Валерий Сухов. М.Ю. Лермонтов и С.А. Есенин: творческий диалог -

Проблема изучения творческого диалога поэтов, связанная развитием традиций и их интерпретации – одна из наиболее актуальных задач современного литературоведения. В «Лермонтовской энциклопедии» особо подчеркивается: в «творчестве зрелого Есенина традиции Лермонтова получили новаторское воплощение, проявляясь не столько генетически <…> сколько типологически…».¹

На самом деле, для С.А. Есенина поэзия М.Ю. Лермонтова была одним из образцов для подражания, что проявилось уже в ранней есенинской лирике. Обретая зрелость и совершенствуя мастерство, Есенин вступал в творческий диалог с классиком, близким ему по духу, развивая и новаторски интерпретируя его образы, символы и художественные приемы. Этим объясняется интертекстуальность есенинской поэзии, связанная и с определенным переосмыслением лермонтовских традиций, о чем писали в своих монографиях и статьях А. В. Кулинич, В.И. Харчевников, Е.И. Наумов, Т. П. Голованова, П. Ф. Юшин, С. И. Щеблыкин, И. В. Грачева, И. Г. Сацюк, Е. Сергеев, Н. М. Солнцева, Г. Е. Горланов² и др.

При этом многие аспекты обозначенной проблемы исследованы недостаточно полно. Это, например, касается образа паруса, который неоднократно привлекал есенинское творческое воображение. Неслучайно в октябре 1924 г. Есенин в стихотворении «Заря Востока» с самоиронией написал «Из книг мелькает лермонтовский парус»³. Данное утверждение с полным правом мы можем отнести к есенинским сборникам «Трерядница»(1921) и «Исповедь хулигана»(1921), в которых «лермонтовский парус» был своеобразно интерпретирован. Доказать это можно, проведя сравнительно-сопоставительный анализ особенностей цветовой символики стихотворения «Парус» (1832) и есенинских «маленьких поэм» «Кобыльи корабли» (1919) и «Исповедь хулигана» (1920), опубликованных в этих «книгах».

В «Парусе» Лермонтов создал живописный морской пейзаж, в котором преобладают яркие цвета: «Белеет парус одинокий, / В тумане моря голубом/ <…> Под ним струя светлей лазури / Над ним луч солнца золотой»⁴. Используя характерный для поэтики романтизма прием контраста, поэт противопоставляет природной гармонии образ мятежного паруса, традиционно воспринимаемый нами как образ, символизирующий искания лирического героя. Его романтические устремления к жизненным бурям сочетались с духовным одиночеством в период общественной реакции, последовавшей за поражением восстания декабристов. В «Лермонтовской энциклопедии», в частности, отмечается, что для этого стихотворения «характерна резко подчеркнутая система контрастов и антиномий: «буря» и «покой», «далекая страна» и «родной край» <…> «половинок» навсегда потерянного гармонического целого»⁵. Лермонтовский образ паруса, с которым ассоциируется лирический герой, амбивалентен, парус плывет между двумя мирами — небесным, который ассоциируется с метафорическим образом «золотого» солнечного луча, и морским, соотносящимся с лазурной волной.

Есенин в «Кобыльих кораблях» вступил в своеобразную полемику с Лермонтовым, по-своему интерпретировав образ паруса. В сложный период имажинистских исканий, когда на смену восторженному отношению к революции 1917 года приходит глубокое разочарование, поэт создает апокалипсическую картину гибели Руси в «буре» гражданской войны. Неслучайно в «Парусе» и в «Кобыльих кораблях» встречается близкая смысловая рифма, построенная на антитезе цветового символа волны и символа морской разбушевавшейся стихии. У Лермонтова: «лазури-бури», у Есенина: «лазурь – бурь». Так в «Кобыльих кораблях» Есенин создал своего рода метафору — антипод лермонтовскому образу — символу, о котором в романе «Герой нашего времени» в «Дневнике Печорина» написано так: «желанный парус, сначала подобный крылу чайки» (IV, 305). Как видим, Лермонтов подчеркивал своеобразную аналогию между переживаниями героя романа и парусом, воплотившим в себе его мятежные порывы. Пафосом же «маленькой поэмы» Есенина становится осуждение революционных бурь. Есенинский образ в отличие от лермонтовского связан с негативной окраской символики черного цвета: «Если волк на звезду завыл, / Значит, небо тучами изглодано. / Рваные животы кобыл, / Черные паруса воронов»⁶. Создавая эту метафору, поэт опирался на традиции славянской мифологии, согласно которым: «ворона считают черным оттого, что он создан дьяволом… В народных представлениях ворон связывается с кровопролитием, насилием и войной»⁷. Смысловым эпитетом «черные» Есенин заставляет читателя вспомнить строки из другого стихотворения Лермонтова – «Предсказание» (1830): «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет; / Забудет чернь к ним прежнюю любовь, / И пища многих будет смерть и кровь» (I,128). Как воплощение демонических «темных» сил, терзающих Россию, вороны на трупах павших от голода лошадей у Есенина обретают особую зловещую символику. Трагический пафос «Предсказания» и «Кобыльих кораблей» во многом созвучен, это позволяет провести еще одну аналогию между творчеством двух поэтов.

