Елена СЕВРЮГИНА. В начале слов

* * *
два гения совпали – Бог и Бах…
затрепетав у мира на устах,
вспорхнули птахи – терции и кварты,
и начался фонический потоп –
диезов звёзды, лилии альтов
с полей небес подобием валторн
лились в азарте.
два гения, две правды – Бах и Бог,
и снова задышала – выдох/вдох –
разбуженного неба диафрагма,
и, проиграв прелюдии на бис,
земные горизонты поднялись,
и вырвался на волю жизни смысл,
как магма…
два гения – и ожил в этот миг
век, что лежал, бесплотен, безъязык,
и звуком был вселенной вправлен вывих –
и ветру было сказано «шуми»,
и грому было сказано «греми» –
вдох/выдох…

 

* * *
бывает, что  таинственно и странно
влекут места, в которых раньше не был…
пропитанное мёдом и шафраном,
о чём молчит израильское небо?

о чём вода Эйлатского залива
шумит, легенду смешивая с явью?
свернувшийся под сердцем Тель-Авива,
какие сны рассказывает Яффа?

здесь по следам от стоптанных сандалий
всегда легко отыщешь пилигрима –
от всех невзгод в краю многострадальном
спасают стены Иерусалима.

когда под шум разбуженного ветра
стремишься вдаль по ниточке столетий,
к тебе взывают сквозь земные недра
святой земли замученные дети.

слова, что говорятся на иврите,
звучат, как сокровенная молитва –
рождаясь из причудливых наитий,
добро и зло опять вступают в битву,

и битве той нельзя остановиться.
она – твой путь. пусть небо и печально,
но отчего-то с ясностью провидца
ты понимаешь суть его молчанья.

 

* * *
я хочу оказаться в Алеппо –
там, где весело, яростно, слепо
жгут неявного солнца лучи,
о Алеппо, Алеппо, Алеппо –
созерцай, удивляйся, молчи
и вглядись, если можешь вглядеться,
полюби это скорбное сердце
с лебединым прозреньем внутри,
посмотри, как горят алтари,
поднимись до рассвета и слушай,
как зовут муэдзина на службу
черно-белые нити зари…
О Алеппо, Алеппо, Алеппо –
в полом теле безродного склепа
отыщи вдохновенье свое,
в горле горя, пустившего споры,
посади симеонову гору
и усни у подножья ее,
а проснешься – твой путь уготован,
город смотрит глазами святого,
первозданно мечети дрожат…
неопознанный, канувший в лету,
принимай же не лепет, а лепту,
о Алеппо, Алеппо, Алеппо –
я один из твоих прихожан

 

* * *
первая мекка
последняя мекка
ставшая солью весна
все остаётся
особенной метой
в горле песчаного сна
спорить не стоило
с календарями
чётные числа терзать
чертовым градусом
жизнь ускоряя
мысли мелькают назад
медленно рвётся
фейсбучная лента
значит пора на покой
поздняя осень
тоска турбулентность
колокол жизни людской
значит уже
ничего не приснится
снов обмелела река
только остатки
воды на ресницах
тремор в неловких руках
первое море
последнее море
мост над песчаной косой
но не уходит
вчерашняя горечь
и нескончаем песок

 

* * *
в начале слов река текла ровней
и облака чуть ближе были к ней
на берегах пологих и широких
лесных друидов вещие глаза
о том что было много лет назад
читали элегические строки
и приходилось мимо звучных нот
такую чушь записывать в блокнот
такую феерическую заумь
что с треском разноцветных бон-пари
взрывались водяные пузыри
кантату дня проигрывая залпом
а что теперь ну что теперь ответь
простуженных ветвей электросеть
как секта бесполезных староверов
и медленнее движется вода
и берега суровы как беда
пришедшая в начале новой эры
пусть по реке идут одни круги
но ты сюда однажды забеги
открыть когда-то запертые двери
всплыви со дна и заплыви на дно
и ощути в себе морозный зной
зелёный мыс коралловые верфи …
рыбачьи лодки изумрудный плёс
все что в себе безмолвным грузом нёс…
давным-давно река текла ровней

 

* * *
в конце замедленного лета
где мысли прожитым пьяны
лилась мелодия для флейты
сквозным ознобом вдоль спины
звенела музыка резная
в ней четко слышалось люби
и тех люби кого не знаем
и тех люби по ком скорбим
текли в фоническую бездну
веселый хмурый добрый злой
и даже дворник у подъезда
стоял как вкопанный с метлой
все обреченнее и горше
звучала музыка и жгла
и становилась чем-то большим
чем каждый в ком она жила
внезапно вспыхивали лица
и чаще думалось о том
что только в ней одной крупицы
того что правдой мы зовём

 

БОРИСУ РЫЖЕМУ

Ангел мой, ты видишь ли меня?
Фёдор Тютчев

вечер. бокс. начало боя-матча,
но теперь неважно, кто кого, —
ты уже родился, мальчик, мальчик,
мрачного урала божество…

скорбь со щёк до срока утираю,
не сверяю время по часам, —
мальчик, мальчик, не ходи по краю,
там волчок… ну дальше знаешь сам…

ты умел — другие не умели
жить легко и умирать легко,
видишь, как от боли онемели
все, кого «любил без дураков».

