Людмила ШАРГА. «Я издали беседую с тобой…». Жизнь и творчество Галины Кузнецовой
По имени назвать тебя не смею
И за руку тебя не смею взять
И вечером в высокую аллею
Одна иду беспомощно блуждать.
Сырая тьма приносит запах чайный
Белеющих по стенам смутно роз,
И ночь сама томится грешной тайной
Неразрешимых, ядовитых слёз.
И там, вверху, где факелом угрюмым
Чернеет кипарис сторожевой,
Беспомощной и пламенною думой
Я издали беседую с тобой.
Что за комиссия, Создатель, учеником великих слыть…
Пиши в оригинальной, только тебе присущей манере, или же подражай учителю, всё одно почерк твой будут сравнивать с почерком учителя и находить, и отмечать влияние его гениальной руки, если не прямо, то косвенно причисляя к эпигонам и тебя и всё написанное тобой. А твои стихи, равно как и проза, пронизаны тончайшей грустью, которая нежна и легка, которая не в тягость – но во благо.
К сожалению, «умники» и «умницы» от литературы отметят лишь одно твоё произведение. Назовут «примечательным явлением и содержательным историко-литературным источником», главной книгой твоей жизни.
Конечно же, это – «Грасский дневник», ведь в нём описаны годы жизни рядом с ним – с учителем, с великим Буниным.
С их подачи ты интересна лишь как яркий эпизод его жизни, трагедии и любви.
Удостоив титула «Грасской Лауры», они определят твоё место… не в литературе, нет, в трагическом любовном треугольнике.
Что ж.
Можно предположить, что однажды кому-то станут интересны не только страсти, кипящие в Грассе, а твоя жизнь, ты сама, что стихи твои будут близки кому-то, и возникнет неуловимая связь, определяющаяся как родство душ.
Лучший способ узнать о душе – стихи. Их междустрочия.
И дневники.
События, судьбы, имена, к которым я сегодня осторожно прикасаюсь, происходили во Франции тридцатых и сороковых годов прошлого столетия, в Париже и в местечке Грасс, недалеко от Ниццы – на вилле «Бельведер».
Что собой представляла Франция тех лет…
Цвет русской эмиграции: поэты, художники…певцы, актёры
В ресторане «Казбек» на Монмартре, «Большом Московском Эрмитаже», «Казанове», «Шахерезаде» поёт свои «песенки» печальный Пьеро – Александр Вертинский.
Выступает его ученица — Людмила Лопато, певица кабаре, позднее её назовут хранительницей традиции исполнения русского и цыганского романса.
На сценах парижских театров блистают балерины Анна Павлова и Тамара Карсавина.
Подходят к концу знаменитые русские сезоны Сергея Дягилева – они окончатся в 1929-ом, вместе со смертью великого их организатора и вдохновителя.
Звучат голоса французских шансонье…Мистенгет , Mорис Шевалье, Жозефина Беккер, Эдит Пиаф, Жорж Брассенс, Жак Брель, Джульетта Греко, Шарль Трене, Борис Виан, Ив Монтан, Тино Росси, Шарль Азнавур
Из радиоприёмников в маленьких кафе на парижских улицах доносится голос Люсьен Буайе: "Parlez-moi d’amour… Мы ещё вернёмся сюда, но прежде перенесёмся в Киев. Именно там 10 декабря 1900 года и родилась Галина Кузнецова.
И я жила, за днём встречая день,
Среди домов и улиц старосветских,
Любила их скосившуюся тень
И в садиках персидскую сирень,
Наперсницу моих мечтаний детских.
Меня грустить учили соловьи
На высоте мазепинских откосов,
И первые томления любви
Ресницы там туманили мои
И светлые отягощали косы.
Я приняла в себя печальный хмель
Пустых церквей и старых укреплений,
И стал сентябрь милее, чем апрель,
Моей душе…
Детство её прошло в пригороде Киева, на Печерске.
Вскоре с матерью и отчимом она переезжает на Левандовскую улицу, славившуюся огромными раскидистыми каштанами. Впоследствии – в Париже – ей казалось, что тамошние каштаны пахнут и цветут совсем не так, как в Киеве, и соцветия-свечи их не так прямы.
В 1918 году она окончила первую женскую гимназию Плетнёвой, получив вполне классическое образование для девушки из приличной семьи.
Вышла замуж рано, из-за сложностей отношений в семье. Она упоминает об этом сдержанно – вскользь, в автобиографическом романе "Пролог" и, конечно, в дневниках.
Город широких улиц,
Тенистых улиц-аллей.
Город старинных храмов
И белых монастырей.
Осенью в грустных парках
Сквозь листьев зыбкий навес,
Южные звёзды ярки
На чёрном шёлке небес.
Днём на жёлтых дорожках
Узорных клёнов листы.
В небе высоком – Лавры
На солнце горят кресты.
Звонкое эхо песен
С широкой синей реки,
Где под зубчатым лесом
Спят золотые пески.
Город дальнего детства,
Я слышу сквозь шум морей
Шелест ночного ветра
В ветвях твоих тополей.
Осенью 1920-го года, вместе с мужем – Дмитрием Петровым – Галина покидает родину. Вначале – в Константинополь, на одном из пароходов, которые уходили тогда переполненные отчаявшимися, бегущими в ужасе и безысходности, людьми.
Затем – в Прагу, где они некоторое время жили в общежитии молодых эмигрантов "Свободарне". Галина стала студенткой Французского института, там же, в Праге, появляются её первые газетные и журнальные публикации.
В 1924 году семья перебирается во Францию.
Полно и щедро твоё наследство.
Сладко мне бремя его нести.
Точно янтарь полноцветный, детство
Тяжкою нитью лежит в горсти.
