Виктор ЕСИПОВ. «Царь» или «Князь»? К истории публикации стихотворения «Анчар» -

Известны два пушкинских автографа стихотворения, черновой и перебеленный, под последним стоит авторская дата: 9 ноября 1828 года. А впервые стихотворение опубликовано в «Северных цветах на 1832 год» в конце 1831 года под названием «Анчар, древо яда». Опубликовано в следующей редакции:

В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит — один во всей вселенной.

Природа жаждущих степей
Его в день зноя породила
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,
К полудню растопясь от зною,
И застывает ввечеру
Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит
И тигр нейдет — лишь вихорь черный
На древо смерти набежит
И мчится прочь, уже тлетворный.

И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей, уж ядовит,
Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом:
И тот послушно в путь потек
И к утру возвратился с ядом.

Принес он смертную смолу
Да ветвь с увядшими листами,
И пот по бледному челу
Струился хладными ручьями;

Принес — и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.

А Царь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы. ¹

В первом стихе последней строфы (33 стих) – «Царь» в отличие от текстов чернового и перебеленного автографов, где было «князь». В собрании стихотворений Пушкина 1832 года (часть третья), вышедшем 31 марта того же года² , возвращен вариант автографов 1828 года.
Не многим более полутора месяцев до этого, а именно 13 февраля 1832 года³ , вышли из печати «Стихотворения из “Северных цветов 1832 года”» Пушкина, где повторена редакция «Северных цветов». История и статус этого издания подробно рассмотрены в недавно вышедшем комментированном издании того же названия⁴ .

Таким образом, на протяжении трёх месяцев «Анчар» был опубликован трижды, но в двух разных вариантах: два раза «Царь» и один раз «князь».
По этому поводу в советское время развернулась острая полемика. Так, Н. В. Измайлов⁵ настаивал на варианте черновых автографов, а Д. Д. Благой⁶ считал, что нужно руководствоваться публикацией в «Северных цветах».

В третьем томе 16-томного Полн. собр. соч. Пушкина (1937 –1949) «Анчар» дан со словом «князь» в первом стихе заключительной строфы. Однако в дополнительном 17-м томе (1959 год) указано, что стих 33 стихотворения «Анчар» следует печатать по «первой публикации стихотворения» в “Северных цветах”: «царь» вместо «князь»⁷ .
В 10-томном Полн. собр. соч. под редакцией Б. В. Томашевского, напротив, сохранен первоначальный вариант: «князь», а не «царь».
Таким образом, вопрос о том, как все-таки должна публиковаться первая строка заключительной строфы «Анчара», до сих пор остается открытым.

____________

Не менее интересным и важным представляется вопрос: почему при публикации в «Северных цветах» «князь» оказался заменен Пушкиным на «Царь»?

По мнению идеологически заряженных комментаторов советского времени, рассматривавших творчество Пушкина в отрыве от важнейших фактов его биографии, именно это позволяло видеть в «Анчаре» «одно из величайших созданий гражданской лирики Пушкина»⁸ , имевшее «важнейшее значение для определения общественно-политической позиции Пушкина в годы после разгрома декабрьского восстания»⁹ – так писал Д. Д. Благой.

В унисон с ним А Н. П. Смирнов-Сокольский считал, что в публикации стихотворения «Северными цветами» со словом «Царь», обнажалась «политическая сущность одного из самых смелых и вольнолюбивых стихотворений Пушкина»¹⁰ .

На самом деле, если исходить из биографических сведений об отношениях поэта и императора в 1831 – 1832 годах, политический выпад в адрес Николая I со стороны Пушкина представляется совершенно невероятным.

Дело в том, что личность и деятельность императора импонируют Пушкину в эти годы, а порой вызывают искреннее восхищение, как например, приезд царя в холерную Москву в конце сентября 1830 года, чтобы морально поддержать москвичей, быть с ним в эти трудные дни (см. анонимно опубликованное пушкинское стихотворение «Герой»). То же во время холерного бунта лета 1831 года в Петербурге.

Так, в письме Нащокину от 26 июня 1831 года, сообщая о бунте, Пушкин пишет: «Государь сам явился на месте бунта и усмирил его. Дело обошлось без пушек, дай Бог, чтоб и без кнута» (14, 181).

О том же и еще более пафосно сообщается П. А. Осиповой в письме от 29 июня 1831 года: «Государь говорил с народом. Чернь слушала на коленях – тишина – один царский голос как звон святой раздавался на площади» (14, 184).