Опираясь на лермонтовские традиции, Есенин переосмысливает их и в «Исповеди хулигана», где создает свою вариацию образа паруса. С эпатажным вызовом поэт заявляет: «Я пришел, как суровый мастер, / Воспеть и прославить крыс. / Башка моя, словно август, / Льется бурливых волос вином. / Я хочу быть желтым парусом / В ту страну, куда мы плывем» [II,88]. В связи с этим необходимо отметить, что в есенинском творчестве имажинистского периода преобладает негативная символика жёлтого цвета, с ней ассоциируются мотивы болезни и смерти: «жёлтая грусть», «жёлтый тлен», «жёлтый скелет». Имажинистское бунтарство поэта в форме романтического протеста находит яркое выражение в образе «желтого паруса», который можно трактовать в контексте мотива безумия, как своего рода творческого прозрения (озарения), характерного для имажинистов. Так, например, Т.А. Тернова, рассматривая особенности поэтики поэмы А. Мариенофа «Анатолеград», справедливо отмечает: «Введение мотива безумия демонстрирует, что мир художественный живет по принципиально иным законам, чем реальный, рациональный по своей природе законам»⁸.

Итак, можно говорить о том, что цветовая символика «лермонтовского паруса» в соответствии с принципами имажинистской поэтики обрела новую интерпретацию в есенинских «Кобыльих кораблях» и «Исповеди хулигана». Это стало проявлением своеобразного полемического творческого диалога, что подтверждает концепцию Н. И. Шубниковой-Гусевой, отмечавшей: «Творчество Есенина сплошь диалогично и не просто диалогично, а полемично диалогично…Поэт действительно создал принципиально новую систему художественного постижения мира, в основе которой лежит идея полемического диалога, как основы бытия в русской культуре»⁹. Есенин вел с Лермонтовым своеобразный творческий диалог через время, осознавая, что чувство патриотизма является определяющим и в его поэтическом мироощущении. С.Н. Пяткин верно отметил сходство романтического мировосприятия лермонтовского и есенинского лирических героев, которое проявилось в исповедальном характере «Исповеди» раннего Лермонтова и «Исповеди хулигана» Есенина-имажиниста: «Знание тайн своего сердца лирическим героем Есенина <…> вполне очевидно соотносится, к примеру, с основными романтическими словесно-образными темами лирической «Исповеди»¹⁰. Обращаясь к характерному для романтизма мотиву непримиримого конфликта поэта и окружающей его толпы, Есенин в «Исповеди хулигана» творчески развивает тему отверженного лермонтовского пророка, побиваемого камнями. Поэт с вызовом заявляет: «Мне нравится, когда каменья брани / Летят в меня, как град рыгающей грозы / Я только крепче жму тогда руками / Моих волос качнувшийся пузырь» [II, 85]. Спасением для гонимого поэта становится осознание того, что у него есть родина. Это сближает Есенина с Лермонтовым, лирический герой которого в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен»(1840), не скрывая своего презрения к светскому обществу, отраду находит лишь в своих детских воспоминаниях: «И вижу я себя ребенком; и кругом / Родные все места: высокий барский дом / И сад с разрушенной теплицей» (I, 424). Лирический герой Есенина также признается: «Я нежно болен воспоминаньем детства. Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь / Как будто бы на корточки погреться / Присел наш клен перед костром зари» [II,87]. Малая родина у поэтов ассоциируется с «потерянным раем» детства и покоем, который символизирует старый пруд. Сравним, у Лермонтова – «зеленой сетью подернут спящий пруд» (I, 424), у Есенина – «Так хорошо тогда мне вспоминать / Заросший пруд и хриплый звон ольхи» [II,85]. Лирический хронотоп мотива детских воспоминаний у поэтов поразительным образом совпадает, вплоть до знаковых деталей родного пейзажа, которые помогают создать неповторимый и трогательный образ малой родины. Именно это осознание подлинных ценностей жизни на фоне враждебной «пестрой толпы» заставляет Лермонтова стать обличителем представителей «высшего света»: «И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью!.. » (I, 425). Есенин в «Исповеди хулигана», вслед за Лермонтовым, создает образы, построенные на приеме антитезы. Обращаясь к тем городским снобам, которые обрушивают на его голову «каменья брани», он вспоминает свое родное село, где живут родители. В них лирический герой видит свою нравственную опору и духовную защиту, заявляя: «Они бы вилами пришли вас заколоть / За каждый крик ваш, брошенный в меня» [II, 86].

