Александр СЕМЫКИН. Домик уже летит

 Летнее

 

Когда я вынырну из моря
У зеленоволосых скал,
Жара, бери меня измором
И мажь на рыхлый шмат песка.

Зонты от солнца? Не слыхали…
Да сколько там тех летних дней!
Хрустящ, как с корочкой сухарик,
Томлюсь на медленном огне.

Закат. Вигвамовое ложе.
Дымящийся сметанный слой
Вождю усталых краснокожих
Втирает преданная скво.

* * *

 

Свято время одуванчиков
с терпким привкусом во рту
сотни раз внушало мальчикам
разбегаться, словно ртуть.

И грозили указательным
следом полчища мамаш,
но летели по касательной –
мимо цели залпом мажь!

Никаких «уймись, прошу тебя»,
безнадёжно запирать:
вальс пушистых парашютиков –
к небу тянется спираль,

по которой, как по лесенке,
ввысь метнуться и пропасть…
Нет нужней, и бесполезнее,
чем влекущая тропа

в то несбыточно-заманчиво
детство сверху разглядеть.
Там вином из одуванчиков
весь пропитан летний день…

 

 Усталые боги

 

Когда
сил не хватит на то, чтоб взлететь,
и станет вкус жизни не сочен,
усталые боги сыграют в детей
в одной из дворовых песочниц.

И если
ты взглянешь на них из окна,
жалея о том, что не с ними,
то маленький бог позовёт:
 – топай к нам,
и нимбик панамочный снимет.

 

 

Март улыбается

 

Это не сон кувыркается в облаке,
Это не солнце расплавило стёкла нам,
Есть у весны наступающей в облике
Много задорного, доброго, тёплого.

Птицам надежда разбросана крошками,
Мол, потерпите, ребятки, чуть-чуть ещё.
Март улыбается, щурится кошками,
Строчит ноктюрн для оравы мяучащей.

Тянутся, видишь, смешно и доверчиво
К небу – подснежники, ирисы, примулы.
Даже колючий цветок Человечество
Голову к синей реке запрокинуло.

Чтобы напиться капелью и грозами,
Чтобы распасться на млечные атомы,
Дяденьки-тётеньки, бывшие взрослые,
Новорождёнными скачут щенятами!

Мы у весны завсегдатаи те ещё:
Счастлив сегодня, а завтра забудешь всё,
Жалко, что впрок этим сказочным зрелищем
Не напасёшься и не налюбуешься.

 

 

* * *

У кошки отобрали всех котят…
Теперь такая грусть в её глазищах,
там искорки живой с огнём не сыщешь:
немой укор с желанием – хотя б
одним глазком увидеть малых крох,
которых и на треть не наласкала…
От жалобного мяу плачут скалы
бесчувственных высоток, стынет кровь,
струящаяся в недрах синих жил
упрятанной в меха теплоцентрали…
Но люди шли и боль не замечали,
штурмуя дряхлым лифтом этажи…
А где-то наверху кошачий бог
развязывал мешок до нитки мокрый,
и ангелов пушистых цвета охры,
мурлычущих, рассаживал у ног…

 

Вращение

 

Плевать бы на вращение Земли,
Но, в грудь насквозь входящей ржавой осью,
Скрипит во мне предчувствие зимы,
Спонтанно проецируясь на осень.

Фильтрует поворотом белый шум:
Тревожное створожено стихами,
Которых я за год не напишу,
Но чей прозрачный пульс не затухаем.

Казалось бы, вращается и что ж,
Кардиограмму вяжет нервной спицей,
Но эту ось попробуй уничтожь –
И мой волчок не сможет возвратиться.

 

Младший

 

Что ты, куда ты?! Одумайся, младший брат!
Мир за окошком оскалился, словно хищник.
В пыльной коробке, где нас уложили в ряд,
Свет абсолютно лишний.

Только представь, что тебе предстоит пройти,
Вдруг пропадёшь или заживо будешь съеден…
Братик наш маленький, из двадцати пяти
Ты был отлит последним.

Олово – мягкий металл, так откуда взял
Ты эту храбрость, отвагу, упорство, стойкость?
Дух безрассудства нас всех за собою звал,
Но не ушло нисколько.

На подоконнике лишь обернись на миг,
Брат наш любимый, не терпящий лжи и фальши.
Был ты один одноногим из всей семьи,
Ну, а шагнул всех дальше.