Лоб окропив в расписных воротах,
Денежкой звякнет в стакан слепца,
Солнцем осветит в церковных сотах
Нимб погружённого в тень лица.
Вынесут ломоть ржаного хлеба.
Сяду на паперть мечтать и есть.
Чем мне так дорого это небо,
Голуби, кровель, рябая жесть?
Видно, сестрой простых богомолок,
Пальмовой ветвью кропя лари,
В сумрачный мир мне нести осколок
Золотоглавой твоей зари.
«…В первый раз говорила с Буниным у него дома, придя по поручению пражского профессора. "Вы едете в Париж? Не можете ли вы передать Бунину эту книгу… Думаю, что для вас, молодой поэтессы, будет весьма полезно познакомиться с ним".
Я смотрела на свою тетрадь в черном клеенчатом переплете, которую он бегло перелистывал.
"Кого же из поэтов вы больше всего любите?"
Я ответила не совсем честно – я любила не одного, а нескольких. Ахматову, Блока и, конечно, Пушкина:
– Гумилева.
Он иронически засмеялся.
– Ну, невелик ваш бог!
Ушла разочарованная. Бунин показался мне надменным, холодным. Даже внешность его и – показалась мне высокомерной. Я решила забыть о своей тетради и о своем знакомстве с ним. Я не знала, что этот человек в свое время окажет на меня большое влияние, что я буду жить в его доме, многому учиться у него, писать о нем.»
В большой, тяжёлой книге бытия,
Что для тебя, всезнающего, я?
Простой и слабый, белый мотылёк,
Наивно развернувшийся цветок,
Дитя, которому твоя рука
Отодвигает локоны с виска…
В великолепной книге бытия
Что для тебя теперь любовь моя?
Старенькая двухэтажная вилла «Бельведер», которую снимала чета Буниных, парила над Грассом. Ещё ниже лежала Ницца, туда вела Наполеоновская дорога: когда-то по ней прошла его армия. Здешние виллы утопали в садах и виноградниках, кипарисах и пиниях. Дворик бунинской виллы, вымощенный плиткой, выдавался вперёд, будто капитанский мостик — отсюда открывался прекрасный вид на горный хребет Эстераль, на долину и синее море. Во дворе — стол, летние стулья, шезлонги, качели. Здесь гостили Рахманинов, Алданов, Мережковский и Гиппиус, Андре Жид, Зайцевы, Борис и Вера, Ходасевич с Берберовой, Иван Шмелев, Куприн…
Пролился свет над неподвижным садом.
Из купола седого облака
Плывут, плывут широким белым стадом,
И им вослед гляжу безмолвно я
Расширенным и упоённым взглядом.
Волшебная и страшная земля
Мне чудится огромным странным садом,
Где безутешно жизнью грежу я.
На первый взгляд казалось, что все обитатели виллы прекрасно ладят: Бунин и Вера Николаевна, Зуров и Галина, а позже и близкая подруга Галины, Марга Степун, певица – сестра известного в эмигрантских кругах журналиста и литератора Федора Степуна.
Вера Николаевна Муромцева – жена Бунина – оставила дневники и письма, Галина Кузнецова, уже живя в Америке, написала «Грасский дневник». В дневниках этих удивительных женщин обычная жизнь – день за днём.
С утра Иван Алексеевич поднимает всех, торопит, подгоняет. Пока он делает гимнастику, Вера Николаевна и Галина накрывают на стол.
Галина ходит по саду, срезает розы.
О, этот сад! Нескошенной травой,
Зелёной сетью путая колени,
Весь захлебнувшись знойной синевой,
Он молча слушал жалобы и пени.
В прорыв ветвей поток далёких крыш
Катился вниз своим сухим кораллом,
И пробковых дубов над камнем жарких ниш
Недвижимо стояло опахало.
И небеса такою болью жгли,
Таким ликующим и беспощадным светом,
Что гаснущим глазам казалась грудь земли
Единственным приютом и приветом…
Сад принял слёз младенческий поток,
Благословил своею чащей чистой,
Послав щекам чуть слышный холодок
Целебной свежести на лентах травянистых…
«Князь — домашняя кличка Бунина — первым поднимается наверх, в свой кабинет. Галина — в свою комнату, Зуров — в свою. Жизнь еще благополучная, мирная, есть достаток. Позже начнутся перебои с продуктами, топливом, а там и вовсе голод и холод, — но странная эта коммуна не распадётся. Начнётся война, они будут жить в другом месте, на вилле «Жаннет», но всё останется по-старому».
«…Когда гости уезжали, я шла ходить по саду. И. А. звал меня и давал несколько листов, написанных за последние дни, с которыми я забиралась на верхнюю террасу и, сев на траву, принималась за чтение. Однажды, прочла, подняла голову и засмотрелась: на нежном розово-голубом вечернем небе венцом лежали серые вершины оливок, воздух тихо холодел, был такой покой и нежность и какая-то задумчивость и в небе, и в оливках, и в моей душе. Почему-то вспомнилось детство, самые сокровенные его раздумья и мечты. В листах, лежавших на моих коленях, было тоже детство нежной впечатлительной души, родной всем мечтательным и страстным душам. Самые сокровенные, тонкие чувства и думы были затронуты там. И глава кончалась полувопросом, полуутверждением в том, что может быть для чувства любви, чувства эротического, двигающего миром, пришел писавший ее на землю. И я глубоко задумалась над этим и спросила себя – для чего живу я и что мне милее всего на свете?»
На горной дымке, смутно-голубой,
Узор ветвей раскинутых и снежных…
Всё, всё, что мне даровано тобой,
Я сохраню в сокровищнице нежной.
Меня ничто не мучает, не жжёт
По взглядом глаз твоих орлино-зорких…
Так пчёлы собирают сладкий мёд
С иных цветов, губительных и горьких.