Ощущение своего кровного родства с Россией предопределило появление патриотической лирики Лермонтова и Есенина, создать которую могли лишь поэты с обострённым чувством национального самосознания, что проявляется в ряде ключевых образов, несущих на себе особую эмоциональную и смысловую нагрузку. Лермонтов свою «странную любовь» к отчизне в стихотворении «Родина» (1841) объясняет неодолимой притягательностью среднерусского пейзажа, в котором он, в первую очередь, выделяет именно степное раздолье: «Но я люблю – за что, не знаю сам – / Её степей холодное молчанье, / Её лесов безбрежных колыханье, / Разливы рек её, подобные морям» (I, 460). Отметим в этом перечислении дорогих сердцу лирического героя примет родного края своеобразный параллелизм образов, близких по смыслу. Бескрайние степи, леса и разлившиеся реки выражают стремление автора особым образом подчеркнуть широту русской души, которая формировалась под влиянием среднерусского пейзажа. Но в этой триаде: степь, лес и реки особое значение поэт придает именно образу степей, одушевляя его с помощью эпитета «холодное молчанье». Лермонтов изображает реалистический пейзаж, с конкретными деталями, который был близок по духу Есенину: «Люблю дымок спалённой жнивы, / В степи ночующий обоз / И на холме средь жёлтой нивы / Чету белеющих берёз» (I, 460). Для Лермонтова степь – один из обобщенных образов – символов родного края. Например, в стихотворении «Прекрасны вы, поля земли родной» (1831) поэт с особым чувством подчеркивает: степной простор олицетворяет для него свободу: «И степь раскинулась лиловой пеленой, / И так она свежа, и так родня душой, / Как будто создана лишь для свободы» (I, 199). Степь дорога лирическому герою поэта ещё и потому, что в ней ярко проявляется материнское начало в соответствии с фольклорным образом: мать-сыра земля. Поэтому в стихотворении «Воля» (1831), созданном в духе народных песен, Лермонтов создаёт такие «степные образы»: «А моя мать – степь широкая, / А мой отец – небо далёкое… / Несусь ли я на коне, – / Степь отвечает мне» (I, 196).

Образ степи является одним из ключевых и в патриотической лирике С.А. Есенина. В одном из программных своих стихотворений «О Русь, взмахни крылами» (1917) Есенин, вспоминая крестьянских поэтов, заявляет: «С иными именами / Встаёт иная степь»[I, 111]. В «маленькой поэме» «Октоих» (август 1917) поэт создаёт своеобразную триаду образов, с которыми в его представлении, в первую очередь, ассоциируется Родина: «О Русь, о степь и ветры, / И ты, мой отчий дом» [I, 42].

В период имажинистского бунтарства, ставшего своеобразной формой протеста против «умерщвления личности как живого», степи становятся lдля Есенина символом исконной Руси. Особенно ярко это проявляется в «маленькой поэме» «Сорокоуст» (1920), в которой был описан эпизод скачки жеребенка, пытавшегося обогнать поезд в августе 1920 г., на переезде от Тихорецкой на Пятигорск. (В связи с лермонтовским подтекстом, который открывается в «Сорокоусте», немаловажно отметить, что незадолго до этой поездки Есенин и Мариенгоф посетили 9 августа 1920 г. в Пятигорске музей «Домик Лермонтова», о чем свидетельствует запись в книге посетителей.). В «Сорокоусте» степной простор является частью обобщённого образа крестьянской Руси, вставшей перед выбором: или путь индустриализации, который, по убеждению поэта, погубит «соломой пропахшего мужика» или спасительное следование вековым традициям гармоничного сосуществования человека и природы. Степи, по которым скачет «красногривый жеребёнок», воспринимаются вместе с ним как единое целое, превращаясь в смысловую антитезу железному «чудищу»: «Видели ли вы / Как бежит по степям, / В туманах озёрных кроясь, / Железной ноздрёй храпя, / На лапах чугунных поезд? / А за ним /По большой траве, / Как на празднике отчаянных гонок, / Тонкие ноги закидывая к голове, / Скачет красногривый жеребёнок» [II, 83].

