Людмила ШАРГА. Одесский дневник. Летние страницы

С точки зрения одуванчика

Балансирую между мирами.

Их бесконечное множество.

Тьмы и тьмы.

Из одних не хочется уходить.

В другие не хочется возвращаться.

Самые желанные, самые вожделенные сердцу, граничат с абсолютно чуждыми, пребывание в которых вынужденно.

По приговору.

В бесконечном потоке машин, людей, платёжек, квитанций, денежных купюр, голоса соседних миров неразличимы.

Но если прислушаться…

Неспешное жужжание пчёл и шмелей над цветущим лугом, пёстрые бабочки на узких тропинках, протоптанных кем-то, оставшимся неизвестным, перистые тени от цветущих акаций.

Дня три как цветёт, источая аромат, смешанный с не отцветшими ещё каштанами и жасмином и чем-то ещё, знакомым и неуловимым. Липы? Так рано?

Впрочем, знаю я несколько молодых да ранних липушек, зацветающих как раз в это время.

Из платёжно-продажного мира прорывается телефонный звонок. Мне? Не мне.

– Нет. Да, в очереди. Нет. Смотришь? Ну и что они? Распустил-таки…

Человек средних лет с загорелым лицом поворачивается к очереди и произносит:

– Распустил. Наконец-то, свершилось.

На его реплику отзывается парочка женщин, претендующих называться «дамами». Очередь оживает. Завязывается разговор, вращаясь вокруг столпов сегодняшней злобы дня: новый президент. Новые чаяния. Старые проблемы.

Проваливаюсь в параллельный мир, где нет важнее события, чем цветение акации, и выхожу из него лишь у самого окошечка оператора.

Да. Вместо кабинетов теперь окошечки.

Пять минут – и я покидаю странное нелепое строение, с лёгким сердцем и с изрядно облегчившимся портмоне.

На выходе сталкиваюсь с мадам…да, именно таких женщин когда-то величали в одесских дворах «мадам», в тех самых дворах, которые нынче объявлены выдумкой, «одесским» мифом.

– Дурдом есть?

Она придерживает иссохшей рукой соломенную шляпку и улыбается.

– Есть, конечно. Как не быть…

И я – неулыбчивая – невольно улыбаюсь в ответ и, легко переступая заветную невидимую грань, оказываюсь там, где хотела – на празднике цветения акации.

Здесь я – одуванчик. Вот он, наполовину облетевший.

Рядом – молодой желтенький, расправил пальчики навстречу солнцу.

А солнца нет – как нет.

И смотрит снисходительно и устало на нас ещё один одуванчик… облетевший.

Надо спешить.

С точки зрения одуванчика всё относительно.

Относительно ветра.

Все запахи и ароматы, все трепетания нежных усиков и пёстрых крылышек, озноб тончайших маковых лепестков, алых и одиноких, всё это лишь до первого порыва ветра.

И значит…надо спешить.

Между мной и морем

Между мной и морем полоска песка и ветер.
Время пустынных пляжей уходит, солнечный май вот-вот перельётся в июнь, пляжи заполонят приезжие любители отдыха у моря.
Однажды и я пыталась сыграть в пляжницу, и уехала к морю…от своего моря, и стоически выдержав три дня, чуть с ума не сошла от гнетущего чувства тоски и пустоты, и вынужденного безделья.
Не моё.
Моё – когда к морю в радости и в горе, в болезни и здравии, удобное и неудобное время суток, вне сезонов, прогнозов синоптиков, без ненужного ложного комфорта в виде лежаков и кресел, тентов и зонтиков.
Моё – когда знаешь, что оно рядом, живое, свободное, вечное, и даже эта полоска песка между не разделяет, а сближает нас, и утренний след мой, оставленный на песке, не затоптан, а прочитан и чуть размыт волной.

Ветер доносит издалека крики чаек.

Между мной и морем только полоска песка, чайки и ветер.

Песчаный шторм

Шторм на море.
Шторм на песке.
Шторм на Земле.
Карамельно-жемчужный летучий песок Ланжерона повсюду.

