Елена Севрюгина. «Игра на неверояле…» (Александр Карпенко. Ветер ран.: «Стеклограф», Москва, 2019. – 154 с.)

В современной литературе стало немодным и как будто даже постыдным писать о войне и патриотизме.
И всё реже встречаешь авторов, достойно освещающих эту тему – но верится с трудом, что спустя годы после Великой Отечественной Войны героико-патриотическая лирика полностью утратила свою актуальность. Тем приятнее в наше время наряду с экзистенциальной, головной поэзией встретить книгу, подобную сборнику стихов Александра Карпенко. В ней нет ничего надуманного, неискреннего, наносного – всё лично пережито и выстрадано автором. Возможно, поэтому стихи, как меткая пуля, попадают в самое сердце и заставляют читателя вместе с автором пережить сложную гамму эмоций человека на войне и в послевоенное время.

Военная тема является центральной в книге, и этой необходимостью писать о суровой правде жизни объясняется простой и доступный для понимания поэтический язык автора.
Будучи мастером слова, он не преследует цели поразить нас оригинальностью рифмы и неожиданностью образа – ему важно донести до адресата свои чувства, свою неизбывную боль, которую навсегда оставила война. И эту цель можно считать вполне достигнутой, потому что читать книгу психологически тяжело, а не дочитать невозможно. И с каждым новым стихотворением всё более проникаешься чувством уважения и признательности к человеку, в нравственном облике которого угадываются черты доблестного офицера эпохи декабристов, как будто ты заново пересмотрел фильм «Звезда пленительного счастья». И в этот момент понятие «героизм» перестаёт быть пустым звуком.
Книгу «Ветер ран» можно в полной мере назвать своеобразным литературным феноменом, поскольку само её существование доказывает возможность достойного продолжения военно-патриотической линии русской поэзии в нашу, казалось бы, совсем не патриотическую эпоху.
Автор является наследником классической литературной традиции и, размышляя о войне и её последствиях, постоянно перекликается с поэтами и писателями разных стран и эпох. Своеобразным днём сурка становится для него личная летопись военных дней – и неизбывность вечно повторяющегося мучительного переживания событий того времени становится лейтмотивом книги. Каждый день лирический герой Карпенко возвращается к тому, от чего тщетно пытается убежать много лет подряд – и даже в мирное время он продолжает нести войну в себе как тяжкий крест, от которого не в силах спасти ни время, ни близкие, ни проблемы мирной жизни:

Мы принесли с собой войну
В свои родные переулки,
И наши мирные прогулки
То настороженно, то гулко
Тревожат эхом тишину.
Мы возвратились в старый свет
Ещё в расцвете лучших лет…
В горах остались «бэтээры»,
Но наша огненная вера
Заменит нам бронежилет.

Отчётливо и столь же пронзительно, как у Хемингуэя, звучит здесь тема потерянного поколения людей, для которых война стала единственной формой существования даже в мирное время. И трагедия усугубляется тем, что герой вынужден в одиночку переживать войну внутри себя, чтобы ненароком не открыть «ящик Пандоры» и не нарушить покоя окружающих. «Я оставил войну в своей комнате, чтобы к людям не вышла она», – откровенно признаётся автор. Вообще в книге очень много откровений – во многом она автобиографична, наполнена личными переживаниями, но в то же время Александр Карпенко как будто говорит с нами голосами своих великих предшественников, возвышаясь до эпической масштабности и вселенского универсализма в своих раздумьях о войне.
Иногда в нём как будто просыпается дух Эриха Мария Ремарка и Всеволода Гаршина, чьи герои не понаслышке знакомы с чувством экзистенциального ужаса на войне, впервые лицом к лицу сталкиваясь со смертью. Смерть в художественном воплощении Александра Карпенко напоминает нам роковую красавицу, блоковскую незнакомку, на дымящихся узорах платья которой воин узнаёт лики двух своих погибших братишек. Но автор не поддаётся манящей гипнотической силе страшной гостьи, и «шляпа с траурными перьями» падает «на венок заката».
Развивая тему духовных исканий героя в экстремальной, пограничной ситуации, автор доносит до читателя мысль, что причащение войной является значимым обрядом инициации, духовного взросления юноши, который вряд ли сможет стать мужчиной, укрываясь от неприглядной жизненной правды:

Инфантильные баловни века,
На родительском тёплом крыле,
Под привольной домашней опекой –
Много ль видели мы на земле?

Но, солдаты переднего края,
Здесь, в щетинистых, диких горах,
Не по дням – по минутам мужая,
Мы растём у себя на глазах.

