Елена ЛИТИНСКАЯ. Не уезжай, пожалуйста

 

Когда открываешь своё сердце, всегда существует риск, что ему причинят боль.

Джоди Пиколт

 

Мои родители ещё в конце восьмидесятых, в самом начале перестройки, эмигрировали в Штаты из Москвы, вместе с моими дедушкой и бабушкой – папиными родителями. А я родилась уже в новой стране в начале двухтысячных, чем в тайне от родных гордилась, и к эмигрантам себя не причисляла.

Детство моё прошло на юго-востоке Бруклина, в так называемом «проджекте» – комплексе многоэтажных, уныло краснокирпичных, безбалконных домов для малоимущих. Население «проджекта» было смешанным: где-то пятьдесят процентов чёрнокожих, двадцать пять процентов испаноязычных и остальные двадцать пять – белых (в основном новоприбывших русскоязычных). Кто работал, кто сидел на пособии welfare, кто на пособии по безработице, а кто, вроде, ни на чём не сидел, неизвестно, чем промышлял, но как-то сводил концы с концами и платил низкую квартплату (для безработных). Новоприбывшие русскоязычные, как правило, на долгие годы в «проджекте» не задерживались, стараясь получить более или менее денежную профессию, приобрести квартиру или дом и попрощаться с безликими краснокирпичными домами навсегда.

Отец с матерью рьяно взялись за учёбу, сдали необходимые для лицензии экзамены, подтвердили свои профессии дипломами (папа стал лицензированным врачом-хирургом, а мама – преподавателем английского языка как второго – ЕSL), начали зарабатывать приличные деньги и через десять лет встали на ноги. Да так высоко взлетели, что купили дом аж в одном из лучших районов Бруклина – Манхэттен-Бич – и в полной мере ощутили свою привилегированность перед менее упорными и не особо везучими соплеменниками, которые не смогли подняться на столь высокую для эмигранта ступеньку социальной лестницы.

Но это, как говорится, предыстория, а рассказ свой я начну с двухтысячных, когда я уже училась в двенадцатом классе Stuyvesant High School, одной из лучших средних школ города. Училась отлично, особо не напрягаясь. Как гуманитарные, так и точные науки давались мне легко, можно сказать играючи, так что времени свободного было у меня предостаточно. И почти всё свободное время я проводила за занятиями теннисным спортом (что стоило моим родителям кучи денег) и чтением книг. Книги читала не только на английском, но также и на русском. У нас дома, как и во многих иммигрантских семьях из России, говорили по-русски. Так было проще и привычнее. Кроме того, мои родители не хотели смущать дедушку и бабушку, которые приехали в Штаты без английского, но со школьным, ненужным в Америке немецким, и за долгие годы так английский толком и не выучили. Чтобы не чувствовать свою в некотором роде ущербность и «профнепригодность» для жизни вне России, они непосредственно занимались моим воспитанием и научили меня читать и писать по-русски. Так что я выросла по-настоящему двуязычной американкой.

По этническому происхождению я была что называется «половинкой»: папа – еврей, мама – русская. Что касается вероисповедания, то оно в нашей, в прошлом типично советской нерелигиозной семье, отсутствовало. В единого Бога, думаю, всё же родители и дед с бабушкой верили. (Так, на всякий случай. А вдруг Бог есть?) И отмечали три религиозных праздника: Йом-Киппур, Рождество и Пасху, как еврейскую – Passover, так и православную. На Йом-Кипур папа и дедушка дружно надевали ермолки и шли в местную синагогу. (Мама оставалась дома.) А на православную пасху она покупала в русских магазинах куличи, сама готовила творожную «пасху», красила яйца и относила святить куличи в церковь на Ocean-Avenue.

Все к этому привыкли, и баталий на религиозные темы в нашей семье не возникало. Однако мама меня в подростковом возрасте всё же покрестила, так, на всякий случай, чтобы ангел-хранитель мне помогал. Моё крещение было нашей с мамой тайной, и крестик я не носила (чтобы не нервировать еврейских дедушку с бабушкой), держала его в коробочке, где хранилась моя нехитрая ювелирка и бижутерия.

Итак, я училась в двенадцатом классе и уже решала, в какой колледж поступить. Получила довольно высокие баллы по экзамену SАT. Но наступил учебный 2021 – 2022 год, события которого в корне перевернули мои планы на дальнейшую жизнь. Началась пандемия со всеми трагическими для мира последствиями. Многие наши учителя заболели, некоторые умерли. Папа работал в госпитале, не покладая рук. Мама то ездила на работу, то учила своих подопечных дистанционно. Мы то посещали занятия, то занимались on-line. Папа заставил всех членов нашей семьи сделать прививки, но, несмотря на вакцинирование, мы всё же переболели ковидом. А бабушка с дедушкой даже попали в папину больницу, где провели под его «недремлющим оком» несколько недель. Нашей семье повезло: никто не умер, но дедушка с бабушкой долго выкарабкивались после ковидных осложнений.

А подлый ковид то ослабевал, то накатывал с новой свирепой силой. Школьники, сидя дома, вконец разболтались, обленились. Я перечитала всю имеющуюся дома литературу на русском и английском, не знала, чем себя занять и мечтала, когда же наконец смогу вернуться в школу и увидеть воочию своих друзей-одноклассников.

И вот такой долгожданный день настал. Я его запомню на всю жизнь. Не только потому, что вернулась к реальным занятиям, но также и, в первую очередь, потому что на уроке математики появился он, новый парень, беженец из Украины. Его звали Володя, Володимир, как он величал себя на украинский манер.

И вот я с первого взгляда по уши влюбилась в новоприбывшего Володю. Это было словно удар молнии. Как из «Евгения Онегина». «Она сказала: это он!» Володя был воистину мой типаж: высокий рост, волнистые чёрные волосы, мужественный облик и обволакивающий взгляд жгуче-карих, почти чёрных, глаз. Его взгляд смущал меня и одновременно притягивал.

Володя отлично знал математику, но ещё слабо и неуверенно говорил по-английски. У парня был хороший слух, и он сходу схватил американо-английское произношение, но его словарный запас пока оставался весьма скудным. В общем, я, преодолев скромность и стеснительность, не сразу, для приличия и сохранения собственного лица (I saved my face), спустя несколько дней, подошла к нему на перемене и предложила помочь с английским. На что он с радостью и благодарностью согласился.

– Спасибо, Лиза! Это здОрово! Но у меня совершенно нет денег, и мне нечем будет тебе платить за уроки, – развёл руками Володя. – Мы с бабушкой только недавно приехали. Она ещё не успела устроиться на работу. А я, как только подучу английский, сразу же начну подрабатывать, хоть днём, хоть ночью. Правда нам как беженцам дали welfare и food stamps, но… в общем пока не густо.

– О Господи! Ты что, с ума сошёл! Какие деньги! Я просто буду тебе помогать по-дружески, как одноклассница, совершенно бесплатно.

– Класс! Не ожидал, что в Америке такое бывает. Я думал, здесь за всё надо платить.

– Ещё как бывает! Кто же платит за дружбу!? – возмутилась я.

– Спасибо тебе! А где мы будем заниматься? У нас дома условия пока не очень. Мебелью ещё не обзавелись. Спим на полу на матрасах, которые я нашёл на улице и приволок в дом. Письменного стола нет, правда, украинская община нам подарила обеденный стол со стульями и обещала привезти кровати. Даже как-то неловко привести в нашу убогую квартирку такую красивую, интеллигентную девушку из хорошей семьи, как ты.

– Без проблем! Будем заниматься у меня. Я живу на Манхэттен-Бич. Дом у нас большой. Места много, – сказала я и улыбнулась: он назвал меня красивой! Значит, я ему понравилась.

– О-о-о! Манхэттен-Бич! Я слышал, это шикарный район. А твои родители не будут против, когда ты приведёшь в дом такого нищего беженца, как я?

– Конечно же нет! У меня нормальные родители, не какие-нибудь снобы. И они не сразу, как ты понимаешь, купили дом в этом престижном районе. Папа с мамой прошли тяжёлый путь новых иммигрантов, и мы целых десять лет жили в «проджекте» для малоимущих. Я там выросла, и знаю, что такое бедность. Так что не думай, я не какая-нибудь там гордячка из богатой семьи! Если хочешь, сегодня же после уроков поедем ко мне заниматься. А где ты живёшь?

– Я как раз и живу именно в таком «проджекте» для малоимущих на Sheepshead Bay, – уныло сказал Володя и тут же более радужно добавил. – Но надеюсь, как только стану зарабатывать, сниму другую подходящую квартиру в частном доме или в билдинге.

– Конечно, снимешь! Я уверена. Всё! Закрыли тему проджектов, велфера и фудстемпов! Встречаемся в полтретьего перед школой. Идёт?

– Ещё как идёт! Бежит!

 

* * *

Ровно в полтретьего Володя ждал меня у дверей школы. Улыбка у него была – всем улыбкам улыбка. Зубы белые-белые, наверное, не тронутые дантистом. Я даже подумала, что они светятся в ночи. Мы сели в сабвей и поехали в сторону океана. По дороге Володя рассказал мне свою историю. Родители его погибли в автомобильной аварии, когда мальчику было десять лет. Володю вырастила бабушка, мамина мама. Бабушка по профессии – медсестра. Но здесь в Америке она, конечно, на лайсенс не сдаст. Нет английского, да и возраст…не для сдачи экзаменов. Будет работать санитаркой в госпитале или няней, частным образом. Как получится. Хорошо, что организация по устройству беженцев определила его, Володю, – несмотря на плохой английский – в такую замечательную High School. Старшая сестра вышла замуж и пока осталась на Западной Украине в городе Черновцы. Телефонные разговоры стоят дорого. Можно было бы говорить через Интернет, но компьютер и мобильный телефон Володя пока не приобрёл. Правда, один знакомый парень из украинской общины обещал отдать ему свой комп, не новый, но в хорошем состоянии.

Где-то к четырём часам мы за разговорами добрались до моего дома. У входа нас уже поджидала моя бабушка. Бабушка была истинной дипломаткой и не проявила никакого удивления, что я приехала из школы с молодым человеком. А ведь такое со мной случилось впервые.

– Привет, бабуля! Познакомься. Это Володя, мой одноклассник. Он недавно приехал из Украины. Мы с ним будем заниматься английским. Володя, это моя бабушка, Софья Моисеевна.

– Очень приятно! Здравствуй, Володя! – сказала бабушка и бровью не повела, – только сначала пообедаете, а потом уже заниматься. Володя, ты, наверное, любишь украинский борщ. Говорят, мой борщ очень вкусный. Я ведь тоже родилась на Украине в прекрасном городе Киеве.

– Здравствуйте, Софья Моисеевна! Так Вы – киевлянка? Я рад! Украинский борщ – мой любимый суп, – подыграл бабушке Володя. Он оказался не промах. И еврейское отчество моей бабушки его никак не смутило. По крайней мере, он не показал виду.

– Ну, тогда мыть руки и к столу, – скомандовала бабушка.

Бабушкин украинский борщ был одним из её коронных блюд. Она, вообще, прекрасно готовила украинские, русские и еврейские блюда, и, по тайным семейным преданиям, путь к её сердцу мой дедушка Ефим Абрамович нашёл именно через желудок. Хотя дедушка этот факт упорно отрицал и неустанно повторял, что он просто влюбился в бабушку. А отлично готовить она научилась уже после того, как они поженились.

К нашему ланчу (или обеду; время было уже не для ланча и ещё не для обеда) также присоединился и дедушка.

