гадают: что за дерево такое огромное, платан или чинара…
Успокаиваю дам: ни то и ни другое, платан – он же чинара – растёт чуть дальше, во дворе, и ещё один – по улице Черноморской. А это тополь.
– То-оо-поль…, – выдыхают облегчённо, но разочарованно дамы.
печальное вино её ранних стихов. До троллейбусной остановки идём вместе, и у моего недописанного стихотворения не остаётся никаких шансов. к лунному, трудно, если не невозможно ли.
Есть день Сурка. А у меня есть день мяты и птичьей вишни. С утра ФБ порадовал воспоминаниями, а вечером прилетела Оля, принесла охапку свежей мяты, душицы, шалфея. Теперь можно смело идти коридором затмений навстречу пепельной луне.
Июнь-июль август 2019. Одесса.