И созреют для подвигов силы,
Для свершений наступит пора –
Мы вернёмся на землю России
Не такими, как были вчера…

Духовная метаморфоза, происходящая с героем Карпенко на войне, также во многом связана с чувством локтя, товарищества и ответственности за происходящее вокруг. Выражаясь словами английского поэта Джона Донна, колокол всегда звонит по нам. Для поэта чужой боли не существует: своим чутким сердцем, опалённым войной, он постоянно ощущает сопричастность собственной судьбы другим судьбам, и в конечном итоге судьбе России.

Чужого горя не бывает.
Нам сопричастна жизни соль –
И беспрестанно обжигает,
Воруя сердце, чья-то боль…

И мнится – нас лишь не хватает,
Чтоб разлетелось вороньё…
Чужого горя не бывает.
Пусть оно тише, чем своё.

Острое, мучительное чувство «без вины виноватого» посещает автора этой книги так же часто, как и выдающегося классика военной лирики Александра Твардовского. Вспомнить хотя бы его знаменитое «я знаю, никакой моей вины…». Оттого многие стихи сборника звучат как покаяние или крик души, как извечный вопрос «а что я мог бы сделать, чтобы этого не произошло»?
Но ответа как всегда нет, и поэтому автор живёт с тяжким бременем в сердце, и с годами боль не утихает, а только усиливается:

Как много их, у бремени в плену,
Они во всём нашли свою вину…
И я без сна бросаюсь на кровать.
Легко ль живых от мёртвых мне спасать?!

Так тема вины трансформируется в тему живых и мёртвых, а для Карпенко граница между этими двумя мирами очень зыбкая, потому что человек не умирает до конца до тех пор, пока он жив в памяти людей, а память о погибших на войне могут сохранить только выжившие.
Но не менее важно помнить и о причине трагедии, чтобы подобное никогда больше не повторялось. Один из ключевых вопросов, который мучает героя книги, можно сформулировать так: «Кто развязал это никому не нужное кровопролитие, и кто ответит за украденные жизни молодых парней, которых вынудили долгие годы воевать и жертвовать собой во имя мнимых идеалов и весьма сомнительных истин?». Автор страдает из-за того, что, подобно многим, ощущает себя обманутым в сокровенном чувстве – в уверенности, что великая жертва, принесённая богу войны, была не напрасной. И всё чаще в его стихах звучит мысль о том, что человеческая жизнь решительно ничего не стоит для тех «великих мира сего», которые ведут заведомо ошибочную и преступную внешнюю политику ради собственных интересов. И всё меньше доверия остаётся к этой странной стране, «где начинается страда и не кончается страданье», где жизнь прерывается, ещё не успев начаться:

У мальчишки украли лицо,
Поменяв на шинель пальтецо.
Отобрали родную страну –
И послали его на войну…
Он не знал, что обманчив уют,
Он не ведал: здесь лица крадут!

Нет никаких сомнений, что в этом мальчишке с украденным лицом автор видит самого себя – свою жизнь, распятую физической и в ещё большей степени душевной болью. Не случайно образ воина в стихах Карпенко порой возвышается до образа страдальца Христа. Но физический недуг мало что значит, если речь идёт об утрате человеческих ценностей. Ключевой художественный образ поэтического сборника, к которому невольно устремлены все авторские философские раздумья о войне и человеческой жизни – образ солнца в осколках. Перенимая традицию у Толстого, Достоевского, Симонова и уподобляясь многим книжным правдоискателям, заново обретающим духовные связи с миром, Александр Карпенко стремится вернуть жизни её прежнюю целостность, собрать из осколков бога, когда-то потерянного в собственном сердце:

Собираю Бога из богатств,
Кладезей души, безумств дороги;
Не боясь невольных святотатств,
Прямо в сердце – собираю Бога.

Собираю Бога из любви,
Согревая странствия свои.
Только не спешу поверить я
В то, что Он – мозаика моя…

Стоит ли удивляться тому, что в очередной раз воссозданный прекрасный образ мало чем отличается от образа самого автора? Думаю, едва ли, поскольку крупицы общей мозаики – это самые дорогие и ценные для поэта мысли, чувства, воспоминания, это то, что сохранилось в первозданном виде после всех жизненных бурь и испытаний: любовь к матери, верность возлюбленной, преданность друзьям. На этих трёх китах и стоит мир Александра Карпенко – и есть основания верить, что простоит ещё долго.
Человек, выживший на войне, может считаться дважды живым, поскольку он гораздо острее ощущает свою связь с миром, гораздо глубже и чётче осознаёт ценность жизни и всех её проявлений. Поэтому для автора данной книги так бесконечно дороги воспоминания об ушедшей матери, и каждая вещь, подаренная ей, наполняется особым смыслом:

Тебя уже нет, а твои подарки
Даже не успели износиться,
И мне порой бывает страшно прикоснуться
Ко всем этим плащам, ботинкам, сорочкам

Последним пережиткам
Лишь во мне продолжающего жить
прошлого,
Безвозвратно ушедшего,
Но – бесценно дорогого.

