Ирина Каренина. Sobreamor

Ирине Евсе

 

Залечивай шрамы, ожоги
И рваные раны разлук.
Кругом дураки и дороги,
И жизнь ускользает из рук.

Под вольную музыку смерти
Душа отцветет, яко крин.
…Цыгане танцуют в концерте,
Смугляночка бьет в тамбурин, –

Чума ли пирует привычно,
Любовью ли горло полно…
Век выдался – страшный, обычный,
Блистательно в нем и темно.

Свобода – пьяная-дурная,
По головы, как по грибы…
Пусть сильными нас вспоминают,
Не помня, как были слабы.

***

Осенью бродишь в эффектной лисичке,
В роще дубовой пинаешь листву,
Ищешь в карманах не Zippo, так спички,
Воздух вдыхаешь: о счастье – живу.

Как бы там ни было, горько ли, тихо,
С камнем на сердце, с рукой на курке, –
Коли минует безглазое лихо,
То хорошо хоть в каком уголке.
Вот она, радость, и дышится легче.
Дышат любимые – вовсе легко!
Только б не падало небо на плечи,
Только бы воздух был, как молоко.

 

***

Что тебе, Микки, зачем эти странные письма?
Дымный английский, за окнами лес неимущий,
Дождь и туманы раскинулись над Беларусью,
Сердце почти что остыло, и холодно в доме.

Что тебе, бедный бродячий american english?
В ваших краях двух шагов не пройдешь без машины,
Мне, пешеходке, что делать в твоем road movie?
В кабриолете, в котором катался бы Гэтсби,
Если б был жив… Только кончено, кончено, умер.

Ты говоришь мне про пальмы, жару, чапарели –
Вижу за окнами лес под косыми дождями,
Кутаюсь в шарфы и пледы, лелею простуду.
Так далеко, что вовеки руки не коснешься…

Что я могу? Провожать поезда, самолеты,
Всех уходящих, взлетающих в небо и к Богу,
Кто возвращается, кто никогда не вернется,
Кто ожидает меня на промозглых перронах.

Ты говоришь – «Малибу», только я не умею
Жить, как в кино… нет, я просто из старого фильма,
Очень советского, где черно-белая пленка,
Голод, война и упрямо сведенные брови.

 

***

 

…Он лежит красивый, ленивый, спина в веснушках,

А я вспоминаю: по ночам в темноте будто светится его тело.

 

У меня маленькой был белый фосфорный аист,
А может, и лебедь – не различишь с отломанными ногами,
И я таскала в кармане платья эту птичку-калеку,
Иногда, не включая света, со страхом входила в ванную,
Закрывала дверь до узкой и тонкой щелочки,
Вынимала своего красавца аиста-лебедя,
Любовалась тихим свечением, считала: он заколдованный.
Держала его в картонной коробочке от часов, укрывала ваткой,
Кажется, он до сих пор в шкатулке с моими сокровищами –
Вместе с синей граненой пробкой от праздничного графина
И маминой бархаткой с тремя голубыми камушками.
…Время прошло, девочка стала старая,
У нее дорогие платья, другие сокровища,
А что в детстве недожалели и недоплакали,
Подступает к глазам, наплывает горячей нежностью.

 

***

Выламывать руки-ноги,
В слезах говорить о Боге,
Гнуться под ношей крестовой,
Жизнь отдавать за слово –
За блестку, игрушку, цацку!
Кривиться ухмылкой блядской,
Догуливаться допьяна,
Как если завтра война…
Дрянная бабья порода –
Ни выдоха знать, ни брода, –
Доведет до крайнего края,
А там зашепчет: «Не помирай, а?»

 

***

Так долго, вкусно пили чай,
Так понемногу говорили,
И отступившую печаль
Своим спокойствием поили.
Ах, сколько вложено – не в то,
Потеряно по боли глупой!
Забудь, купи себе авто
И горностаевую шубу.
Пусть первое тебе не впрок,
И без второго прожила бы,
Но деньги вовсе не порок,
Когда их зашибают бабы.
«Ведь хоть дурю – а на свои!» –
Скажи, и враз кивнет подруга.
Молодкам хочется любви,
А нам – лишь понимать друг друга
Да пить свой чай, растить свой сад,
Детей, собак… И сердце тише.
А кто пред нами виноват,
Тот пусть не видит и не слышит.