И в дневниковой записи от 26 июля 1831 года находим сообщение о холерном бунте в военных поселениях Новгородской губернии: «Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад <…> и обещал к ним приехать. “Тогда я вас прощу”, – сказал он им. Кажется, всё усмирено, а если нет еще, то всё усмириться присутствием Государя»¹¹ .

Доверительность в отношениях поэта с царем подтверждается и их личным общением – напрямую или через Бенкендорфа. В виду затруднительного материального положения Пушкин обращается к Николаю I с просьбой разрешить ему издавать «политический и литературный журнал» или, что «более соответствовало бы» его «занятиям и склонностям» — уточняет Пушкин – «заняться историческими изысканиями» в архивах и библиотеках дворца с целью написания истории Петра I. В письме от 21 июля (или около этого числа) 1831 года он пишет: «Если Государю Императору угодно будет употребить перо мое, то буду стараться с точностию и усердием исполнять волю Его Величества и готов служить ему по мере моих способностей» (14, 256).

Любопытно, что в письме Нащокину, (14, 196-197) от того же числа, о занятиях историей Петра I сообщается уже как о решенном деле: «…зимою зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне Царем». И тут же Пушкин добавляет, что царь с ним «милостив и любезен»¹² .

То же и в письме Плетневу от 22 июля 1831 г. (14, 197-198) – Пушкин пишет, что царь взял его «в службу», дал жалованье, открыл архивы и, вообще, «очень мил» по отношению к нему.
При этом частично процитированное письмо Бенкендорфу явилось лишь бюрократической формальностью: вопрос о работе в архивах был уже решен Николаем I. Пушкин еще до этого письма встретился с царём на прогулке в Царском Селе и обсудил возможность получения доступа в архивы для написания упомянутого исторического труда¹³ .
Плетнев письмом от 25 июля 1831 года (14, 199) восхищается тем, что царь «балует» Пушкина, Глинка письмом от 28 июля (14, 200) просит «предстательствовать» за него перед царем¹⁴ . То есть Пушкин окончательно воспринимается друзьями и знакомыми как человек приближенный ко двору.

Интересен и важен для наших дальнейших рассуждений и следующий эпизод из царскосельской жизни Пушкина летом 1831 года. Николай I, так же находящийся в это время в Царском Селе, интересуется его стихами «Клеветникам России», и посылает за ними к Жуковскому, о чем Жуковский сообщает в своем письме от второй половины (не ранее 16) августа 1831 года (14, 208) Пушкину и предлагает ему переписать стихи и для императрицы. Значит, слух об этих стихах распространился среди патриотически настроенной публики по Царскому Селу, где находятся в это время и двор, и Пушкин, и Жуковский¹⁵ .

Как известно, Вяземский назвал эти стихи Пушкина «шинельной поэзией», и действительно, пушкинская позиция по поводу Польского восстания 1830 – 1831 годов полностью совпадала с официальной. Но не в связи с близостью ко двору и желания соответствовать политической линии двора, —пушкинская позиция по польскому вопросу проистекала из его собственной концепции истории России. И здесь он был государственником и даже, по определению Георгия Федотова¹⁶, «певцом империи».

С учётом всего перечисленного утверждения советских пушкиноведов о существовании злободневного антимонархического подтекста в «Анчаре» выглядят надуманными.

Совершенно прав был Н. В. Измайлов, утверждавший, что стихотворение не содержит политического подтекста: «…мрачное и загадочное творение Пушкина, — „Анчар, древо яда“ — этот таинственный образ, порожденный в далеких пустынях Востока, прошедший
на пути к творческой обработке его нашим поэтом через истолкование науки и поэзии Запада»¹⁷ .

То же провозглашается и в другом месте его исследования: «Пушкин старался придать ему (стихотворению «Анчар». – В.Е.) вполне конкретные, этнографически-локализованные черты, выдерживая в духе восточной легенды, а не отвлеченной аллегории»¹⁸ .

Эта же мысль увенчивает исследование Измайлова:

«Проблема судьбы, проблема отношения человека к роковым силам, движущим мир, — лежат ли они за пределами человеческого сознания или воплощаются в государственной необходимости, — всегда мучительно занимала Пушкина. 1828 год особенно был наполнен тяжелыми думами об этой проблеме, воплощенными в «Воспоминании», в «стансах о жизни» («26 мая»), и в других вещах. «Анчар» — одно из выражений раздумья о ней поэта — выражение грандиозное и трагическое, благодаря грандиозности и красочности образов»¹⁹ .