Ветер срывает верхушки песчаных барханчиков и рассеивает по миру.
Им забита махровая ткань полотенца, тапочки, он между страницами книгами и в тетради, между стихами и прозой, он сам – стихи и проза.

Любопытная чайка

Она молода и очень любопытна – как все здешние чайки.

Ходит, посматривает в мою сторону, делает вид, что просто гуляет.

Но стоит взяться за пакет с семечками, взлетает и зависает надо мной.

А я в это время размышляю о…

Белая кожа – это красиво.
А бледная?
На покрасневшей от майского улыбчивого солнца коже две бледные полоски крест-накрест – следы от бретелек купальника.
Девушка сдвигает их то влево, то вправо, и, наконец, не выдерживая, срывает ненавистный лиф купальника и остаётся топлес…
Любопытная чайка зависает над ней на мгновение и летит к подружкам – к Жёлтому Камню.
Будет что рассказать перед сиестой, в самый пик полуденного зноя.

Вспоминая Экклезиаста: время брать и время отдавать…

– От жизни надо брать всё. Есть возможность – бери. Я вот пенсию себе заработала, теперь жизнью наслаждаюсь. На всё время есть: и на сериалы и на дачу, и на всё остальное. Уясни, что тебе от жизни надо – и бери. Бери, пока есть возможность. А то придет время – надо будет отдавать. Откуда я знаю, что… Что-то.
Трескучий женский голос проникает в пространство между мной и морем, и я уже вижу его обладательницу – без лица и особых примет – с телефоном в руке, удаляющуюся к заброшенной буне.
Невольно задумываюсь о том, о чём никогда не думала.
И о том, что мне от жизни надо.
В сущности, не так много: чтобы родные и дорогие люди были здоровы, а если им не суждено быть здоровыми и жить долго, то чтобы не страдали…как в мудрой песенке «если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…",

Чтобы песчинки между страницами тетради стали словами, слова сложились в стихи, или в прозу, неважно;
чтобы нежные соцветия винограда за окном обернулись по осени дымчатыми матовыми гронками, налитыми ярым летним солнцем;
чтобы пятнистая тропинка петляла между цветущими акациями и вела к морю, чтобы между мной и морем был только ветер и полоска песка, влажного, тяжёлого, сонного, хранящая мой утренний след.

И за всё это я готова отдать…

Откуда мне знать, что.

Всё.

Лжерусалки и картинка из прошлого

Шла к морю по Ланжероновскому спуску – через Таможенную площадь, через парк, где следы былого великолепия: арка и справа Маразлиевская улица, одна из красивейших в городе…когда-то.

Справа – в бывшем здании ЧМП – нынче консульство Китая, если не ошибаюсь.

Рядом с аркой строение, с крыши которого свисают две хвостатые тётки, мнящие себя русалками.

Ох и потешаются над ними настоящие русалки, особенно в полнолуние – когда шторм; взлетают они высоко-высоко на гребнях волн и раскачиваются, и видят далеко в дрожащем свете полной луны, и смеются.

Смех их вчера долетел до моей Кузнечной – ветер был с моря.

Теперь я знаю, что их так рассмешило.

На скамейке у Котика-Скифа седовласая женщина читает газету…

Где сейчас седовласые, элегантно одетые люди, поутру сидящие на скамейках в парке и читающие газеты.

Там же, где и газеты, надо полагать.

В прошлом.

Ещё не поздно

Ещё не поздно сплести венок из цветущих одуванчиков, сделать фотографию на память о хорошем дне и рассматривать её зимой, когда бесснежье и бесстишье сжимаются тесным кольцом удушья, и согреваться и дышать.

Но я разучилась плести венки для себя.

А для кого-то – не хочется.

Напрасная затея.

Венок увянет, его бросят под ноги и забудут, и меня и венок.

Меня, пожалуй, раньше.

Ещё не поздно собрать капли солнца с поляны, сделать вино, чтобы стылыми зимними днями по глоточку – не спеша – цедить майский день, в ожидании зимних сумерек и вечеров, наполненных волшебством и тайной.