– Здравствуйте, молодой человек! Я Ефим Абрамович, дед этой юной особы, – приветствовал дедушка Володю, и они по-мужски пожали друг другу руки. Потом все дружно сели за стол и принялись за борщ.

– Классный борщ! – похвалил бабушкину стряпню Володя, – ну прямо, как готовит моя бабушка. – Думаю, что это была высшая похвала, на которую он был способен.

– Ну что ж, я рада. У нас ещё на второе блинчики с мясом и с яблоками, а на третье – компот.

– Ой, бабуля, давай сделаем небольшой перерыв в еде! А то мы с Володей отяжелеем и не сможем заниматься, – взмолилась я.

– Ну, по одному блинчику-то съешьте, не лопнете, – милостиво предложила бабушка.

– Уговорила. Только по одному! – согласилась я.

Во время еды дедушка молчал и украдкой из-под очков разглядывал Володю. Он был не столь дипломатичен, как бабушка, знал за собой этот грех и выбрал тактику молчания, чтобы не спугнуть парня. Дед очень любил меня, единственную внучку, и не хотел расстраивать какой-нибудь прямолинейной репликой или бестактным вопросом.

Мы с Володей съели по блинчику, запили яблочным компотом, дружно сказали «спасибо», встали из-за стола и пошли наверх в мою комнату заниматься английским.

 

* * *

Я вначале думала провести небольшую экскурсию по дому и саду, показать Володе замечательную бабушкину оранжерею, не какой-нибудь надувной, а выложенный плиткой, довольно просторный для плавания бассейн и прочие «достопримечательности» нашего дома, но потом передумала, решив, что эта экскурсия, возможно, воспримется Володей как хвастовство избалованной барышни из богатой семьи. И хорошо, что передумала. Успеется.

Комната моя была довольно просторная, уютно обставленная, без иммигрантского вульгарного шика напоказ гостям. Мы сели за письменный стол, не касаясь стульями и коленями друг друга, благо, стол у меня был большой, и приступили к занятиям. По английскому языку нам было дано домашнее задание написать сочинение о выборе колледжа и будущей профессии.

– Ты уже решил, в какой колледж будешь поступать? Словом, кем ты хочешь стать? – осторожно спросила я.

– Кем хочу стать, решил. А вот колледж пока ещё не выбрал. Ну, ты понимаешь, с моим плохим английским… Хочу стать журналистом и писать репортажи о событиях в горячих точках. У себя дома на родине я хорошо писал сочинения по-русски и по-украински. А здесь… Сначала надо подтянуть английский язык. Думаю, что в этом году я ещё никуда поступать не буду. Не готов. Закончу 12 класс, получу диплом об окончании школы, подтяну английский, а летом устроюсь на какую-нибудь работу и поступлю на подготовительные курсы в какой-нибудь университет. Посмотрим…

– Да… Журналист – интересная и опасная профессия. В горячих точках и убить могут или ранить, и сделать из тебя инвалида. В общем, хотелось бы, чтобы этих горячих точек в мире было меньше… А ты смелый! Раз так решил, то и напиши об этом. Хочешь, сначала напиши по-русски, а я потом тебе помогу сделать перевод на английский?

Володя согласился, и мы засели за сочинения. Моя мечта была стать киноактрисой. Я понимала, что это абсолютно утопическая идея, но в семнадцать лет, какая хорошенькая девушка не хочет стать кинозвездой! Все друзья и родные хвалили мою внешность, к тому же (до ковидной эпидемии) я довольно успешно выступала в нашем школьном театре и даже сыграла эпизодическую роль официантки, типа «кушать подано», когда в Манхэттене снимали кино в ресторане «Русский самовар». Я просто сидела в ресторане с подругой во время киносъёмки, кинорежиссёр взглянул на меня и решил, что мой типаж ему подходит. Вот что значит, оказаться в нужном месте в нужное время!

Сочинение я написала довольно быстро и занялась математикой, ожидая, когда Володя докончит своё. Он писал медленно, обстоятельно подбирал русские слова, словом, умел работать над текстом и полировать его, доводя до блеска. Когда я прочитала его сочинение, поняла: «Да, этот парень станет не только журналистом, но и, вполне возможно, хорошим прозаиком».

– Здорово! Почти гениально! – похвалила я Володю. – Научишься так же отлично писать по-английски – тебя ждёт блестящая карьера.

Володя обрадовался моей похвале, покраснел и даже осмелился чмокнуть меня в щёчку. Потом спохватился, резко отпрянул от меня и пробормотал:

– Ой, Лиз, прости, пожалуйста! У вас, наверное, это не принято – вот так целовать девушку на первом свидании…

– Ну почему же не принято? А у нас с тобой разве первое свидание? Я думала, мы просто занимаемся английским. Хотя, если честно, мне было приятно.

Володя ещё больше смутился и пробормотал:

– И мне… Всё, давай дальше заниматься, а то я не смогу сосредоточиться. Ты такая красивая, притягательная…

Я очень старалась и помогла Володе перевести его сочинение на английский язык. Получилось классно, хоть посылай на конкурс абитуриентов для поступления в колледж или университет.

– Знаешь, когда ты выберешь колледж для дальнейшей учёбы, можешь использовать это сочинение. Думаю, оно заслуживает отличной оценки и очень даже пригодится на будущее, – похвалила я Володю.

– Посмотрим, сначала я должен подтянуть английский. И честнее будет, если я для колледжа напишу другое сочинение, уже самостоятельно, без твоей помощи, – сказал Володя, чем весьма меня удивил и порадовал.

– Честность – прекрасное качество! – Отреагировала я и в упор посмотрела на Володю. Он мне нравился всё больше и больше, и я уже не могла скрывать свою симпатию к нему под маской обычного дружелюбия и товарищеского отношения. Он это чувствовал, и в его глазах отражалась взаимность. Володя молча, как бы невзначай, коснулся своим коленом моего. Так мы и сидели, касаясь коленями друг друга, делая домашнее задание по математике и другим предметам. Наверное, наделали кучу ошибок…

В восемь часов в дверь осторожно постучала бабушка и предложила нам сделать перерыв в занятиях и спуститься к вечернему чаю.

– Спасибо, Софья Моисеевна! Но уже поздно для чая. Мне пора домой. А то моя бабуля меня заждалась и, конечно, нервничает.

– А ты разве её не предупредил, что поедешь к нам заниматься?

– Я ей сказал, что у меня дела и я приеду домой позже. Но о подробностях пока умолчал.

– Ой! Володька, как же так? Срочно позвони бабушке! Возьми мой мобильник, – спохватилась я и протянула ему свой телефон.

Володя позвонил своей бабушке и сказал, что закончил заниматься уроками с одноклассницей Лизой и собирается домой.

– ОК! Я тебя подброшу до дома. Тут недалеко, но нет прямого сообщения, и ты будешь не меньше получаса дожидаться сначала одного автобуса, а потом другого, – предложила я. У меня ещё не было водительских прав, только permit, но водить машину я умела. Отец научил.

– Э, нет! – встряла в наш разговор бабушка. – Никуда ты без драйвер лайсенса на машине не поедешь. Не хватало только, чтобы тебя задержала полиция. Посади Володю на автобус и возвращайся домой.

– OK! Бабуля, ты, как всегда, права, – покорно произнесла я. – Пойдём, Володя! Я провожу тебя до автобусной остановки.

Погода благоволила нашей прогулке. Стоял удивительно тёплый сентябрьский вечер, 75 градусов по Фаренгейту. Такие вечера осенью в Нью-Йорке крайне редки. Мы с Володей вышли к Эммонс-Авеню и не спеша побрели по аллее до мостика, ведущего на другую сторону канала, где находилась автобусная остановка. Шли сначала рядом, не под руку и не за руку, потом – по узкому мосту – друг за другом. Какое-то время шли молча. Оба хранили в себе чувства и мысли, переполнявшие нас после первого занятия, словно боялись их расплескать, или сказать что-нибудь не то, нарушающее обыденностью разговора прелесть встречи и неожиданно тёплого вечера. Первой прервала молчание я:

– Ну, что, как тебе… наши занятия? Будем продолжать завтра?

– Нет, как бы мне ни хотелось увидеть тебя завтра вне школы, я завтра не смогу. Надо бабушке помочь по дому. Мы ещё не очень устроены. Даже толком не распаковали вещи, не разложили их по местам. Надо купить всякие разные крючки, вешалки… всё это прибить, как-то разместить по шкафам. Нам, как украинским беженцам, от местных властей дали в «проджекте» вне очереди аж двуспальную квартиру. Места много, мебели почти нет. Хоть на коньках катайся или кричи ау!, как в лесу. А послезавтра, если ты не передумаешь, мы продолжим… наши занятия. Да? Ты согласна?

– Конечно, согласна. Мне так хочется тебе помочь, так хочется, чтобы ты по-настоящему почувствовал себя новым американцем, а не, в некотором роде, ущербным беженцем. Ты такой талантливый! Отлично пишешь, все остальные предметы схватываешь на лету. Мне кажется, тебя ждёт прекрасное будущее. И мои слова – не пустые комплименты. Я искренне так думаю.

– Лиза, спасибо тебе! Ты не только красивая, но ещё и очень добрая девушка. А красота с добротой не всегда сочетаются. Можно мне тебя поцеловать?

Я ничего не сказала. Просто подошла вплотную к Володе и обняла его за шею в ожидании поцелуя. Володя прижал меня к себе и поцеловал в губы нежным, лёгким поцелуем. Я ему ответила. И он, расхрабрившись, зацеловал меня в губы, в лоб, в волосы… Мы стояли у канала обнявшись и продолжали целоваться. Не знаю, сколько времени прошло: минут пять, десять, больше? Я просто выпала из времени. Осталось лишь пространство и место: канал, волшебный, тёплый вечер и мы вдвоём…

Первым спохватился Володя:

– Как хорошо мне с тобой! Но уже поздно. Твои родные да и моя бабушка заждались. Я боюсь отпускать тебя одну в темноту. Район-то хороший, но мало ли что… Мы вдвоём вернёмся к твоему дому. Ты вызовешь мне car service, и я поеду домой на машине. У меня остались деньги, не думаю, что это будет стоить дорого. Тут рукой подать. Я же ничего не потратил на ланч. Твоя замечательная бабушка накормила меня вкусно и до отвала!

Так мы и сделали. Я вызвала машину, Володя уехал к себе. Я зашла в дом, молча, стремительно прошла в свою комнату, бухнулась в кресло и закрыла глаза. Вспоминала вкус наших поцелуев и чувствовала себя абсолютно и бесповоротно счастливой.

Мама с папой вернулись с работы. Сквозь неприкрытую дверь моей комнаты слышны были голоса родителей и бабушки. Бабушка кормила родителей ужином и рассказывала им о появлении Володи в нашем доме. Под конец добавила:

– Похоже, Лизочка-то наша влюбилась в этого… новоприезжего парня.

– Что ж! Давно пора. А то я уже начала волноваться… что с нашей девочкой что-то не так, – резюмировала мама, проигнорировав слово «новоприезжий».

(«Спасибо, мамочка!» – подумала я.)

– Абсолютно нет повода для волнений, Ниночка! С нашей Лизой всё очень даже так!