не сердись на слабых, будь мужчиной —
вот уже в преддверии грозы
ангел, позабывший матерщину,
перевёл на небо твой язык.

милый мой, дождём ли, снегом талым,
светом ли, дрожаньем хрупких век —
в тёмный час, когда тебя не стало,
от вины заплакал человек…

 

* * *
не надеясь на постоянство
невесомого естества
слово вылетело в пространство
стало общим и без родства

облачатся в него как в платье
да как будто не с той руки
приготовят ему распятье
чьи-то злобные языки

оболгут его те и эти
мол неискренне зло старо
чтобы после пустить на ветер
как фальшивое серебро

нагадают ему дороги
и фантомную боль листа
беспокойные лжепророки
с чёрным золотом на устах

занавесят на окнах шторы
перепутав завет со злом
а оно появилось чтобы
ты согрелся его теплом

 

* * *
меньше говорить и больше ехать,
медленно глотая тишину…
жжёт внутри, как времени прореха,
тот, кого обратно не верну

знать бы, чью печаль под сердцем вёз ты,
из какой бессонницы  возник,
у меня по жизни сны и вёрсты –
у тебя начал на десять книг

у меня туманы на каяле,
их тревожный смысл невыразим –
у тебя синкопы расстояний,
звонкие прозренья знойных зим

тропами луны и калевалы
бисер послесловий соберём,
слишком редки стали интервалы
между январём и январём

вот уже торопятся к барьеру
ранняя и поздняя звезда –
выстрел вызрел – верность или вера,
навсегда уже не навсегда …

 

МОСКВИЧКА

Головой понимаю: москвичка.
Но душой принимаю с трудом:
с каждым годом сильнее привычка
уставать от больших городов,

От толпы городской, монотонной
и от транспортно-пробковых пут ‒
От махины железобетонной,
где любой великан ‒ лилипут.

На моря кратковременный выезд
ненадолго спасает… боюсь,
город-монстр окончательно выест
всю былую крылатость мою,

отберёт, что желала, хотела,
вынет сердце моё, а потом
будет рвать беззащитное тело
каннибальским чудовищным ртом.

Что поделать? Сама виновата,
что теперь ни мертва, ни жива…
Был осознанно выбран когда-то
этот крест под названьем Москва.

 

* * *
два гения совпали – Бог и Бах…
затрепетав у мира на устах,
вспорхнули птахи – терции и кварты,
и начался фонический потоп –
диезов звёзды, лилии альтов
с полей небес подобием валторн
лились в азарте.
два гения, две правды – Бах и Бог,
и снова задышала – выдох/вдох –
разбуженного неба диафрагма,
и, проиграв прелюдии на бис,
земные горизонты поднялись,
и вырвался на волю жизни смысл,
как магма…
два гения – и ожил в этот миг
век, что лежал, бесплотен, безъязык,
и звуком был вселенной вправлен вывих –
и ветру было сказано «шуми»,
и грому было сказано «греми» –
вдох/выдох…

 

* * *
бывает, что  таинственно и странно
влекут места, в которых раньше не был…
пропитанное мёдом и шафраном,
о чём молчит израильское небо?

о чём вода Эйлатского залива
шумит, легенду смешивая с явью?
свернувшийся под сердцем Тель-Авива,
какие сны рассказывает Яффа?

здесь по следам от стоптанных сандалий
всегда легко отыщешь пилигрима –
от всех невзгод в краю многострадальном
спасают стены Иерусалима.

когда под шум разбуженного ветра
стремишься вдаль по ниточке столетий,
к тебе взывают сквозь земные недра
святой земли замученные дети.

слова, что говорятся на иврите,
звучат, как сокровенная молитва –
рождаясь из причудливых наитий,
добро и зло опять вступают в битву,

и битве той нельзя остановиться.
она – твой путь. пусть небо и печально,
но отчего-то с ясностью провидца
ты понимаешь суть его молчанья.

 

* * *
я хочу оказаться в Алеппо –
там, где весело, яростно, слепо
жгут неявного солнца лучи,
о Алеппо, Алеппо, Алеппо –
созерцай, удивляйся, молчи
и вглядись, если можешь вглядеться,
полюби это скорбное сердце
с лебединым прозреньем внутри,
посмотри, как горят алтари,
поднимись до рассвета и слушай,
как зовут муэдзина на службу
черно-белые нити зари…
О Алеппо, Алеппо, Алеппо –
в полом теле безродного склепа
отыщи вдохновенье свое,
в горле горя, пустившего споры,
посади симеонову гору
и усни у подножья ее,
а проснешься – твой путь уготован,
город смотрит глазами святого,
первозданно мечети дрожат…
неопознанный, канувший в лету,
принимай же не лепет, а лепту,
о Алеппо, Алеппо, Алеппо –
я один из твоих прихожан