Но я не дождусь, когда мутная беспокойная жидкость в бутле станет янтарной и игристой, Разучилась ждать.

Так ему и надо

Когда-то таких раковинок-амфорок здесь было видимо-невидимо.

Теперь всё меньше и меньше: рапаны съели всё подчистую.

Представила раковину того, кто придёт и съест рапаны.

Пожиратель пожирателей будет красив и безжалостен.

И в скором времени и из его раковин станут делать пепельницы и сувенирчики-паруснички для приезжих, с надписью «Привет из Одессы».

Так ему и надо.

И новые желания

Четыре чужих куриных бога, повстречались мне сегодня.

А пятый лёг в руку и послышалось знакомое:

– Загадывай. На всё лето.

И я загадала три летних месяца, солнечных и жарких, с дождями и ветрами…

– А что будет после лета?

– Осень. Осенние куриные боги. И новые желания…

Господи…не дай стать брюзжащей литературной тёткой, знающей, что и как, а главное – кому, надо писать.

Из молитвы морю

В огромной прозрачной вазе спят камни-боглазы – куриные боги.

Большие и маленькие, молодые и старые.

Чья-то рука опустила в вазу новый боглаз.

Молодой камешек коснулся лика старого камня.

– Что со мной будет?

– Ты исполнишь желание и останешься здесь. Спать.

– Но я не хочу…

Старый боглаз усмехнулся.

– Чего же ты хочешь?

– Чтобы меня носили на руке. Или на шее. А ещё лучше – отпустили. Вернули туда, где я вырос – на берег. К воде. К огромному камню.

– Это несбыточная мечта всех боглазов, – вздохнул старый камень.

– Почему? Мы ведь исполняем желания людей. Значит, и они могут исполнить наши мечты и желания.

– Могут те, кто умеет слышать. Таких немного. Для остальных мы просто камни.

…чья-то невидимая рука листает снова и снова книгу, в которой я только строка, или всего лишь – слово…

Молодой боглаз вздрогнул.

– Что это?

– Человеческий голос.

– Люди говорят не так и не о том.

– Это другой голос.

– Значит, нас услышат, и наши желания исполнятся.

– Спи. Все желания исполняются во сне.

…в начатой кем-то давным-давно повести или саге: лето, открытое в ночь окно, скомканный лист бумаги…

Молодой месяц гнался за уходящей ночью.

Вздрагивали виноградные листья.

Где-то совсем близко прокричал скорый поезд.

Огромная ваза прозрачного стекла на окне была до края наполнена боглазами. Спящими куриными богами, уже не исполняющих желания.

Разбуженная тихими голосами, я подошла к окну.

Аккуратно переложив камешки в сумку, отправилась к морю и у большого серого камня отпустила на волю.

Волны унесли их на глубину – спать, набираться сил и расти для исполнения чьих-то желаний.

Может, среди них окажется боглаз, который исполнит и моё желание.

Единственное.

Жизнь дорогого мне человека.

…утренний ветер, полуденный зной, сумерек синяя стая, кто-то незримый – волна за волной – море, как книгу листает…

…и отражаются в ней облака, солнечный свет и птицы, я в этой книге – только строка, слово, волна, страница…