Я почти не спала эту ночь. Ворочалась с боку на бок, вставала к раскрытому окну, глубоко дышала, смотрела на звёзды и молодой месяц, тонкий серп которого светился особенно ярко на чёрном небе ранней осени. Бессонница не изнуряла меня, наоборот, она придавала мне силы и кружила голову мечтами и надеждами на счастливое продолжение первой любви…

 

* * *

На следующее утро я спустилась к завтраку не сонная, как прежде, с распущенными по плечам спутанными волосами, не в пижаме, а полностью одетая, умытая, причёсанная, готовая к школе и к новой встрече с Володей. Мою бессонную ночь выдавали разве что тёмные круги под глазами, которые я забыла закамуфлировать жидкой пудрой, так как всё ещё блаженно витала в облаках.

За завтраком собралась, как обычно, наша семья в полном составе, и все они смотрели прямо или из-под полуприкрытых век косились на меня, нетерпеливо ожидая хоть какого-то рассказа о вчерашних событиях. А я после дежурного приветствия «доброе утро» по-партизански молчала и глупо улыбалась. «Нет, не дождётесь вы от меня дежурного отчёта! Рано ещё мне перед вами исповедоваться. Не дай бог, скажу что-нибудь лишнее и спугну залетевшую в моё окно жар-птицу первой любви…» – думала я и так ничего родным не сказала.

 

* * *

В этот день нам не удалось пообщаться с Володей , как того хотелось. Я его увидела мельком в коридоре, мы подошли друг к другу, договорились о завтрашней встрече и разошлись по разным классам. По программе у нас было только три общих предмета: американская литература, английский язык и математика. У меня, вообще, оставалось мало предметов для сдачи экзаменов. Я уже набрала почти все нужные кредиты для окончания средней школы. А Володя был перегружен занятиями, так как хотел успеть пройти все предметы, необходимые для получения диплома в конце этого учебного года. Думаю, что зря он так себя перегрузил, лучше бы оставил несколько предметов на лето или даже на осень. Ну получил бы диплом позже, через год. Ничего необычного и страшного бы не произошло. Но Володя отличался честолюбием и стремился окончить школу вместе со мной. Как потом выяснилось, он и так был на год старше. Ему зимой должно было исполниться 19 лет.

На следующий день мы снова встретились после уроков и поехали ко мне домой заниматься. И снова бабушка накормила нас ланчем-обедом, под молчаливые взгляды дедушки. Мы стоически перенесли игру в молчанку, умяли русские кислые щи, жареную форель с зелёным салатом, запили всё это традиционным яблочным компотом, поблагодарили бабушку и пошли наверх заниматься.

Теперь на повестке дня был разговорный английский и грамматика. Решили не говорить ни слова по-русски. Болтали на разные темы. Когда Володя делал ошибки, я его мягко так, ненавязчиво поправляла. Он смущался, вставлял самокритично по-русски: «Ты мне это уже говорила. Какой же я лопух и тупица!» – краснел и исправлял ошибки. А мне хотелось вместо всей этой грамматической тягомотины сесть к Володе на колени, обнять его за шею и целоваться, как тогда на канале. Думаю и даже уверена, что Володе хотелось того же самого, но он стоически терпел, на сей раз не касался коленями моих коленей, и наши занятия продолжались. После двухчасовой напряжёнки с английским языком, мы решили сделать небольшой перерыв в занятиях и вышли во двор к бассейну.

– Эх, надо было тебе сказать, чтобы ты захватил с собой плавки. Поплавали бы немного, размялись. Вода в бассейне ещё тёплая со вчерашнего дня. Ведь он у нас с подогревом. Да и в воздухе теплынь.

– Увы! Плавки я с собой не прихватил. Значит, в следующий раз. Да?

– Конечно! – с уверенностью сказала я.

А следующего раза не представилось. Наступил уикенд, папа с дедушкой почистили бассейн, выпустили из него воду и прикрыли бассейн брезентом. Плавательный сезон был закрыт.

 

* * *

Через неделю Володя предложил мне поехать заниматься к нему домой, мотивируя тем, что его квартира уже обставлена кое-какой мебелью и нуждается в пристальном взгляде, критике или одобрении американской девушки, то есть, во мне. К тому же Володя решил познакомить меня со своей бабушкой, так как она постоянно спрашивала его обо мне: какая я, блондинка, шатенка или брюнетка, какого цвета мои глаза, как я отношусь к Украине и украинцам, вообще, верю ли я в Бога, хожу ли в церковь, каковы мои политические взгляды, какую еду предпочитаю и т.д. Словом, бабушка замучила внука вопросами, и встреча-экзамен была для меня неотвратима. Я понимала, что мне предстоит серьёзный «допрос» с пристрастием и спросила Володю напрямик, как я должна выглядеть, что надеть, о чём рассказать, о чём умолчать, а где и слегка приврать, для того, чтобы угодить его бабушке, нервная система которой была подорвана вынужденной эмиграцией. Бабушка любила свою родную Украину и решилась на эмиграцию от безысходности. Она предчувствовала, что история Украины Майданом не закончится…

– Я не могу и не хочу давать тебе какие-либо советы, Лизочка! Просто будь сама собой. Ты умница и знаешь, что, где и как сказать, как себя вести, чтобы понравиться моей бабушке. Не думаю, что эта задача будет для тебя трудной.

Я ожидала увидеть пожилую женщину с загорелым, морщинистым лицом, в косынке, из-под которой выбиваются седые пряди длинных волос, одетую в тёмную юбку и вышиванку. Но как же я ошиблась в своих предположениях! Дверь нам открыла моложавая, современно одетая женщина, с аккуратной стрижкой крашеных в рыжевато-каштановый цвет волос, без всякой косынки и традиционной вышиванки. Её большие тёмно-карие, как у Володи, глаза смотрели на меня с нескрываемым интересом и даже любопытством. «Кого, мол, там её любимый внук обхаживает, с кем проводит свободное время – под предлогом занятий английским языком и американской литературой?» Как мне потом объяснил Володя, бабушка считала, что её внук прекрасно знает английский и никакие дополнительные занятия ему не нужны. А вечера на Манхэттен-Бич – обычная прихоть и повод для свиданий с хорошенькой американской девушкой. (Так как Володина бабушка английского совсем не знала, английский язык внука казался ей, если не верхом совершенства, то вполне достаточным для школы, будущего поступления в колледж и, вообще, для жизни в Америке.)

– Бабуля! Познакомься! Это Лиза, моя одноклассница, друг и бесплатный репетитор по английскому языку и американской литературе. Лиза, это моя бабушка Надия Александровна, – представил нас друг другу Володя.

– Очень приятно! – сказали мы дружно, натянуто улыбнулись и буквально впились друг в друга взглядами, как две ревнивые девицы, не желающие делить между собой Володю, его любовь и внимание. Я боялась, что Володина бабушка будет говорить со мной по-украински и я чего-то не пойму. Но оказалось, что она прекрасно владеет русским языком и даже вместо украинского фрикативного звука (ɦ) произносит обычный московский и питерский звук (г).

– Проходи, Лиза! Володя о тебе много рассказывал…

– И что же он Вам обо мне рассказывал? – полюбопытствовала я в нетерпении.

– Да всё самое хорошее. Что ты красивая, умная, из состоятельной семьи, но не гордячка, не белоручка. Что живёте вы у океана, в богатом районе, что у вас большой шикарный дом аж с бассейном и оранжереей, что твоя бабушка вкусно готовит… Что ты красивая девочка. Я это и сама вижу. Что умная, надеюсь. Мой внук ведь и сам не дурак и не станет проводить время с дурочкой, – пояснила Надия Александровна и уже совсем миролюбиво, аж по-родственному, добавила:

– Можешь называть меня просто тётя Надя. У нас так принято. Эти имена да отчества только усложняют общение. И я ведь не такая старая ещё. Правда? – кокетливо добавила Володина бабушка. – Оставим отчество для моего паспорта и свидетельства о рождении.

– Хорошо, тётя Надя! Вы совсем не старая, наоборот, очень даже молодая для бабушки такого взрослого внука и… современная женщина, – обрадовалась я и слегка расслабилась. Видимо, лёд предвзятости и настороженности был растоплен. – Если хотите, я и с вами могу английским позаниматься. Я ещё в прошлом году сдала несколько обязательных выпускных предметов, и у меня куча свободного времени.

– Ой, нет! Спасибо, не надо. Не хочу отнимать твоё свободное время и… мешать вам с Володей. Я уже записалась на вечерние курсы английского для начинающих при нашей украинской церкви на Манхэттене. Вот сейчас накормлю вас обедом, или как вы его называете «ланч», и поеду сабвеем в Манхэттен. Ты когда-нибудь была в нашей потрясающе красивой греко-католической церкви на Манхэттене?

– Нет, как-то не приходилось, – ответила я, смутившись.

– Ну ничего! Это дело поправимое. Если захочешь, я возьму вас с Володей с собой на Рождество или на какой-либо другой праздник.

– Конечно, хочу! – с готовностью отреагировала я, хотя в церкви была всего лишь один раз, когда моя мама меня в тайне от папы и еврейских дедушки с бабушкой крестила…

В общем, Володина бабушка при первой встрече оказалась не вредной старухой, как я опасалась, а доброжелательной, моложавой, современной, ухоженной женщиной. Она накормила нас украинским супом с галушками, которые таяли во рту, напоила каким-то особым, ароматным чаем, вымыла посуду, попрощалась со мной и уехала в Манхэттен.

– Ну, что Володь? Кажется, я выдержала экзамен на звание твоей девушки.

– Да! А я даже и не сомневался, что ты справишься, – сказал Володя и обнял меня.

В этот вечер мы занимались.., но отнюдь не английским языком и не американской литературой. Я не знаю, как это получилось. Не помню. Помню только, что в какой-то момент мы оказались в Володиной комнате, на его кровати. Он раздел меня, разделся сам, зацеловал моё обнажённое тело от лба до ступней, и мы бросились в любовный омут. Надо сказать, что для девятнадцатилетнего парня он проявил себя весьма искушённым в искусстве любви. Очевидно, я была у него не первой любовью. Хотела спросить, но передумала… Зачем?

А у меня до Володи не было не только мужчины, но и вообще какого-либо поклонника, ухажёра. Так сложилось, что я даже ни с кем до Володи не целовалась. Не из-за целомудрия, а просто потому, что никого не любила, а экспериментировать, играть в любовные игры с нелюбимым не хотела, да и брезговала. Хотя мои подруги, ровесницы-одноклассницы уже несколько лет как занимались сексом «по полной программе» (all the way) и, узнав, что я оставалась всё ещё невинной девушкой до 12 класса, откровенно подсмеивались надо мной, называя меня разными обидными прозвищами… Какими только эпитетами и прозвищами они меня не награждали: и дурочкой, и холодной лягушкой, и трусихой, и святошей, и монашкой, и просто дебилкой, и тайной лесбиянкой… Словом, я у них была притчей во языцех. А я молча терпела все эти озвученные и тайные прозвища, старалась не обращать внимания, зная, что моя любовь ещё не пришла. Словом, не хотела быть, как все, размениваться… на страстишки и физиологические эксперименты.

И вот она наконец пришла ко мне, эта самая первая любовь. Пришла неожиданно, из другого, чужого для меня мира. Я отвечала на Володины поцелуи, целовала его в глаза, губы шею, и мне было сладко и одновременно невероятно грустно, так как я уже подспудно чувствовала всю обречённость этой любви, понимала, что наши миры только временно пересеклись, что, скорее всего, после окончания школы мы разбежимся в разные стороны. И если сами не разойдёмся по предназначенным нам судьбой дорогам, то обстоятельства или родные люди заставят нас это сделать. «И пусть! – думала я. – Когда это ещё случится! И случится ли, никто точно не знает? А пока мы будем жить сегодняшним днём».