 

 

***

 

Кто нынче – светлейший, победный,
Кого я не благодарю?
Застенчивый юноша бледный,
Глядящий в глаза январю.

Он в шарфике, в нерповой шапке,
Он строен и крепок на вид,
И держит в счастливой охапке,
Что сердце мое говорит.

Мы с ним распрощаемся скоро –
Я знаю себя наперед, –
И тихий, заснеженный город
В троллейбус его подберет.

 

***
Ю.Б.

…А музыка – зелененький цветок
На белом шелке, парусное платье,
Не парусина, нет, но шепоток,
Но шелкопряд, но нежное объятье
Летучих нитей, прячущих крыла:
Чтоб в коконе душа созреть могла.

…Ах, камушки, ах, бисеринки, ах,
Игра с водой, текучий, струнный рокот,
Крылатый всплеск и мотыльковый взмах,
И горловой, кровавый, нежный клекот –
Что в нас трепещет, чем взрастаем мы,
Какою песней слышимся из тьмы,

Какой мелодией взлетаем к свету?
Да будет скорбь, я нынче говорю –
И музыку печальную творю.
Да будет скорбь – для нас иного нету.
И расцветают черные цветы,
Гранат и мак растут из темноты.

 

SOBREAMOR

Ты говоришь: «Люби меня меньше, меньше»,
Приводишь в пример своих бывших – нелюбящих – женщин,
И мне непонятно, мне совершенно странно:
Зачем проступали стигмы, к чему были эти раны,
Куда утекала кровь, для чего бурлила
По жилам живая, данная Богом сила,
Зачем мой маленький крест повит виноградом –
И режут стрижи вечерний воздух над садом.

 

***

Шепчешь ты – и шепчу себе я:
«Потерпи, дорогая»,
В свежестиранный холод белья
Ночевать убегая,
Ночевать-горевать… Порошка
Горек запах цветочный
В светлой наволоке у виска,
По которой – листочки
И полоски. В простынном раю,
В безопасности бязи,
Где я снюсь и во сне говорю, –
Здесь никто не обязан
По ночам быть не хуже других,
Всё – иллюзии, майя…
Только помнить своих дорогих,
Пустоту обнимая.

 

Ирине Евсе

 

Залечивай шрамы, ожоги
И рваные раны разлук.
Кругом дураки и дороги,
И жизнь ускользает из рук.

Под вольную музыку смерти
Душа отцветет, яко крин.
…Цыгане танцуют в концерте,
Смугляночка бьет в тамбурин, –

Чума ли пирует привычно,
Любовью ли горло полно…
Век выдался – страшный, обычный,
Блистательно в нем и темно.

Свобода – пьяная-дурная,
По головы, как по грибы…
Пусть сильными нас вспоминают,
Не помня, как были слабы.

***

Осенью бродишь в эффектной лисичке,
В роще дубовой пинаешь листву,
Ищешь в карманах не Zippo, так спички,
Воздух вдыхаешь: о счастье – живу.

Как бы там ни было, горько ли, тихо,
С камнем на сердце, с рукой на курке, –
Коли минует безглазое лихо,
То хорошо хоть в каком уголке.
Вот она, радость, и дышится легче.
Дышат любимые – вовсе легко!
Только б не падало небо на плечи,
Только бы воздух был, как молоко.

 

***

Что тебе, Микки, зачем эти странные письма?
Дымный английский, за окнами лес неимущий,
Дождь и туманы раскинулись над Беларусью,
Сердце почти что остыло, и холодно в доме.

Что тебе, бедный бродячий american english?
В ваших краях двух шагов не пройдешь без машины,
Мне, пешеходке, что делать в твоем road movie?
В кабриолете, в котором катался бы Гэтсби,
Если б был жив… Только кончено, кончено, умер.

Ты говоришь мне про пальмы, жару, чапарели –
Вижу за окнами лес под косыми дождями,
Кутаюсь в шарфы и пледы, лелею простуду.
Так далеко, что вовеки руки не коснешься…

Что я могу? Провожать поезда, самолеты,
Всех уходящих, взлетающих в небо и к Богу,
Кто возвращается, кто никогда не вернется,
Кто ожидает меня на промозглых перронах.

Ты говоришь – «Малибу», только я не умею
Жить, как в кино… нет, я просто из старого фильма,
Очень советского, где черно-белая пленка,
Голод, война и упрямо сведенные брови.

