Вера Зубарева. «Человек идет по дороге…»

 О новой книге стихов Наталии Елизаровой «Страна бумажных человечков»  (М.: Арт Хаус медиа, 2019. — 122 с.)

 Поэзия Наталии Елизаровой несёт в себе не только классическую ясность слога, но и классическую многоплановость. Это именно тот случай, когда душа читающего «обязана трудиться». Читаешь, переводишь дыхание, возвращаешься в то же волнующее поле… Оно втягивает, в нём столько музыки, столько непреходящей ностальгической бытийности, столько своей собственной жизни! И в то же время, это и о тебе, о твоей судьбе. Но всеохватнее. Потому что разговор не только о судьбе и судьбах, не только о любви, а и о том, как всё это сочленяется с высшим смыслом.

 

Человек идет по дороге, ныряет в метро,

его перемещает нутро

крупного ящера, людного изнутри диплодока.

Человек едет долго.

Выходит в поле, плачет, падает на траву:

«Господи, если как-то не так живу,

Научи, как надо!

Меня пожирают черви,

огни

душного города,

спаси, сохрани,

избавь от терпкой тоски вечерней»…

Лирическая героиня Наталии Елизаровой смотрит на мир сквозь призму вечных вопросов.

… Какая в умиранье листьев цель?
Чтоб новые потом весной рождались?

Мотив целевого смысла вырастает из темы города с его скоростями и утилитарной направленностью. Город влияет на ментальность горожанина-пользователя технократическими благами, перестраивая его сознание. Поначалу лирическая героиня задаётся вопросом смысла жизни в терминах конечной цели. Но вскоре постановка её вопроса меняется:

 

Сомненье и тревога на лице,
А станем ли мудрее мы в конце?
Или, как листья, вызовем лишь жалость?

 

Смысл уже связывается не с целью, а с возможностью внутреннего совершенствования. Как оно происходит? Природа не может в принципе дать ответа на этот вопрос. Она откликается «лишь бисерным стрекотом цикад». Поэтому лирическая героиня обращается не к ней, а к Создателю («Человек идет по дороге…»). Но даже если предположить, что Творец и впрямь говорит с человеком через природу, то нужно ещё уметь это услышать. Кто научит человека, как настроить свой слух на искомую волну, как читать книгу жизни, чтобы ухватить главное?

 

Читаем жизнь: абзац, еще один…
И вроде бы дожили до седин,
а главное еще не начиналось.
А главное… Давай поторопись,
иначе упадет последний лист,
и книга кончится.
А осень задержалась…
(«Дожди уходят к лесу за рекой…»)

Разветвляющиеся ассоциативные связи, охватывают обширный культурный пласт сознания лирической героини Наталии Елизаровой. Историческое время для неё не архивное, а живое. Она ощущает себя причастной к прошлому своей страны («Я звоню ветерану, он не из нашей семьи») и не вспоминает, а проживает судьбы родных и близких, реинкарнирует:

Мне часто снится 41-й год,
что я сижу одна в сыром подвале.
И Танька, и немецкий самолет,
и мне 16 скоро будет, Вале.
(«Отца забрали. Мы бегом в подвал…»)

 

Насыщенность мини-полотен Елизаровой идёт от насыщенности внутреннего мира её лирической героини. Этим же обусловлено и преображение реалистичного пласта повествования в метафорический, открывающийся при медленном погружении в текст.

Мне снится, что я сельский почтальон,

я вижу вновь и вновь все тот же сон:

в конце деревни — дом, за ним — крылечко.

Иду дорогой, а дома-то в ряд,

и ладно, боком в бок они стоят,

под косогором пробегает речка.

Конечно, в ней вода неглубока,

но мерно проплывают облака,

скользят в окне уже родные лица.

И рядом с домом — сад, а дале — лес,

в нем сосны — не солгу я — до небес,

спиной к ним смело можно прислониться.

А в сумке – письма. Ждут их, как зарю,

а если нет, обычно говорю:

«Придет, конечно, просто задержалось!»

А писем нет и нет который год.