Я не знаю, о чём думал Володя. Я не могла залезть в его голову, да и не хотела. Гораздо приятнее мне было, не думая, о чём он думает, слушать его признание в любви:

– Я люблю тебя, Лиза, моя чУдная американская девочка! Я очень люблю тебя! Я так рад, что мы с тобой встретились. И если честно, то теперь не знаю, что бы я делал здесь, в этой незнакомой стране, без тебя! Ты моя яркая путеводная звездочка.

– Говори, говори! – отвечала я, – ты не только красиво пишешь, но и говоришь, как по писаному.

В октябре рано темнеет. Мы ласкали друг друга и не заметили захода солнца, по-осеннему ненавязчиво проникшего в комнату сквозь тонкие тюлевые занавески. Володин взгляд упал на стенные часы, которые он накануне повесил в своей комнате. Стрелки показывали 6 часов вечера. Я следила за его взглядом.

– Ой! Кажется, пора вставать с кровати и делать уроки. Всё! Убираем кровавые следы любви. Сворачиваем предательскую простыню, засовываем в пластиковый пакет и… только не в мусор… в мой ранец. Я потом с этой простынёй разберусь, – заметила я, радуясь, что мне не изменяет чувство юмора.

– А ты молодец, предложила деловое решение сокрытия улик потери девственности! Да уж! Бабушка бы увидела эту простынку и уж точно не одобрила. Мне бы (как соблазнителю) влетело по полной программе. Это точно! – прокомментировал моё высказывание Володя и засмеялся. Я вторила ему. И вот уже мы оба смеялись, прикрывая смехом серьёзность и возможный драматизм последствий ситуации. Потом оделись, привели себя в порядок и с умным видом сели за обеденный стол заниматься. (Письменный стол Володя пока ещё не приобрёл.)

В девять вечера я спохватилась, позвонила родителям, молча, без оправданий выслушала мамины и бабушкины нарекания и упрёки в бессердечности и юношеском эгоцентризме, вызвала car service и поехала домой. По дороге проверила мобильный телефон, который буквально распух от пропущенных сообщений. Я не могла на них отвечать, так как сразу же после школы телефон выключила, словно предчувствуя, что мне будет не до телефонных разговоров!

 

* * *

Была бы моя воля, я бы проводила такие «занятия английским языком» хоть каждый день, но Володе нужно было выполнять задания и по другим предметам, чтобы хоть частично сдать выпускные экзамены. Так что встречались мы только несколько раз в неделю. А в остальные, свободные от встреч дни, я пыталась загрузить своё время и свои мысли уроками, теннисом, книгами, помогала бабушке по хозяйству, вместе с дедушкой убирала опавшие листья, смотрела телевизор, разговаривала по телефону с подругами…, словом, делала всё возможное только, чтобы постоянно не думать о Володе и о нашем с ним будущем…

Бежали часы, дни, недели, месяцы… В нашей семье намечались серьёзные перемены. Мама в своё время оформила приглашение к нам на постоянное место жительства для своих родителей. Бумажная волокита тянулась годами. И вот наконец моим московским дедушке и бабушке с маминой стороны дали разрешение на воссоединение с семьёй дочери в Америке. Дом у нас был большой, места предостаточно. Так что проблем с размещением моих новых дедушки и бабушки не предвиделось. Но ожидалось много хлопот с бумагами, пенсией из России, медицинской страховкой и общей, так сказать, акклиматизацией в новой стране.

Настал день прилёта. Мама с папой взяли day off и поехали в аэропорт Кеннеди встречать маминых родителей. Взяли и меня с собой, для поддержки. Мы не виделись всего лет пять, так как мама и я летали к ним в гости в Москву в 2016 году. Но как же они изменились, постарели! К тому же, многочасовой полёт никого не делает ни краше, ни моложе. Мама с бабушкой прослезились и кинулись друг друга обнимать и целовать. Дедушка держался молодцом: всё же бывший военный, полковник в отставке.

– Ой, как же ты, Лизочка, выросла, как похорошела. Настоящая русская красавица! – воскликнула бабушка Дарья Петровна.

– Красавица, да! Но не совсем русская.., – вставил свой комментарий папа. Ну никак не мог смолчать! Мама не сказала ни слова, решив не подливать масла в огонь.

– Ах, да, конечно… Я и забыла. Наша русско-еврейская красавица! Прости, Юра, я не хотела тебя обидеть! Случайно вырвалось, – пробормотала бабушка.

– Ничего. Проехали, Дарья Петровна, – ответил папа.

Дед было хотел что-то добавить, но как открыл рот, так благоразумно его и закрыл.

«Ну, ну! Это только начало, преддверие внутрисемейных проблем и конфликтов… А тут ещё мой роман с Володей. Бедные мои родители!» – подумала я и как в воду глядела.

 

* * *

Приехали домой, втащили неподъёмные чемоданы на второй этаж, где вновь приезжим дедушке с бабушкой была приготовлена и уже обставлена спальня. Надо сказать, самая светлая комната в доме. Мама похлопотала, принесла им наверх бутерброды с чаем, чтобы перекусили с дороги да и легли пораньше спать, так как у них день с ночью перепутались.

А все остальные члены семьи собрались в столовой за ужином. Папа поставил на стол бутылку итальянского вина. Мама с бабушкой Софьей заранее приготовили салат оливье и другие традиционно русские блюда. Все закусили, выпили, молча, без тостов. Готовились к празднику, но праздника не получилось… Виновники торжества мирно спали наверху, а мама с папой, поедая вкусности, упорно молчали, погружённые в думы о решении предстоящих насущных проблем.

В разгар невесёлого веселья раздался звонок в дверь. Я пошла открывать и, к несказанной радости, увидела Володю, который, обеспокоенный моим отсутствием в школе, решил непрошено нагрянуть ко мне домой и лично, не по телефону выяснить, в чём дело, так как я никогда не пропускала занятия. Разве что по болезни.

– А вот и Володенька мой пришёл! – демонстративно объявила я и позвала его к столу. Обстановка несколько разрядилась. Внимание членов семьи переключилось на Володю. Все, кроме, дедушки Ефима, приветливо заулыбались, а он под предлогом головной боли встал из-за стола и пошёл к себе наверх. Никто ничего не понял, кроме меня. Моё шестое чувство меня редко обманывало. Дед Ефим мало говорил, но всегда зрел в корень. И, видимо, приход Володи и эпитет «мой» у деда в голове ассоциировался с ещё одной возможной семейной проблемой… Что называется, до кучи. «Ну и ладно! – подумала я. – Сами решайте свои проблемы. А мы с Володечкой любим друг друга. И никто у нас этой любви не отнимет!»

Мы быстро перекусили. Я извинилась перед родными, буквально сгребла Володю в охапку и потащила на улицу прогуляться по переулкам Манхэттен-Бич и поглазеть на дома, ярко украшенные к приближающемуся Рождеству разноцветными огоньками, ёлками, дедами-Морозами, Снегурочками и прочими праздничными атрибутами. В окнах других домов были выставлены миноры и ждали своего часа. В нашем, этнически и религиозно смешанном доме, как правило, выставляли в окне и минору, и маленькую ёлочку. Все соседи уже к этому привыкли, и никто больше провокационных вопросов не задавал.

Мы вышли на Манхэттен-бич. На пляже было пустынно. Темно-синие, почти чёрные волны с белыми гребешками обрушивались на песчаный берег. Золотая листва уже давно облетела с деревьев, и только могучие, высоченные сосны, выстоявшие разрушительный ураган в октябре 2014 года, по-прежнему гордо смотрели вершинами в небо.

– Что происходит у вас в доме? Отчего все сидели за столом с таким печальным видом? – спросил Володя, обнимая меня и, дразня, поцеловал не в губы, а в лоб, как целуют ребёнка.

– Да… другие дед с бабой приехали к нам из Москвы на постоянку и… решили своеобразно похвалить меня. Бабуля весьма искренне сказала, что я русская красавица. А моему еврейскому папе это, как ты сам понимаешь, не очень понравилось. Он затаил обиду и… предвидит некоторые трудности в будущем общении.

– Странно! Неужели нельзя как-то сгладить подобные… э-э-э межэтнические проблемы? Вот я украинец, а ты – наполовину еврейка, наполовину русская, и меня это не волнует. Да и тебя, вроде, тоже. Или мне просто кажется, что это тебя не волнует?

– Нет, тебе не кажется. Кто бы ты ни был, хоть украинец, хоть татарин, хоть чеченец, хоть пуэрториканец, я люблю тебя, таким, какой ты есть. Просто люблю, и не хочу зацикливаться на твоём этническом происхождении. Я родилась в Америке. Меня воспитала американская школа. А в Америке столько намешено рас и народностей, что все к этому давно привыкли. Мои же родители и особенно деды с бабушками из других поколений. Они выросли в России, в Советском Союзе, где так называемая дружба народов на поверку оборачивалась великорусским шовинизмом и несколько презрительным отношением к другим народностям. Особенно страдали евреи. Отец рассказывал, что в стране царствовал махровый антисемитизм, бытовой и государственный. Поэтому ему неприятно было услышать, когда меня моя русская бабушка назвала русской красавицей, хотя он сам женился на моей русской маме. В общем, всё эти нюансы довольно муторные и сложные. И незачем нам с тобой об этом говорить.

– Да уж! Как всё непросто у вас в семье! Надеюсь, на нас с тобой это не отразится.

– И я надеюсь. Хочу надеяться. И перестань целовать меня в лобик, как маленькую девочку. Разве ты не знаешь, что для поцелуев созданы губы. Ну же, целуй, я жду.

Володя засмеялся, поцеловал меня долгим поцелуем в губы, и я оттаяла.

 

* * *

Приближалась Ханука. Дед Ефим зажёг первую ханукальную свечу. Бабушка Софья, как обычно, испекла латкес. Бабушка Дарья и дед Иван спокойно, но без особого энтузиазма, присоединились к трапезе.

– А Рождество мы будем праздновать по новому стилю или по нашему старому православному? – как бы невзначай спросила бабушка Дарья, смачно уплетая и нахваливая латкес со сметаной.

– Ну, что ты пристала к людям со своим Рождеством, Даша? Вечно ты воду мутишь. Мы и в Москве-то Рождество всего пару лет, как начали отмечать. А так… только Новый год.

– Так то ж в Москве, Ваня. А то здесь, в Америке. Ты ещё вспомни, когда ты был членом КПСС… А потом ведь, как многие, достал свой партбилет и сжёг.

– Ну сжёг! И что?

– А то, и ты умеешь к новой жизни приспосабливаться, когда надо, – подвела итог бабушка Даша.

– Это ваш праздник. Когда захотите, тогда и отпразднуем. Мы всем праздникам рады, – дипломатично сгладила ситуацию бабушка Софья и улыбнулась.

– Ой, деды с бабами! Какие вы великие спорщики! Берите пример с нас, молодых! Мы с Володей как-то ухитряемся любить друг друга без воспоминаний о Майдане, споров о Крыме, ДНР и ЛНР и, вообще, успешно… общаемся вне религии и политики, – вставила я.

– Ну-ну! Дай-то Бог! – встрял в разговор дед Ефим, который слушал по радио и смотрел на И-нете новости разных станций и был дока в политике.