«…отстрадав жаркие часы за машинкой в комнате, я пишу на воздухе, в конце сада, на мраморном столе, который приятно холодит мне руки. Вечернее солнце мягким желтым светом обливает большую пышную ель, зеленым облаком лежащую на низкой равнине, а позади на бледном, туманном от зноя небе огромная волна Эстерели, с теплыми тенями в глубоких впадинах, встает как некое допотопное чудовище, огромное и прекрасное. Какая-то птица еле слышно журчит в кустах легколистного желтого бамбука за моей спиной. Мне хорошо и немного грустно, как всегда в такие минуты созерцательного покоя. Я не думаю о будущем, а прошлое рисуется затуманенно и кротко-грустно. Больше всего я люблю эти вечерние часы на воздухе…»
Мне с каждым часом мир дороже…
Склонясь с высокого моста,
Смотрю: сафьяновою кожей
Внизу волнуется вода.
И мягко с матового свода
Полуприкрытый льется свет…
Благодарю тебя, природа,
За всё, чему названья нет.
За всё, что дышит, светит, манит,
Томит тревожною тщетой,
Всё, что сиять не перестанет,
Когда я стану пустотой.
«11 декабря 1927 года.
…Чувствую себя посредственно. Голова действует поспешно и беспорядочно. Однако, стараюсь заниматься. Вчера взяла открытку с головой Мадонны и стала описывать её стихами. Вышло следующее:
В косынке лёгкой, голову склонив,
Она глядит покорными очами
Куда-то вниз. За узкими плечами
Пустая даль и склоны темных нив,
И городской стены зубчатый гребень,
Темнеющий на светло-синем небе.
Она глядит, по-детски рот сложив,
И тонкий круг над ней сияет в небе.»
«… Нельзя садиться за стол, если нет такого чувства, что точно влюблена в то, что хочешь писать. … У меня теперь никогда почти не бывает таких минут в жизни, когда мне так нравится то или другое, что я хочу писать…»
«… нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя…»
«Чувствую себя безнадежно. Не могу работать уже несколько дней. Бросила роман».
«Чувствую себя одиноко, как в пустыне. Ни в какой литературный кружок я не попала, нигде обо мне не упоминают никогда при "дружеском перечислении имен". Клубок тоски и удушающей безысходности становился всё более запутанным и тугим…».
Над головою сухо шелестит
Густой намёт зелёных твёрдых листьев.
Блестя слюдою, стрекоза летит,
К полудню крепче пахнет сад смолистый.
А там, за садом, нежным дымным дном
Лежит долина в солнечном тумане,
Леса седым курчавятся руном,
В светящемся теряясь океане.
Под солнцем дремлет город. Блеск листвы,
Уступы, стены, черепица, своды,
В тени платанов каменные львы
Из круглых ртов выбрасывают воду,
И женщина у их волнистых грив,
Полуденному радуясь безлюдью,
Садится, взор в пространство устремив,
И кормит сына нежной белой грудью.
И всё вокруг, как завтра, как вчера,
Не помнит о конце и о начале,
И вечно в небе голая гора
Купается в сиянье синей дали.
Галина обожала морские купания и солнце, которое золотило её ладную, маленькую женственную фигурку. Она напоминала озорную девочку-подростка: носила простые сандалии, открытые лёгкие платья, короткие юбки, была загорелой, юной, и как в юности – то беспричинно весёлой, то грустной.
Но дни безмятежного, беззаботного существования прошли.
Вера Николаевна пишет в своём дневнике:
«…мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах».
Запись сделана в самый канун 1933 года, года, который разрушил "Монастырь муз" – так Вера Николаевна называла виллу «Бельведер»
10 ноября 1933 года стало известно, что Иван Алексеевич Бунин удостоен Нобелевской премии, а 10 декабря 1933 года шведский король Густав V торжественно вручил Нобелевскую премию в области литературы первому из русских писателей.
Впрочем, в Советской России к этому отнеслись прохладно и даже едко.
Примерно в те же дни Галина пишет:
«…последнее время всё чаще бываю с В. Н. Сейчас она больна и мало выходит. Вчера мы обе оставались вечером дома, лежали на её постели и говорили о человеческом счастье и о неверности его представления. Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя. Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала».
Горят цветы на сером камне стен,
Журчит вода по каменному ложу,
И крылья пальм в горячей вышине
На перья шлема чёрного похожи.
О, если б жить в прекрасной пустоте!
Сходить к колодцу с глиняным кувшином,
Смотреть, как дрок желтеет в высоте,
Как лиловеют горные вершины.
И вечером безоблачного дня,
Когда бредут по уличкам коровы,
Молить: «Мария, сохрани меня», —
Заслыша колокол средневековый.
В конце мая 1934 года в Грасс приезжает Марга Степун.
Из дневника Веры Николаевны:
«Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. … Можно с нею говорить обо всём. С Галей у неё повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает её от всех нас: (8 июня 1934 года)».
«Марга довольно сложна. Я думаю, у неё трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высокого мнения о себе, о брате (Фёдоре) и всей семье. … Но к нашему дому она подходит. На всех хорошо действует её спокойствие. … Ян как-то неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере по внешности: (14 июня 1934 года)».
«Дома у нас не радостно. Галя как-то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он – с ней. Марга у нас: (8 июля 1934 года)».
«Галя, того гляди, улетит. Её обожание Марги какое-то странное. … Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать.
«Уехала Марга. Галя ездила её провожать до Марселя: (23 июля 1934 года)»
Колоколов протяжный разговор
В тумане нарождающейся ночи.
Гряда крутых, волною вставших гор
На тусклом небе кажется короче.
