Нина ГАБРИЭЛЯН. Полдень души

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ

                               

Виктории Зининой

 

Без рамы стоит картина,

Словно колодец без дна:

Женщина и мужчина

Сидят у окна.

А между ними – город,

Грубый и обнаженный.

Мужчине, наверное, тесен ворот –

Так он глядит напряженно.

Грохочущий и огромный

Город женщине сдавливает виски.

Между мужчиной и женщиной –

Воздух бескровный,

Бесцветный – нет – цвета тоски.

А между домов сутулых,

Между мужскою и женской рукой,

Узкий лежит переулок,

По переулку бредет слепой,

По стенкам растерянно шарит,

Палкой стучит по камням…

Это ведь он мешает

Соединиться рукам.

 

ЛЕСТНИЦА

                               

художнику Роберту Кондахсазову

 

Красная створка двери

                                                                полуоткрыта:

Лестница голубая в проеме дверном видна.

Не бойся, я осторожно в картину войду –

                                                                                                                без скрипа.

Вот я уже за дверью – какая здесь тишина!

Лестница голубая медленно тянется кверху.

Здесь нету времени года, месяца или дня.

Воздух в твоей картине тихий такой и ветхий.

Лестницей голубою куда ты ведешь меня?

Может быть, там квартира? В ней звонко смеются дети

Или молчат устало брошенные старики.

А может быть, там наверху

                                                                                давно никого уже нету.

Ты знаешь, мне все-таки страшно –

                                                                                не отпускай руки.

Лестница голубая уходит все выше и выше.

Разве возможно выше? Зачем мы идем опять?

Уже далеко внизу

                                                остались кроны и крыши.

Куда мы с тобой забрались? Здесь невозможно дышать.

Я уже ничего не вижу.

                                                                Не слышу.

                                                                                                Здесь нету звука.

Вот-вот совсем поглотит меня

                                                                                синяя тишина.

Тихо смеется художник и убирает руку.

Как же теперь из картины выберусь я одна?

 

 

* * *

Я в этот мир так прочно вбита –

Бывает ли прочнее связь?

Я так с природой этой слита,

Как если бы не родилась.

Вблизи корней земного сада,

Вдыхая прародимый мрак,

Душа моя – зерно граната –

Не может прорасти никак.

Я спаяна настолько тесно

С подземной сутью мировой!

И спит во мне росток чудесный,

Пока еще не ставший мной.

Но срок настанет отторженья

Меня от собственных основ –

И я познаю боль цветенья,

Боль созидания плодов.

Наполнясь новой сутью алой,

Пред миром встану в наготе.

И я забуду все, что знала

Там – в изначальной темноте.

 

 

* * *

На кухне твоей – картинка, средневековье немецкое:

На площади горожане пляшут в зеленом и красном.

А в левом углу, в сторонке, притаилась фигурка детская –

Следит за праздником этим, за этим весельем опасным.

О, этот угрюмый танец, возбужденно серые лица,

Хищное это и страшное, взрослое это веселье!

Пока до конца не выпляшут все то, что ночами им снится,

Будут скакать и вертеться на площади этой весенней.

И мы с тобой тоже похожи на эту картинку веселую,

На жуткую эту картинку, где праздник никак не кончится.

Какая же это мука, какая работа тяжелая –

Друг перед другом выплясывать на площади одиночества!

 

 

* * *

Старики выходят на прогулку,

Кто поодиночке, кто вдвоем.

Их шаги звучат уже не гулко

В мире предвечерне-голубом.

Мимо стройки, где цемент и доски                                                                                                                                     

Завезли для будущего дня,

Старики бредут по-стариковски,

Мелкими шажками семеня.

Мчат машины…

Как же он несносен,

Их тревожно-суетливый гуд!

С лицами, похожими на осень,

Старики по городу бредут.

Чтобы разглядеть сей мир подробно,

Щурят слеповатые глаза,

Ведь любая улочка способна

Заманить их прямо в небеса.

   

* * *

С белых стен в тишине

наплывают полотна Сарьяна:

Этот воздух дневных миражей,

эта знойная фата-моргана,

Где по улочкам узким

крадется в полуденный мрак

Остромордая стая

лиловых поджарых собак.

Это полдень души,

нестерпимо горячее лето,

Жгучий свет, вавилонское

столпотворение цвета!

В изобилье чудовищном

чувственно-мощных плодов

Скрыта жажда корней,

вожделенья подземного зов.

Эти сны наяву, эти дикие яркие краски,

Эти желтые, синие, эти багровые маски,

Где сквозь узкие прорези

                                длинных египетских глаз

Боги мертвых эпох

                неподвижно взирают на нас!