В конце концов, напряжение было снято и религиозное примирение в семье иудеев и православных христиан восстановлено. На какое-то время…

* * *

 

Ковид не исчез. Он бродил по планете. К Рождеству пандемия, как назло, обострилась. На сей раз заболели дед Иван и бабушка Дарья. Слава богу, в лёгкой форме. Они просто сидели на карантине у себя наверху в спальне, и папа лечил их каким-то новым антивирусным препаратом. В общем, празднование Рождества по новому календарю отпало само собой.

А седьмого января всё же праздник состоялся. В церковь мама с бабушкой Дашей не пошли, так как боялись заразиться ковидом по новой. Зато дома наготовили целую кучу вкусностей. Бабушка Софья им помогала.

Я, с разрешения родителей, позвала к нам Володю и его бабушку (осознавая сложность ситуации и возможность конфликта между строптивой бабушкой Дашей и Володиной бабушкой). Днём они были приглашены на праздник к кому-то из украинской общины, а вечером я за ними заехала (мне к тому времени исполнилось восемнадцать лет, и у меня уже был новенький driver’s license, а не какой-нибудь там permit), и я на небольшие расстояния «летала» по Бруклину, постепенно расширяя круг поездок.

Вначале всё было чинно, благородно. Сели за стол, приступили к трапезе. Ели, пили и нахваливали стряпню наших бабушек. Потом я заметила пристальные взгляды, которые бросали друг на друга Володина бабушка и дед Иван. Оба молчали, но взгляды их красноречиво говорили о какой-то тайне, возможно, старой истории… Видимо, они были знакомы в той жизни, когда ещё существовал Советский Союз, и вот совершенно случайно через много лет встретились в Америке. Бабушка Даша всё это заметила своим недремлющим оком и нервно перехватывала взгляды мужа и Надии. Похоже, ей уже и Рождество становилось не в радость. Дед Иван извинился, встал из-за стола и вышел на крыльцо покурить. Тётя Надя (как я теперь называла Володину бабушку) перестала есть, уставилась в окно, обдумывая, как поступить в сложившейся ситуации. На помощь пришёл Володя:

– Бабуля, столько вкусностей, а ты ничего не ешь. Ты себя плохо чувствуешь? Может, поедем домой? Лиза, ты ведь отвезёшь нас домой?

– Конечно, отвезу, если нужно, – с готовностью отреагировала я.

– Ну, зачем же сразу домой? У нас тут целый арсенал лекарств. Мой сын врач, как-никак, – предложила бабушка Софья.

– В гостях хорошо, а дома лучше, правда, Надя? – заметила бабушка Даша. Ей, похоже, не терпелось спровадить Надию домой.

Мама с папой в недоумении переглядывались.

– Надя, что с Вами? Я чем-то могу помочь? – спросил папа.

– Спасибо! Когда болят старые раны, уже ничем не поможешь, – таинственно отреагировала Надия и добавила:

– Лиза, девочка, отвези нас домой, пожалуйста.

– ОК! Собирайтесь! Я сейчас, только машину выведу из гаража, – с готовностью откликнулась я. Я хоть ничего толком не понимала, но на душе у меня было невесело. Праздник был испорчен.

По дороге в «проджект» я всё-таки не удержалась и спросила Надию:

– Что случилась, тётя Надя? Вам у нас не понравилось?

– Да нет! Всё было замечательно. Только если бы мы с Володей остались, это бы совсем не понравилось твоей бабушке Даше. Не буду хранить тайну. Чего уж тут? Расскажу. Ты ведь уже взрослая девушка. Дело в том, что когда-то, давным-давно в молодости, у нас с твоим дедушкой Иваном был роман. Его полк одно время стоял в Западной Украине около нашего городка. Мы познакомились в клубе на танцах и полюбили друг друга. Но как мои, так и его родители были против нашей женитьбы. Иван перевёлся в другой город и потом женился на своей, на русской девушке Дарье из Москвы. – И, наверное, поступил правильно. Жениться надо на своих. Меньше проблем будет по жизни.

– Да, грустная история! А у нас с Володей всё будет хорошо, всем препонам и предрассудкам на зло! Правда, Володя?

– Правда, Лиза! У нас всё будет очень даже хорошо! – уверенно сказал Володя.

 

* * *

Под Новый год пандемия разыгралась с новой силой. Занятия в школах опять перешли в режим on-line. А мы с Володей, наперекор ковиду, продолжали встречаться. Теперь уже постоянно у него на квартире, так как Володино присутствие у нас в доме нервировало бабушку Дашу, и у неё повышалось давление.

Промелькнул январь, февраль вступил в свои права. Настало роковое 24 число, когда началась война между Украиной и Россией, которую Россия называла «спецоперацией». Надия и Володя ходили, как в воду опущенные. В моей семье разыгрывались жаркие споры между дедами и бабушками. Московские предки стояли горой за Россию. Бабушка Софья и дед Ефим – за Украину. Доходило до грубых оскорблений. Обстановка в доме накалялась. Бедные мои родители ничью сторону не принимали и не знали, как стариков примирить и успокоить. Я тоже не желала вмешиваться в словесную перепалку дедов и бабушек, держала стойкий нейтралитет. Закрывалась в своей комнате, но и оттуда слышала семейные баталии, и мне было неспокойно, как-то неуютно. В итоге я либо уходила проветриться, либо уезжала к Володе.

– Так жить больше невозможно, Нина! Сваты клевещут на Россию. Мы с Ваней уедем обратно в Москву. Всё же у нас российское гражданство. Нас пустят домой, – сказала на повышенных тонах бабушка Даша моей маме.

– Зачем же возвращаться в Москву? Мы снимем вам неподалёку отдельную квартиру. Ты будешь там сама себе хозяйка, и спорить будет не с кем, разве что с папой, – предложила моя мама.

– Неплохая идея! – резюмировал дедушка Иван.

– Не знаю, не знаю, – засомневалась бабушка Даша.

Папа приехал с работы. Они посовещались с мамой и на следующий день сняли маминым родителям квартиру неподалёку. Благо, представилась такая возможность. И страсти в нашем доме поутихли.

 

* * *

Сначала все думали, что эта так называемая «спецоперация» быстро закончится. Но военные действия не кончались. Количество жертв с обеих сторон возрастало. С Володей и Надией я старалась на эту тему не говорить. Слава богу, они меня не провоцировали на «взрывоопасные» беседы. Я приезжала к ним домой, и мы продолжали заниматься с Володей английским. Но это уже были горе-занятия, так как Володечка мыслями был не в Америке, не со мной, а там, на Украине. Не то, чтобы он охладел ко мне. Нет! Мы по-прежнему занимались любовью, когда Надии не было дома. А когда заканчивались поцелуи и объятия, Володя включал телевизор и весь оставшийся вечер смотрел последние известия из Украины. В перерывах между новостями он замыкался в себе и мыслями был от меня далеко. И я ничего не могла с этим поделать.

Однажды я приехала к ним, а Володя мой заболел. Где-то подцепил омикрон. Следом за ним заболела и Надия. Я позвонила папе на работу, и он выписал им необходимые лекарства. Но этого было мало, за больными нужен был надлежащий уход. Так как я в своё время переболела ковидом, то решила остаться ухаживать за больными. Родители мои и деды с бабушками были против, но я настояла на своём. Бегала в аптеку, магазины, готовила нехитрую еду. Как умела. Через две недели они оба уже были на ногах. Надия была мне безмерно благодарна, называла меня «моё солнышко, наша спасительница». А Володя ничего не говорил, только смотрел на меня с нежностью и затаённой печалью. Ходил туда и назад по комнате, что-то обдумывал, куда-то звонил… Говорил по телефону по-украински.

Мы перестали заниматься английским и вообще перестали заниматься. Я выполнила свою миссию, пора было возвращаться домой к родителям. Володя сказал мне, что бросает школу и собирается поехать на Украину в горячие точки. Дескать, уже договорился с украинским телеканалом, они предоставят ему видео камеру, и он будет делать репортажи о военных событиях. Мы с Надией пришли в ужас от таких опасных планов, пытались его отговорить, но безуспешно. «Не уезжай, пожалуйста! – умоляла я. – Я так люблю тебя! Мне будет без тебя очень плохо. Я с ума сойду». «Не оставляй меня, пожалуйста! – вторила мне Надия. – Я не знаю английского языка. Я пропаду без твоей помощи. И… я просто умру, волнуясь о твоей судьбе. Сначала твои родители погибли, теперь ты едешь навстречу гибели»!

Володя смотрел на нас пустым взглядом, как будто не слышал. На самом деле, он, одержимый идеей поехать журналистом на войну, просто не хотел ничего слышать. И мы, два любимых и любящих человека, две женщины, отошли в его мыслях на второй план. Война оказалась сильнее любви.

Приехала я как-то днём к ним, а Володи уже дома не застала.

– Всё, милая! Уехал наш упрямый Володька. Улетел на Украину. И я не смогла его удержать.

– Как улетел? Так просто взял и улетел? Он даже со мной не простился! Как он мог? Выходит, я для него никто! – воскликнула я и заплакала от горя и обиды.

– Не простился, потому что не хотел, чтобы ты ещё больше плакала. Просил передать тебе, что по-прежнему тебя любит и, когда вернётся, вы обязательно поженитесь, – сказала Надия, обняла меня, потом усадила на диван и стала салфеткой утирать мои слёзы.

 

* * *

Прошло два месяца. Война продолжалась, и не видно было ей ни конца, ни края. Володя сначала звонил мне и бабушке по Вайберу, прислал несколько открыток. А потом вдруг замолчал. Надия пыталась узнать через украинскую общину, что с ним, жив ли. Ей пришёл короткий ответ: «Такой-то пропал без вести. Возможно, в плену».

Наступил май 2022 года. От Володи по-прежнему не приходило никаких вестей. А я к тому времени уже была на третьем месяце беременности. Родители мои и деды с бабами, узнав об этом, опешили и стали уговаривать меня сделать аборт. Но как они ни уговаривали, как ни убеждали, что я разрушаю свою молодую жизнь, я их не слушала. Если Володя убит, то у меня хоть останется живая память о нём, его ребёнок. В конце концов, я всё же убедила моих родных, что аборт нанесёт вред моему здоровью и лучше сохранить ребёнка. Они поохали, повздыхали и в конце концов согласились. «Знать судьба у тебя такая. А от судьбы не уйдёшь!», – изрёк философски дед Ефим. Даже баба Даша, несмотря на свою неприязнь к Надии, а заодно и к Володе, высказалась:

– Мы же не звери какие, чтобы ребёнка в утробе матери убивать! Как Лизочка родит, мы с Софьей ей поможем с ребёночком. Правда, Соня?

– Само собой, – согласилась та.

В общем, моя внеплановая беременность сначала огорчила родных, а потом примирила и даже как-то сплотила.

 

* * *

Я часто навещала Надию, мы вместе смотрели новости из Украины и старались поддерживать друг друга. Иногда я оставалась у неё ночевать, спала в Володиной постели, подпитываемая иллюзиями, что вот однажды проснусь утром, а рядом со мной – Володя, живой и невредимый, как в сказке. И эта страшная война – всего лишь дурной сон, ночной кошмар.

Надия почти каждый день ездила в церковь на Манхэттене и истово молилась,

чтобы поскорее окончилась война и чтобы Володенька вернулся домой живым и невредимым. После церкви она приезжала вся окрылённая надеждой и говорила мне:

– Не горюй, девочка! Наш Володька обязательно вернётся. Я знаю, я верю. Будем ждать… И никаких абортов! Это против божьей воли. А с ребёночком я тебе помогу. Это же будет мой правнук, наверняка похожий на Володьку.

