Вера ЗУБАРЕВА. Лестница в Иерусалим. Памяти Михаила Юдсона (20 января 1956 – 21 ноября 2019)
Вот уж не думала, что первый юбилейный номер «Гостиной» придётся открывать этим некрологом.
Я не знала лично Михаила Юдсона.
Я знала лично Михаила Юдсона.
Всё зависит от того, что понимать под словом «лично». Можно жить с человеком бок о бок, перекидываться словцом, но так и не понять, кто он. Внутреннее проявляется через внешнее, но осознаётся через внутреннее. Для писателя внутреннее хранится в его текстах. А они темны для большинства читающих. Миша умел зажигать изнутри тексты, о которых писал.
Он путешествовал по ним со свечой, как Ёжик из бессмертного мультфильма Норштейна («чистая радость скитания по строчкам, неразбавленно-ключевое удовольствие двигаться вдоль звука, по гудзонному течению текста» – так описывал он процесс погружения в текст, говоря о книге Андрея Грицмана «Кошка» и постепенно вырисовывались контуры целого – прихотливого, живого, таинственного. Он воссоздавал новый, диковинный образ книги, разгадывая автора, его душевный строй. Его прочтения сродни метаморфозам Овидия – редчайшему искусству увидеть то, что внутри, и преобразить внешнее и очевидное в глубоко скрытое внутреннее. И вот уже «Стихия Пловца» отсвечивает под его волшебным пером «непроглядным огнём», который «потрескивает надстрочно невидимыми языками, греет, но не светит. Непроглядный какой-то, отчасти печальный – огонь блед» (Михаил Юдсон. Непроглядный огонь. О книге Даниил Чконии «Стихия и Пловец» М., «Время», 2016 ). И душа дома оживает в метафоре «Кошки» (Михаил Юдсон. Домашняя душа. О книге Андрея Грицмана «Кошка». «Время», – Поэтическая библиотека, Москва, 2014 г.), и «Ночной сюжет новостей» выворачивается изнанкой неприкаянных дней (Михаил ЮДСОН. Неприкаянные дни. О книге Людмилы Шарга «Ночной сюжет новостей» Одесса, «Optimum», 2015) А полночный приморский город превращается в морскую ель (Михаил Юдсон. Город-садко, рыба-пилат Железный Теньгород, море, Эйнштейн, Марина Цветаева и маца в квадрате. Вера Зубарева, «Тень города, или Эм цэ в круге» – Калифорния, 2016)…
Казалось бы, математическое образование Михаила Юдсона (он окончил физико-математический факультет Волгоградского педагогического института в1982 году и работал в школе учителем математики до эмиграции в Израиль) должно было диктовать ему сухой научный подход, требующий строго анализа рецензируемого текста. Но нет! Открывая книгу, он погружался в неё, как поэт и сотворец, понимая, что анализ без синтеза невозможен, и – главное! – что синтез художественного произведения должен идти на языке поэзии. Своё тонкое аналитическое прочтение он переводил с языка метафор на язык метафор, и в этом заключался его уникальный способ интегрирования деталей в новое художественное целое.
Большого интерпретатора художественного текста отличает не только умение проникнуть в суть прочитанного и представить её образно, но ещё и спроецировать развитие той или иной художественной системы на будущее. На языке поэтов это называется даром провидения. В упомянутой выше рецензии на мою «Тень города…», Михаил Юдсон, в частности, писал: И озонная, хвойная аура моря свойственна этим стихам. Книга сия – морская ель. Не мель, что по Ожегову «неглубокое место в море», но несомненная ель – глыбь, высь, стать!.. Стихия со множеством степеней свободы, вселенское древо… (Интерпоэзия 2016, 4). Только сейчас, перечитывая это, я вижу, что образ его морской ели был провидческим. Действительно, несколько лет спустя, в моём ключевом одесском цикле «Реквием по снегу», в девятой, заключительной, части появляется образ моря как перепев «Ёлочки…» (Спи, ёлочка, бай-бай! /Мороз снежком укутывал: «Смотри не замерзай»):
И ёжится море посреди снегов,
И метель из шуб, самоваров и писем
Его укутывает, но не спится
Морю под тяжестью метельных снов.
А ночь надвигается со всех сторон,
И ветры захлёбываются в агонии,
И море вьюжится множеством волн (…)
На тот момент он явно знал меня больше, чем я себя, и поэтому ему удалось так точно предсказать траекторию развития образа моря в моих стихах.
Эта внутренняя связь и есть самая личная.
«Счастье – это когда тебя понимают»… Дорогой Миша, тонкий и скромный человек, тебе удалось подарить всем нам, чьи книги заиграли скрытыми смыслами под твоим пером, это счастье. И с твоим уходом оно не меркнет.
Впереди у нас ещё счастье пройти по твоей многотрудной «Лестнице на шкаф» и обрести твой Иерусалим.