Пусть остаётся Секретом

Странно было видеть среди орущего, жующего, визжащего пляжного сборища, мальчика с парусником.
Нет, его не привели на берег моря с игрушкой-реквизитом для так популярной нынче фотосессии, рачительные и состоятельные родители, вокруг не было ограничительных флажков, и девушка-фотограф, сидя в воде, ловила тяжеленным объективом своей фотокамеры не его, а другого мальчика, правильно причёсанного, в тельняшке, с огромной нездешней раковиной в руке, вероятно, тоже из реквизита.
Словно невидимая стена стояла между мальчиком и всей этой постановкой, в которой море было лишь декорацией, антуражем, необходимым для фона, между такими же мальчиками, носящимися по берегу с пластиковыми водными пистолетами, прыгающими с пирса, бросающими комья мокрого песка в убегающую волну, уносящую их крики, следы, рассыпающийся песок…
Мальчик с парусником был один на морском берегу: что-то строил из песка и камешков, пока парусник дремал на песке, и тень от него тянулась ко мне и навевала мысли о естественной среде обитания и постановочной, придуманной, эфемерной и непрочной, как отпускной пляжный роман, как южный загар.
Воспоминание скользнуло солнечным мальком на отмели:
– Сколько нужно времени, чтобы так загореть?
– Всего одна жизнь… у моря.
Жизнь у моря – не наука, не отпуск, не сон. Жизнь у моря – судьба, трудная и прекрасная, когда и в беде и в радости идёшь к морю, когда всё становится морем.
Тень каравеллы? Баркентины?..
Песчинки между страницами-парусами книги, заученной наизусть.
Взгляд в прошлое, ниточка, связывающая с последним летом детства.
У мальчика впереди несколько лет, он ещё не раз отпустит свой парусник в открытое море, прежде чем повзрослеет и встанет перед выбором: где, с кем, а главное – каким быть.
Но на окне в его комнате, в развевающихся синих шторах давно уже поселился ветер странствий: мальчик будет измерять свой путь морскими милями, или…страницами написанных рассказов, или строчками стихов.
За его окном всегда будет море, какой бы вид ни открывался оттуда.
Так солнце светит всегда, даже если небо затянуто тучами…
Море. Ветер. Маленький парусник, качающийся на волне…Мальчик на морском берегу.
Печать одиночества уже лежит на нём тенью поднятых парусов, я хорошо знаю, как это бывает.
Рядом орущие, визжащие, жующие…а он будет жить так, будто один на этой огромной маленькой планете под названием Земля.
Мне и радостно и страшно одновременно.
Радостно от того, что ещё посылает Господь в нашу заблудшую грешную обитель таких мальчиков.
Страшно потому что испытание одиночеством едва ли не самое тяжкое из всех земных: одиночество среди людей.
Дай Бог ему остаться собой, не прогнуться и не продаться, не растерять, не разменять себя на тысячу пустых блестяшек…
Пишу о нём именно сегодня, в день памяти Александра Грина, вспоминая город Старый Крым. Солхат.
Серо-зелёная листва олив, ещё мгновение назад казавшаяся пыльной, струится в ладони живым потоком жидкого серебра. В утренней прохладе разливается звон тонкий, нежный, едва уловимый.
Город укрыт горой Агармыш от ледяного дыхания северного ветра, как и много веков назад, когда о золотоордынском улусе Кырым знали далеко за его пределами и называли Старый Крым вторым Багдадом.
«Солхат…, – шепчу, – Солхат…". Катается древнее слово на незнакомом языке, и такое родство выплывает вдруг откуда-то из глубины памяти, и пытаюсь вспомнить, откуда, и не могу.
Последнее земное прибежище писателя, осуществившаяся мечта, приют измученного тела и исстрадавшейся души его.
Домик Грина находится у самой окраины города – здесь сохранился и крохотный участок сада. Остальная территория «отжата» прыткими соседями. Знают ли они, скрывающиеся за огромным забором, что по земле, где ими разбиты грядки для помидоров и огурцов, ступала нога автора «Алых парусов», «Золотой цепи», «Бегущей по волнам»?
Страшно, если знают.
Незнание в таких случаях оставляет шанс на то, что узнают и опомнятся.
Но приходится быть благодарными уже и за то, что сад всё же сохранился и за домом и перед ним.
Распахнуто окно, на подоконнике ваза с сухими цветами, и кажется, что Грин вот-вот выглянет из окна.
Он всю жизнь мечтал о таком домике, и когда Нина Николаевна внесла его сюда на руках, уже обречённого, безнадёжно и тяжело больного, он вдруг почувствовал облегчение и некоторый прилив сил. И показалось возможным завершить повесть о людях тонкой душевной структуры, которую он назвал «Недотрога».
Здесь же сделана фотография – последний прижизненный снимок, тот самый, где он полулежит в кровати, и руки поверх одеяла едва ли не печальнее глаз его
Снимок был сделан за две недели до смерти.
В доме – воплощении мечты – ему было суждено прожить всего месяц и шесть дней. Он умер 8 июля 1932 года и был похоронен на следующий день на местном кладбище.