Летим, летим на мягких крыльях вниз,
Туда, где пар, где бледное сиянье,
Где в море мёртвое вступает тёмный мыс
И небо обрывает мирозданье…
Земную жизнь без-славно я несу,
Меня печаль без-помощная гонит
За тающую в небе полосу…
Возьми меня. Задумай в новом лоне.
После начала Второй мировой войны Галина и Марга, волею судеб и обстоятельств, были вынуждены просить убежища у четы Буниных. В Париж вошли немецкие войска. Марге грозила опасность – она была еврейка. Так что окончательно разорвать отношения не получилось. Вера Николаевна была искренне привязана к Галине, да и Иван Алексеевич вынужден был примириться.
Осенний дождь тоскливо сеет,
Унылый берег оцепенел.
В тумане мутном едва сереют
Густые волны Дарданелл.
На мысе камни пустой мечети,
Руины, спины горбатых гор,
Как будто трупы былых столетий,
Как будто пасти звериных нор.
Ныряет в море седом фелука,
Дырявый парус легко круглит…
О, быть пришельцем – какая мука,
Как горько сердце моё болит.
В 1949 году Галина с Маргой уехали в США, с 1955 года сотрудничали с русским отделом ООН, с которым впоследствии – в 1959 году – переехали в Швейцарию – в Женеву. Они прожили вместе долгую и, вероятно, счастливую жизнь. Мюнхен стал их последним земным пристанищем.
Марга Степун скончалась в 1971 году в возрасте 76 лет.
Галина пережила её всего на пять лет – её не стало зимой 1976-го…
Они и после смерти были неразлучны – покоились в одной могиле, но в девяностых годах это захоронение было уничтожено.
После смерти Галины пропал архив, практически всё, написанное ею. Друг Галины – профессор-славист из Франции Рене Герра нашёл лишь «Грасский дневник», вышедший в 1967-ом году, в Вашингтоне, отдельным изданием. «Грасский дневник», который сама Галина вполне справедливо назвала «Горестный дневник».
Иконостас. Суровые иконы.
Далёкий город умеряет гул.
Я здесь кладу последние поклоны,
Чтоб ты в Саду Господнем отдохнул.
Надеюсь я – твой дух не отлетает,
Читает мысль мою из-за плеча,
В моей руке дрожит и оплывает
Заупокойная свеча…
Горюю я – крылом сдвигаю крышу
Безмолвного и тесного жилья,
Чтоб слышал ты, как тёплый ветер дышит
В селениях степного ковыля.
Смогу ли всё пересказать сначала –
Твоё наилюбимое дитя –
Чтоб ты восстал из земляного вала,
Нетленными сединами блестя?
И самым тихим, самым нежным пеньем
Баюкая твой утомлённый сон,
Верну ли я тебе благоговейно
Поэзию младенческих времён?
«Ее стихи своей пластичностью близки поэзии акмеистов; вместе с тем в них – соприсутствие тайны, мистическая стихия, без которой не может быть поэзии», – писал издатель А.Бабореко.
В поэзии она – безусловно, – мистик, созерцатель, мыслит сложными, абстрактными образами и символами, ловит некие «прекрасные мгновения», которые и являются определяющими в жизни. Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, «серафическими».
В её сборнике «Оливковый сад», вышедшем в 1937-ом году в Париже, почти нет стихов о любви.
Для нее ценно «открывание повсюду таинственных заветных примет»… чего? Она не знала.
О стихах Галины Кузнецовой сегодня можно прочесть разное.
Но, всё-таки, изначально лучше прочесть сами стихи, где каждый найдёт что-то своё, для себя.
Оставить в мире память о себе!
Ни имена, ни книги, ни преданья,
Ни скудные друзей воспоминанья
Не скажут о земной моей судьбе…
О, если бы на обнажённом мысе
Сияли между смольных кипарисов
На мраморном, на гробовом гербе
Два слова, посвящённые Тебе!
Известно, что в то время (семидесятые годы прошлого столетия) никто не проявил интереса к приобретению архива Ивана Бунина и Галины Кузнецовой. Сама Галина неоднократно предлагала передать или переслать письма Бунина, альбомы с фотографиями, целый портфель писем Веры Муромцевой.
К сожалению, её никто не услышал…
Пусть всё изменит, всё пройдёт:
И прелесть этих слов влюблённых,
И томность этих рук сплетённых, –
Есть в мире неба синий свод,
Дороги белый поворот
И гроздья звёзд средь елей тёмных…
__________
В тексте использованы стихотворения Галины Кузнецовой из книги «Оливковый Сад» (Париж, 1937г.), фрагменты из её дневников и дневника Веры Николаевны Муромцевой-Буниной.
P.S. Галина Николаевна Кузнецова (по мужу Петрова; 10 декабря 1900, Киев — 8 февраля1976, Мюнхен) — русская поэтесса и писательница, мемуаристка.
В 1918 окончила в Киеве первую женскую гимназию Плетневой, в 1920 вместе с мужем, белым офицером, уехала в Константинополь, затем перебралась в Прагу, а в 1924 поселилась в Париже.
Писала стихи и прозу, c 1922 её публикации стали появляться в журналах «Новое время», «Посев», «Звено» «Современные записки», их заметила критика (Вяч. Иванов, Г.Адамович и др.).
В 1924 или 1926 через Модеста Гофмана познакомилась с Буниным, у них начался бурный роман. Кузнецова разъехалась с мужем. С 1927 жила вместе с семьей и домочадцами Бунина в Грассе.
В 1933 познакомилась с сестрой Фёдора Степуна Маргаритой (1895—1971), в 1934 уехала к ней в Германию. В 1941—1942 подруги снова жили в семье Буниных. В 1949 они переехали в США, работали в русском отделе ООН, в 1959 были вместе с отделом переведены в Женеву, закончили жизнь в Мюнхене.