В любви автор проявляет себя как истинный романтик: но при этом уровень его требований к спутнице жизни исключительно высок. Для полноты и гармонии отношений ему нужна не просто жена, а равная по духу и образу мыслей женщина. Это совсем не означает, что он ставит себя выше окружающих – просто с кем ещё, как не с самым близким, понимающим тебя человеком, разделить своё одиночество?

Тайною мира раненый,
в сердце пряду мечты.
Господи, дай мне равную –
Если всесилен Ты!

Только в этом случае любовь становится высшей ценностью и ни с чем не измеримым душевным богатством, аналогом рая на земле, особой «воздушной эрой».
Но самое главное, что всё, о чём пишет автор, даже если это относится к сфере глубоко личных переживаний, обретает общечеловеческую значимость.
Герой Александра Карпенко ощущает себя неотъемлемой частью мироздания, естественным продолжением жизни, протекающей сквозь него, подобно полноводной реке. В этом мистическом единении с миром проще обрести собственное бессмертие:

Сквозь меня протекает река,
и плывут сквозь меня облака,
и, поскольку за всех я в ответе,
я беру у вас сердца бразды,
я, стеклянный сосуд для воды,
я, пейзаж, проступивший в портрете.

Не случайно заключительные стихи сборника звучат особенно оптимистично: кажется, что автор в своём стремлении вернуть утраченную целостность бытия преобразуется в демиурга, творца, жмущего на клавиши мироздания и создающего новые невероятные миры:

Я играю на неверояле…
О таком слыхали вы едва ли!
Замолкает на Неве рояль –
И звучит в душе неверояль.

Однако со значительной долей вероятности автор данной рецензии рискнёт предположить, что книга стихов Александра Карпенко станет достойным продолжением военной темы в русской литературе, доказав важность и актуальность чувства патриотизма в любую эпоху и в любом государстве.

Александр Карпенко. Ветер ранВ современной литературе стало немодным и как будто даже постыдным писать о войне и патриотизме.
И всё реже встречаешь авторов, достойно освещающих эту тему – но верится с трудом, что спустя годы после Великой Отечественной Войны героико-патриотическая лирика полностью утратила свою актуальность. Тем приятнее в наше время наряду с экзистенциальной, головной поэзией встретить книгу, подобную сборнику стихов Александра Карпенко. В ней нет ничего надуманного, неискреннего, наносного – всё лично пережито и выстрадано автором. Возможно, поэтому стихи, как меткая пуля, попадают в самое сердце и заставляют читателя вместе с автором пережить сложную гамму эмоций человека на войне и в послевоенное время.

Военная тема является центральной в книге, и этой необходимостью писать о суровой правде жизни объясняется простой и доступный для понимания поэтический язык автора.
Будучи мастером слова, он не преследует цели поразить нас оригинальностью рифмы и неожиданностью образа – ему важно донести до адресата свои чувства, свою неизбывную боль, которую навсегда оставила война. И эту цель можно считать вполне достигнутой, потому что читать книгу психологически тяжело, а не дочитать невозможно. И с каждым новым стихотворением всё более проникаешься чувством уважения и признательности к человеку, в нравственном облике которого угадываются черты доблестного офицера эпохи декабристов, как будто ты заново пересмотрел фильм «Звезда пленительного счастья». И в этот момент понятие «героизм» перестаёт быть пустым звуком.
Книгу «Ветер ран» можно в полной мере назвать своеобразным литературным феноменом, поскольку само её существование доказывает возможность достойного продолжения военно-патриотической линии русской поэзии в нашу, казалось бы, совсем не патриотическую эпоху.
Автор является наследником классической литературной традиции и, размышляя о войне и её последствиях, постоянно перекликается с поэтами и писателями разных стран и эпох. Своеобразным днём сурка становится для него личная летопись военных дней – и неизбывность вечно повторяющегося мучительного переживания событий того времени становится лейтмотивом книги. Каждый день лирический герой Карпенко возвращается к тому, от чего тщетно пытается убежать много лет подряд – и даже в мирное время он продолжает нести войну в себе как тяжкий крест, от которого не в силах спасти ни время, ни близкие, ни проблемы мирной жизни:

Мы принесли с собой войну
В свои родные переулки,
И наши мирные прогулки
То настороженно, то гулко
Тревожат эхом тишину.
Мы возвратились в старый свет
Ещё в расцвете лучших лет…
В горах остались «бэтээры»,
Но наша огненная вера
Заменит нам бронежилет.

