Виталий ДМИТРИЕВ. Ожидание

А сказка вовсе не страшна.
И что тревожиться впустую?
Один укол веретена…
Сон в ожиданье поцелуя…
Отгородила жизнь иную
плющом увитая стена…
Лишь из раскрытого окна
зубчатой башни, за оградой
дорога пыльная видна.
Полдневный зной. И где-то рядом
идёт июльская страда.
Покос. Нельзя терять ни часа.
Пасутся тучные стада
в полях маркиза Карабаса.
Неприхотливый сельский  быт.
Феодализм, средневековье…
Который век принцесса спит…
Не приставайте к ней с любовью.

 

* * *
А казалось – чего уж проще-то, –
осознав свою одарённость,
взять уйти от бездарной общности
в гениальную разобщённость.
От корней отрываясь, главное –
в пустоте задержав дыханье,
научиться хоть с чем-то сравнивать
это новое мирозданье,
где ни пафоса, ни иронии, –
только в поисках новой истины
вечный хаос и дисгармония,
чьи законы ещё не писаны.

 

* * *
Да. Всё начнётся с мелочей – в овраге высохнет ручей,
скворец в свой домик не вернётся,
заблудится среди ветвей, с тропы собьётся муравей,
пчела об улей разобьётся…

Да, всё начнётся с ерунды, на полюсах подтают льды,
слегка сместится ось земная,
до срока отцветут сады, но не завяжутся плоды –
прихлынет влага ледяная…

Да, всё начнётся с пустяков, ведь мир действительно таков
и смётан на живую нитку.
Он потому ещё живой, что выдаёт  нам не впервой
закономерность за ошибку.

Немного вкривь…  Немного вкось… И понеслось… И началось –
пожар, потоп, землетрясенье…
Что остаётся – только ждать, когда настанет благодать,
смакуя  каждое мгновенье.

 

МАМЕ

Я путаю, где тот, где этот свет.
Мать целый день бормочет, пребывая
там, где меня всего скорее нет.
Вот и опять глядит, не узнавая,
и даже улыбается в ответ.
Но мне ли? Не уверен. У неё
свой мир. Он моего ничуть не хуже.
Да, иногда бывает, что наружу
вдруг выглянет, нарушив забытьё,
но ненадолго. Ей куда милей
общение с десятками теней.
Не зря ж она беседует всё время
с отцом своим, в блокаду умершим, и с теми,
кого я и не видел никогда.
А этот мир ей скушен и сюда
она теперь является всё реже.
Она другая.
Это мы всё те же.

 

* * *

                                            Ефиму Бершину

Это теперь «Ракеты» и «Метеоры»
мчатся по глади залива почти взлетая.
Прежде, я помню, были другие скорости –
до Петергофа ходили речные трамваи
от Летнего сада.
Целое путешествие.
Сколько ж мы плыли тогда?
Наверное, целую вечность.
Долгим всё это кажется по прошествии
жизни такой короткой и быстротечной.
Хлопья прохладной пены, чайки в кильватере.
Как они ловко хватали мои подачки –
все эти булочки, плюшки, завёрнутые матерью.
Есть не хотелось. И вряд ли, что из-за качки.
Помнишь – Самсон, разрывающий пасть шведам?
Пётр. Ну конечно Первый. Какой же иначе!
Нас приучили с детства к таким победам,
что до сих пор остаётся вера в удачу.
Как и тогда – в классе шестом или пятом
после полётов Гагарина и Титова…
Я бреду вдоль Невы,
любуюсь имперским державным закатом
и, ты знаешь, – счастлив.
Честное слово!

 

* * *
Если и забудется – не скоро –
мать в тот день, не знаю почему,
подойдя к окну, раздвинув шторы,
вглядываясь в слякотную тьму
плакала и слёз не вытирала,
провожала, как в небытиё.
Слишком долго в воздухе витало
крестное знамение её.
Вот и всё.
И за угол, к трамваю,
в первое маршрутное такси,
словно от себя же убегая…
Господи, помилуй и спаси.

Тут бы и вернуться, чтоб утешить
или задержатся хоть на час.
Но не возвратился.
Каюсь.
Грешен.
Кто же знал, что всё в последний раз.

 

* * *
А дым струится до небес –
всё выше, выше…
Как хорошо построен лес –
ни стен, ни крыши, –
сплошные окна в три ряда
и все раскрыты.
Смотри – звезда, ещё звезда –
зажглась в зените.
Да,  вся  бесстрашие, полёт  –
горит, мерцает,
и наши судьбы наперёд
прекрасно  знает.

* * *
Ожиданье белых мух,
ожидание покоя…
У окна ночами стоя,
настораживаю слух.

Отвернусь, а на стене —
так и пляшут тени веток.
Все шуршит о чем-то мне
это деревце в окне,
жалуется напоследок.

Все скребется о стекло
мокрый кустик-переросток.
Вот и землю развезло,
ободрав с него коросту.
Вот и лужа во дворе
все-то льдом никак не станет…

Все непрочно, все на грани
в этом странном декабре.

Даже снег не удержать
небесам больным и сирым.
Стынет, кружится над миром
хрупкой влаги благодать.

Скоро все сойдет на нет.
Вот и ветер затихает…
Вот и снег уже не тает…
Что нас губит? Что спасает? —
Лишь незнание примет.