По имени назвать тебя не смею
И за руку тебя не смею взять
И вечером в высокую аллею
Одна иду беспомощно блуждать.
Сырая тьма приносит запах чайный
Белеющих по стенам смутно роз,
И ночь сама томится грешной тайной
Неразрешимых, ядовитых слёз.
И там, вверху, где факелом угрюмым
Чернеет кипарис сторожевой,
Беспомощной и пламенною думой
Я издали беседую с тобой.
Что за комиссия, Создатель, учеником великих слыть…
Пиши в оригинальной, только тебе присущей манере, или же подражай учителю, всё одно почерк твой будут сравнивать с почерком учителя и находить, и отмечать влияние его гениальной руки, если не прямо, то косвенно причисляя к эпигонам и тебя и всё написанное тобой. А твои стихи, равно как и проза, пронизаны тончайшей грустью, которая нежна и легка, которая не в тягость – но во благо.
К сожалению, «умники» и «умницы» от литературы отметят лишь одно твоё произведение. Назовут «примечательным явлением и содержательным историко-литературным источником», главной книгой твоей жизни.
Конечно же, это – «Грасский дневник», ведь в нём описаны годы жизни рядом с ним – с учителем, с великим Буниным.
С их подачи ты интересна лишь как яркий эпизод его жизни, трагедии и любви.
Удостоив титула «Грасской Лауры», они определят твоё место… не в литературе, нет, в трагическом любовном треугольнике.
Что ж.
Можно предположить, что однажды кому-то станут интересны не только страсти, кипящие в Грассе, а твоя жизнь, ты сама, что стихи твои будут близки кому-то, и возникнет неуловимая связь, определяющаяся как родство душ.
Лучший способ узнать о душе – стихи. Их междустрочия.
И дневники.
События, судьбы, имена, к которым я сегодня осторожно прикасаюсь, происходили во Франции тридцатых и сороковых годов прошлого столетия, в Париже и в местечке Грасс, недалеко от Ниццы – на вилле «Бельведер».
Что собой представляла Франция тех лет…
Цвет русской эмиграции: поэты, художники…певцы, актёры
В ресторане «Казбек» на Монмартре, «Большом Московском Эрмитаже», «Казанове», «Шахерезаде» поёт свои «песенки» печальный Пьеро – Александр Вертинский.
Выступает его ученица — Людмила Лопато, певица кабаре, позднее её назовут хранительницей традиции исполнения русского и цыганского романса.
На сценах парижских театров блистают балерины Анна Павлова и Тамара Карсавина.
Подходят к концу знаменитые русские сезоны Сергея Дягилева – они окончатся в 1929-ом, вместе со смертью великого их организатора и вдохновителя.
Звучат голоса французских шансонье…Мистенгет , Mорис Шевалье, Жозефина Беккер, Эдит Пиаф, Жорж Брассенс, Жак Брель, Джульетта Греко, Шарль Трене, Борис Виан, Ив Монтан, Тино Росси, Шарль Азнавур
Из радиоприёмников в маленьких кафе на парижских улицах доносится голос Люсьен Буайе: "Parlez-moi d’amour… Мы ещё вернёмся сюда, но прежде перенесёмся в Киев. Именно там 10 декабря 1900 года и родилась Галина Кузнецова.
И я жила, за днём встречая день,
Среди домов и улиц старосветских,
Любила их скосившуюся тень
И в садиках персидскую сирень,
Наперсницу моих мечтаний детских.
Меня грустить учили соловьи
На высоте мазепинских откосов,
И первые томления любви
Ресницы там туманили мои
И светлые отягощали косы.
Я приняла в себя печальный хмель
Пустых церквей и старых укреплений,
И стал сентябрь милее, чем апрель,
Моей душе…
Детство её прошло в пригороде Киева, на Печерске.
Вскоре с матерью и отчимом она переезжает на Левандовскую улицу, славившуюся огромными раскидистыми каштанами. Впоследствии – в Париже – ей казалось, что тамошние каштаны пахнут и цветут совсем не так, как в Киеве, и соцветия-свечи их не так прямы.
В 1918 году она окончила первую женскую гимназию Плетнёвой, получив вполне классическое образование для девушки из приличной семьи.
Вышла замуж рано, из-за сложностей отношений в семье. Она упоминает об этом сдержанно – вскользь, в автобиографическом романе "Пролог" и, конечно, в дневниках.
Город широких улиц,
Тенистых улиц-аллей.
Город старинных храмов
И белых монастырей.
Осенью в грустных парках
Сквозь листьев зыбкий навес,
Южные звёзды ярки
На чёрном шёлке небес.
Днём на жёлтых дорожках
Узорных клёнов листы.
В небе высоком – Лавры
На солнце горят кресты.
Звонкое эхо песен
С широкой синей реки,
Где под зубчатым лесом
Спят золотые пески.
Город дальнего детства,
Я слышу сквозь шум морей
Шелест ночного ветра
В ветвях твоих тополей.
Осенью 1920-го года, вместе с мужем – Дмитрием Петровым – Галина покидает родину. Вначале – в Константинополь, на одном из пароходов, которые уходили тогда переполненные отчаявшимися, бегущими в ужасе и безысходности, людьми.
Затем – в Прагу, где они некоторое время жили в общежитии молодых эмигрантов "Свободарне". Галина стала студенткой Французского института, там же, в Праге, появляются её первые газетные и журнальные публикации.
В 1924 году семья перебирается во Францию.
Полно и щедро твоё наследство.
Сладко мне бремя его нести.
Точно янтарь полноцветный, детство
Тяжкою нитью лежит в горсти.