Отчётливо и столь же пронзительно, как у Хемингуэя, звучит здесь тема потерянного поколения людей, для которых война стала единственной формой существования даже в мирное время. И трагедия усугубляется тем, что герой вынужден в одиночку переживать войну внутри себя, чтобы ненароком не открыть «ящик Пандоры» и не нарушить покоя окружающих. «Я оставил войну в своей комнате, чтобы к людям не вышла она», – откровенно признаётся автор. Вообще в книге очень много откровений – во многом она автобиографична, наполнена личными переживаниями, но в то же время Александр Карпенко как будто говорит с нами голосами своих великих предшественников, возвышаясь до эпической масштабности и вселенского универсализма в своих раздумьях о войне.
Иногда в нём как будто просыпается дух Эриха Мария Ремарка и Всеволода Гаршина, чьи герои не понаслышке знакомы с чувством экзистенциального ужаса на войне, впервые лицом к лицу сталкиваясь со смертью. Смерть в художественном воплощении Александра Карпенко напоминает нам роковую красавицу, блоковскую незнакомку, на дымящихся узорах платья которой воин узнаёт лики двух своих погибших братишек. Но автор не поддаётся манящей гипнотической силе страшной гостьи, и «шляпа с траурными перьями» падает «на венок заката».
Развивая тему духовных исканий героя в экстремальной, пограничной ситуации, автор доносит до читателя мысль, что причащение войной является значимым обрядом инициации, духовного взросления юноши, который вряд ли сможет стать мужчиной, укрываясь от неприглядной жизненной правды:

Инфантильные баловни века,
На родительском тёплом крыле,
Под привольной домашней опекой –
Много ль видели мы на земле?

Но, солдаты переднего края,
Здесь, в щетинистых, диких горах,
Не по дням – по минутам мужая,
Мы растём у себя на глазах.

И созреют для подвигов силы,
Для свершений наступит пора –
Мы вернёмся на землю России
Не такими, как были вчера…

Духовная метаморфоза, происходящая с героем Карпенко на войне, также во многом связана с чувством локтя, товарищества и ответственности за происходящее вокруг. Выражаясь словами английского поэта Джона Донна, колокол всегда звонит по нам. Для поэта чужой боли не существует: своим чутким сердцем, опалённым войной, он постоянно ощущает сопричастность собственной судьбы другим судьбам, и в конечном итоге судьбе России.

Чужого горя не бывает.
Нам сопричастна жизни соль –
И беспрестанно обжигает,
Воруя сердце, чья-то боль…

И мнится – нас лишь не хватает,
Чтоб разлетелось вороньё…
Чужого горя не бывает.
Пусть оно тише, чем своё.

Острое, мучительное чувство «без вины виноватого» посещает автора этой книги так же часто, как и выдающегося классика военной лирики Александра Твардовского. Вспомнить хотя бы его знаменитое «я знаю, никакой моей вины…». Оттого многие стихи сборника звучат как покаяние или крик души, как извечный вопрос «а что я мог бы сделать, чтобы этого не произошло»?
Но ответа как всегда нет, и поэтому автор живёт с тяжким бременем в сердце, и с годами боль не утихает, а только усиливается:

Как много их, у бремени в плену,
Они во всём нашли свою вину…
И я без сна бросаюсь на кровать.
Легко ль живых от мёртвых мне спасать?!

Так тема вины трансформируется в тему живых и мёртвых, а для Карпенко граница между этими двумя мирами очень зыбкая, потому что человек не умирает до конца до тех пор, пока он жив в памяти людей, а память о погибших на войне могут сохранить только выжившие.
Но не менее важно помнить и о причине трагедии, чтобы подобное никогда больше не повторялось. Один из ключевых вопросов, который мучает героя книги, можно сформулировать так: «Кто развязал это никому не нужное кровопролитие, и кто ответит за украденные жизни молодых парней, которых вынудили долгие годы воевать и жертвовать собой во имя мнимых идеалов и весьма сомнительных истин?». Автор страдает из-за того, что, подобно многим, ощущает себя обманутым в сокровенном чувстве – в уверенности, что великая жертва, принесённая богу войны, была не напрасной. И всё чаще в его стихах звучит мысль о том, что человеческая жизнь решительно ничего не стоит для тех «великих мира сего», которые ведут заведомо ошибочную и преступную внешнюю политику ради собственных интересов. И всё меньше доверия остаётся к этой странной стране, «где начинается страда и не кончается страданье», где жизнь прерывается, ещё не успев начаться:

У мальчишки украли лицо,
Поменяв на шинель пальтецо.
Отобрали родную страну –
И послали его на войну…
Он не знал, что обманчив уют,
Он не ведал: здесь лица крадут!