– А если родится девочка? – Что тогда?

– А девочка будет такая же красивая и добрая, как ты. Мы с тобой со всем справимся и обязательно дождёмся возвращения Володечки. Вот увидишь!

Надия была так уверена в возвращении Володи, что её вера передалась мне, и я научилась улыбаться сквозь слёзы.

А война тем временем продолжалась…

Июль 2022 г. 

Когда открываешь своё сердце, всегда существует риск, что ему причинят боль.

Джоди Пиколт

 

Мои родители ещё в конце восьмидесятых, в самом начале перестройки, эмигрировали в Штаты из Москвы, вместе с моими дедушкой и бабушкой – папиными родителями. А я родилась уже в новой стране в начале двухтысячных, чем в тайне от родных гордилась, и к эмигрантам себя не причисляла.

Детство моё прошло на юго-востоке Бруклина, в так называемом «проджекте» – комплексе многоэтажных, уныло краснокирпичных, безбалконных домов для малоимущих. Население «проджекта» было смешанным: где-то пятьдесят процентов чёрнокожих, двадцать пять процентов испаноязычных и остальные двадцать пять – белых (в основном новоприбывших русскоязычных). Кто работал, кто сидел на пособии welfare, кто на пособии по безработице, а кто, вроде, ни на чём не сидел, неизвестно, чем промышлял, но как-то сводил концы с концами и платил низкую квартплату (для безработных). Новоприбывшие русскоязычные, как правило, на долгие годы в «проджекте» не задерживались, стараясь получить более или менее денежную профессию, приобрести квартиру или дом и попрощаться с безликими краснокирпичными домами навсегда.

Отец с матерью рьяно взялись за учёбу, сдали необходимые для лицензии экзамены, подтвердили свои профессии дипломами (папа стал лицензированным врачом-хирургом, а мама – преподавателем английского языка как второго – ЕSL), начали зарабатывать приличные деньги и через десять лет встали на ноги. Да так высоко взлетели, что купили дом аж в одном из лучших районов Бруклина – Манхэттен-Бич – и в полной мере ощутили свою привилегированность перед менее упорными и не особо везучими соплеменниками, которые не смогли подняться на столь высокую для эмигранта ступеньку социальной лестницы.

Но это, как говорится, предыстория, а рассказ свой я начну с двухтысячных, когда я уже училась в двенадцатом классе Stuyvesant High School, одной из лучших средних школ города. Училась отлично, особо не напрягаясь. Как гуманитарные, так и точные науки давались мне легко, можно сказать играючи, так что времени свободного было у меня предостаточно. И почти всё свободное время я проводила за занятиями теннисным спортом (что стоило моим родителям кучи денег) и чтением книг. Книги читала не только на английском, но также и на русском. У нас дома, как и во многих иммигрантских семьях из России, говорили по-русски. Так было проще и привычнее. Кроме того, мои родители не хотели смущать дедушку и бабушку, которые приехали в Штаты без английского, но со школьным, ненужным в Америке немецким, и за долгие годы так английский толком и не выучили. Чтобы не чувствовать свою в некотором роде ущербность и «профнепригодность» для жизни вне России, они непосредственно занимались моим воспитанием и научили меня читать и писать по-русски. Так что я выросла по-настоящему двуязычной американкой.

По этническому происхождению я была что называется «половинкой»: папа – еврей, мама – русская. Что касается вероисповедания, то оно в нашей, в прошлом типично советской нерелигиозной семье, отсутствовало. В единого Бога, думаю, всё же родители и дед с бабушкой верили. (Так, на всякий случай. А вдруг Бог есть?) И отмечали три религиозных праздника: Йом-Киппур, Рождество и Пасху, как еврейскую – Passover, так и православную. На Йом-Кипур папа и дедушка дружно надевали ермолки и шли в местную синагогу. (Мама оставалась дома.) А на православную пасху она покупала в русских магазинах куличи, сама готовила творожную «пасху», красила яйца и относила святить куличи в церковь на Ocean-Avenue.

Все к этому привыкли, и баталий на религиозные темы в нашей семье не возникало. Однако мама меня в подростковом возрасте всё же покрестила, так, на всякий случай, чтобы ангел-хранитель мне помогал. Моё крещение было нашей с мамой тайной, и крестик я не носила (чтобы не нервировать еврейских дедушку с бабушкой), держала его в коробочке, где хранилась моя нехитрая ювелирка и бижутерия.

Итак, я училась в двенадцатом классе и уже решала, в какой колледж поступить. Получила довольно высокие баллы по экзамену SАT. Но наступил учебный 2021 – 2022 год, события которого в корне перевернули мои планы на дальнейшую жизнь. Началась пандемия со всеми трагическими для мира последствиями. Многие наши учителя заболели, некоторые умерли. Папа работал в госпитале, не покладая рук. Мама то ездила на работу, то учила своих подопечных дистанционно. Мы то посещали занятия, то занимались on-line. Папа заставил всех членов нашей семьи сделать прививки, но, несмотря на вакцинирование, мы всё же переболели ковидом. А бабушка с дедушкой даже попали в папину больницу, где провели под его «недремлющим оком» несколько недель. Нашей семье повезло: никто не умер, но дедушка с бабушкой долго выкарабкивались после ковидных осложнений.

А подлый ковид то ослабевал, то накатывал с новой свирепой силой. Школьники, сидя дома, вконец разболтались, обленились. Я перечитала всю имеющуюся дома литературу на русском и английском, не знала, чем себя занять и мечтала, когда же наконец смогу вернуться в школу и увидеть воочию своих друзей-одноклассников.

И вот такой долгожданный день настал. Я его запомню на всю жизнь. Не только потому, что вернулась к реальным занятиям, но также и, в первую очередь, потому что на уроке математики появился он, новый парень, беженец из Украины. Его звали Володя, Володимир, как он величал себя на украинский манер.

И вот я с первого взгляда по уши влюбилась в новоприбывшего Володю. Это было словно удар молнии. Как из «Евгения Онегина». «Она сказала: это он!» Володя был воистину мой типаж: высокий рост, волнистые чёрные волосы, мужественный облик и обволакивающий взгляд жгуче-карих, почти чёрных, глаз. Его взгляд смущал меня и одновременно притягивал.

Володя отлично знал математику, но ещё слабо и неуверенно говорил по-английски. У парня был хороший слух, и он сходу схватил американо-английское произношение, но его словарный запас пока оставался весьма скудным. В общем, я, преодолев скромность и стеснительность, не сразу, для приличия и сохранения собственного лица (I saved my face), спустя несколько дней, подошла к нему на перемене и предложила помочь с английским. На что он с радостью и благодарностью согласился.

– Спасибо, Лиза! Это здОрово! Но у меня совершенно нет денег, и мне нечем будет тебе платить за уроки, – развёл руками Володя. – Мы с бабушкой только недавно приехали. Она ещё не успела устроиться на работу. А я, как только подучу английский, сразу же начну подрабатывать, хоть днём, хоть ночью. Правда нам как беженцам дали welfare и food stamps, но… в общем пока не густо.

– О Господи! Ты что, с ума сошёл! Какие деньги! Я просто буду тебе помогать по-дружески, как одноклассница, совершенно бесплатно.

– Класс! Не ожидал, что в Америке такое бывает. Я думал, здесь за всё надо платить.

– Ещё как бывает! Кто же платит за дружбу!? – возмутилась я.

– Спасибо тебе! А где мы будем заниматься? У нас дома условия пока не очень. Мебелью ещё не обзавелись. Спим на полу на матрасах, которые я нашёл на улице и приволок в дом. Письменного стола нет, правда, украинская община нам подарила обеденный стол со стульями и обещала привезти кровати. Даже как-то неловко привести в нашу убогую квартирку такую красивую, интеллигентную девушку из хорошей семьи, как ты.

– Без проблем! Будем заниматься у меня. Я живу на Манхэттен-Бич. Дом у нас большой. Места много, – сказала я и улыбнулась: он назвал меня красивой! Значит, я ему понравилась.

– О-о-о! Манхэттен-Бич! Я слышал, это шикарный район. А твои родители не будут против, когда ты приведёшь в дом такого нищего беженца, как я?

– Конечно же нет! У меня нормальные родители, не какие-нибудь снобы. И они не сразу, как ты понимаешь, купили дом в этом престижном районе. Папа с мамой прошли тяжёлый путь новых иммигрантов, и мы целых десять лет жили в «проджекте» для малоимущих. Я там выросла, и знаю, что такое бедность. Так что не думай, я не какая-нибудь там гордячка из богатой семьи! Если хочешь, сегодня же после уроков поедем ко мне заниматься. А где ты живёшь?

– Я как раз и живу именно в таком «проджекте» для малоимущих на Sheepshead Bay, – уныло сказал Володя и тут же более радужно добавил. – Но надеюсь, как только стану зарабатывать, сниму другую подходящую квартиру в частном доме или в билдинге.

– Конечно, снимешь! Я уверена. Всё! Закрыли тему проджектов, велфера и фудстемпов! Встречаемся в полтретьего перед школой. Идёт?

– Ещё как идёт! Бежит!

 

* * *

Ровно в полтретьего Володя ждал меня у дверей школы. Улыбка у него была – всем улыбкам улыбка. Зубы белые-белые, наверное, не тронутые дантистом. Я даже подумала, что они светятся в ночи. Мы сели в сабвей и поехали в сторону океана. По дороге Володя рассказал мне свою историю. Родители его погибли в автомобильной аварии, когда мальчику было десять лет. Володю вырастила бабушка, мамина мама. Бабушка по профессии – медсестра. Но здесь в Америке она, конечно, на лайсенс не сдаст. Нет английского, да и возраст…не для сдачи экзаменов. Будет работать санитаркой в госпитале или няней, частным образом. Как получится. Хорошо, что организация по устройству беженцев определила его, Володю, – несмотря на плохой английский – в такую замечательную High School. Старшая сестра вышла замуж и пока осталась на Западной Украине в городе Черновцы. Телефонные разговоры стоят дорого. Можно было бы говорить через Интернет, но компьютер и мобильный телефон Володя пока не приобрёл. Правда, один знакомый парень из украинской общины обещал отдать ему свой комп, не новый, но в хорошем состоянии.

Где-то к четырём часам мы за разговорами добрались до моего дома. У входа нас уже поджидала моя бабушка. Бабушка была истинной дипломаткой и не проявила никакого удивления, что я приехала из школы с молодым человеком. А ведь такое со мной случилось впервые.

– Привет, бабуля! Познакомься. Это Володя, мой одноклассник. Он недавно приехал из Украины. Мы с ним будем заниматься английским. Володя, это моя бабушка, Софья Моисеевна.

– Очень приятно! Здравствуй, Володя! – сказала бабушка и бровью не повела, – только сначала пообедаете, а потом уже заниматься. Володя, ты, наверное, любишь украинский борщ. Говорят, мой борщ очень вкусный. Я ведь тоже родилась на Украине в прекрасном городе Киеве.

– Здравствуйте, Софья Моисеевна! Так Вы – киевлянка? Я рад! Украинский борщ – мой любимый суп, – подыграл бабушке Володя. Он оказался не промах. И еврейское отчество моей бабушки его никак не смутило. По крайней мере, он не показал виду.

– Ну, тогда мыть руки и к столу, – скомандовала бабушка.