Светлая память!Вот уж не думала, что первый юбилейный номер «Гостиной» придётся открывать этим некрологом.
Я не знала лично Михаила Юдсона.
Я знала лично Михаила Юдсона.
Всё зависит от того, что понимать под словом «лично». Можно жить с человеком бок о бок, перекидываться словцом, но так и не понять, кто он. Внутреннее проявляется через внешнее, но осознаётся через внутреннее. Для писателя внутреннее хранится в его текстах. А они темны для большинства читающих. Миша умел зажигать изнутри тексты, о которых писал.
Он путешествовал по ним со свечой, как Ёжик из бессмертного мультфильма Норштейна («чистая радость скитания по строчкам, неразбавленно-ключевое удовольствие двигаться вдоль звука, по гудзонному течению текста» – так описывал он процесс погружения в текст, говоря о книге Андрея Грицмана «Кошка» и постепенно вырисовывались контуры целого – прихотливого, живого, таинственного. Он воссоздавал новый, диковинный образ книги, разгадывая автора, его душевный строй. Его прочтения сродни метаморфозам Овидия – редчайшему искусству увидеть то, что внутри, и преобразить внешнее и очевидное в глубоко скрытое внутреннее. И вот уже «Стихия Пловца» отсвечивает под его волшебным пером «непроглядным огнём», который «потрескивает надстрочно невидимыми языками, греет, но не светит. Непроглядный какой-то, отчасти печальный – огонь блед» (Михаил Юдсон. Непроглядный огонь. О книге Даниил Чконии «Стихия и Пловец» М., «Время», 2016 ). И душа дома оживает в метафоре «Кошки» (Михаил Юдсон. Домашняя душа. О книге Андрея Грицмана «Кошка». «Время», – Поэтическая библиотека, Москва, 2014 г.), и «Ночной сюжет новостей» выворачивается изнанкой неприкаянных дней (Михаил ЮДСОН. Неприкаянные дни. О книге Людмилы Шарга «Ночной сюжет новостей» Одесса, «Optimum», 2015) А полночный приморский город превращается в морскую ель (Михаил Юдсон. Город-садко, рыба-пилат Железный Теньгород, море, Эйнштейн, Марина Цветаева и маца в квадрате. Вера Зубарева, «Тень города, или Эм цэ в круге» – Калифорния, 2016)…
Казалось бы, математическое образование Михаила Юдсона (он окончил физико-математический факультет Волгоградского педагогического института в1982 году и работал в школе учителем математики до эмиграции в Израиль) должно было диктовать ему сухой научный подход, требующий строго анализа рецензируемого текста. Но нет! Открывая книгу, он погружался в неё, как поэт и сотворец, понимая, что анализ без синтеза невозможен, и – главное! – что синтез художественного произведения должен идти на языке поэзии. Своё тонкое аналитическое прочтение он переводил с языка метафор на язык метафор, и в этом заключался его уникальный способ интегрирования деталей в новое художественное целое.
Большого интерпретатора художественного текста отличает не только умение проникнуть в суть прочитанного и представить её образно, но ещё и спроецировать развитие той или иной художественной системы на будущее. На языке поэтов это называется даром провидения. В упомянутой выше рецензии на мою «Тень города…», Михаил Юдсон, в частности, писал: И озонная, хвойная аура моря свойственна этим стихам. Книга сия – морская ель. Не мель, что по Ожегову «неглубокое место в море», но несомненная ель – глыбь, высь, стать!.. Стихия со множеством степеней свободы, вселенское древо… (Интерпоэзия 2016, 4). Только сейчас, перечитывая это, я вижу, что образ его морской ели был провидческим. Действительно, несколько лет спустя, в моём ключевом одесском цикле «Реквием по снегу», в девятой, заключительной, части появляется образ моря как перепев «Ёлочки…» (Спи, ёлочка, бай-бай! /Мороз снежком укутывал: «Смотри не замерзай»):
И ёжится море посреди снегов,
И метель из шуб, самоваров и писем
Его укутывает, но не спится
Морю под тяжестью метельных снов.
А ночь надвигается со всех сторон,
И ветры захлёбываются в агонии,
И море вьюжится множеством волн (…)
На тот момент он явно знал меня больше, чем я себя, и поэтому ему удалось так точно предсказать траекторию развития образа моря в моих стихах.
Эта внутренняя связь и есть самая личная.
«Счастье – это когда тебя понимают»… Дорогой Миша, тонкий и скромный человек, тебе удалось подарить всем нам, чьи книги заиграли скрытыми смыслами под твоим пером, это счастье. И с твоим уходом оно не меркнет.
Впереди у нас ещё счастье пройти по твоей многотрудной «Лестнице на шкаф» и обрести твой Иерусалим.
Светлая память!