Лоб окропив в расписных воротах,
Денежкой звякнет в стакан слепца,
Солнцем осветит в церковных сотах
Нимб погружённого в тень лица.
Вынесут ломоть ржаного хлеба.
Сяду на паперть мечтать и есть.
Чем мне так дорого это небо,
Голуби, кровель, рябая жесть?
Видно, сестрой простых богомолок,
Пальмовой ветвью кропя лари,
В сумрачный мир мне нести осколок
Золотоглавой твоей зари.
«…В первый раз говорила с Буниным у него дома, придя по поручению пражского профессора. "Вы едете в Париж? Не можете ли вы передать Бунину эту книгу… Думаю, что для вас, молодой поэтессы, будет весьма полезно познакомиться с ним".
Я смотрела на свою тетрадь в черном клеенчатом переплете, которую он бегло перелистывал.
"Кого же из поэтов вы больше всего любите?"
Я ответила не совсем честно – я любила не одного, а нескольких. Ахматову, Блока и, конечно, Пушкина:
– Гумилева.
Он иронически засмеялся.
– Ну, невелик ваш бог!
Ушла разочарованная. Бунин показался мне надменным, холодным. Даже внешность его и – показалась мне высокомерной. Я решила забыть о своей тетради и о своем знакомстве с ним. Я не знала, что этот человек в свое время окажет на меня большое влияние, что я буду жить в его доме, многому учиться у него, писать о нем.»
В большой, тяжёлой книге бытия,
Что для тебя, всезнающего, я?
Простой и слабый, белый мотылёк,
Наивно развернувшийся цветок,
Дитя, которому твоя рука
Отодвигает локоны с виска…
В великолепной книге бытия
Что для тебя теперь любовь моя?
Старенькая двухэтажная вилла «Бельведер», которую снимала чета Буниных, парила над Грассом. Ещё ниже лежала Ницца, туда вела Наполеоновская дорога: когда-то по ней прошла его армия. Здешние виллы утопали в садах и виноградниках, кипарисах и пиниях. Дворик бунинской виллы, вымощенный плиткой, выдавался вперёд, будто капитанский мостик — отсюда открывался прекрасный вид на горный хребет Эстераль, на долину и синее море. Во дворе — стол, летние стулья, шезлонги, качели. Здесь гостили Рахманинов, Алданов, Мережковский и Гиппиус, Андре Жид, Зайцевы, Борис и Вера, Ходасевич с Берберовой, Иван Шмелев, Куприн…
Пролился свет над неподвижным садом.
Из купола седого облака
Плывут, плывут широким белым стадом,
И им вослед гляжу безмолвно я
Расширенным и упоённым взглядом.
Волшебная и страшная земля
Мне чудится огромным странным садом,
Где безутешно жизнью грежу я.
На первый взгляд казалось, что все обитатели виллы прекрасно ладят: Бунин и Вера Николаевна, Зуров и Галина, а позже и близкая подруга Галины, Марга Степун, певица – сестра известного в эмигрантских кругах журналиста и литератора Федора Степуна.
Вера Николаевна Муромцева – жена Бунина – оставила дневники и письма, Галина Кузнецова, уже живя в Америке, написала «Грасский дневник». В дневниках этих удивительных женщин обычная жизнь – день за днём.
С утра Иван Алексеевич поднимает всех, торопит, подгоняет. Пока он делает гимнастику, Вера Николаевна и Галина накрывают на стол.
Галина ходит по саду, срезает розы.
О, этот сад! Нескошенной травой,
Зелёной сетью путая колени,
Весь захлебнувшись знойной синевой,
Он молча слушал жалобы и пени.
В прорыв ветвей поток далёких крыш
Катился вниз своим сухим кораллом,
И пробковых дубов над камнем жарких ниш
Недвижимо стояло опахало.
И небеса такою болью жгли,
Таким ликующим и беспощадным светом,
Что гаснущим глазам казалась грудь земли
Единственным приютом и приветом…
Сад принял слёз младенческий поток,
Благословил своею чащей чистой,
Послав щекам чуть слышный холодок
Целебной свежести на лентах травянистых…
«Князь — домашняя кличка Бунина — первым поднимается наверх, в свой кабинет. Галина — в свою комнату, Зуров — в свою. Жизнь еще благополучная, мирная, есть достаток. Позже начнутся перебои с продуктами, топливом, а там и вовсе голод и холод, — но странная эта коммуна не распадётся. Начнётся война, они будут жить в другом месте, на вилле «Жаннет», но всё останется по-старому».
«…Когда гости уезжали, я шла ходить по саду. И. А. звал меня и давал несколько листов, написанных за последние дни, с которыми я забиралась на верхнюю террасу и, сев на траву, принималась за чтение. Однажды, прочла, подняла голову и засмотрелась: на нежном розово-голубом вечернем небе венцом лежали серые вершины оливок, воздух тихо холодел, был такой покой и нежность и какая-то задумчивость и в небе, и в оливках, и в моей душе. Почему-то вспомнилось детство, самые сокровенные его раздумья и мечты. В листах, лежавших на моих коленях, было тоже детство нежной впечатлительной души, родной всем мечтательным и страстным душам. Самые сокровенные, тонкие чувства и думы были затронуты там. И глава кончалась полувопросом, полуутверждением в том, что может быть для чувства любви, чувства эротического, двигающего миром, пришел писавший ее на землю. И я глубоко задумалась над этим и спросила себя – для чего живу я и что мне милее всего на свете?»
На горной дымке, смутно-голубой,
Узор ветвей раскинутых и снежных…
Всё, всё, что мне даровано тобой,
Я сохраню в сокровищнице нежной.
Меня ничто не мучает, не жжёт
По взглядом глаз твоих орлино-зорких…
Так пчёлы собирают сладкий мёд
С иных цветов, губительных и горьких.