Бабушкин украинский борщ был одним из её коронных блюд. Она, вообще, прекрасно готовила украинские, русские и еврейские блюда, и, по тайным семейным преданиям, путь к её сердцу мой дедушка Ефим Абрамович нашёл именно через желудок. Хотя дедушка этот факт упорно отрицал и неустанно повторял, что он просто влюбился в бабушку. А отлично готовить она научилась уже после того, как они поженились.

К нашему ланчу (или обеду; время было уже не для ланча и ещё не для обеда) также присоединился и дедушка.

– Здравствуйте, молодой человек! Я Ефим Абрамович, дед этой юной особы, – приветствовал дедушка Володю, и они по-мужски пожали друг другу руки. Потом все дружно сели за стол и принялись за борщ.

– Классный борщ! – похвалил бабушкину стряпню Володя, – ну прямо, как готовит моя бабушка. – Думаю, что это была высшая похвала, на которую он был способен.

– Ну что ж, я рада. У нас ещё на второе блинчики с мясом и с яблоками, а на третье – компот.

– Ой, бабуля, давай сделаем небольшой перерыв в еде! А то мы с Володей отяжелеем и не сможем заниматься, – взмолилась я.

– Ну, по одному блинчику-то съешьте, не лопнете, – милостиво предложила бабушка.

– Уговорила. Только по одному! – согласилась я.

Во время еды дедушка молчал и украдкой из-под очков разглядывал Володю. Он был не столь дипломатичен, как бабушка, знал за собой этот грех и выбрал тактику молчания, чтобы не спугнуть парня. Дед очень любил меня, единственную внучку, и не хотел расстраивать какой-нибудь прямолинейной репликой или бестактным вопросом.

Мы с Володей съели по блинчику, запили яблочным компотом, дружно сказали «спасибо», встали из-за стола и пошли наверх в мою комнату заниматься английским.

 

* * *

Я вначале думала провести небольшую экскурсию по дому и саду, показать Володе замечательную бабушкину оранжерею, не какой-нибудь надувной, а выложенный плиткой, довольно просторный для плавания бассейн и прочие «достопримечательности» нашего дома, но потом передумала, решив, что эта экскурсия, возможно, воспримется Володей как хвастовство избалованной барышни из богатой семьи. И хорошо, что передумала. Успеется.

Комната моя была довольно просторная, уютно обставленная, без иммигрантского вульгарного шика напоказ гостям. Мы сели за письменный стол, не касаясь стульями и коленями друг друга, благо, стол у меня был большой, и приступили к занятиям. По английскому языку нам было дано домашнее задание написать сочинение о выборе колледжа и будущей профессии.

– Ты уже решил, в какой колледж будешь поступать? Словом, кем ты хочешь стать? – осторожно спросила я.

– Кем хочу стать, решил. А вот колледж пока ещё не выбрал. Ну, ты понимаешь, с моим плохим английским… Хочу стать журналистом и писать репортажи о событиях в горячих точках. У себя дома на родине я хорошо писал сочинения по-русски и по-украински. А здесь… Сначала надо подтянуть английский язык. Думаю, что в этом году я ещё никуда поступать не буду. Не готов. Закончу 12 класс, получу диплом об окончании школы, подтяну английский, а летом устроюсь на какую-нибудь работу и поступлю на подготовительные курсы в какой-нибудь университет. Посмотрим…

– Да… Журналист – интересная и опасная профессия. В горячих точках и убить могут или ранить, и сделать из тебя инвалида. В общем, хотелось бы, чтобы этих горячих точек в мире было меньше… А ты смелый! Раз так решил, то и напиши об этом. Хочешь, сначала напиши по-русски, а я потом тебе помогу сделать перевод на английский?

Володя согласился, и мы засели за сочинения. Моя мечта была стать киноактрисой. Я понимала, что это абсолютно утопическая идея, но в семнадцать лет, какая хорошенькая девушка не хочет стать кинозвездой! Все друзья и родные хвалили мою внешность, к тому же (до ковидной эпидемии) я довольно успешно выступала в нашем школьном театре и даже сыграла эпизодическую роль официантки, типа «кушать подано», когда в Манхэттене снимали кино в ресторане «Русский самовар». Я просто сидела в ресторане с подругой во время киносъёмки, кинорежиссёр взглянул на меня и решил, что мой типаж ему подходит. Вот что значит, оказаться в нужном месте в нужное время!

Сочинение я написала довольно быстро и занялась математикой, ожидая, когда Володя докончит своё. Он писал медленно, обстоятельно подбирал русские слова, словом, умел работать над текстом и полировать его, доводя до блеска. Когда я прочитала его сочинение, поняла: «Да, этот парень станет не только журналистом, но и, вполне возможно, хорошим прозаиком».

– Здорово! Почти гениально! – похвалила я Володю. – Научишься так же отлично писать по-английски – тебя ждёт блестящая карьера.

Володя обрадовался моей похвале, покраснел и даже осмелился чмокнуть меня в щёчку. Потом спохватился, резко отпрянул от меня и пробормотал:

– Ой, Лиз, прости, пожалуйста! У вас, наверное, это не принято – вот так целовать девушку на первом свидании…

– Ну почему же не принято? А у нас с тобой разве первое свидание? Я думала, мы просто занимаемся английским. Хотя, если честно, мне было приятно.

Володя ещё больше смутился и пробормотал:

– И мне… Всё, давай дальше заниматься, а то я не смогу сосредоточиться. Ты такая красивая, притягательная…

Я очень старалась и помогла Володе перевести его сочинение на английский язык. Получилось классно, хоть посылай на конкурс абитуриентов для поступления в колледж или университет.

– Знаешь, когда ты выберешь колледж для дальнейшей учёбы, можешь использовать это сочинение. Думаю, оно заслуживает отличной оценки и очень даже пригодится на будущее, – похвалила я Володю.

– Посмотрим, сначала я должен подтянуть английский. И честнее будет, если я для колледжа напишу другое сочинение, уже самостоятельно, без твоей помощи, – сказал Володя, чем весьма меня удивил и порадовал.

– Честность – прекрасное качество! – Отреагировала я и в упор посмотрела на Володю. Он мне нравился всё больше и больше, и я уже не могла скрывать свою симпатию к нему под маской обычного дружелюбия и товарищеского отношения. Он это чувствовал, и в его глазах отражалась взаимность. Володя молча, как бы невзначай, коснулся своим коленом моего. Так мы и сидели, касаясь коленями друг друга, делая домашнее задание по математике и другим предметам. Наверное, наделали кучу ошибок…

В восемь часов в дверь осторожно постучала бабушка и предложила нам сделать перерыв в занятиях и спуститься к вечернему чаю.

– Спасибо, Софья Моисеевна! Но уже поздно для чая. Мне пора домой. А то моя бабуля меня заждалась и, конечно, нервничает.

– А ты разве её не предупредил, что поедешь к нам заниматься?

– Я ей сказал, что у меня дела и я приеду домой позже. Но о подробностях пока умолчал.

– Ой! Володька, как же так? Срочно позвони бабушке! Возьми мой мобильник, – спохватилась я и протянула ему свой телефон.

Володя позвонил своей бабушке и сказал, что закончил заниматься уроками с одноклассницей Лизой и собирается домой.

– ОК! Я тебя подброшу до дома. Тут недалеко, но нет прямого сообщения, и ты будешь не меньше получаса дожидаться сначала одного автобуса, а потом другого, – предложила я. У меня ещё не было водительских прав, только permit, но водить машину я умела. Отец научил.

– Э, нет! – встряла в наш разговор бабушка. – Никуда ты без драйвер лайсенса на машине не поедешь. Не хватало только, чтобы тебя задержала полиция. Посади Володю на автобус и возвращайся домой.

– OK! Бабуля, ты, как всегда, права, – покорно произнесла я. – Пойдём, Володя! Я провожу тебя до автобусной остановки.

Погода благоволила нашей прогулке. Стоял удивительно тёплый сентябрьский вечер, 75 градусов по Фаренгейту. Такие вечера осенью в Нью-Йорке крайне редки. Мы с Володей вышли к Эммонс-Авеню и не спеша побрели по аллее до мостика, ведущего на другую сторону канала, где находилась автобусная остановка. Шли сначала рядом, не под руку и не за руку, потом – по узкому мосту – друг за другом. Какое-то время шли молча. Оба хранили в себе чувства и мысли, переполнявшие нас после первого занятия, словно боялись их расплескать, или сказать что-нибудь не то, нарушающее обыденностью разговора прелесть встречи и неожиданно тёплого вечера. Первой прервала молчание я:

– Ну, что, как тебе… наши занятия? Будем продолжать завтра?

– Нет, как бы мне ни хотелось увидеть тебя завтра вне школы, я завтра не смогу. Надо бабушке помочь по дому. Мы ещё не очень устроены. Даже толком не распаковали вещи, не разложили их по местам. Надо купить всякие разные крючки, вешалки… всё это прибить, как-то разместить по шкафам. Нам, как украинским беженцам, от местных властей дали в «проджекте» вне очереди аж двуспальную квартиру. Места много, мебели почти нет. Хоть на коньках катайся или кричи ау!, как в лесу. А послезавтра, если ты не передумаешь, мы продолжим… наши занятия. Да? Ты согласна?

– Конечно, согласна. Мне так хочется тебе помочь, так хочется, чтобы ты по-настоящему почувствовал себя новым американцем, а не, в некотором роде, ущербным беженцем. Ты такой талантливый! Отлично пишешь, все остальные предметы схватываешь на лету. Мне кажется, тебя ждёт прекрасное будущее. И мои слова – не пустые комплименты. Я искренне так думаю.

– Лиза, спасибо тебе! Ты не только красивая, но ещё и очень добрая девушка. А красота с добротой не всегда сочетаются. Можно мне тебя поцеловать?

Я ничего не сказала. Просто подошла вплотную к Володе и обняла его за шею в ожидании поцелуя. Володя прижал меня к себе и поцеловал в губы нежным, лёгким поцелуем. Я ему ответила. И он, расхрабрившись, зацеловал меня в губы, в лоб, в волосы… Мы стояли у канала обнявшись и продолжали целоваться. Не знаю, сколько времени прошло: минут пять, десять, больше? Я просто выпала из времени. Осталось лишь пространство и место: канал, волшебный, тёплый вечер и мы вдвоём…

Первым спохватился Володя:

– Как хорошо мне с тобой! Но уже поздно. Твои родные да и моя бабушка заждались. Я боюсь отпускать тебя одну в темноту. Район-то хороший, но мало ли что… Мы вдвоём вернёмся к твоему дому. Ты вызовешь мне car service, и я поеду домой на машине. У меня остались деньги, не думаю, что это будет стоить дорого. Тут рукой подать. Я же ничего не потратил на ланч. Твоя замечательная бабушка накормила меня вкусно и до отвала!

Так мы и сделали. Я вызвала машину, Володя уехал к себе. Я зашла в дом, молча, стремительно прошла в свою комнату, бухнулась в кресло и закрыла глаза. Вспоминала вкус наших поцелуев и чувствовала себя абсолютно и бесповоротно счастливой.

Мама с папой вернулись с работы. Сквозь неприкрытую дверь моей комнаты слышны были голоса родителей и бабушки. Бабушка кормила родителей ужином и рассказывала им о появлении Володи в нашем доме. Под конец добавила:

– Похоже, Лизочка-то наша влюбилась в этого… новоприезжего парня.

– Что ж! Давно пора. А то я уже начала волноваться… что с нашей девочкой что-то не так, – резюмировала мама, проигнорировав слово «новоприезжий».