Грибы в лесу, а в нашей речке – брод,

а писем нет и нет, такая жалость…

 

О чём это? О сложной переплетённости души с родным пространством («в окне уже родные лица»), где небеса смыкаются с соснами и с ними же (небесами) навсегда слито чаяние писем как «зари». Писем нет, но зато есть почтальон – вестник зари – и надежда на то, что она наступит. И что важно – надежда обитает не на пустом месте. Она вписана в гармонию небес и вод, в мироустройство деревни, где дома «в ряд, и ладно, боком в бок» стоят. Это внутренняя Россия, оживающая в снах и мечтах того, кто слит с нею судьбой, её идеальный образ, перекочевавший в колыбельные и сказки, – источник вдохновения и веры, питающий струны души. Всё готово к приходу «зари», но поскольку во сне всё двойственно, зыбко, то и мессидж о письмах двойствен – «А в сумке – письма» и «А писем нет и нет который год». Можно трактовать это, как то, что кому-то письма пришли, а кому-то – нет, а можно и по-другому. Расплывчатость сна позволяет накладывать различные смыслы друг на друга и прозревать новые. Каждая душа настроена на своё письмо, на свою весть и на свою судьбу. Ожидание персональной вести равносильно ожиданию персонального участия Создателя в судьбе человека. И мир деревни в сне лирической героини – это то место, где подобное участие возможно. Вероятно, второй смысл в том, что письма приходят всем, но каждому требуется своё время, чтобы увидеть послание, предназначенное лично для него. Отсюда грусть, но уравновешенная образом сосен «до небес» – антенн, настроенных на Весть.

 

Пространство сна в поэзии Елизаровой многофункционально. Оно несёт возможность внутреннего сближения с землёй и историей, с любимыми, с теми, кого уже нет, и кто только грядёт, и немудрено, что границы сна и яви размываются. Сон предстаёт в книге в разных ипостасях – от вещего («И уйти не уйдешь из судьбы не взаправду своей…») до мечты и картин, которые «чудятся» лирической героине.

 

В Замоскворечье — храмов купола,
в Замоскворечье — явь совсем иная.
Мне чудится, здесь старая Москва,
стою в смятенье странного родства,
московских улиц старины не зная.
Я — только гость, не ведавший корней,
не помнящий селения и рода.
Каких времен, каких чужих кровей,
без ориентиров выхода и входа.
Я — так, я просто в щелку поглазеть
и выдохнуть огромный шумный город —
котел амбиций, горечи газет,
но вновь вдыхаю, обжигая горло.

 

«Обжигая горло» говорит со страниц своей книги Наталия Елизарова о сиюминутном и вечном. Город – «котёл» сиюминутных амбиций и менталитета газетчиков. Его не выдохнуть окончательно. Голос её негромок, и камерность тона может ввести в заблуждение неискушённого читателя, привыкшего к внешним проявлениям внутреннего накала. В ней нет цветаевского надрыва, нет отрывистости и ритмической рваности. Плавность и музыкальность её строфы сродни чеховскому повествованию. И тем сильнее драматизм безысходности её героев.

 

Пятиэтажка. Теплится окно.

Мерцает лампочка под ветхим абажуром,

под ним идет счет времени, оно

в причудливые множится фигуры…

 

Здесь мне видится последняя сцена «Дяди Вани» в современном варианте, когда жизнь прошла, а вместо тетради со счетами «идет счет времени» «под ветхим абажуром». «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба, будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя», – пытается успокоить его Соня. А тем временем, герой стихотворения Елизаровой проживает этот «длинный, длинный ряд дней», и мы видим, чем оборачивается Сонина утопия. Вместо Сони теперь – орущая жена, а вместо обещаний «неба в алмазах» – угрозы уйти с тем, кто одарит алмазами земными: 

 

…………………что будет город

иной, где жизнь ее забьет ключом,

где сыновья его окончат школу,

родят детей… Но он-то здесь при чем?

 

Так выворачивается изнанкой Сонино механическое «трудиться для других». Это существование без поиска своего призвания, «без слёз, без жизни, без любви», превращающее мир многоэтажек в страну бумажных человечков.

За её пределами обитает любовь. Она вдыхает душу живую в ледяное пространство зим реальных и метафорических, отогревая память прошлого, давая ему вторую жизнь. Но это не панацея от одиночества и переживаний. Такое было бы возможно только в мире бумажных человечков. А в этом – любовь есть вечное движение друг к другу по ломкому льду отношений.

 

По застывшему озеру, крытому корками льда,

ты идешь мне навстречу, только одна беда:

в легком тумане, в искрящейся белизне

словно не можешь ты подойти ко мне.

(«По застывшему озеру…»)

 

С любовью всё только усложняется, усиливается, обостряется. Но зато – открываются небеса.

 

Бредешь наугад, только ветер колючий в лицо,

а хочется света, огня, теплой радости в доме.

Но ты одинока, как анахореты и вдовы,

и черпаешь сил в разговорах с Небесным Отцом.

(«Из стылого дня в ледяное нутро постели»)

 

Книга Наталии Елизаровой заставляет задуматься не только о многом, но и о главном. Она рассчитана на медленное чтение и на читателя, идущего в глубину.