Лермонтов подчёркивал: именно бескрайние степные раздолья сформировали «широкий» русский характер, который раскрывается во время праздничного веселья: «И в праздник вечером росистым / Смотреть до полночи готов / На пляску с топаньем и свистом / Под говор пьяных мужичков» (I, 460). Есенинский «Сорокоуст» в отличие от лермонтовской «Родины» завершается на трагической ноте: «Оттого-то вросла тужиль / В переборы тальянки звонкой. / И соломой пропахший мужик / Захлебнулся лихой самогонкой» [II,84]. В «пропащем мужике» мы узнаем лирического героя «последнего поэта деревни», пророчески предсказавшего обреченность русского крестьянства на гибель.

Своеобразную перекличку с лермонтовскими мотивами через аллюзии и реминисценции можно найти и в есенинских «маленьких поэмах» «Русь советская», «Русь бесприютная» и «Русь уходящая», написанных в 1924 г. В них Есенин по-философски глубоко осмысляет сущность тех перемен, которые произошли в стране после революции и гражданской войны. Поэт в это время мучительно размышлял: по какому пути пойдет «коммуной вздыбленная Русь», как сложатся его взаимоотношения с «Русью советской»? Лермонтовское понимание сущности подлинного патриотизма было особенно близко в эти годы Есенину, поэтому после возвращения из заграничной поездки по Европе и США, С.Есенин писал в «Автобиографии»: «…Если сегодня держат курс на Америку, то я готов предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом по ветру тощая лошаденка. Это не небоскребы, которые дали пока только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.»¹¹. Среди русских писателей и поэтов Есенин выделил именно тех, в чьём творчестве особенно ярко проявляется «чувство родины» и национальное самосознание, которое формируется под влиянием определенной среды, пейзажа, традиций, мироощущения. Одним из первых в русской литературе это чувство выразил М.Ю. Лермонтов в стихотворении «Родина», написав: «Люблю отчизну я, но странною любовью! / Не победит её рассудок мой…» (I, 460).

В подтексте «маленьких поэм» Есенина проявляется лермонтовский подход к осмыслению сложного и противоречивого «чувства родины» в связи с произошедшими историческими переменами. Возвратившись в родные края, лирический герой не узнает «родимых мест». Мотив «странной любви» обретает есенинскую интерпретацию в маленькой поэме «Русь советская», где лирический герой размышляет об отчуждении, которое замечает у односельчан: «И в голове моей проходят роем думы: / Что родина? /Ужели это сны? /Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый / Бог весть с какой далекой стороны» [II, 95]. Лирический герой Есенина смиряет свою «бунтующую душу», сознавая – он не может жить без родины. Именно это определяет лермонтовский подтекст заключительной строфы маленькой поэмы «Русь советская»: «Но и тогда, / Когда на всей планете /Пройдёт вражда племен,/ Исчезнет ложь и грусть,– / Я буду воспевать / Всем существом в поэте/ Шестую часть земли/ С названьем кратким «Русь»[II,97]. Особый смысл здесь обретает противительный союз «но», заставляющий вспомнить лермонтовские строки «Но я люблю, за что не знаю сам». Сознавая, «ложь» – сущность новой идеологии, поэт не может скрыть своей «грусти» разочарования. При этом Есенин по-лермонтовски отделяет в «маленьких поэмах» приметы той действительности, которые он не принимает, противопоставляя им вечную, исконную Русь. Поэт не случайно подчеркивает в конце, что он будет воспевать не «Русь советскую», а родину с названьем кратким «Русь». Именно поэтому и у Есенина чувство любви к отчизне приобретает «странный» характер, т.к. его патриотизм противостоит идеям интернационализма, насаждаемым советской идеологией. Т. П. Голованова верно отметила: «между Лермонтовым и Есениным сходство начинается там, где оба поэта скажут о себе главное – и прежде всего о высоком чувстве национального самосознания»¹².

