Надежда БЕСФАМИЛЬНАЯ. Этюды

КУКУРУЗНИК. ЭТЮДЫ

А то не ласточки на воле, не сизари,
Летает «Аннушка» над полем – смотри, смотри:
То шею к облаку заносит, то книзу гнёт,
Глаза и крылышки стрекозьи, но самолёт.
И струи тянутся из пуза, и день в меду,
Здесь быть пшенице, кукурузе – в другом году…
А мы в другом году, воспетом – мы будем где?
Осколок яблочного лета – Успенья день.

 

* * *
То ли комбайн, то ли трактор гудит на поле –
Голос у техники в вёдро особо зычен –
Яблоки старая Марфа несёт в подоле,
Кухонный фартук прижав к животу привычно.
Сколько нападало, сколько ещё на ветках…
Гул самолёта мешается с птичьим гвалтом,
Марфа отчаянно крестится: чёрт отпетый,
Чудом подворье не вынес, как напугал-то.
В очередь ждал сигареты в ларьке – не борзый,
А за штурвалом лихач, хоть сажай на цепи…
Вспомнится детское: ехали в тыл обозом,
Так же кренился и фриц, заходя на цели.

 

* * *
Осколок очумительного лета…
Он яркого оранжевого цвета –
В подсолнухах весёлых сарафан,
Потянет Колька пояс из кулиски,
И всё внутри расплавится у Лизки,
И ходит ходуном аэроплан.
Но сколько их, полей, в округе, сколько…
Ждёт в авиаотряде Кольку койка –
Железная с пружинами кровать.
А дальше на других просторах вахта,
А Лизка-то беременная, ах ты,
И пузо скоро некуда девать…

 

ИЛЬЯ

Рутина в райской оболочке,
Какой там, к лешему, покой –
Возить грозу в дырявой бочке
Из одного конца в другой.

Когда бы росные лужайки,
А не в ухабах колея…
На двухколёсной чертопхайке
По небу тащится Илья.

Весёлый и слегка поддатый,
В небесных топях ищет гать,
Он был развозчиком когда-то
На спиртзаводе номер пять.

В его трудах была потреба,
Ведь что ни смена, то аврал,
Илья живьём попал на небо
За то, что капли в рот не брал.

За то, что, трезвенник идейный,
Терпя насмешки и молву,
Он тратил заработок сдельный
На книжки, шашки и халву.

Теперь же чарка стременная –
Венец бессрочного пути,
И кто ему там наливает,
Попробуй, Отче, уследи.

 

ЗОЛОТАРНИК

В Москву, в Москву!
…Немного погодя.
Есть повод задержаться, неотложный.
Где золотарник пылью придорожной
Устал дышать в отсутствие дождя,
Где выцветает неба синь-трава,
И блекнет лето, быстро истончаясь,
Во что не верю и за что ручаюсь,
Чему ищу утешные слова?
Зачем грущу, как будто бы ропщу,
Унынье – грех, и, значит, грех – роптанье…
Тропинка, август, пыльный золотарник,
Бьют розги золотые по плечу
И возвращают в августовский день,
Неоспоримый, жаркий, тугоплавкий…

Купить немного хлеба в местной лавке,
Набрать в довесок короб новостей –
Сермяжный фейк на кумушкин пошиб,
Что в лавке раздают бесплатно бабы,
И я им на язык попасть могла бы,
Но…
хлеб купить и к дому поспешить.

Столичный житель, глаз не прячу в пол,
Я мамина (и маменькина!) дочка,
Днём куклам сарафаны шью, а ночью
Играю через сетку в волейбол.

В Москву, в Москву, полцарства за коня!
Орлом и куропаткой, хочешь – каркни,
А хлеб живой и тёплый, из пекарни,
А время –  из огня да в полымя.

Над сеткой – волейбольная свеча.
Стираю пыль и золото с плеча.

 

НЕ УСПЕЕШЬ ОПОМНИТЬСЯ

Так приходит привычка, сродни малодушью, обманная –
Не смотреть на себя по утрам в зеркала амальгамные,
А смотреться вечерней порой в слюдяные оконницы,
Где слабеющий солнечный луч на лице переломится,
И, растаявши в сумерках, неуловимо и бережно
Прожит’ое укроет на время серебряной ретушью.