 О новой книге стихов Наталии Елизаровой «Страна бумажных человечков»  (М.: Арт Хаус медиа, 2019. — 122 с.)

 Поэзия Наталии Елизаровой несёт в себе не только классическую ясность слога, но и классическую многоплановость. Это именно тот случай, когда душа читающего «обязана трудиться». Читаешь, переводишь дыхание, возвращаешься в то же волнующее поле… Оно втягивает, в нём столько музыки, столько непреходящей ностальгической бытийности, столько своей собственной жизни! И в то же время, это и о тебе, о твоей судьбе. Но всеохватнее. Потому что разговор не только о судьбе и судьбах, не только о любви, а и о том, как всё это сочленяется с высшим смыслом.

 

Человек идет по дороге, ныряет в метро,

его перемещает нутро

крупного ящера, людного изнутри диплодока.

Человек едет долго.

Выходит в поле, плачет, падает на траву:

«Господи, если как-то не так живу,

Научи, как надо!

Меня пожирают черви,

огни

душного города,

спаси, сохрани,

избавь от терпкой тоски вечерней»…

Лирическая героиня Наталии Елизаровой смотрит на мир сквозь призму вечных вопросов.

… Какая в умиранье листьев цель?
Чтоб новые потом весной рождались?

Мотив целевого смысла вырастает из темы города с его скоростями и утилитарной направленностью. Город влияет на ментальность горожанина-пользователя технократическими благами, перестраивая его сознание. Поначалу лирическая героиня задаётся вопросом смысла жизни в терминах конечной цели. Но вскоре постановка её вопроса меняется:

 

Сомненье и тревога на лице,
А станем ли мудрее мы в конце?
Или, как листья, вызовем лишь жалость?

 

Смысл уже связывается не с целью, а с возможностью внутреннего совершенствования. Как оно происходит? Природа не может в принципе дать ответа на этот вопрос. Она откликается «лишь бисерным стрекотом цикад». Поэтому лирическая героиня обращается не к ней, а к Создателю («Человек идет по дороге…»). Но даже если предположить, что Творец и впрямь говорит с человеком через природу, то нужно ещё уметь это услышать. Кто научит человека, как настроить свой слух на искомую волну, как читать книгу жизни, чтобы ухватить главное?

 

Читаем жизнь: абзац, еще один…
И вроде бы дожили до седин,
а главное еще не начиналось.
А главное… Давай поторопись,
иначе упадет последний лист,
и книга кончится.
А осень задержалась…
(«Дожди уходят к лесу за рекой…»)

Разветвляющиеся ассоциативные связи, охватывают обширный культурный пласт сознания лирической героини Наталии Елизаровой. Историческое время для неё не архивное, а живое. Она ощущает себя причастной к прошлому своей страны («Я звоню ветерану, он не из нашей семьи») и не вспоминает, а проживает судьбы родных и близких, реинкарнирует:

Мне часто снится 41-й год,
что я сижу одна в сыром подвале.
И Танька, и немецкий самолет,
и мне 16 скоро будет, Вале.
(«Отца забрали. Мы бегом в подвал…»)

 

Насыщенность мини-полотен Елизаровой идёт от насыщенности внутреннего мира её лирической героини. Этим же обусловлено и преображение реалистичного пласта повествования в метафорический, открывающийся при медленном погружении в текст.

Мне снится, что я сельский почтальон,

я вижу вновь и вновь все тот же сон:

в конце деревни — дом, за ним — крылечко.

Иду дорогой, а дома-то в ряд,

и ладно, боком в бок они стоят,

под косогором пробегает речка.

Конечно, в ней вода неглубока,

но мерно проплывают облака,

скользят в окне уже родные лица.

И рядом с домом — сад, а дале — лес,

в нем сосны — не солгу я — до небес,

спиной к ним смело можно прислониться.

А в сумке – письма. Ждут их, как зарю,

а если нет, обычно говорю:

«Придет, конечно, просто задержалось!»

А писем нет и нет который год.