А сказка вовсе не страшна.
И что тревожиться впустую?
Один укол веретена…
Сон в ожиданье поцелуя…
Отгородила жизнь иную
плющом увитая стена…
Лишь из раскрытого окна
зубчатой башни, за оградой
дорога пыльная видна.
Полдневный зной. И где-то рядом
идёт июльская страда.
Покос. Нельзя терять ни часа.
Пасутся тучные стада
в полях маркиза Карабаса.
Неприхотливый сельский  быт.
Феодализм, средневековье…
Который век принцесса спит…
Не приставайте к ней с любовью.

 

* * *
А казалось – чего уж проще-то, –
осознав свою одарённость,
взять уйти от бездарной общности
в гениальную разобщённость.
От корней отрываясь, главное –
в пустоте задержав дыханье,
научиться хоть с чем-то сравнивать
это новое мирозданье,
где ни пафоса, ни иронии, –
только в поисках новой истины
вечный хаос и дисгармония,
чьи законы ещё не писаны.

 

* * *
Да. Всё начнётся с мелочей – в овраге высохнет ручей,
скворец в свой домик не вернётся,
заблудится среди ветвей, с тропы собьётся муравей,
пчела об улей разобьётся…

Да, всё начнётся с ерунды, на полюсах подтают льды,
слегка сместится ось земная,
до срока отцветут сады, но не завяжутся плоды –
прихлынет влага ледяная…

Да, всё начнётся с пустяков, ведь мир действительно таков
и смётан на живую нитку.
Он потому ещё живой, что выдаёт  нам не впервой
закономерность за ошибку.

Немного вкривь…  Немного вкось… И понеслось… И началось –
пожар, потоп, землетрясенье…
Что остаётся – только ждать, когда настанет благодать,
смакуя  каждое мгновенье.

 

МАМЕ

Я путаю, где тот, где этот свет.
Мать целый день бормочет, пребывая
там, где меня всего скорее нет.
Вот и опять глядит, не узнавая,
и даже улыбается в ответ.
Но мне ли? Не уверен. У неё
свой мир. Он моего ничуть не хуже.
Да, иногда бывает, что наружу
вдруг выглянет, нарушив забытьё,
но ненадолго. Ей куда милей
общение с десятками теней.
Не зря ж она беседует всё время
с отцом своим, в блокаду умершим, и с теми,
кого я и не видел никогда.
А этот мир ей скушен и сюда
она теперь является всё реже.
Она другая.
Это мы всё те же.

 

* * *

                                            Ефиму Бершину

Это теперь «Ракеты» и «Метеоры»
мчатся по глади залива почти взлетая.
Прежде, я помню, были другие скорости –
до Петергофа ходили речные трамваи
от Летнего сада.
Целое путешествие.
Сколько ж мы плыли тогда?
Наверное, целую вечность.
Долгим всё это кажется по прошествии
жизни такой короткой и быстротечной.
Хлопья прохладной пены, чайки в кильватере.
Как они ловко хватали мои подачки –
все эти булочки, плюшки, завёрнутые матерью.
Есть не хотелось. И вряд ли, что из-за качки.
Помнишь – Самсон, разрывающий пасть шведам?
Пётр. Ну конечно Первый. Какой же иначе!
Нас приучили с детства к таким победам,
что до сих пор остаётся вера в удачу.
Как и тогда – в классе шестом или пятом
после полётов Гагарина и Титова…
Я бреду вдоль Невы,
любуюсь имперским державным закатом
и, ты знаешь, – счастлив.
Честное слово!

 

* * *
Если и забудется – не скоро –
мать в тот день, не знаю почему,
подойдя к окну, раздвинув шторы,
вглядываясь в слякотную тьму
плакала и слёз не вытирала,
провожала, как в небытиё.
Слишком долго в воздухе витало
крестное знамение её.
Вот и всё.
И за угол, к трамваю,
в первое маршрутное такси,
словно от себя же убегая…
Господи, помилуй и спаси.

Тут бы и вернуться, чтоб утешить
или задержатся хоть на час.
Но не возвратился.
Каюсь.
Грешен.
Кто же знал, что всё в последний раз.

 

* * *
А дым струится до небес –
всё выше, выше…
Как хорошо построен лес –
ни стен, ни крыши, –
сплошные окна в три ряда
и все раскрыты.
Смотри – звезда, ещё звезда –
зажглась в зените.
Да,  вся  бесстрашие, полёт  –
горит, мерцает,
и наши судьбы наперёд
прекрасно  знает.

* * *
Ожиданье белых мух,
ожидание покоя…
У окна ночами стоя,
настораживаю слух.

Отвернусь, а на стене —
так и пляшут тени веток.
Все шуршит о чем-то мне
это деревце в окне,
жалуется напоследок.

Все скребется о стекло
мокрый кустик-переросток.
Вот и землю развезло,
ободрав с него коросту.
Вот и лужа во дворе
все-то льдом никак не станет…

Все непрочно, все на грани
в этом странном декабре.

Даже снег не удержать
небесам больным и сирым.
Стынет, кружится над миром
хрупкой влаги благодать.

Скоро все сойдет на нет.
Вот и ветер затихает…
Вот и снег уже не тает…
Что нас губит? Что спасает? —
Лишь незнание примет.