Глубоко обоснованную трактовку «Анчара» именно в этом ключе дал не так давно Валентин Непомнящий, который также рассмотрел «Анчар» в едином контексте с другими стихотворениями, такими, как «Пророк», «Поэт», «Близ мест, где царствует Венеция златая…», «Дар напрасный, дар случайный…». По утверждению Непомнящего, мир предстает в «Анчаре» полностью «обезбоженным», управляемым «властью смертной “природы” и обездушенной воли человека, совместно заменяющих Бога». «Анчар», по мысли Непомнящего, написан «не в тонах лирического разочарования (отсылка к стихотворению «Дар напрасный, дар случайный. – В.Е.), пусть самого отчаянного, а как страшная фантазия, своего рода антиутопия, – с холодным ужасом и подчеркнуто дистанцированно»²⁰

.
Добавим к этому, что внешний антураж в «Анчаре» (в пустыне чахлой и скупой») в точности тот же, что и в «Пророке» («в пустыне мрачной»), при этом в «Анчаре» нет Бога, как это подчёркнуто Валентином Непомнящим…

Но вернемся к поставленному нами вопросу, почему при публикации стихотворения в «Северных цветах», «князь» был заменен Пушкиным на «Царя»?
Н.В. Измайлов в упомянутой работе считал, что «князь», исключал всякие побочные применения, возникающие при редакции «Анчара» со словом «Царь», и не позволял отвлечься от глубинного философского смысла стихотворения, что могло бы иметь место при другой редакции.
Но, с другой стороны, задумаемся, какое отношение может иметь этимологически связанное со славянством (и Европой) наименование «князь» к Востоку? Никакого. Напротив, царями в славянской книжной культуре называются многие правители прошлого, в первую очередь, упоминаемые в Библии, запечатлевшей события из жизни восточных народов.
И вот летом-осенью 1831 года, готовя публикацию стихотворения в «Северных цветах на 1832 год», Пушкин решает заменить вынужденный в определенный степени (дабы избегнуть применений, нарушающих логический строй стихотворения), титул «князь», к тому же еще и необоснованный контекстом, на более подходящий и этнически достоверный в данном случае титул «царь». Он считает, что облечен, как это показано нами выше, достаточным доверием при дворе, чтобы у Николая I или у кого-то в его окружении возникли совершенно безосновательные, с пушкинской точки зрения, политические ассоциации, связанные со словом «Царь».
___________

Однако публикация «Анчара» в «Северных цветах» на 1832 год совпала с рядом внутри политических и внешне политических событий.
Всё это обстоятельно рассмотрено в упомянутом в начале нашей статьи современном комментированном издании «Пушкин. Стихотворения из “Cеверных цветов» 1832 года.
Именно в конце 1831 – начале 1832 года III отделение начало уделять повышенное внимание печатной продукции и в том числе периодическим изданиям. Так, 7 февраля 1832 года датировано письмо Бенкендорфа министру народного просвещения К. А. Ливену о запрещении журнала Киреевского «Европеец».
В тот же день, 7 февраля 1832 года²¹ Пушкин получил следующее довольно резкое письмо от шефа III отделения: ««Генерал-адъютант Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина, доставить ему объяснение, по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманахе под названием Северные Цветы некоторые стихотворения его, и между прочим Анчар, древо яда, без предварительного испрошения на напечатание оных Высочайшего дозволения» (15, 10, курсив подлинника).
При этом, заметим, из всех стихотворений, опубликованных в «Северных цветах», названо в письме лишь «Анчар, древо яда», и, как станет ясно из дальнейшего контекста статьи, именно «древо яда» и насторожило Бенкендорфа.²²

Таким образом, Вопрос об «Анчаре» возник в ситуации ужесточения цензурной политики.

В ответном письме от того же 7 февраля²³Пушкин оправдывается в том, что опубликовал стихотворение без царского согласия: «Я всегда твердо был уверен, что Высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоин, не лишает меня и права, данного Государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры» (15, 10, курсив подлинника).
И в черновом письме Пушкина Бенкендорфу от 18 – 24 февраля 1832 года речь опять идет исключительно о цензуре и нелепых цензурных «подразумениях». В частности, категорически возражая против желания Бенкендорфа взять на себя (на III отделение) цензуру его стихотворений, Пушкин пишет: «Подвергаясь один особой, от Вас единственно зависящей цензуре — я, вопреки права, данного Государем²⁴ , изо всех писателей буду подвержен самой стеснительной цензуре, ибо весьма простым образом — сия цензура будет смотреть на меня с предубеждением и находить везде тайные применения, allusions и затруднительности — а обвинения в применениях и подразумениях не имеют ни границ, ни оправданий, если под словом дерево будут разуметь конституцию, а под словом стрела самодержавие» (15, 13-14, курсив подлинника).