Грибы в лесу, а в нашей речке – брод,

а писем нет и нет, такая жалость…

 

О чём это? О сложной переплетённости души с родным пространством («в окне уже родные лица»), где небеса смыкаются с соснами и с ними же (небесами) навсегда слито чаяние писем как «зари». Писем нет, но зато есть почтальон – вестник зари – и надежда на то, что она наступит. И что важно – надежда обитает не на пустом месте. Она вписана в гармонию небес и вод, в мироустройство деревни, где дома «в ряд, и ладно, боком в бок» стоят. Это внутренняя Россия, оживающая в снах и мечтах того, кто слит с нею судьбой, её идеальный образ, перекочевавший в колыбельные и сказки, – источник вдохновения и веры, питающий струны души. Всё готово к приходу «зари», но поскольку во сне всё двойственно, зыбко, то и мессидж о письмах двойствен – «А в сумке – письма» и «А писем нет и нет который год». Можно трактовать это, как то, что кому-то письма пришли, а кому-то – нет, а можно и по-другому. Расплывчатость сна позволяет накладывать различные смыслы друг на друга и прозревать новые. Каждая душа настроена на своё письмо, на свою весть и на свою судьбу. Ожидание персональной вести равносильно ожиданию персонального участия Создателя в судьбе человека. И мир деревни в сне лирической героини – это то место, где подобное участие возможно. Вероятно, второй смысл в том, что письма приходят всем, но каждому требуется своё время, чтобы увидеть послание, предназначенное лично для него. Отсюда грусть, но уравновешенная образом сосен «до небес» – антенн, настроенных на Весть.

 

Пространство сна в поэзии Елизаровой многофункционально. Оно несёт возможность внутреннего сближения с землёй и историей, с любимыми, с теми, кого уже нет, и кто только грядёт, и немудрено, что границы сна и яви размываются. Сон предстаёт в книге в разных ипостасях – от вещего («И уйти не уйдешь из судьбы не взаправду своей…») до мечты и картин, которые «чудятся» лирической героине.

 

В Замоскворечье — храмов купола,
в Замоскворечье — явь совсем иная.
Мне чудится, здесь старая Москва,
стою в смятенье странного родства,
московских улиц старины не зная.
Я — только гость, не ведавший корней,
не помнящий селения и рода.
Каких времен, каких чужих кровей,
без ориентиров выхода и входа.
Я — так, я просто в щелку поглазеть
и выдохнуть огромный шумный город —
котел амбиций, горечи газет,
но вновь вдыхаю, обжигая горло.

 

«Обжигая горло» говорит со страниц своей книги Наталия Елизарова о сиюминутном и вечном. Город – «котёл» сиюминутных амбиций и менталитета газетчиков. Его не выдохнуть окончательно. Голос её негромок, и камерность тона может ввести в заблуждение неискушённого читателя, привыкшего к внешним проявлениям внутреннего накала. В ней нет цветаевского надрыва, нет отрывистости и ритмической рваности. Плавность и музыкальность её строфы сродни чеховскому повествованию. И тем сильнее драматизм безысходности её героев.

 

Пятиэтажка. Теплится окно.

Мерцает лампочка под ветхим абажуром,

под ним идет счет времени, оно

в причудливые множится фигуры…

 

Здесь мне видится последняя сцена «Дяди Вани» в современном варианте, когда жизнь прошла, а вместо тетради со счетами «идет счет времени» «под ветхим абажуром». «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба, будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя», – пытается успокоить его Соня. А тем временем, герой стихотворения Елизаровой проживает этот «длинный, длинный ряд дней», и мы видим, чем оборачивается Сонина утопия. Вместо Сони теперь – орущая жена, а вместо обещаний «неба в алмазах» – угрозы уйти с тем, кто одарит алмазами земными: 

 

…………………что будет город

иной, где жизнь ее забьет ключом,

где сыновья его окончат школу,

родят детей… Но он-то здесь при чем?

 

Так выворачивается изнанкой Сонино механическое «трудиться для других». Это существование без поиска своего призвания, «без слёз, без жизни, без любви», превращающее мир многоэтажек в страну бумажных человечков.

За её пределами обитает любовь. Она вдыхает душу живую в ледяное пространство зим реальных и метафорических, отогревая память прошлого, давая ему вторую жизнь. Но это не панацея от одиночества и переживаний. Такое было бы возможно только в мире бумажных человечков. А в этом – любовь есть вечное движение друг к другу по ломкому льду отношений.

 

По застывшему озеру, крытому корками льда,

ты идешь мне навстречу, только одна беда:

в легком тумане, в искрящейся белизне

словно не можешь ты подойти ко мне.

(«По застывшему озеру…»)

 

С любовью всё только усложняется, усиливается, обостряется. Но зато – открываются небеса.

 

Бредешь наугад, только ветер колючий в лицо,

а хочется света, огня, теплой радости в доме.

Но ты одинока, как анахореты и вдовы,

и черпаешь сил в разговорах с Небесным Отцом.

(«Из стылого дня в ледяное нутро постели»)

 

Книга Наталии Елизаровой заставляет задуматься не только о многом, но и о главном. Она рассчитана на медленное чтение и на читателя, идущего в глубину.