О своеобразном национальном самосознании есенинских размышлений свидетельствует ещё одна деталь. В поэме «Русь советская» Есенин характеризует разговор сельчан с помощью «лермонтовского» эпитета: «Корявыми немытыми речами / Они свою обслуживают «жись» [II, 95]. Эпитет «немытыми» явно отсылает к лермонтовским гневным строкам: «Прощай, немытая Россия! / Страна рабов, страна господ» (I, 472). Есенин, подобно Лермонтову, не скрывает критического отношения к рабской психологии. Этот мотив находит развитие в поэме «Русь уходящая», где поэт дает возможность услышать мужицкую «немытую речь»: «С Советской властью жить нам по нутрю… / Теперь бы ситцу <…> Да гвоздей немного» [II,105]. Лирический герой Есенина с горечью признает, как далеки реалии советской действительности от его романтических представлений о крестьянском рае на земле, которые он воплотил в поэме «Инония» (1918).

В «маленькой поэме» «Русь уходящая» Есенина осознаёт себя представителем «потерянного поколения», подобно Лермонтову, который осуждал себя за бесплодно прожитые годы в стихотворении «Дума» (1840). Есенинский лирический герой с горечью признаётся в том, что переживает тяжёлый кризис: «Я очутился в узком промежутке» [II,105]. Положение лирического героя есенинских «маленьких поэм» можно сравнить с тем состоянием, в котором оказались современники Лермонтова, передовые люди 30-х годов девятнадцатого века, которые чувствовали себя «лишними» и ненужными и в своей стране и даже в целом мире. Сходную драму отразил и Есенин, почувствовав, что Родине не нужны ни его любовь, ни его творчество: «Вот так страна! / Какого ж я рожна’/ Орал в стихах, что я с народом дружен?/ Моя поэзия здесь больше не нужна,/ Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен» [II, 96]. В творчестве Лермонтова трагическое мировосприятие поэта подчеркивается его характерной романтической иронией, что отличает и многие размышления Есенина в «Руси уходящей». Сравнивая ее финальные строки и конец лермонтовской «Думы», можно и здесь обнаружить скрытый диалог. Лермонтов предрекает строгую оценку, которую дадут его поколению: « И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, / Потомок оскорбит презрительным стихом, /Насмешкой горькою обманутого сына / Над промотавшимся отцом» (I, 401). Есенин, предвидя подобное осуждение, предпринимает попытку пойти за молодым поколением, сознавая: воспитанное на «агитках Бедного Демьяна», оно вряд ли его поймёт и примет. Именно поэтому заключительная строфа «Руси уходящей» пронизана горькой есенинской иронией: «Я знаю, грусть не утопить в вине, / Не вылечить души / Пустыней и отколом. / Знать, оттого так хочется и мне, / Задрав штаны, / Бежать за комсомолом» [II, 106].

В «Лермонтовской энциклопедии» отмечается сложная диалектика «чувства родины», которая сближала двух гениальных русских поэтов: «Противоречивый характер чувства к родине порождает у обоих поэтов мотивы бесприютности, странничества. Ими пронизано творчество раннего, а порой и зрелого Есенина… Отсюда же — частые переходы в лирической тональности стихов от надежд к отчаянию, от элегии к иронии и сарказму, от настроений гражданственно-активных к пессимизму… »¹³

Неслучайно в «маленькой поэме» «Русь бесприютная» Есенин упоминает Лермонтова среди самых близких ему по духу русских поэтов, у которых драматизм детских впечатлений во многом предопределил их поэтическую судьбу: «Я тоже рос / Несчастный и худой./ Средь жидких /Тягостных рассветов, / Но если б встали все / Мальчишки чередой / То были б тысячи /Прекраснейших поэтов. /В них Пушкин, / Лермонтов, Кольцов, / И наш Некрасов в них, / В них я…» [II,100].

Немаловажно и отметить такую деталь: Есенин был «устремлен» в Персию, следуя по пути главного героя романа «Герой нашего времени» – Печорина. Взаимоотношения Печорина с Бэлой нашли своеобразную интерпретацию у Есенина в «Персидских мотивах», где он вновь вступает в диалог с Лермонтовым. Эта тема отдельного исследования, которая свидетельствует о дальнейших перспективах изучения обозначенной нами проблемы.