…Перед уходом с пляжа, спросила у мальчика, как называется его кораблик.
– Секрет, – ответил он, улыбаясь.
Уточнять, какой именно "секрет", гриновский, на котором Артур Грэй пришёл к берегам Каперны, или его, мальчика секрет, тайна, я не стала.
Пусть остаётся Секретом.

Находка

Что-то блеснуло на отмели.
Погрузила руку в донные песчаные барханы и уже через секунду на моей ладони лежала серебряная серьга с маленькой прозрачной вставкой.
Ничего удивительного: ежедневно в море теряется великое множество серёжек, колец, кулонов, очков и часов…
Удивительным было то, что найденная серьга была точь-в-точь, как потерянная мной лет десять тому назад.
Не могу утверждать, что потеряла её здесь, хотя, море любит серебро и золото и всячески притягивает к себе украшения, чтобы забрать их.
А потом – вернуть. Кому – не важно.
Однажды, с моей подругой…
Господи, это было так давно, в то время у меня ещё были подруги.
Теперь – только друзья.
Так вот, с моей подругой – назовем её Валентиной – произошла такая история.
Валентина встречалась с молодым человеком.
Года три встречалась.
И очень хотела выйти за него замуж.
А он…Он не то чтобы не хотел жениться – у него не было на это времени.
Молодой человек – назовём его Стасом – был моряком, или как говорят у нас – плавал.
Валентина ждала его из долгих рейсов, встречала, провожала и снова ждала, и мечтала о свадьбе. Чтобы ЗАГС и длинная фата, чтобы гости, чтобы «горько».
– Почему он на мне не женится? – вздыхала Валентина. – Из рейса жду. Встречаю. Провожаю. Волнуюсь…
– Что изменится, если он на тебе женится? Ты точно так же будешь ждать, встречать и провожать, и снова ждать.
– Как ты не понимаешь! Всё изменится. Моё положение. Статус. Да, я буду делать то же самое, но на законных основаниях. Мне нужны гарантии, понимаешь?
– Гарантии…любви? Смешно.
– Ни капельки! Гарантии, что его не уведут у меня, не вырвут из рук. Моргнёт какая-нибудь официантка или каютная номерная – и всё. Ты видела, какие они там, сплошь лани да пантеры…
– Видела.
Девушки из училища номер один, которое располагалось на Пушкинской, и правда были хороши – одна краше другой. Училище это, если кто ещё помнит, готовило кадры для ЧМП – официантов, горничных, поваров. В смысле – коков. Для судов торгового и пассажирского флота.
Да, повод для опасений, конечно, был.
В выходные мы, как всегда, встретились на пляже, на нашем месте.
– Вот, – вытянула Валентина правую руку. – Вчера купила. Придёт из рейса – сразу в ЗАГС.
На её безымянном пальце красовалось массивное золотое кольцо-«бочонок».
– Сняла бы ты кольцо. Это как-то неправильно. Да и Стаса спросить не мешало бы.
– Если бы все были такими занудами, как ты – было бы скучно жить. Люди только тем и занимаются, что совершают неправильные поступки, едят неправильную вредную еду, пьют вредные напитки. В тебе есть хоть что-то неправильного? В смысле – человеческого?
– Есть. Я курю. И слушаю твой бред.
Валентина бросила очки на подстилку и направилась в воду.
Из воды она вышла без кольца.
Возможно… оно было ей чуть великовато и соскользнуло незаметно.
Возможно… кольцо приглянулось какой-нибудь русалке, или морской царевне.
Через три недели из рейса вернулся Стас и сказал Валентине, что женится.
Не на ней. И не на прыткой пантере-официантке – как она думала. На однокласснице, в которую был влюблён с первого класса, которая успела выйти замуж, родить дочь, развестись…
Он встретил их с малышкой на набережной – в Ялте. У них был последний день отдыха. У него до возвращения на судно оставался час.
Валентина вскоре вышла замуж за хорошего человека, и всё было: фата, ЗАГС, "горько" и гарантии – штамп в паспорте.
«Гарантийный срок» истёк через пять лет.
Что дальше – не знаю, наши пути разошлись и больше, к счастью, не пересекались.
Вот такие воспоминания навеяла сегодняшняя находка.
Жаль, пары для неё нет.
Из оставшейся серьги и из другого серебряного лома было сделано кольцо.
Теперь в моей шкатулочке снова лежит одна серебряная серьга с маленькой прозрачной вставкой.
Что-то произошло – закончился какой-то срок. Цикл.
Ту серьгу я потеряла в день, когда знакомая сделала мне славянский гороскоп.
Я ещё подумала тогда, что так надо. Наверное – это такая плата.
Что думать теперь – не знаю. Только что прошёл роскошный июльский дождь, и виноградная лоза с поспевающими темнеющими гроздьями, нагретыми щедрым июльским солнцем, благоухает так, что думать ни о чём не хочется.