При этом важно отметить, что начинается упомянутое черновое письмо с просьбы разрешить к печати «одно стихотворение»: «По приказанию Вашего Превосходительства препровождаю к Вам одно стихотворение, взятое от меня в альманах и уже пропущенное цензурой.
Я остановил его печатание до Вашего разрешения» (15, 13-14, курсив мой. – В.Е.).

Под стихотворением, конечно, имелся в виду «Анчар», а под «приказанием» Бенкендорфа – требование предоставить ему текст «Анчара».
Как и когда Пушкин ознакомил Бенкендорфа с текстом «Анчара» мы не знаем – письмо-то, частично процитированное нами, черновое. Но, заметим, что «Стихотворения из “Северных цветов 1832 года”», вышли из печати 13 февраля и «Анчар» опубликован там со словом «Царь» и под тем же названием, что и в «Северных цветах»: «Анчар, древо яда». По-видимому, небольшой тираж издания, предназначенный для распространения лишь среди друзей поэта, успокоил сомнения Бенкендорфа .

Следовательно, под изданием, упомянутом в черновом пушкинском письме, «печатание» которого Пушкин мог остановить, подразумевалось собрание стихотворений Пушкина 1832 года, уже подписанное в печать 20 января. К этому изданию мы обратимся чуть позже.
Что же касается переписки, черновое письмо от 18 – 24 февраля 1832 года, осталось в бумагах Пушкина, а Бенкендорф получил от него другое письмо, датированное 24 февраля, но совсем иного содержания:

«С чувством глубочайшего благоговения принял я книгу, Всемилостивейше пожалованную мне Его Императорским Величеством. Драгоценный знак Царского ко мне благоволения возбудит во мне силы для совершения предпринимаемого мною труда и который будет ознаменован, если не талантом, то по крайней мере усердием и добросовестностию» (15, 14-15).
Дело в том, что 17 февраля с сопроводительным письмом Бенкендорфа Пушкину было доставлено, по указанию Николая I, в качестве личного подарка впервые в истории России осуществленное “Полное собрание законов Российской империи” в 55 томах»²⁵.

Подарок царя в момент нелицеприятных объяснений с Бенкендорфом об «Анчаре» позволяет предположить, что выговор за публикацию стихотворения без одобрения царя (только с разрешения обычной цензуры), скорее всего, явился личной инициативой Бенкендорфа или, во всяком случае, царь не придал этому факту серьезного значения.
А подарок царя Пушкину – еще одно подтверждение императорского благорасположения, особенно важного в существующей внешнеполитической ситуации, связанной с польским вопросом.{efn_note]См.: Вогман В. М. Пушкин и Николай I. Исследование и материалы, М.- СПб.: Нестор-История, 2019.[/efn_note]
______________

Итак, издание собрания стихотворений 1832 года, уже подписанное в печать 20 января, было приостановлено Пушкиным.
А внешнеполитическая ситуация состояла в том, что в период Польского восстания 1830 – 1831 годов и после его жестокого подавления в начале осени 1831 года, Россия подвергалась в Европе ожесточенной критике, одной из центральных тем которой оказалась холера в русской армии, что убедительно исследовано А.А. Долининым в не столь давней его статье об «Анчаре»²⁶.
Автор обращает внимание на взаимосвязанность холерных бунтов в России (где в отравлении воды молва обвиняла поляков) с распространением холеры в Польше, которую заносила к ним русская армия, сплошь пораженная холерой. Польская и европейская пропаганда обвиняла Николая I в том, что он намеренно отправлял в Польшу зараженных солдат. Эти обвинения были поддержаны либеральными политиками и деятелями культуры Западной Европы, сочувствовавшими восставшей Польше.
«На фоне этой холерной топики совершенно закономерным представляется прямое уподобление Российской империи легендарному упасу, “древу яда”, использованное видным английским поэтом и государственным деятелем Томасом Кембеллом» , – сообщает А.А. Долинин.