Нет никаких сомнений, что в этом мальчишке с украденным лицом автор видит самого себя – свою жизнь, распятую физической и в ещё большей степени душевной болью. Не случайно образ воина в стихах Карпенко порой возвышается до образа страдальца Христа. Но физический недуг мало что значит, если речь идёт об утрате человеческих ценностей. Ключевой художественный образ поэтического сборника, к которому невольно устремлены все авторские философские раздумья о войне и человеческой жизни – образ солнца в осколках. Перенимая традицию у Толстого, Достоевского, Симонова и уподобляясь многим книжным правдоискателям, заново обретающим духовные связи с миром, Александр Карпенко стремится вернуть жизни её прежнюю целостность, собрать из осколков бога, когда-то потерянного в собственном сердце:

Собираю Бога из богатств,
Кладезей души, безумств дороги;
Не боясь невольных святотатств,
Прямо в сердце – собираю Бога.

Собираю Бога из любви,
Согревая странствия свои.
Только не спешу поверить я
В то, что Он – мозаика моя…

Стоит ли удивляться тому, что в очередной раз воссозданный прекрасный образ мало чем отличается от образа самого автора? Думаю, едва ли, поскольку крупицы общей мозаики – это самые дорогие и ценные для поэта мысли, чувства, воспоминания, это то, что сохранилось в первозданном виде после всех жизненных бурь и испытаний: любовь к матери, верность возлюбленной, преданность друзьям. На этих трёх китах и стоит мир Александра Карпенко – и есть основания верить, что простоит ещё долго.
Человек, выживший на войне, может считаться дважды живым, поскольку он гораздо острее ощущает свою связь с миром, гораздо глубже и чётче осознаёт ценность жизни и всех её проявлений. Поэтому для автора данной книги так бесконечно дороги воспоминания об ушедшей матери, и каждая вещь, подаренная ей, наполняется особым смыслом:

Тебя уже нет, а твои подарки
Даже не успели износиться,
И мне порой бывает страшно прикоснуться
Ко всем этим плащам, ботинкам, сорочкам

Последним пережиткам
Лишь во мне продолжающего жить
прошлого,
Безвозвратно ушедшего,
Но – бесценно дорогого.

В любви автор проявляет себя как истинный романтик: но при этом уровень его требований к спутнице жизни исключительно высок. Для полноты и гармонии отношений ему нужна не просто жена, а равная по духу и образу мыслей женщина. Это совсем не означает, что он ставит себя выше окружающих – просто с кем ещё, как не с самым близким, понимающим тебя человеком, разделить своё одиночество?

Тайною мира раненый,
в сердце пряду мечты.
Господи, дай мне равную –
Если всесилен Ты!

Только в этом случае любовь становится высшей ценностью и ни с чем не измеримым душевным богатством, аналогом рая на земле, особой «воздушной эрой».
Но самое главное, что всё, о чём пишет автор, даже если это относится к сфере глубоко личных переживаний, обретает общечеловеческую значимость.
Герой Александра Карпенко ощущает себя неотъемлемой частью мироздания, естественным продолжением жизни, протекающей сквозь него, подобно полноводной реке. В этом мистическом единении с миром проще обрести собственное бессмертие:

Сквозь меня протекает река,
и плывут сквозь меня облака,
и, поскольку за всех я в ответе,
я беру у вас сердца бразды,
я, стеклянный сосуд для воды,
я, пейзаж, проступивший в портрете.

Не случайно заключительные стихи сборника звучат особенно оптимистично: кажется, что автор в своём стремлении вернуть утраченную целостность бытия преобразуется в демиурга, творца, жмущего на клавиши мироздания и создающего новые невероятные миры:

Я играю на неверояле…
О таком слыхали вы едва ли!
Замолкает на Неве рояль –
И звучит в душе неверояль.

Однако со значительной долей вероятности автор данной рецензии рискнёт предположить, что книга стихов Александра Карпенко станет достойным продолжением военной темы в русской литературе, доказав важность и актуальность чувства патриотизма в любую эпоху и в любом государстве.

Александр Карпенко. Ветер ран