В зеркала не смотреться, а сколько их разных накуплено –
Для упругого тела и юного личика куклина…
Успокоиться тем, будто все с заводскими огрехами,
И губною помадой исчёркать, мол, ладно, проехали.
Но одно, позлорадней, дождётся удобного случая
И доложит всю правду, а правда, как роза колючая.

Облюбована летом пчелою, стрекозами, осами,
Расцветёт флорибунда в саду, да истратится осенью.
…Сокрушённо вздохнуть и осколки уныния вымести…
В голубых горизонтах ни капли подвоха и хитрости,
Но волнуются ласточки, прянут от неба закатного,
Не успеешь опомниться – заволокло и закапало.

 

К ПЕРСЕИДАМ

Бабочкой полощется на ветру,
И узор затейный – павлиний глаз,
Широко покроено, на жару,
Через ноги сбрасывать – в самый раз.

А и кто увидит? Одна в дому,
Разве что у стен завелись глаза…
Поносила платье – сниму, сниму,
Через ноги, ситчик, сползай, сползай.

Падай на пол, ситчик, не затопчу,
Лишь поддену ловко босой ногой,
Да рукой легонечко подхвачу,
И пройдусь по дому почти нагой,

И повешу, снятое, на крючок,
Что любимым намертво в стенку вбит,
Ситцевое платьице, пустячок –
На виду всю зиму пускай висит.

Сандалеты с крылышками – под ним,
А на небе сонмища персеид,
И грустит всевидящий Херувим,
И знакомо август внутри болит.

 

* * *

За рекой, по реке, вдоль воды перелётом и вплавь
Оселком голубую стремнину в зазубринах правь,
Чтобы в ней, узнаваем всегда, от рождения чист,
Постоянство своё в отраженьях ты мог различить.

И попробуй, себе неуёмность возьми, запрети –
Догонять эту воду, чтоб снова в неё же войти…
Ослабляя дыханье и силы не тратя на бег,
Ты на жизнь отдалишься от всех океанов и рек.

Ты боишься отстать на минуту, на день, навсегда –
А не то убежит в никуда голубая вода
И останется только тягучая донная муть,
Из которой судьбы осиянной уже не черпнуть.

Подгоняемый жаждой, хотением жизни гоним,
Ты войдёшь в реку дважды, но сам уже будешь другим,
И поймёшь, заглянув в ледяные её зеркала,
Что река как была, так и есть, только жизнь утекла.

По жаре, по грозе, по грязи, по колено в снегу
Я, равняясь на реку, зачем-то бегу и бегу.

 

ОРЕХОВОЕ

От головы непокрытой до голых пят
Тёплые дни в вертограде моём стоят –
В россыпях листьев, иссушенных ветром, хрупких.
Роюсь в осенней корзине, как мышь в крупе…
Жизнь уместилась в ореховой скорлупе –
В тонкой, причудливо сморщившейся скорлупке.

Чистить орехи – раздумчивые труды.
Зрели плоды на деревьях на все лады,
С пышною кроной сливались зелёной кожей…
Глупые, глупые, сколько себя ни прячь,
Выждут вороны да подсуетится грач –
Распотрошат, разнесут по углам безбожно.

Пугалом драным прикинься, кричи, кричи,
Руганью клюв человечий о птиц точи,
Всё что на ветках оставят – снимай в корзину.
Чёрные пальцы от сока – водой не смыть,
Сад обступают с задворок репейник, сныть,
Солнце по шее и пяткам стекает в зиму.
Чищу орехи.

 

* * *

На азартный мороз, на погожий ли день
Совершаю вечернюю требу…
Караваны гружёных закатом ладей
Растянулись, недвижны, в полнеба.

Костерок октября прогорел и потух,
Ах, как листья сырые дымили!
Пузырится на сколе в горячем поту
Белоснежная мякоть кальвиля.

Растворятся в густеющей мгле облака,
По чернотам развеются прахом,
Но горелое яблоко из костерка
Будет горечью пепельной пахнуть.

А к семи посветлеет часов циферблат
И отмеряет день без помарки,
Будет кто-то, кого от земли не видать,
Путешествовать в солнечной барке.

Что ни луч золотой, то живое весло,
Ну давай же, поплыли, поплыли!

В переборку сердечную слово вросло –
Укротитель ночной аритмии.