Из всего выше сказанного можно сделать вывод: Есенин во многих своих программных произведениях вёл творческий диалог с Лермонтовым. Благодаря этому, лермонтовские традиции в своеобразной есенинской интерпретации обрели новую жизнь.

При этом многие аспекты обозначенной проблемы исследованы недостаточно полно. Это, например, касается образа паруса, который неоднократно привлекал есенинское творческое воображение. Неслучайно в октябре 1924 г. Есенин в стихотворении «Заря Востока» с самоиронией написал «Из книг мелькает лермонтовский парус»¹⁶. Данное утверждение с полным правом мы можем отнести к есенинским сборникам «Трерядница»(1921) и «Исповедь хулигана»(1921), в которых «лермонтовский парус» был своеобразно интерпретирован. Доказать это можно, проведя сравнительно-сопоставительный анализ особенностей цветовой символики стихотворения «Парус» (1832) и есенинских «маленьких поэм» «Кобыльи корабли» (1919) и «Исповедь хулигана» (1920), опубликованных в этих «книгах».

В «Парусе» Лермонтов создал живописный морской пейзаж, в котором преобладают яркие цвета: «Белеет парус одинокий, / В тумане моря голубом/ <…> Под ним струя светлей лазури / Над ним луч солнца золотой»¹⁷. Используя характерный для поэтики романтизма прием контраста, поэт противопоставляет природной гармонии образ мятежного паруса, традиционно воспринимаемый нами как образ, символизирующий искания лирического героя. Его романтические устремления к жизненным бурям сочетались с духовным одиночеством в период общественной реакции, последовавшей за поражением восстания декабристов. В «Лермонтовской энциклопедии», в частности, отмечается, что для этого стихотворения «характерна резко подчеркнутая система контрастов и антиномий: «буря» и «покой», «далекая страна» и «родной край» <…> «половинок» навсегда потерянного гармонического целого»¹⁸. Лермонтовский образ паруса, с которым ассоциируется лирический герой, амбивалентен, парус плывет между двумя мирами — небесным, который ассоциируется с метафорическим образом «золотого» солнечного луча, и морским, соотносящимся с лазурной волной.

Есенин в «Кобыльих кораблях» вступил в своеобразную полемику с Лермонтовым, по-своему интерпретировав образ паруса. В сложный период имажинистских исканий, когда на смену восторженному отношению к революции 1917 года приходит глубокое разочарование, поэт создает апокалипсическую картину гибели Руси в «буре» гражданской войны. Неслучайно в «Парусе» и в «Кобыльих кораблях» встречается близкая смысловая рифма, построенная на антитезе цветового символа волны и символа морской разбушевавшейся стихии. У Лермонтова: «лазури-бури», у Есенина: «лазурь – бурь». Так в «Кобыльих кораблях» Есенин создал своего рода метафору — антипод лермонтовскому образу — символу, о котором в романе «Герой нашего времени» в «Дневнике Печорина» написано так: «желанный парус, сначала подобный крылу чайки» (IV, 305). Как видим, Лермонтов подчеркивал своеобразную аналогию между переживаниями героя романа и парусом, воплотившим в себе его мятежные порывы. Пафосом же «маленькой поэмы» Есенина становится осуждение революционных бурь. Есенинский образ в отличие от лермонтовского связан с негативной окраской символики черного цвета: «Если волк на звезду завыл, / Значит, небо тучами изглодано. / Рваные животы кобыл, / Черные паруса воронов»¹⁹. Создавая эту метафору, поэт опирался на традиции славянской мифологии, согласно которым: «ворона считают черным оттого, что он создан дьяволом… В народных представлениях ворон связывается с кровопролитием, насилием и войной»²⁰. Смысловым эпитетом «черные» Есенин заставляет читателя вспомнить строки из другого стихотворения Лермонтова – «Предсказание» (1830): «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет; / Забудет чернь к ним прежнюю любовь, / И пища многих будет смерть и кровь» (I,128). Как воплощение демонических «темных» сил, терзающих Россию, вороны на трупах павших от голода лошадей у Есенина обретают особую зловещую символику. Трагический пафос «Предсказания» и «Кобыльих кораблей» во многом созвучен, это позволяет провести еще одну аналогию между творчеством двух поэтов.