 

 

Домик уже летит…

 

I. Что, мой дружок, ты не веришь в сказку? Тёмные ищешь в палитре краски? И отучить тебя – труд напрасный? Я постараюсь, по мере сил. Не вырывайся – остынь, довольно, не заставляй меня делать больно, тут не бывает путей окольных – без толку слёзно скулить, просить. Нет компромиссному «либо-либо», если ва-банк, то с большим калибром, ты ещё будешь кричать «спасибо» в час, когда гаснет финальный титр. Не уверяй, что уже всё понял, не притворяйся глупышкой-пони, крошки от булки слизнув с ладони. Поздно, и…
Домик уже летит.

II. Был ты, положим, всю жизнь железным, бил топором тех, кто в душу лезли, щурил глаза от слепящих лезвий мнимых кинжалов войны с собой, скальпы снимая с друзей-подружек, нет, не буквально – намного хуже: только пригрел их – «Прощай, не нужен!», скалясь злорадно, и снова в бой: лавою боль извергать из жерла, не замечая, ступать по жертвам, лишь отмахнувшись ленивым жестом – «Новый заряд, зажигай фитиль!». Вот, каково это – жить без сердца жертвой кошмарнейших вивисекций, личный лелея в груди освенцим. Знаешь, а…
Домик уже летит.

III. С детства подобен на вид страшиле, рот растянув до ушей и шире, – ты дурачком на шесте пришпилен: тучен, тряпичен, безволен, слаб. Ум не нашёл – подошла солома, вроде язык есть, но будто сломан: чтоб ни сказал – не понять ни слова. Прочим нелепостям нет числа. Годы идут и сползают в Лету, как надоело тебе всё это. Жизнь – пережёванная галета, плохо влияет на аппетит. Так и висишь вороньём исклёван. Эх ты, слизняк, размазня, кулёма! Верь мне, что эти проблемы плёвы. Главное…
Домик уже летит.

IV. Может и лев ты, но встретив тигра, мышкой становишься робкой, тихой – серенькой тенью, смешной трусихой, вечно жующей какой-то злак…
Или ты – Гудвин, столь мэр маститый…
Нет, не заела моя пластинка! Домик Гингему прибьет, Бастинду… и уничтожит обитель зла. Надо лишь в это всецело верить, ждать, не сдаваться ни в коей мере, дом прилетит к нам и хлопнет дверью. Сбудется точно, как ни крути. Явится сказка (ей имя – Элли), нежно пронзит всем сердца апрелем. Всё-таки, ах, ну какая прелесть – чувствовать…
Домик уже летит.

 Летнее

 

Когда я вынырну из моря
У зеленоволосых скал,
Жара, бери меня измором
И мажь на рыхлый шмат песка.

Зонты от солнца? Не слыхали…
Да сколько там тех летних дней!
Хрустящ, как с корочкой сухарик,
Томлюсь на медленном огне.

Закат. Вигвамовое ложе.
Дымящийся сметанный слой
Вождю усталых краснокожих
Втирает преданная скво.

* * *

 

Свято время одуванчиков
с терпким привкусом во рту
сотни раз внушало мальчикам
разбегаться, словно ртуть.

И грозили указательным
следом полчища мамаш,
но летели по касательной –
мимо цели залпом мажь!

Никаких «уймись, прошу тебя»,
безнадёжно запирать:
вальс пушистых парашютиков –
к небу тянется спираль,

по которой, как по лесенке,
ввысь метнуться и пропасть…
Нет нужней, и бесполезнее,
чем влекущая тропа

в то несбыточно-заманчиво
детство сверху разглядеть.
Там вином из одуванчиков
весь пропитан летний день…

 

 Усталые боги

 

Когда
сил не хватит на то, чтоб взлететь,
и станет вкус жизни не сочен,
усталые боги сыграют в детей
в одной из дворовых песочниц.

И если
ты взглянешь на них из окна,
жалея о том, что не с ними,
то маленький бог позовёт:
 – топай к нам,
и нимбик панамочный снимет.

 

 

Март улыбается

 

Это не сон кувыркается в облаке,
Это не солнце расплавило стёкла нам,
Есть у весны наступающей в облике
Много задорного, доброго, тёплого.

Птицам надежда разбросана крошками,
Мол, потерпите, ребятки, чуть-чуть ещё.
Март улыбается, щурится кошками,
Строчит ноктюрн для оравы мяучащей.

Тянутся, видишь, смешно и доверчиво
К небу – подснежники, ирисы, примулы.
Даже колючий цветок Человечество
Голову к синей реке запрокинуло.

Чтобы напиться капелью и грозами,
Чтобы распасться на млечные атомы,
Дяденьки-тётеньки, бывшие взрослые,
Новорождёнными скачут щенятами!

