Елена ЖАМБАЛОВА. Борясь с притяженьем земли

14 суток покоя, окно на Одессу.
Трамваи тихонько идут и киоск зеленеет.
По небу, по жёлтому небу играет Олеся,
И можно прохладные руки протягивать ей и
Динь-динь говорить, бом-бим-бом говорить, люли-люли.
И мальчики возле булочной улетают.
И девочки конопатые пригорюнились.
И бабушка крестится. Крашеная, не седая.

 

* * *
Это я – солдат, что в окопе умер, это я сестра, что над ним рыдала,
это я родилась и жила в Батуми, это я родилась и жила в Непале,
Это я Христос, по воде прошедший, это я – грааль – до последних капель,
Это я ободранным сумасшедшим уходил из Рима пешком в Неаполь.
Это я Ференц Лист и его этюды, и Гюго, и Данте, и Гёте тоже,
От меня, Скуратова от Малюты, за версту бежали, узнав по роже.
Это я Монгол, тот носитель духа, шел по завоеванным новым землям, –
Это я к земле приложивший Ухо – я считал удары, планете внемля.
Это я, садясь на холодный камень, все ждала рязановское “Кончита…”
Это я играю в саду клубками разноцветных шелковых тонких ниток,
Это я смеющийся Юго Чавес, это я рассерженная домохозяйка,
Это я бычок, на доске качаюсь, это я промокший до нитки зайка,
Сколько будет “я”… Видишь эту лопасть, от нее “тут-тук” по воде кругами,
Между нами рвы, между нами пропасть, километры времени между нами,
Но за первым кругом- второй и третий, иль четвертый- это не так уж важно.
мы однажды встретимся на планете, или вне планеты: джаннат, диважин…
Будем может чуточку лучше, ярче, может дюже сдержанней иль капризней…
Я в висок целую тебя и плачу.
В новой жизни.

 

* * *
О, чадо мое. О мой маленький рыжий бурят,
В твоих волосах – запах ветра степей кижингинских.
Смотри, вдалеке – пики горных синеющих гряд,
Что схожи с узором на платье моринхуристки.
И если бы в птиц мы с тобой превратиться могли,
Птенец златокрылый, то мы бы с тобою взлетели,
Любя, замирая, борясь с притяженьем земли,
Над нежной полупрозрачною акварелью,
Где синие реки и белые берега
Бегут на восток серебром каменистых кряжей,
Где темно-зеленой грустью шумит тайга,
И темно-зеленой болью на сердце ляжет.

 

* * *
В углублениях конских копыт застревал виноград,
Перед нами, стремительный, нес свои воды Евфрат.
Наши смуглые женщины пели: Наян Наваа!
И плясало горячее солнце у них в головах.

Вот рука моя тянется, чтобы нащупать края
За которые вытяну память из небытия.
Там за гранью пиала полна молока, не пролей!
Там мой бронзовый предок! я наших монгольских кровей!

Потому ли мне снится, как все мы куда-то брели,
На ладонях моих до сих пор этот запах земли.
Мы глаза покрасневшие прятали за рукава…
Мы прощались с тобою, великая Наян Наваа!

Наша Родина – там, где народ, мы идем сквозь века.
Умирая, рождаясь, на разных крича языках.
Слепо жаждая жить, забывая завет матерей…
Но пиала полна молока.
Не пролей.

14 суток покоя, окно на Одессу.
Трамваи тихонько идут и киоск зеленеет.
По небу, по жёлтому небу играет Олеся,
И можно прохладные руки протягивать ей и
Динь-динь говорить, бом-бим-бом говорить, люли-люли.
И мальчики возле булочной улетают.
И девочки конопатые пригорюнились.
И бабушка крестится. Крашеная, не седая.

 

* * *
Это я – солдат, что в окопе умер, это я сестра, что над ним рыдала,
это я родилась и жила в Батуми, это я родилась и жила в Непале,
Это я Христос, по воде прошедший, это я – грааль – до последних капель,
Это я ободранным сумасшедшим уходил из Рима пешком в Неаполь.
Это я Ференц Лист и его этюды, и Гюго, и Данте, и Гёте тоже,
От меня, Скуратова от Малюты, за версту бежали, узнав по роже.
Это я Монгол, тот носитель духа, шел по завоеванным новым землям, –
Это я к земле приложивший Ухо – я считал удары, планете внемля.
Это я, садясь на холодный камень, все ждала рязановское “Кончита…”
Это я играю в саду клубками разноцветных шелковых тонких ниток,
Это я смеющийся Юго Чавес, это я рассерженная домохозяйка,
Это я бычок, на доске качаюсь, это я промокший до нитки зайка,
Сколько будет “я”… Видишь эту лопасть, от нее “тут-тук” по воде кругами,
Между нами рвы, между нами пропасть, километры времени между нами,
Но за первым кругом- второй и третий, иль четвертый- это не так уж важно.
мы однажды встретимся на планете, или вне планеты: джаннат, диважин…
Будем может чуточку лучше, ярче, может дюже сдержанней иль капризней…
Я в висок целую тебя и плачу.
В новой жизни.

 

* * *
О, чадо мое. О мой маленький рыжий бурят,
В твоих волосах – запах ветра степей кижингинских.
Смотри, вдалеке – пики горных синеющих гряд,
Что схожи с узором на платье моринхуристки.
И если бы в птиц мы с тобой превратиться могли,
Птенец златокрылый, то мы бы с тобою взлетели,
Любя, замирая, борясь с притяженьем земли,
Над нежной полупрозрачною акварелью,
Где синие реки и белые берега
Бегут на восток серебром каменистых кряжей,
Где темно-зеленой грустью шумит тайга,
И темно-зеленой болью на сердце ляжет.

 

* * *
В углублениях конских копыт застревал виноград,
Перед нами, стремительный, нес свои воды Евфрат.
Наши смуглые женщины пели: Наян Наваа!
И плясало горячее солнце у них в головах.

Вот рука моя тянется, чтобы нащупать края
За которые вытяну память из небытия.
Там за гранью пиала полна молока, не пролей!
Там мой бронзовый предок! я наших монгольских кровей!

Потому ли мне снится, как все мы куда-то брели,
На ладонях моих до сих пор этот запах земли.
Мы глаза покрасневшие прятали за рукава…
Мы прощались с тобою, великая Наян Наваа!

Наша Родина – там, где народ, мы идем сквозь века.
Умирая, рождаясь, на разных крича языках.
Слепо жаждая жить, забывая завет матерей…
Но пиала полна молока.
Не пролей.