Итак, можно говорить о том, что цветовая символика «лермонтовского паруса» в соответствии с принципами имажинистской поэтики обрела новую интерпретацию в есенинских «Кобыльих кораблях» и «Исповеди хулигана». Это стало проявлением своеобразного полемического творческого диалога, что подтверждает концепцию Н. И. Шубниковой-Гусевой, отмечавшей: «Творчество Есенина сплошь диалогично и не просто диалогично, а полемично диалогично…Поэт действительно создал принципиально новую систему художественного постижения мира, в основе которой лежит идея полемического диалога, как основы бытия в русской культуре»²². Есенин вел с Лермонтовым своеобразный творческий диалог через время, осознавая, что чувство патриотизма является определяющим и в его поэтическом мироощущении. С.Н. Пяткин верно отметил сходство романтического мировосприятия лермонтовского и есенинского лирических героев, которое проявилось в исповедальном характере «Исповеди» раннего Лермонтова и «Исповеди хулигана» Есенина-имажиниста: «Знание тайн своего сердца лирическим героем Есенина <…> вполне очевидно соотносится, к примеру, с основными романтическими словесно-образными темами лирической «Исповеди»²³. Обращаясь к характерному для романтизма мотиву непримиримого конфликта поэта и окружающей его толпы, Есенин в «Исповеди хулигана» творчески развивает тему отверженного лермонтовского пророка, побиваемого камнями. Поэт с вызовом заявляет: «Мне нравится, когда каменья брани / Летят в меня, как град рыгающей грозы / Я только крепче жму тогда руками / Моих волос качнувшийся пузырь» [II, 85]. Спасением для гонимого поэта становится осознание того, что у него есть родина. Это сближает Есенина с Лермонтовым, лирический герой которого в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен»(1840), не скрывая своего презрения к светскому обществу, отраду находит лишь в своих детских воспоминаниях: «И вижу я себя ребенком; и кругом / Родные все места: высокий барский дом / И сад с разрушенной теплицей» (I, 424). Лирический герой Есенина также признается: «Я нежно болен воспоминаньем детства. Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь / Как будто бы на корточки погреться / Присел наш клен перед костром зари» [II,87]. Малая родина у поэтов ассоциируется с «потерянным раем» детства и покоем, который символизирует старый пруд. Сравним, у Лермонтова – «зеленой сетью подернут спящий пруд» (I, 424), у Есенина – «Так хорошо тогда мне вспоминать / Заросший пруд и хриплый звон ольхи» [II,85]. Лирический хронотоп мотива детских воспоминаний у поэтов поразительным образом совпадает, вплоть до знаковых деталей родного пейзажа, которые помогают создать неповторимый и трогательный образ малой родины. Именно это осознание подлинных ценностей жизни на фоне враждебной «пестрой толпы» заставляет Лермонтова стать обличителем представителей «высшего света»: «И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью!.. » (I, 425). Есенин в «Исповеди хулигана», вслед за Лермонтовым, создает образы, построенные на приеме антитезы. Обращаясь к тем городским снобам, которые обрушивают на его голову «каменья брани», он вспоминает свое родное село, где живут родители. В них лирический герой видит свою нравственную опору и духовную защиту, заявляя: «Они бы вилами пришли вас заколоть / За каждый крик ваш, брошенный в меня» [II, 86].

Своеобразную перекличку с лермонтовскими мотивами через аллюзии и реминисценции можно найти и в есенинских «маленьких поэмах» «Русь советская», «Русь бесприютная» и «Русь уходящая», написанных в 1924 г. В них Есенин по-философски глубоко осмысляет сущность тех перемен, которые произошли в стране после революции и гражданской войны. Поэт в это время мучительно размышлял: по какому пути пойдет «коммуной вздыбленная Русь», как сложатся его взаимоотношения с «Русью советской»? Лермонтовское понимание сущности подлинного патриотизма было особенно близко в эти годы Есенину, поэтому после возвращения из заграничной поездки по Европе и США, С.Есенин писал в «Автобиографии»: «…Если сегодня держат курс на Америку, то я готов предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом по ветру тощая лошаденка. Это не небоскребы, которые дали пока только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.»²⁴. Среди русских писателей и поэтов Есенин выделил именно тех, в чьём творчестве особенно ярко проявляется «чувство родины» и национальное самосознание, которое формируется под влиянием определенной среды, пейзажа, традиций, мироощущения. Одним из первых в русской литературе это чувство выразил М.Ю. Лермонтов в стихотворении «Родина», написав: «Люблю отчизну я, но странною любовью! / Не победит её рассудок мой…» (I, 460).