Анна НУЖДИНА. Рука, протянутая Богу. О поэтике Ростислава Ярцева -

Корпус опубликованных в периодике текстов Ростислава Ярцева довольно велик и охватывает 2019-2021 годы. Несмотря на это, заметно движение не горизонтальное – между разными идеями – а вертикальное, означающее качественное развитие одной.

Многое в поэтике Ярцева исходит от звука и объясняется им же. Это настолько яркая и узнаваемая авторская черта, что критики единогласно отмечают её. Ольга Балла в рамках “Полёта разборов” пишет следующее:

“звуковая сторона происходящего в текстах у него важна по меньшей мере на равных правах со смысловой и образной сторонами, а нередко попросту опережает смысловое и образное движение и направляет его, прокладывает ему русла”.

Фонетоцентризму подчинена и логика выстраивания стихов (подбор слов относительно их звучания), и некоторые их смысловые пласты. Звукопись стоит обозреть подробнее для того, чтобы пронаблюдать порядок составления строк. Его можно назвать особым, потому что чаще всего в поэтике Ярцева происходит не облечение смыслов в стихотворную форму, а наложение их на тянущиеся звуковые ряды. Не смысл порождает звук, а звук порождает звук. И, как по цепочке, за одним сочетанием встаёт другое, наиболее уместное, за которым уже просится третье. Стихи Ростислава Ярцева – это фонетические перекаты, естественные в многообразии звукописи: повторяются как одиночные звуки, так и сочетания звуков. Есть и прямая аллитерация, и повторение похожих звуков, и использование контрастных звуков. Особенно эффектно повторение двух и более звуков:

“необжитый пустой тоскливый

со смоковницей ли с оливой”.

Фрагмент “Маленького софистического триптиха” прекрасно показывает описанную выше “тягучесть звука”. Поэтика Ростислава Ярцева устроена так, что слово “тоскливый” порождает не только рифмующуюся женскую клаузулу в следующей строке, но и двукратное повторение звуков “ли”.

Стихи в основном опираются не на зримую картину и не на смысловые пласты, а на звуки. Это своеобразный “каркас” поэтики, возникающий в результате тонкого чувствования просодической гармонии. Смыслы накладываются на облеченные в слова звуки, причем они, как будто бы, вслед за “каркасом”, возникают в результате звуковой инерции. Звуки, соединяясь, образуют лакуны, ритмически заполняющиеся смыслами.

Образу звука также отведено одно из центральных мест в поэзии Ярцева. Звук представлен как полноценная основа высказывания не только в практическом применении, но и в философском. Это самостоятельная единица, готовая к выходу в мир, достаточно целостная для этого:

“и сходит с рук,

как бы резвясь и теряя в весе,

сорванный звук”.

Более того, звук может быть центральным высказыванием, целью каких-то действий. Кладом, который стоит отыскать, ключом от дверей тайной истины бытия. То есть звук не только формально, но и смыслово является подчас центром поэтики Ростислава Ярцева:

“я прислушиваюсь вслушиваюсь вдруг

упущу в сгущенном вихре перемен

самый главный самый незаметный звук”.

Конечно, инструментарий поэта не ограничивается одной только звукописью. Он весьма обширен, и все приёмы в нем можно условно разделить на фонетические и смысловые. К фонетическим относятся те приёмы, использование которых обусловлено соображениями созвучия. Это, первую очередь, сдвиги на разных структурных уровнях языка. Семантические:

“вот часы становятся подводишь”;

И грамматические:

“это стало беспомощно быть”;

“творяй разверстую беду”;

“в городе городе где мы жили

Много кладбищ и храмов были”.

Помимо языковых сдвигов, Ярцев часто прибегает к недосказанности:

“но скорее пове в нашу встре, чем считать расставанья”.

Кроме “классического” варианта использования этого приёма встречается ещё недосказанность, основанная на замещении конца одной строки тождественным ей началом другой, то есть происходит внутренняя гаплология стихотворного полотна:

“ты все услышал краем у-

ходи амфетаминь

на первой скорости косми-

честной господь горит”.

К смысловым приёмам можно отнести те, которые работают на появление дополнительных контекстов внутри стихов или же наглядно развивают уже имеющиеся. С внешней фактурой произведения из них связан только один – повторение строки с исключением из неё некоторых букв:

“смерть не отберёт

с е ть не отбе ёт”.

Этот прием единичный и выражает конкретный смысл – отрицает тезис “смерть не отберёт”, показывая “отбирание” букв из него. То есть, смерть всё-таки отберёт.