В ведомствах Бенкендорфа и Нессельроде не могли не обратить внимание на «подозрительное сходство “Анчара, древа яда” с антирусской риторикой Кембелла» и других защитников Польши. То есть, пушкинский миф об «Анчаре» по стечению обстоятельств неожиданно совпал с «антирусской риторикой» в Европе.

Вряд ли в Польше или в Европе успели прочесть пушкинское стихотворение, недавно опубликованное в «Северных цветах» на 1832 год, во всяком случае таких сведений мы не имеем, но факт остается фактом –
содержание «Анчара» оказалось в определенной степени созвучным событиям Русско-Польского противостояния начала тридцатых годов ХIХ века.
Таким образом, претензии власти к «Анчару» были связаны с нежелательными конкретными применениями в совершенно ином направлении, нежели представлялось советским идеологически ангажированным пушкиноведам.

Поэтому автор «Клеветников России», по-видимому, не испытал никаких внутренних колебаний, давая распоряжение П. А. Плетневу, занимавшемуся изданием собрания его стихотворений 1832 года, внести в текст «Анчара» необходимые изменения: перед текстом стихотворения была введена дата 1828, часть заголовка «древо яда» перенесена в подстрочное примечание и «Царь» исправлен на «князь» .

Иначе говоря, как и в случае со стихотворением «Клеветникам России», позиция Пушкина в связи с «Анчаром» полностью совпадала с внешнеполитической линией власти.
При этом возникшая возможность политического применения содержания «Анчара» к Польским событиям, никак не соответствовавшая авторскому замыслу, убеждает нас в правоте Н.В. Измайлова, считавшего вариант стихотворения с «князем» предпочтительным по отношению к редакции стихотворения в «Северных цветах», где «князь» был заменен на «Царя».

В свете изложенного, окончательная редакция «Анчара», опубликованная в собрании стихотворений Пушкина 1832 года («князь», а не «Царь»), в полной мере отражает последнюю авторскую волю Пушкина, которую следует учитывать при новых изданиях этого стихотворения.
_______________
* опубликовано в 2021 в ВЛ, вып.1

Природа жаждущих степей
Его в день зноя породила
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,
К полудню растопясь от зною,
И застывает ввечеру
Густой прозрачною смолою.

И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей, уж ядовит,
Стекает дождь в песок горючий.

Принес он смертную смолу
Да ветвь с увядшими листами,
И пот по бледному челу
Струился хладными ручьями;

Принес — и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.

А Царь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы. ²⁷

В первом стихе последней строфы (33 стих) – «Царь» в отличие от текстов чернового и перебеленного автографов, где было «князь». В собрании стихотворений Пушкина 1832 года (часть третья), вышедшем 31 марта того же года²⁸ , возвращен вариант автографов 1828 года.
Не многим более полутора месяцев до этого, а именно 13 февраля 1832 года²⁹ , вышли из печати «Стихотворения из “Северных цветов 1832 года”» Пушкина, где повторена редакция «Северных цветов». История и статус этого издания подробно рассмотрены в недавно вышедшем комментированном издании того же названия³⁰ .

Таким образом, на протяжении трёх месяцев «Анчар» был опубликован трижды, но в двух разных вариантах: два раза «Царь» и один раз «князь».
По этому поводу в советское время развернулась острая полемика. Так, Н. В. Измайлов³¹ настаивал на варианте черновых автографов, а Д. Д. Благой³² считал, что нужно руководствоваться публикацией в «Северных цветах».

В третьем томе 16-томного Полн. собр. соч. Пушкина (1937 –1949) «Анчар» дан со словом «князь» в первом стихе заключительной строфы. Однако в дополнительном 17-м томе (1959 год) указано, что стих 33 стихотворения «Анчар» следует печатать по «первой публикации стихотворения» в “Северных цветах”: «царь» вместо «князь»³³ .
В 10-томном Полн. собр. соч. под редакцией Б. В. Томашевского, напротив, сохранен первоначальный вариант: «князь», а не «царь».
Таким образом, вопрос о том, как все-таки должна публиковаться первая строка заключительной строфы «Анчара», до сих пор остается открытым.

____________

По мнению идеологически заряженных комментаторов советского времени, рассматривавших творчество Пушкина в отрыве от важнейших фактов его биографии, именно это позволяло видеть в «Анчаре» «одно из величайших созданий гражданской лирики Пушкина»³⁴ , имевшее «важнейшее значение для определения общественно-политической позиции Пушкина в годы после разгрома декабрьского восстания»³⁵ – так писал Д. Д. Благой.