«…отстрадав жаркие часы за машинкой в комнате, я пишу на воздухе, в конце сада, на мраморном столе, который приятно холодит мне руки. Вечернее солнце мягким желтым светом обливает большую пышную ель, зеленым облаком лежащую на низкой равнине, а позади на бледном, туманном от зноя небе огромная волна Эстерели, с теплыми тенями в глубоких впадинах, встает как некое допотопное чудовище, огромное и прекрасное. Какая-то птица еле слышно журчит в кустах легколистного желтого бамбука за моей спиной. Мне хорошо и немного грустно, как всегда в такие минуты созерцательного покоя. Я не думаю о будущем, а прошлое рисуется затуманенно и кротко-грустно. Больше всего я люблю эти вечерние часы на воздухе…»
Мне с каждым часом мир дороже…
Склонясь с высокого моста,
Смотрю: сафьяновою кожей
Внизу волнуется вода.
И мягко с матового свода
Полуприкрытый льется свет…
Благодарю тебя, природа,
За всё, чему названья нет.
За всё, что дышит, светит, манит,
Томит тревожною тщетой,
Всё, что сиять не перестанет,
Когда я стану пустотой.
«11 декабря 1927 года.
…Чувствую себя посредственно. Голова действует поспешно и беспорядочно. Однако, стараюсь заниматься. Вчера взяла открытку с головой Мадонны и стала описывать её стихами. Вышло следующее:
В косынке лёгкой, голову склонив,
Она глядит покорными очами
Куда-то вниз. За узкими плечами
Пустая даль и склоны темных нив,
И городской стены зубчатый гребень,
Темнеющий на светло-синем небе.
Она глядит, по-детски рот сложив,
И тонкий круг над ней сияет в небе.»
«… Нельзя садиться за стол, если нет такого чувства, что точно влюблена в то, что хочешь писать. … У меня теперь никогда почти не бывает таких минут в жизни, когда мне так нравится то или другое, что я хочу писать…»
«… нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя…»
«Чувствую себя безнадежно. Не могу работать уже несколько дней. Бросила роман».
«Чувствую себя одиноко, как в пустыне. Ни в какой литературный кружок я не попала, нигде обо мне не упоминают никогда при "дружеском перечислении имен". Клубок тоски и удушающей безысходности становился всё более запутанным и тугим…».
Над головою сухо шелестит
Густой намёт зелёных твёрдых листьев.
Блестя слюдою, стрекоза летит,
К полудню крепче пахнет сад смолистый.
А там, за садом, нежным дымным дном
Лежит долина в солнечном тумане,
Леса седым курчавятся руном,
В светящемся теряясь океане.
Под солнцем дремлет город. Блеск листвы,
Уступы, стены, черепица, своды,
В тени платанов каменные львы
Из круглых ртов выбрасывают воду,
И женщина у их волнистых грив,
Полуденному радуясь безлюдью,
Садится, взор в пространство устремив,
И кормит сына нежной белой грудью.
И всё вокруг, как завтра, как вчера,
Не помнит о конце и о начале,
И вечно в небе голая гора
Купается в сиянье синей дали.
Галина обожала морские купания и солнце, которое золотило её ладную, маленькую женственную фигурку. Она напоминала озорную девочку-подростка: носила простые сандалии, открытые лёгкие платья, короткие юбки, была загорелой, юной, и как в юности – то беспричинно весёлой, то грустной.
Но дни безмятежного, беззаботного существования прошли.
Вера Николаевна пишет в своём дневнике:
«…мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах».
Запись сделана в самый канун 1933 года, года, который разрушил "Монастырь муз" – так Вера Николаевна называла виллу «Бельведер»
10 ноября 1933 года стало известно, что Иван Алексеевич Бунин удостоен Нобелевской премии, а 10 декабря 1933 года шведский король Густав V торжественно вручил Нобелевскую премию в области литературы первому из русских писателей.
Впрочем, в Советской России к этому отнеслись прохладно и даже едко.
Примерно в те же дни Галина пишет:
«…последнее время всё чаще бываю с В. Н. Сейчас она больна и мало выходит. Вчера мы обе оставались вечером дома, лежали на её постели и говорили о человеческом счастье и о неверности его представления. Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя. Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала».
Горят цветы на сером камне стен,
Журчит вода по каменному ложу,
И крылья пальм в горячей вышине
На перья шлема чёрного похожи.
О, если б жить в прекрасной пустоте!
Сходить к колодцу с глиняным кувшином,
Смотреть, как дрок желтеет в высоте,
Как лиловеют горные вершины.
И вечером безоблачного дня,
Когда бредут по уличкам коровы,
Молить: «Мария, сохрани меня», —
Заслыша колокол средневековый.
В конце мая 1934 года в Грасс приезжает Марга Степун.
Из дневника Веры Николаевны:
«Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. … Можно с нею говорить обо всём. С Галей у неё повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает её от всех нас: (8 июня 1934 года)».
«Марга довольно сложна. Я думаю, у неё трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высокого мнения о себе, о брате (Фёдоре) и всей семье. … Но к нашему дому она подходит. На всех хорошо действует её спокойствие. … Ян как-то неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере по внешности: (14 июня 1934 года)».
«Дома у нас не радостно. Галя как-то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он – с ней. Марга у нас: (8 июля 1934 года)».
«Галя, того гляди, улетит. Её обожание Марги какое-то странное. … Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать.
«Уехала Марга. Галя ездила её провожать до Марселя: (23 июля 1934 года)»
Колоколов протяжный разговор
В тумане нарождающейся ночи.
Гряда крутых, волною вставших гор
На тусклом небе кажется короче.