 

* * *
первая мекка
последняя мекка
ставшая солью весна
все остаётся
особенной метой
в горле песчаного сна
спорить не стоило
с календарями
чётные числа терзать
чертовым градусом
жизнь ускоряя
мысли мелькают назад
медленно рвётся
фейсбучная лента
значит пора на покой
поздняя осень
тоска турбулентность
колокол жизни людской
значит уже
ничего не приснится
снов обмелела река
только остатки
воды на ресницах
тремор в неловких руках
первое море
последнее море
мост над песчаной косой
но не уходит
вчерашняя горечь
и нескончаем песок

 

* * *
в начале слов река текла ровней
и облака чуть ближе были к ней
на берегах пологих и широких
лесных друидов вещие глаза
о том что было много лет назад
читали элегические строки
и приходилось мимо звучных нот
такую чушь записывать в блокнот
такую феерическую заумь
что с треском разноцветных бон-пари
взрывались водяные пузыри
кантату дня проигрывая залпом
а что теперь ну что теперь ответь
простуженных ветвей электросеть
как секта бесполезных староверов
и медленнее движется вода
и берега суровы как беда
пришедшая в начале новой эры
пусть по реке идут одни круги
но ты сюда однажды забеги
открыть когда-то запертые двери
всплыви со дна и заплыви на дно
и ощути в себе морозный зной
зелёный мыс коралловые верфи …
рыбачьи лодки изумрудный плёс
все что в себе безмолвным грузом нёс…
давным-давно река текла ровней

 

* * *
в конце замедленного лета
где мысли прожитым пьяны
лилась мелодия для флейты
сквозным ознобом вдоль спины
звенела музыка резная
в ней четко слышалось люби
и тех люби кого не знаем
и тех люби по ком скорбим
текли в фоническую бездну
веселый хмурый добрый злой
и даже дворник у подъезда
стоял как вкопанный с метлой
все обреченнее и горше
звучала музыка и жгла
и становилась чем-то большим
чем каждый в ком она жила
внезапно вспыхивали лица
и чаще думалось о том
что только в ней одной крупицы
того что правдой мы зовём

 

БОРИСУ РЫЖЕМУ

Ангел мой, ты видишь ли меня?
Фёдор Тютчев

вечер. бокс. начало боя-матча,
но теперь неважно, кто кого, —
ты уже родился, мальчик, мальчик,
мрачного урала божество…

скорбь со щёк до срока утираю,
не сверяю время по часам, —
мальчик, мальчик, не ходи по краю,
там волчок… ну дальше знаешь сам…

ты умел — другие не умели
жить легко и умирать легко,
видишь, как от боли онемели
все, кого «любил без дураков».

не сердись на слабых, будь мужчиной —
вот уже в преддверии грозы
ангел, позабывший матерщину,
перевёл на небо твой язык.

милый мой, дождём ли, снегом талым,
светом ли, дрожаньем хрупких век —
в тёмный час, когда тебя не стало,
от вины заплакал человек…

 

* * *
не надеясь на постоянство
невесомого естества
слово вылетело в пространство
стало общим и без родства

облачатся в него как в платье
да как будто не с той руки
приготовят ему распятье
чьи-то злобные языки

оболгут его те и эти
мол неискренне зло старо
чтобы после пустить на ветер
как фальшивое серебро

нагадают ему дороги
и фантомную боль листа
беспокойные лжепророки
с чёрным золотом на устах

занавесят на окнах шторы
перепутав завет со злом
а оно появилось чтобы
ты согрелся его теплом

 

* * *
меньше говорить и больше ехать,
медленно глотая тишину…
жжёт внутри, как времени прореха,
тот, кого обратно не верну

знать бы, чью печаль под сердцем вёз ты,
из какой бессонницы  возник,
у меня по жизни сны и вёрсты –
у тебя начал на десять книг

у меня туманы на каяле,
их тревожный смысл невыразим –
у тебя синкопы расстояний,
звонкие прозренья знойных зим

тропами луны и калевалы
бисер послесловий соберём,
слишком редки стали интервалы
между январём и январём

вот уже торопятся к барьеру
ранняя и поздняя звезда –
выстрел вызрел – верность или вера,
навсегда уже не навсегда …

 

МОСКВИЧКА

Головой понимаю: москвичка.
Но душой принимаю с трудом:
с каждым годом сильнее привычка
уставать от больших городов,

От толпы городской, монотонной
и от транспортно-пробковых пут ‒
От махины железобетонной,
где любой великан ‒ лилипут.

На моря кратковременный выезд
ненадолго спасает… боюсь,
город-монстр окончательно выест
всю былую крылатость мою,

отберёт, что желала, хотела,
вынет сердце моё, а потом
будет рвать беззащитное тело
каннибальским чудовищным ртом.

Что поделать? Сама виновата,
что теперь ни мертва, ни жива…
Был осознанно выбран когда-то
этот крест под названьем Москва.