Я остаюсь

При первых же каплях дождя пляжники бегут под навесы, сетуя на погоду: снова не повезло.
Я остаюсь. Подбираюсь поближе к воде, благо, свободных мест в первом ряду пляжного партера хоть отбавляй.
Можно считать волны, слушая море, и не ждать погоды, вдоволь наплаваться в тёплой воде… в дождь она всегда тёплая.
В любимом прибрежном кафе сесть за любимый столик, заказать нежнейший "наполеон", имбирный чай и смотреть, как яхта то поднимает, то убирает алый кливер.
Познакомиться с чёрным котиком, морским, без всяких сомнений, не выдержав серьёзный кошачий взгляд…"…зачем кискаешь, будто ты не знаешь, что настоящие коты не откликаются на глупое кис, и вообще, зачем зовёшь, если из еды у тебя только этот жалкий кусочек… ешь его сама..", заказать сосиску для котика, и дописывая стихотворение, начатое ещё прошлым летом, подглядывать, как три девушки элегантного возраста делают селфи с чем-то съестным, наверняка вкусным – здесь не бывает невкусной снеди, напоминающим шарлотку с яблоками.

Аппетитная румяная корочка, веточка…розмарина, аромат корицы, моря, дождя…
Впрочем, дождь уже закончился, ветер унёс дождевые облака, и яхту под огромным белым парусом и маленьким косым – алым.
Пора подниматься в город.
В Купальном переулке две дамы нездешнего вида с нездешним акцентом, покрытые свежим июльским загаром, гадают: что за дерево такое огромное, платан или чинара…
Успокаиваю дам: ни то и ни другое, платан – он же чинара – растёт чуть дальше, во дворе, и ещё один – по улице Черноморской. А это тополь.
– То-оо-поль…, – выдыхают облегчённо, но разочарованно дамы.

Чтобы хоть как-то их утешить, говорю, что этот тополь помнит Веру Инбер и прекрасное печальное вино её ранних стихов. До троллейбусной остановки идём вместе, и у моего недописанного стихотворения не остаётся никаких шансов.
Остаётся лишь гнетущее чувство безысходности, навеянное недремлющим ретроградным Меркурием, трином Марса и прочими планетно-звёздными премудростями, разобраться в которых человеку земному, идущему вслепую коридором затмений, от солнечного – к лунному, трудно, если не невозможно ли.
Есть день Сурка. А у меня есть день мяты и птичьей вишни. С утра ФБ порадовал воспоминаниями, а вечером прилетела Оля, принесла охапку свежей мяты, душицы, шалфея. Теперь можно смело идти коридором затмений навстречу пепельной луне.

Июнь-июль август 2019. Одесса.

Людмила Шарга коллаж