Летим, летим на мягких крыльях вниз,
Туда, где пар, где бледное сиянье,
Где в море мёртвое вступает тёмный мыс
И небо обрывает мирозданье…
Земную жизнь без-славно я несу,
Меня печаль без-помощная гонит
За тающую в небе полосу…
Возьми меня. Задумай в новом лоне.
После начала Второй мировой войны Галина и Марга, волею судеб и обстоятельств, были вынуждены просить убежища у четы Буниных. В Париж вошли немецкие войска. Марге грозила опасность – она была еврейка. Так что окончательно разорвать отношения не получилось. Вера Николаевна была искренне привязана к Галине, да и Иван Алексеевич вынужден был примириться.
Осенний дождь тоскливо сеет,
Унылый берег оцепенел.
В тумане мутном едва сереют
Густые волны Дарданелл.
На мысе камни пустой мечети,
Руины, спины горбатых гор,
Как будто трупы былых столетий,
Как будто пасти звериных нор.
Ныряет в море седом фелука,
Дырявый парус легко круглит…
О, быть пришельцем – какая мука,
Как горько сердце моё болит.
В 1949 году Галина с Маргой уехали в США, с 1955 года сотрудничали с русским отделом ООН, с которым впоследствии – в 1959 году – переехали в Швейцарию – в Женеву. Они прожили вместе долгую и, вероятно, счастливую жизнь. Мюнхен стал их последним земным пристанищем.
Марга Степун скончалась в 1971 году в возрасте 76 лет.
Галина пережила её всего на пять лет – её не стало зимой 1976-го…
Они и после смерти были неразлучны – покоились в одной могиле, но в девяностых годах это захоронение было уничтожено.
После смерти Галины пропал архив, практически всё, написанное ею. Друг Галины – профессор-славист из Франции Рене Герра нашёл лишь «Грасский дневник», вышедший в 1967-ом году, в Вашингтоне, отдельным изданием. «Грасский дневник», который сама Галина вполне справедливо назвала «Горестный дневник».
Иконостас. Суровые иконы.
Далёкий город умеряет гул.
Я здесь кладу последние поклоны,
Чтоб ты в Саду Господнем отдохнул.
Надеюсь я – твой дух не отлетает,
Читает мысль мою из-за плеча,
В моей руке дрожит и оплывает
Заупокойная свеча…
Горюю я – крылом сдвигаю крышу
Безмолвного и тесного жилья,
Чтоб слышал ты, как тёплый ветер дышит
В селениях степного ковыля.
Смогу ли всё пересказать сначала –
Твоё наилюбимое дитя –
Чтоб ты восстал из земляного вала,
Нетленными сединами блестя?
И самым тихим, самым нежным пеньем
Баюкая твой утомлённый сон,
Верну ли я тебе благоговейно
Поэзию младенческих времён?
«Ее стихи своей пластичностью близки поэзии акмеистов; вместе с тем в них – соприсутствие тайны, мистическая стихия, без которой не может быть поэзии», – писал издатель А.Бабореко.
В поэзии она – безусловно, – мистик, созерцатель, мыслит сложными, абстрактными образами и символами, ловит некие «прекрасные мгновения», которые и являются определяющими в жизни. Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, «серафическими».
В её сборнике «Оливковый сад», вышедшем в 1937-ом году в Париже, почти нет стихов о любви.
Для нее ценно «открывание повсюду таинственных заветных примет»… чего? Она не знала.
О стихах Галины Кузнецовой сегодня можно прочесть разное.
Но, всё-таки, изначально лучше прочесть сами стихи, где каждый найдёт что-то своё, для себя.
Оставить в мире память о себе!
Ни имена, ни книги, ни преданья,
Ни скудные друзей воспоминанья
Не скажут о земной моей судьбе…
О, если бы на обнажённом мысе
Сияли между смольных кипарисов
На мраморном, на гробовом гербе
Два слова, посвящённые Тебе!
Известно, что в то время (семидесятые годы прошлого столетия) никто не проявил интереса к приобретению архива Ивана Бунина и Галины Кузнецовой. Сама Галина неоднократно предлагала передать или переслать письма Бунина, альбомы с фотографиями, целый портфель писем Веры Муромцевой.
К сожалению, её никто не услышал…
Пусть всё изменит, всё пройдёт:
И прелесть этих слов влюблённых,
И томность этих рук сплетённых, –
Есть в мире неба синий свод,
Дороги белый поворот
И гроздья звёзд средь елей тёмных…
__________
В тексте использованы стихотворения Галины Кузнецовой из книги «Оливковый Сад» (Париж, 1937г.), фрагменты из её дневников и дневника Веры Николаевны Муромцевой-Буниной.
P.S. Галина Николаевна Кузнецова (по мужу Петрова; 10 декабря 1900, Киев — 8 февраля1976, Мюнхен) — русская поэтесса и писательница, мемуаристка.
В 1918 окончила в Киеве первую женскую гимназию Плетневой, в 1920 вместе с мужем, белым офицером, уехала в Константинополь, затем перебралась в Прагу, а в 1924 поселилась в Париже.
Писала стихи и прозу, c 1922 её публикации стали появляться в журналах «Новое время», «Посев», «Звено» «Современные записки», их заметила критика (Вяч. Иванов, Г.Адамович и др.).
В 1924 или 1926 через Модеста Гофмана познакомилась с Буниным, у них начался бурный роман. Кузнецова разъехалась с мужем. С 1927 жила вместе с семьей и домочадцами Бунина в Грассе.
В 1933 познакомилась с сестрой Фёдора Степуна Маргаритой (1895—1971), в 1934 уехала к ней в Германию. В 1941—1942 подруги снова жили в семье Буниных. В 1949 они переехали в США, работали в русском отделе ООН, в 1959 были вместе с отделом переведены в Женеву, закончили жизнь в Мюнхене.