То же и в письме Плетневу от 22 июля 1831 г. (14, 197-198) – Пушкин пишет, что царь взял его «в службу», дал жалованье, открыл архивы и, вообще, «очень мил» по отношению к нему.
При этом частично процитированное письмо Бенкендорфу явилось лишь бюрократической формальностью: вопрос о работе в архивах был уже решен Николаем I. Пушкин еще до этого письма встретился с царём на прогулке в Царском Селе и обсудил возможность получения доступа в архивы для написания упомянутого исторического труда³⁹ .
Плетнев письмом от 25 июля 1831 года (14, 199) восхищается тем, что царь «балует» Пушкина, Глинка письмом от 28 июля (14, 200) просит «предстательствовать» за него перед царем⁴⁰ . То есть Пушкин окончательно воспринимается друзьями и знакомыми как человек приближенный ко двору.

Эта же мысль увенчивает исследование Измайлова:

Однако публикация «Анчара» в «Северных цветах» на 1832 год совпала с рядом внутри политических и внешне политических событий.
Всё это обстоятельно рассмотрено в упомянутом в начале нашей статьи современном комментированном издании «Пушкин. Стихотворения из “Cеверных цветов» 1832 года.
Именно в конце 1831 – начале 1832 года III отделение начало уделять повышенное внимание печатной продукции и в том числе периодическим изданиям. Так, 7 февраля 1832 года датировано письмо Бенкендорфа министру народного просвещения К. А. Ливену о запрещении журнала Киреевского «Европеец».
В тот же день, 7 февраля 1832 года⁴⁷ Пушкин получил следующее довольно резкое письмо от шефа III отделения: ««Генерал-адъютант Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина, доставить ему объяснение, по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманахе под названием Северные Цветы некоторые стихотворения его, и между прочим Анчар, древо яда, без предварительного испрошения на напечатание оных Высочайшего дозволения» (15, 10, курсив подлинника).
При этом, заметим, из всех стихотворений, опубликованных в «Северных цветах», названо в письме лишь «Анчар, древо яда», и, как станет ясно из дальнейшего контекста статьи, именно «древо яда» и насторожило Бенкендорфа.⁴⁸

Таким образом, Вопрос об «Анчаре» возник в ситуации ужесточения цензурной политики.

В ответном письме от того же 7 февраля⁴⁹Пушкин оправдывается в том, что опубликовал стихотворение без царского согласия: «Я всегда твердо был уверен, что Высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоин, не лишает меня и права, данного Государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры» (15, 10, курсив подлинника).
И в черновом письме Пушкина Бенкендорфу от 18 – 24 февраля 1832 года речь опять идет исключительно о цензуре и нелепых цензурных «подразумениях». В частности, категорически возражая против желания Бенкендорфа взять на себя (на III отделение) цензуру его стихотворений, Пушкин пишет: «Подвергаясь один особой, от Вас единственно зависящей цензуре — я, вопреки права, данного Государем⁵⁰ , изо всех писателей буду подвержен самой стеснительной цензуре, ибо весьма простым образом — сия цензура будет смотреть на меня с предубеждением и находить везде тайные применения, allusions и затруднительности — а обвинения в применениях и подразумениях не имеют ни границ, ни оправданий, если под словом дерево будут разуметь конституцию, а под словом стрела самодержавие» (15, 13-14, курсив подлинника).

Итак, издание собрания стихотворений 1832 года, уже подписанное в печать 20 января, было приостановлено Пушкиным.
А внешнеполитическая ситуация состояла в том, что в период Польского восстания 1830 – 1831 годов и после его жестокого подавления в начале осени 1831 года, Россия подвергалась в Европе ожесточенной критике, одной из центральных тем которой оказалась холера в русской армии, что убедительно исследовано А.А. Долининым в не столь давней его статье об «Анчаре»⁵².
Автор обращает внимание на взаимосвязанность холерных бунтов в России (где в отравлении воды молва обвиняла поляков) с распространением холеры в Польше, которую заносила к ним русская армия, сплошь пораженная холерой. Польская и европейская пропаганда обвиняла Николая I в том, что он намеренно отправлял в Польшу зараженных солдат. Эти обвинения были поддержаны либеральными политиками и деятелями культуры Западной Европы, сочувствовавшими восставшей Польше.
«На фоне этой холерной топики совершенно закономерным представляется прямое уподобление Российской империи легендарному упасу, “древу яда”, использованное видным английским поэтом и государственным деятелем Томасом Кембеллом» , – сообщает А.А. Долинин.