 

 

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ

                               

Виктории Зининой

 

Без рамы стоит картина,

Словно колодец без дна:

Женщина и мужчина

Сидят у окна.

А между ними – город,

Грубый и обнаженный.

Мужчине, наверное, тесен ворот –

Так он глядит напряженно.

Грохочущий и огромный

Город женщине сдавливает виски.

Между мужчиной и женщиной –

Воздух бескровный,

Бесцветный – нет – цвета тоски.

А между домов сутулых,

Между мужскою и женской рукой,

Узкий лежит переулок,

По переулку бредет слепой,

По стенкам растерянно шарит,

Палкой стучит по камням…

Это ведь он мешает

Соединиться рукам.

 

ЛЕСТНИЦА

                               

художнику Роберту Кондахсазову

 

Красная створка двери

                                                                полуоткрыта:

Лестница голубая в проеме дверном видна.

Не бойся, я осторожно в картину войду –

                                                                                                                без скрипа.

Вот я уже за дверью – какая здесь тишина!

Лестница голубая медленно тянется кверху.

Здесь нету времени года, месяца или дня.

Воздух в твоей картине тихий такой и ветхий.

Лестницей голубою куда ты ведешь меня?

Может быть, там квартира? В ней звонко смеются дети

Или молчат устало брошенные старики.

А может быть, там наверху

                                                                                давно никого уже нету.

Ты знаешь, мне все-таки страшно –

                                                                                не отпускай руки.

Лестница голубая уходит все выше и выше.

Разве возможно выше? Зачем мы идем опять?

Уже далеко внизу

                                                остались кроны и крыши.

Куда мы с тобой забрались? Здесь невозможно дышать.

Я уже ничего не вижу.

                                                                Не слышу.

                                                                                                Здесь нету звука.

Вот-вот совсем поглотит меня

                                                                                синяя тишина.

Тихо смеется художник и убирает руку.

Как же теперь из картины выберусь я одна?

 

 

* * *

Я в этот мир так прочно вбита –

Бывает ли прочнее связь?

Я так с природой этой слита,

Как если бы не родилась.

Вблизи корней земного сада,

Вдыхая прародимый мрак,

Душа моя – зерно граната –

Не может прорасти никак.

Я спаяна настолько тесно

С подземной сутью мировой!

И спит во мне росток чудесный,

Пока еще не ставший мной.

Но срок настанет отторженья

Меня от собственных основ –

И я познаю боль цветенья,

Боль созидания плодов.

Наполнясь новой сутью алой,

Пред миром встану в наготе.

И я забуду все, что знала

Там – в изначальной темноте.

 

 

* * *

На кухне твоей – картинка, средневековье немецкое:

На площади горожане пляшут в зеленом и красном.

А в левом углу, в сторонке, притаилась фигурка детская –

Следит за праздником этим, за этим весельем опасным.

О, этот угрюмый танец, возбужденно серые лица,

Хищное это и страшное, взрослое это веселье!

Пока до конца не выпляшут все то, что ночами им снится,

Будут скакать и вертеться на площади этой весенней.

И мы с тобой тоже похожи на эту картинку веселую,

На жуткую эту картинку, где праздник никак не кончится.

Какая же это мука, какая работа тяжелая –

Друг перед другом выплясывать на площади одиночества!

 

 

* * *

Старики выходят на прогулку,

Кто поодиночке, кто вдвоем.

Их шаги звучат уже не гулко

В мире предвечерне-голубом.

Мимо стройки, где цемент и доски                                                                                                                                     

Завезли для будущего дня,

Старики бредут по-стариковски,

Мелкими шажками семеня.

Мчат машины…

Как же он несносен,

Их тревожно-суетливый гуд!

С лицами, похожими на осень,

Старики по городу бредут.

Чтобы разглядеть сей мир подробно,

Щурят слеповатые глаза,

Ведь любая улочка способна

Заманить их прямо в небеса.

   

* * *

С белых стен в тишине

наплывают полотна Сарьяна:

Этот воздух дневных миражей,

эта знойная фата-моргана,

Где по улочкам узким

крадется в полуденный мрак

Остромордая стая

лиловых поджарых собак.

Это полдень души,

нестерпимо горячее лето,

Жгучий свет, вавилонское

столпотворение цвета!

В изобилье чудовищном

чувственно-мощных плодов

Скрыта жажда корней,

вожделенья подземного зов.

Эти сны наяву, эти дикие яркие краски,

Эти желтые, синие, эти багровые маски,

Где сквозь узкие прорези

                                длинных египетских глаз

Боги мертвых эпох

                неподвижно взирают на нас!