Мы у весны завсегдатаи те ещё:
Счастлив сегодня, а завтра забудешь всё,
Жалко, что впрок этим сказочным зрелищем
Не напасёшься и не налюбуешься.

 

 

* * *

У кошки отобрали всех котят…
Теперь такая грусть в её глазищах,
там искорки живой с огнём не сыщешь:
немой укор с желанием – хотя б
одним глазком увидеть малых крох,
которых и на треть не наласкала…
От жалобного мяу плачут скалы
бесчувственных высоток, стынет кровь,
струящаяся в недрах синих жил
упрятанной в меха теплоцентрали…
Но люди шли и боль не замечали,
штурмуя дряхлым лифтом этажи…
А где-то наверху кошачий бог
развязывал мешок до нитки мокрый,
и ангелов пушистых цвета охры,
мурлычущих, рассаживал у ног…

 

Вращение

 

Плевать бы на вращение Земли,
Но, в грудь насквозь входящей ржавой осью,
Скрипит во мне предчувствие зимы,
Спонтанно проецируясь на осень.

Фильтрует поворотом белый шум:
Тревожное створожено стихами,
Которых я за год не напишу,
Но чей прозрачный пульс не затухаем.

Казалось бы, вращается и что ж,
Кардиограмму вяжет нервной спицей,
Но эту ось попробуй уничтожь –
И мой волчок не сможет возвратиться.

 

Младший

 

Что ты, куда ты?! Одумайся, младший брат!
Мир за окошком оскалился, словно хищник.
В пыльной коробке, где нас уложили в ряд,
Свет абсолютно лишний.

Только представь, что тебе предстоит пройти,
Вдруг пропадёшь или заживо будешь съеден…
Братик наш маленький, из двадцати пяти
Ты был отлит последним.

Олово – мягкий металл, так откуда взял
Ты эту храбрость, отвагу, упорство, стойкость?
Дух безрассудства нас всех за собою звал,
Но не ушло нисколько.

На подоконнике лишь обернись на миг,
Брат наш любимый, не терпящий лжи и фальши.
Был ты один одноногим из всей семьи,
Ну, а шагнул всех дальше.

 

 

Домик уже летит…

 

I. Что, мой дружок, ты не веришь в сказку? Тёмные ищешь в палитре краски? И отучить тебя – труд напрасный? Я постараюсь, по мере сил. Не вырывайся – остынь, довольно, не заставляй меня делать больно, тут не бывает путей окольных – без толку слёзно скулить, просить. Нет компромиссному «либо-либо», если ва-банк, то с большим калибром, ты ещё будешь кричать «спасибо» в час, когда гаснет финальный титр. Не уверяй, что уже всё понял, не притворяйся глупышкой-пони, крошки от булки слизнув с ладони. Поздно, и…
Домик уже летит.

II. Был ты, положим, всю жизнь железным, бил топором тех, кто в душу лезли, щурил глаза от слепящих лезвий мнимых кинжалов войны с собой, скальпы снимая с друзей-подружек, нет, не буквально – намного хуже: только пригрел их – «Прощай, не нужен!», скалясь злорадно, и снова в бой: лавою боль извергать из жерла, не замечая, ступать по жертвам, лишь отмахнувшись ленивым жестом – «Новый заряд, зажигай фитиль!». Вот, каково это – жить без сердца жертвой кошмарнейших вивисекций, личный лелея в груди освенцим. Знаешь, а…
Домик уже летит.

III. С детства подобен на вид страшиле, рот растянув до ушей и шире, – ты дурачком на шесте пришпилен: тучен, тряпичен, безволен, слаб. Ум не нашёл – подошла солома, вроде язык есть, но будто сломан: чтоб ни сказал – не понять ни слова. Прочим нелепостям нет числа. Годы идут и сползают в Лету, как надоело тебе всё это. Жизнь – пережёванная галета, плохо влияет на аппетит. Так и висишь вороньём исклёван. Эх ты, слизняк, размазня, кулёма! Верь мне, что эти проблемы плёвы. Главное…
Домик уже летит.

IV. Может и лев ты, но встретив тигра, мышкой становишься робкой, тихой – серенькой тенью, смешной трусихой, вечно жующей какой-то злак…
Или ты – Гудвин, столь мэр маститый…
Нет, не заела моя пластинка! Домик Гингему прибьет, Бастинду… и уничтожит обитель зла. Надо лишь в это всецело верить, ждать, не сдаваться ни в коей мере, дом прилетит к нам и хлопнет дверью. Сбудется точно, как ни крути. Явится сказка (ей имя – Элли), нежно пронзит всем сердца апрелем. Всё-таки, ах, ну какая прелесть – чувствовать…
Домик уже летит.