Конечно, основные смысловые приёмы большинства поэтик связаны с интертекстом. В данном случае это аллюзии и реминисценции, восходящие к разным по происхождению и значимости источникам. В первую очередь, ожидаемо, образцы русской классики разных времён, от древней литературы до культовых строк ХХ века:

“музыка стихает растекаясь

мыслию”;

“я царь я червь я вещь”;

“пустота выходит на дорогу”;

“бери шинель пошли домой”.

Особенно примечательно в плане центонов стихотворение “Вышель Гоголь из шинели”, начинающееся на манер детской считалки “Вышел ёжик из тумана” (другой её вариант – “вышел месяц из тумана”. Может быть, он даже предпочительнее в данном случае, потому что именно его использует Сергей Гандлевский в также наполненном аллюзиями к литературе разных эпох стихотворении “Есть горожанин на природе”. Думается, что Ярцев с ним знаком. Только Гандлевский считалкой заканчивает, а Ярцев – начинает). “Вышель Гоголь…” целиком состоит из отсылок к жизни и творчеству различных поэтов, и, что примечательно, в конце копирует интонацию последних строк гумилёвской “Волшебной скрипки”:

“Гибель губ с фальшивой славой,

Зверской славой дураков”.

Хотя Ростислав Ярцев весьма умело работает с интертекстом, доля его использования в сравнении с фонетическими приемами невелика. Дополнительные контексты, создаваемые центоном, далеко не всегда первостепенны для поэта, а иногда не важны и вовсе. Судя по фонетоцентричности поэтики, можно предположить, что в момент творения Ярцев попросту не мыслит категориями интертекста, его ведёт звук, и он лишь изредка отвлекается на смысловые пласты интертекста. В основном поэт не насыщает стихи чужими контекстами, потому что по-настоящему важный для него звуковой контекст изначально не имеет авторства. Ярцев, накладывая смысловой контекст на звуковой, индивидуализирует потенциально общепоэтические звучные схемы. То есть его подход можно назвать стремлением идти вслед за достижением созвучия, которое по ходу обволакивается, дополняется смыслами. Фонетическая гармония лежит в основе художественного метода Ростислава Ярцева.

В целом всю поэтику можно охарактеризовать как поэтику пути. Лирический герой здесь – вечный странник, для него не существует спокойствия и окончательного понимания того, что цель его исканий достигнута или может быть достигнута. Более того, его всё время что-то ведёт, например, мироздание, орудием которого он становится:

“неизбежное накладывает швы

и его не дрогнет мертвая рука”,

где до этого “я просунулся в ушко и был таков”.

Причём миссия героя в этом случае грандиозна: он необходим для “залатывания мировых дыр” и восстановления всеобщей гармонии.

Мы уже разъяснили, что путь внутри поэтики Ярцева происходит с точки зрения формы с помощью звука, а с точки зрения философии с помощью высших сил (мироздания). Осталось лишь ответить на вопрос – что там, в конце пути. И ответ довольно ясен из количества обращений к этому субъекту в стихах: целью поэтического странствия героя является Бог, единение с Ним. Особенно ярко тема богоискательства выражена в произведениях с чётким религиозным контекстам (в других он тоже есть, но не столь проявлен), например, в поэме “Песни сада”, где имеется ввиду райский сад:

“выйти не выходя – и найти теряя:

здравствуй, блаженство срытого навзничь сада!”.

Кроме прямых упоминаний Бога, в стихах встречаются упоминания множества религиозных обрядов и терминов: причастия, вознесения, ладана, креста, отпевания и так далее. Ещё Ярцев часто обыгрывает библейские мотивы, стремясь к их переосмыслению (в том числе и через звук):

“бреди без посоха туда где засуха

где вместо воздуха горькая Пасха”.

Божественная тема объединяет все эксперименты Ростислава Ярцева, касающиеся форм, жанров и стилей. Поэт пробует себя в стилистике и метарелизма (“Три прогулки”), и концептуализма (“метро «желание»”), но везде сохраняет изначальное стремление достичь мировой гармонии через Бога и познание его сути:

“видя свет растерянной Вселенной

как не встретишь Господа Христа”.

Именно для того, чтобы увидеть “свет растерянной Вселенной” Ярцев пробует посмотреть с разных углов и, подобно многим молодым поэтам, проявляет себя довольно разнообразно с точки зрения внешнего вида стихов. Но их внутренняя составляющая не распылена, она предстаёт единым высказыванием, направленным к небесам. Это рука, вытягивающаяся в попытке схватить веточку неопалимой купины.