 

***

 

…Он лежит красивый, ленивый, спина в веснушках,

А я вспоминаю: по ночам в темноте будто светится его тело.

 

У меня маленькой был белый фосфорный аист,
А может, и лебедь – не различишь с отломанными ногами,
И я таскала в кармане платья эту птичку-калеку,
Иногда, не включая света, со страхом входила в ванную,
Закрывала дверь до узкой и тонкой щелочки,
Вынимала своего красавца аиста-лебедя,
Любовалась тихим свечением, считала: он заколдованный.
Держала его в картонной коробочке от часов, укрывала ваткой,
Кажется, он до сих пор в шкатулке с моими сокровищами –
Вместе с синей граненой пробкой от праздничного графина
И маминой бархаткой с тремя голубыми камушками.
…Время прошло, девочка стала старая,
У нее дорогие платья, другие сокровища,
А что в детстве недожалели и недоплакали,
Подступает к глазам, наплывает горячей нежностью.

 

***

Выламывать руки-ноги,
В слезах говорить о Боге,
Гнуться под ношей крестовой,
Жизнь отдавать за слово –
За блестку, игрушку, цацку!
Кривиться ухмылкой блядской,
Догуливаться допьяна,
Как если завтра война…
Дрянная бабья порода –
Ни выдоха знать, ни брода, –
Доведет до крайнего края,
А там зашепчет: «Не помирай, а?»

 

***

Так долго, вкусно пили чай,
Так понемногу говорили,
И отступившую печаль
Своим спокойствием поили.
Ах, сколько вложено – не в то,
Потеряно по боли глупой!
Забудь, купи себе авто
И горностаевую шубу.
Пусть первое тебе не впрок,
И без второго прожила бы,
Но деньги вовсе не порок,
Когда их зашибают бабы.
«Ведь хоть дурю – а на свои!» –
Скажи, и враз кивнет подруга.
Молодкам хочется любви,
А нам – лишь понимать друг друга
Да пить свой чай, растить свой сад,
Детей, собак… И сердце тише.
А кто пред нами виноват,
Тот пусть не видит и не слышит.

 

 

***

 

Кто нынче – светлейший, победный,
Кого я не благодарю?
Застенчивый юноша бледный,
Глядящий в глаза январю.

Он в шарфике, в нерповой шапке,
Он строен и крепок на вид,
И держит в счастливой охапке,
Что сердце мое говорит.

Мы с ним распрощаемся скоро –
Я знаю себя наперед, –
И тихий, заснеженный город
В троллейбус его подберет.

 

***
Ю.Б.

…А музыка – зелененький цветок
На белом шелке, парусное платье,
Не парусина, нет, но шепоток,
Но шелкопряд, но нежное объятье
Летучих нитей, прячущих крыла:
Чтоб в коконе душа созреть могла.

…Ах, камушки, ах, бисеринки, ах,
Игра с водой, текучий, струнный рокот,
Крылатый всплеск и мотыльковый взмах,
И горловой, кровавый, нежный клекот –
Что в нас трепещет, чем взрастаем мы,
Какою песней слышимся из тьмы,

Какой мелодией взлетаем к свету?
Да будет скорбь, я нынче говорю –
И музыку печальную творю.
Да будет скорбь – для нас иного нету.
И расцветают черные цветы,
Гранат и мак растут из темноты.

 

SOBREAMOR

Ты говоришь: «Люби меня меньше, меньше»,
Приводишь в пример своих бывших – нелюбящих – женщин,
И мне непонятно, мне совершенно странно:
Зачем проступали стигмы, к чему были эти раны,
Куда утекала кровь, для чего бурлила
По жилам живая, данная Богом сила,
Зачем мой маленький крест повит виноградом –
И режут стрижи вечерний воздух над садом.

 

***

Шепчешь ты – и шепчу себе я:
«Потерпи, дорогая»,
В свежестиранный холод белья
Ночевать убегая,
Ночевать-горевать… Порошка
Горек запах цветочный
В светлой наволоке у виска,
По которой – листочки
И полоски. В простынном раю,
В безопасности бязи,
Где я снюсь и во сне говорю, –
Здесь никто не обязан
По ночам быть не хуже других,
Всё – иллюзии, майя…
Только помнить своих дорогих,
Пустоту обнимая.