Александр ЩЕДРИНСКИЙ. Мне опять вспоминается дом…

мне опять вспоминается дом. не леса, не поля,
а простые панельные вышки, вокзал, магазины.
не один чернозём – это наша с тобою земля –
наш асфальт – вот земля, не дающая, правда, озимых.
сядешь в скуке один и покуришь. собаки, бомжи.
ну а здесь даже стыдно страдать от одесских депрессий.
запад стоек и холоден, запад сумеет прожить
без печали твоей, ты нисколько здесь не интересен.
только родина видится, как ни закрою глаза.
как влетают снаряды, а я тут с гуцулкой кукую.
и тревожно, и сердце стучит, что вылазит из-за
клетки рёбер, закрытое именем господа всуе.
но и всё ж, как влюблённые, коим вовек не дано
в единении быть, возвращаюсь до названной даты,
но опять, как в каком-то немом и нелепом кино,
чемоданы схватив, впопыхах собираюсь куда-то.

 

* * *

не то чтоб время не стирало нас
в потусторонней памяти зеркальной.
стоящий у окна ночной анфас,
нависший силуэт над нами в спальне.
оно уходит. словно крик в ночи.
но только перед тем, как исказиться,
скользнёт в карман, заденет там ключи
и в стенах, словно мячик, отразится.
ну а потом – слова, что конденсат,
над городом рассеются, чтоб в мае
дождями возвратиться к нам назад,
пока ты едешь в утреннем трамвае.
я, верно, позабыл слова любви.
всё чаще я считаю пульс и деньги.
мир сотворён у бога на крови,
и с этим ничего, увы, не сделать.
но всё же смерть – кончина суеты,
земли с луною треснувшие блюдца.
а то, что трубку там берёшь не ты, –
отличный повод лечь и не проснуться.

 

* * *

постель свежа. твой город под дождём
шумит под стать ночному океану.
и каждый нерв, обтесанный ножом,
вдоль ливневых полос в одно протянут.
чиста душа. всё выметено вон.
колени обхватив, глядишь наружу.
и утренний трамвайный перезвон,
церковному подобно, тешит душу.
всё то, что нужно, есть. сиди, дыши.
будь благодарен ветру за дверями
и тих, как мышь, что влезла в камыши,
подобно сказке с бурыми тенями.

 

* * *

да. жить. хоть как-нибудь, но только жить,
но просто жить, ложась и просыпаясь.
подавленная плоть листом дрожит
в мгновеньях от потерянного рая.
расколотое общество зверья
само себя жуёт на пепелище.
а где же я? а что же? как же я?
я просто тень. никто меня не ищет.
не плакать. ведь слезам не веришь здесь
ты сам. рвать на груди своей рубаху.
потом, в костёр уставившись, присесть,
не чувствуя ни радости, ни страха.
впервые ощущая в голове
то лёгкость, то оргазм от завершенья,
уснуть росою в утренней траве,
соотнесясь с земным сердцебиеньем.

 

* * *
когда уже и некому кричать,
и связки обветшали, словно нити,
как раз тогда стихам твоим в печать
и прозе заявляют «заходите».
когда не нужно в жизни ничего,
а просто в стенку пялиться бездумно,
тогда девчонки горя твоего
вдруг возвратятся все походкой лунной.

не чтобы сокрушиться надо всем,
не чтоб сырозинировать над этим –
ты, словно составная из лексем,
содержишь лишь структуру. не во цвете,
не в чувстве ли, в эмоции живя.
cogito ergo sum тебя исправит,
как в дождь на два делённого червя
разумность кольцевая душу плавит.

так, жизнь в пути, когда она за нас,
подобна продвижению из мрака
ко свету, где в конце – олимп, парнас,
аидова трёхглавая собака.
но точка старта – смерть. всегда она.
и, обеляясь грязью от подошвы,
идёшь на свет. а там – одна стена.
и лампочка, и надпись: «поздно. что ж вы?».

коль есть конец (не наш, а вообще),
то следовало б думать о прошедшем.
о детстве, о любимой в шалаше,
о преходящем, выпавшем, отцветшем.
когда, рубеж заветный перейдя,
ты обнаружишь просто оборот там
того, что вне. то капельки дождя
вновь выделят тебя, что ждёт кого-то.