 

КУКУРУЗНИК. ЭТЮДЫ

А то не ласточки на воле, не сизари,
Летает «Аннушка» над полем – смотри, смотри:
То шею к облаку заносит, то книзу гнёт,
Глаза и крылышки стрекозьи, но самолёт.
И струи тянутся из пуза, и день в меду,
Здесь быть пшенице, кукурузе – в другом году…
А мы в другом году, воспетом – мы будем где?
Осколок яблочного лета – Успенья день.

 

* * *
То ли комбайн, то ли трактор гудит на поле –
Голос у техники в вёдро особо зычен –
Яблоки старая Марфа несёт в подоле,
Кухонный фартук прижав к животу привычно.
Сколько нападало, сколько ещё на ветках…
Гул самолёта мешается с птичьим гвалтом,
Марфа отчаянно крестится: чёрт отпетый,
Чудом подворье не вынес, как напугал-то.
В очередь ждал сигареты в ларьке – не борзый,
А за штурвалом лихач, хоть сажай на цепи…
Вспомнится детское: ехали в тыл обозом,
Так же кренился и фриц, заходя на цели.

 

* * *
Осколок очумительного лета…
Он яркого оранжевого цвета –
В подсолнухах весёлых сарафан,
Потянет Колька пояс из кулиски,
И всё внутри расплавится у Лизки,
И ходит ходуном аэроплан.
Но сколько их, полей, в округе, сколько…
Ждёт в авиаотряде Кольку койка –
Железная с пружинами кровать.
А дальше на других просторах вахта,
А Лизка-то беременная, ах ты,
И пузо скоро некуда девать…

 

ИЛЬЯ

Рутина в райской оболочке,
Какой там, к лешему, покой –
Возить грозу в дырявой бочке
Из одного конца в другой.

Когда бы росные лужайки,
А не в ухабах колея…
На двухколёсной чертопхайке
По небу тащится Илья.

Весёлый и слегка поддатый,
В небесных топях ищет гать,
Он был развозчиком когда-то
На спиртзаводе номер пять.

В его трудах была потреба,
Ведь что ни смена, то аврал,
Илья живьём попал на небо
За то, что капли в рот не брал.

За то, что, трезвенник идейный,
Терпя насмешки и молву,
Он тратил заработок сдельный
На книжки, шашки и халву.

Теперь же чарка стременная –
Венец бессрочного пути,
И кто ему там наливает,
Попробуй, Отче, уследи.

 

ЗОЛОТАРНИК

В Москву, в Москву!
…Немного погодя.
Есть повод задержаться, неотложный.
Где золотарник пылью придорожной
Устал дышать в отсутствие дождя,
Где выцветает неба синь-трава,
И блекнет лето, быстро истончаясь,
Во что не верю и за что ручаюсь,
Чему ищу утешные слова?
Зачем грущу, как будто бы ропщу,
Унынье – грех, и, значит, грех – роптанье…
Тропинка, август, пыльный золотарник,
Бьют розги золотые по плечу
И возвращают в августовский день,
Неоспоримый, жаркий, тугоплавкий…

Купить немного хлеба в местной лавке,
Набрать в довесок короб новостей –
Сермяжный фейк на кумушкин пошиб,
Что в лавке раздают бесплатно бабы,
И я им на язык попасть могла бы,
Но…
хлеб купить и к дому поспешить.

Столичный житель, глаз не прячу в пол,
Я мамина (и маменькина!) дочка,
Днём куклам сарафаны шью, а ночью
Играю через сетку в волейбол.

В Москву, в Москву, полцарства за коня!
Орлом и куропаткой, хочешь – каркни,
А хлеб живой и тёплый, из пекарни,
А время –  из огня да в полымя.

Над сеткой – волейбольная свеча.
Стираю пыль и золото с плеча.

 

НЕ УСПЕЕШЬ ОПОМНИТЬСЯ

Так приходит привычка, сродни малодушью, обманная –
Не смотреть на себя по утрам в зеркала амальгамные,
А смотреться вечерней порой в слюдяные оконницы,
Где слабеющий солнечный луч на лице переломится,
И, растаявши в сумерках, неуловимо и бережно
Прожит’ое укроет на время серебряной ретушью.

В зеркала не смотреться, а сколько их разных накуплено –
Для упругого тела и юного личика куклина…
Успокоиться тем, будто все с заводскими огрехами,
И губною помадой исчёркать, мол, ладно, проехали.
Но одно, позлорадней, дождётся удобного случая
И доложит всю правду, а правда, как роза колючая.

Облюбована летом пчелою, стрекозами, осами,
Расцветёт флорибунда в саду, да истратится осенью.
…Сокрушённо вздохнуть и осколки уныния вымести…
В голубых горизонтах ни капли подвоха и хитрости,
Но волнуются ласточки, прянут от неба закатного,
Не успеешь опомниться – заволокло и закапало.

 

К ПЕРСЕИДАМ

Бабочкой полощется на ветру,
И узор затейный – павлиний глаз,
Широко покроено, на жару,
Через ноги сбрасывать – в самый раз.

А и кто увидит? Одна в дому,
Разве что у стен завелись глаза…
Поносила платье – сниму, сниму,
Через ноги, ситчик, сползай, сползай.

Падай на пол, ситчик, не затопчу,
Лишь поддену ловко босой ногой,
Да рукой легонечко подхвачу,
И пройдусь по дому почти нагой,

И повешу, снятое, на крючок,
Что любимым намертво в стенку вбит,
Ситцевое платьице, пустячок –
На виду всю зиму пускай висит.

Сандалеты с крылышками – под ним,
А на небе сонмища персеид,
И грустит всевидящий Херувим,
И знакомо август внутри болит.

 

* * *

За рекой, по реке, вдоль воды перелётом и вплавь
Оселком голубую стремнину в зазубринах правь,
Чтобы в ней, узнаваем всегда, от рождения чист,
Постоянство своё в отраженьях ты мог различить.

И попробуй, себе неуёмность возьми, запрети –
Догонять эту воду, чтоб снова в неё же войти…
Ослабляя дыханье и силы не тратя на бег,
Ты на жизнь отдалишься от всех океанов и рек.

Ты боишься отстать на минуту, на день, навсегда –
А не то убежит в никуда голубая вода
И останется только тягучая донная муть,
Из которой судьбы осиянной уже не черпнуть.

Подгоняемый жаждой, хотением жизни гоним,
Ты войдёшь в реку дважды, но сам уже будешь другим,
И поймёшь, заглянув в ледяные её зеркала,
Что река как была, так и есть, только жизнь утекла.

По жаре, по грозе, по грязи, по колено в снегу
Я, равняясь на реку, зачем-то бегу и бегу.

 

ОРЕХОВОЕ

От головы непокрытой до голых пят
Тёплые дни в вертограде моём стоят –
В россыпях листьев, иссушенных ветром, хрупких.
Роюсь в осенней корзине, как мышь в крупе…
Жизнь уместилась в ореховой скорлупе –
В тонкой, причудливо сморщившейся скорлупке.

Чистить орехи – раздумчивые труды.
Зрели плоды на деревьях на все лады,
С пышною кроной сливались зелёной кожей…
Глупые, глупые, сколько себя ни прячь,
Выждут вороны да подсуетится грач –
Распотрошат, разнесут по углам безбожно.

Пугалом драным прикинься, кричи, кричи,
Руганью клюв человечий о птиц точи,
Всё что на ветках оставят – снимай в корзину.
Чёрные пальцы от сока – водой не смыть,
Сад обступают с задворок репейник, сныть,
Солнце по шее и пяткам стекает в зиму.
Чищу орехи.

 

* * *

На азартный мороз, на погожий ли день
Совершаю вечернюю требу…
Караваны гружёных закатом ладей
Растянулись, недвижны, в полнеба.

Костерок октября прогорел и потух,
Ах, как листья сырые дымили!
Пузырится на сколе в горячем поту
Белоснежная мякоть кальвиля.

Растворятся в густеющей мгле облака,
По чернотам развеются прахом,
Но горелое яблоко из костерка
Будет горечью пепельной пахнуть.

А к семи посветлеет часов циферблат
И отмеряет день без помарки,
Будет кто-то, кого от земли не видать,
Путешествовать в солнечной барке.

Что ни луч золотой, то живое весло,
Ну давай же, поплыли, поплыли!

В переборку сердечную слово вросло –
Укротитель ночной аритмии.