мне опять вспоминается дом. не леса, не поля,
а простые панельные вышки, вокзал, магазины.
не один чернозём – это наша с тобою земля –
наш асфальт – вот земля, не дающая, правда, озимых.
сядешь в скуке один и покуришь. собаки, бомжи.
ну а здесь даже стыдно страдать от одесских депрессий.
запад стоек и холоден, запад сумеет прожить
без печали твоей, ты нисколько здесь не интересен.
только родина видится, как ни закрою глаза.
как влетают снаряды, а я тут с гуцулкой кукую.
и тревожно, и сердце стучит, что вылазит из-за
клетки рёбер, закрытое именем господа всуе.
но и всё ж, как влюблённые, коим вовек не дано
в единении быть, возвращаюсь до названной даты,
но опять, как в каком-то немом и нелепом кино,
чемоданы схватив, впопыхах собираюсь куда-то.

 

* * *

не то чтоб время не стирало нас
в потусторонней памяти зеркальной.
стоящий у окна ночной анфас,
нависший силуэт над нами в спальне.
оно уходит. словно крик в ночи.
но только перед тем, как исказиться,
скользнёт в карман, заденет там ключи
и в стенах, словно мячик, отразится.
ну а потом – слова, что конденсат,
над городом рассеются, чтоб в мае
дождями возвратиться к нам назад,
пока ты едешь в утреннем трамвае.
я, верно, позабыл слова любви.
всё чаще я считаю пульс и деньги.
мир сотворён у бога на крови,
и с этим ничего, увы, не сделать.
но всё же смерть – кончина суеты,
земли с луною треснувшие блюдца.
а то, что трубку там берёшь не ты, –
отличный повод лечь и не проснуться.

 

* * *

постель свежа. твой город под дождём
шумит под стать ночному океану.
и каждый нерв, обтесанный ножом,
вдоль ливневых полос в одно протянут.
чиста душа. всё выметено вон.
колени обхватив, глядишь наружу.
и утренний трамвайный перезвон,
церковному подобно, тешит душу.
всё то, что нужно, есть. сиди, дыши.
будь благодарен ветру за дверями
и тих, как мышь, что влезла в камыши,
подобно сказке с бурыми тенями.

 

* * *

да. жить. хоть как-нибудь, но только жить,
но просто жить, ложась и просыпаясь.
подавленная плоть листом дрожит
в мгновеньях от потерянного рая.
расколотое общество зверья
само себя жуёт на пепелище.
а где же я? а что же? как же я?
я просто тень. никто меня не ищет.
не плакать. ведь слезам не веришь здесь
ты сам. рвать на груди своей рубаху.
потом, в костёр уставившись, присесть,
не чувствуя ни радости, ни страха.
впервые ощущая в голове
то лёгкость, то оргазм от завершенья,
уснуть росою в утренней траве,
соотнесясь с земным сердцебиеньем.

 

* * *
когда уже и некому кричать,
и связки обветшали, словно нити,
как раз тогда стихам твоим в печать
и прозе заявляют «заходите».
когда не нужно в жизни ничего,
а просто в стенку пялиться бездумно,
тогда девчонки горя твоего
вдруг возвратятся все походкой лунной.

не чтобы сокрушиться надо всем,
не чтоб сырозинировать над этим –
ты, словно составная из лексем,
содержишь лишь структуру. не во цвете,
не в чувстве ли, в эмоции живя.
cogito ergo sum тебя исправит,
как в дождь на два делённого червя
разумность кольцевая душу плавит.

так, жизнь в пути, когда она за нас,
подобна продвижению из мрака
ко свету, где в конце – олимп, парнас,
аидова трёхглавая собака.
но точка старта – смерть. всегда она.
и, обеляясь грязью от подошвы,
идёшь на свет. а там – одна стена.
и лампочка, и надпись: «поздно. что ж вы?».

коль есть конец (не наш, а вообще),
то следовало б думать о прошедшем.
о детстве, о любимой в шалаше,
о преходящем, выпавшем, отцветшем.
когда, рубеж заветный перейдя,
ты обнаружишь просто оборот там
того, что вне. то капельки дождя
вновь выделят тебя, что ждёт кого-то.