(«Спасибо, мамочка!» – подумала я.)

– Абсолютно нет повода для волнений, Ниночка! С нашей Лизой всё очень даже так!

Я почти не спала эту ночь. Ворочалась с боку на бок, вставала к раскрытому окну, глубоко дышала, смотрела на звёзды и молодой месяц, тонкий серп которого светился особенно ярко на чёрном небе ранней осени. Бессонница не изнуряла меня, наоборот, она придавала мне силы и кружила голову мечтами и надеждами на счастливое продолжение первой любви…

 

* * *

На следующее утро я спустилась к завтраку не сонная, как прежде, с распущенными по плечам спутанными волосами, не в пижаме, а полностью одетая, умытая, причёсанная, готовая к школе и к новой встрече с Володей. Мою бессонную ночь выдавали разве что тёмные круги под глазами, которые я забыла закамуфлировать жидкой пудрой, так как всё ещё блаженно витала в облаках.

За завтраком собралась, как обычно, наша семья в полном составе, и все они смотрели прямо или из-под полуприкрытых век косились на меня, нетерпеливо ожидая хоть какого-то рассказа о вчерашних событиях. А я после дежурного приветствия «доброе утро» по-партизански молчала и глупо улыбалась. «Нет, не дождётесь вы от меня дежурного отчёта! Рано ещё мне перед вами исповедоваться. Не дай бог, скажу что-нибудь лишнее и спугну залетевшую в моё окно жар-птицу первой любви…» – думала я и так ничего родным не сказала.

 

* * *

В этот день нам не удалось пообщаться с Володей , как того хотелось. Я его увидела мельком в коридоре, мы подошли друг к другу, договорились о завтрашней встрече и разошлись по разным классам. По программе у нас было только три общих предмета: американская литература, английский язык и математика. У меня, вообще, оставалось мало предметов для сдачи экзаменов. Я уже набрала почти все нужные кредиты для окончания средней школы. А Володя был перегружен занятиями, так как хотел успеть пройти все предметы, необходимые для получения диплома в конце этого учебного года. Думаю, что зря он так себя перегрузил, лучше бы оставил несколько предметов на лето или даже на осень. Ну получил бы диплом позже, через год. Ничего необычного и страшного бы не произошло. Но Володя отличался честолюбием и стремился окончить школу вместе со мной. Как потом выяснилось, он и так был на год старше. Ему зимой должно было исполниться 19 лет.

На следующий день мы снова встретились после уроков и поехали ко мне домой заниматься. И снова бабушка накормила нас ланчем-обедом, под молчаливые взгляды дедушки. Мы стоически перенесли игру в молчанку, умяли русские кислые щи, жареную форель с зелёным салатом, запили всё это традиционным яблочным компотом, поблагодарили бабушку и пошли наверх заниматься.

Теперь на повестке дня был разговорный английский и грамматика. Решили не говорить ни слова по-русски. Болтали на разные темы. Когда Володя делал ошибки, я его мягко так, ненавязчиво поправляла. Он смущался, вставлял самокритично по-русски: «Ты мне это уже говорила. Какой же я лопух и тупица!» – краснел и исправлял ошибки. А мне хотелось вместо всей этой грамматической тягомотины сесть к Володе на колени, обнять его за шею и целоваться, как тогда на канале. Думаю и даже уверена, что Володе хотелось того же самого, но он стоически терпел, на сей раз не касался коленями моих коленей, и наши занятия продолжались. После двухчасовой напряжёнки с английским языком, мы решили сделать небольшой перерыв в занятиях и вышли во двор к бассейну.

– Эх, надо было тебе сказать, чтобы ты захватил с собой плавки. Поплавали бы немного, размялись. Вода в бассейне ещё тёплая со вчерашнего дня. Ведь он у нас с подогревом. Да и в воздухе теплынь.

– Увы! Плавки я с собой не прихватил. Значит, в следующий раз. Да?

– Конечно! – с уверенностью сказала я.

А следующего раза не представилось. Наступил уикенд, папа с дедушкой почистили бассейн, выпустили из него воду и прикрыли бассейн брезентом. Плавательный сезон был закрыт.

 

* * *

Через неделю Володя предложил мне поехать заниматься к нему домой, мотивируя тем, что его квартира уже обставлена кое-какой мебелью и нуждается в пристальном взгляде, критике или одобрении американской девушки, то есть, во мне. К тому же Володя решил познакомить меня со своей бабушкой, так как она постоянно спрашивала его обо мне: какая я, блондинка, шатенка или брюнетка, какого цвета мои глаза, как я отношусь к Украине и украинцам, вообще, верю ли я в Бога, хожу ли в церковь, каковы мои политические взгляды, какую еду предпочитаю и т.д. Словом, бабушка замучила внука вопросами, и встреча-экзамен была для меня неотвратима. Я понимала, что мне предстоит серьёзный «допрос» с пристрастием и спросила Володю напрямик, как я должна выглядеть, что надеть, о чём рассказать, о чём умолчать, а где и слегка приврать, для того, чтобы угодить его бабушке, нервная система которой была подорвана вынужденной эмиграцией. Бабушка любила свою родную Украину и решилась на эмиграцию от безысходности. Она предчувствовала, что история Украины Майданом не закончится…

– Я не могу и не хочу давать тебе какие-либо советы, Лизочка! Просто будь сама собой. Ты умница и знаешь, что, где и как сказать, как себя вести, чтобы понравиться моей бабушке. Не думаю, что эта задача будет для тебя трудной.

Я ожидала увидеть пожилую женщину с загорелым, морщинистым лицом, в косынке, из-под которой выбиваются седые пряди длинных волос, одетую в тёмную юбку и вышиванку. Но как же я ошиблась в своих предположениях! Дверь нам открыла моложавая, современно одетая женщина, с аккуратной стрижкой крашеных в рыжевато-каштановый цвет волос, без всякой косынки и традиционной вышиванки. Её большие тёмно-карие, как у Володи, глаза смотрели на меня с нескрываемым интересом и даже любопытством. «Кого, мол, там её любимый внук обхаживает, с кем проводит свободное время – под предлогом занятий английским языком и американской литературой?» Как мне потом объяснил Володя, бабушка считала, что её внук прекрасно знает английский и никакие дополнительные занятия ему не нужны. А вечера на Манхэттен-Бич – обычная прихоть и повод для свиданий с хорошенькой американской девушкой. (Так как Володина бабушка английского совсем не знала, английский язык внука казался ей, если не верхом совершенства, то вполне достаточным для школы, будущего поступления в колледж и, вообще, для жизни в Америке.)

– Бабуля! Познакомься! Это Лиза, моя одноклассница, друг и бесплатный репетитор по английскому языку и американской литературе. Лиза, это моя бабушка Надия Александровна, – представил нас друг другу Володя.

– Очень приятно! – сказали мы дружно, натянуто улыбнулись и буквально впились друг в друга взглядами, как две ревнивые девицы, не желающие делить между собой Володю, его любовь и внимание. Я боялась, что Володина бабушка будет говорить со мной по-украински и я чего-то не пойму. Но оказалось, что она прекрасно владеет русским языком и даже вместо украинского фрикативного звука (ɦ) произносит обычный московский и питерский звук (г).

– Проходи, Лиза! Володя о тебе много рассказывал…

– И что же он Вам обо мне рассказывал? – полюбопытствовала я в нетерпении.

– Да всё самое хорошее. Что ты красивая, умная, из состоятельной семьи, но не гордячка, не белоручка. Что живёте вы у океана, в богатом районе, что у вас большой шикарный дом аж с бассейном и оранжереей, что твоя бабушка вкусно готовит… Что ты красивая девочка. Я это и сама вижу. Что умная, надеюсь. Мой внук ведь и сам не дурак и не станет проводить время с дурочкой, – пояснила Надия Александровна и уже совсем миролюбиво, аж по-родственному, добавила:

– Можешь называть меня просто тётя Надя. У нас так принято. Эти имена да отчества только усложняют общение. И я ведь не такая старая ещё. Правда? – кокетливо добавила Володина бабушка. – Оставим отчество для моего паспорта и свидетельства о рождении.

– Хорошо, тётя Надя! Вы совсем не старая, наоборот, очень даже молодая для бабушки такого взрослого внука и… современная женщина, – обрадовалась я и слегка расслабилась. Видимо, лёд предвзятости и настороженности был растоплен. – Если хотите, я и с вами могу английским позаниматься. Я ещё в прошлом году сдала несколько обязательных выпускных предметов, и у меня куча свободного времени.

– Ой, нет! Спасибо, не надо. Не хочу отнимать твоё свободное время и… мешать вам с Володей. Я уже записалась на вечерние курсы английского для начинающих при нашей украинской церкви на Манхэттене. Вот сейчас накормлю вас обедом, или как вы его называете «ланч», и поеду сабвеем в Манхэттен. Ты когда-нибудь была в нашей потрясающе красивой греко-католической церкви на Манхэттене?

– Нет, как-то не приходилось, – ответила я, смутившись.

– Ну ничего! Это дело поправимое. Если захочешь, я возьму вас с Володей с собой на Рождество или на какой-либо другой праздник.

– Конечно, хочу! – с готовностью отреагировала я, хотя в церкви была всего лишь один раз, когда моя мама меня в тайне от папы и еврейских дедушки с бабушкой крестила…

В общем, Володина бабушка при первой встрече оказалась не вредной старухой, как я опасалась, а доброжелательной, моложавой, современной, ухоженной женщиной. Она накормила нас украинским супом с галушками, которые таяли во рту, напоила каким-то особым, ароматным чаем, вымыла посуду, попрощалась со мной и уехала в Манхэттен.

– Ну, что Володь? Кажется, я выдержала экзамен на звание твоей девушки.

– Да! А я даже и не сомневался, что ты справишься, – сказал Володя и обнял меня.

В этот вечер мы занимались.., но отнюдь не английским языком и не американской литературой. Я не знаю, как это получилось. Не помню. Помню только, что в какой-то момент мы оказались в Володиной комнате, на его кровати. Он раздел меня, разделся сам, зацеловал моё обнажённое тело от лба до ступней, и мы бросились в любовный омут. Надо сказать, что для девятнадцатилетнего парня он проявил себя весьма искушённым в искусстве любви. Очевидно, я была у него не первой любовью. Хотела спросить, но передумала… Зачем?

А у меня до Володи не было не только мужчины, но и вообще какого-либо поклонника, ухажёра. Так сложилось, что я даже ни с кем до Володи не целовалась. Не из-за целомудрия, а просто потому, что никого не любила, а экспериментировать, играть в любовные игры с нелюбимым не хотела, да и брезговала. Хотя мои подруги, ровесницы-одноклассницы уже несколько лет как занимались сексом «по полной программе» (all the way) и, узнав, что я оставалась всё ещё невинной девушкой до 12 класса, откровенно подсмеивались надо мной, называя меня разными обидными прозвищами… Какими только эпитетами и прозвищами они меня не награждали: и дурочкой, и холодной лягушкой, и трусихой, и святошей, и монашкой, и просто дебилкой, и тайной лесбиянкой… Словом, я у них была притчей во языцех. А я молча терпела все эти озвученные и тайные прозвища, старалась не обращать внимания, зная, что моя любовь ещё не пришла. Словом, не хотела быть, как все, размениваться… на страстишки и физиологические эксперименты.

И вот она наконец пришла ко мне, эта самая первая любовь. Пришла неожиданно, из другого, чужого для меня мира. Я отвечала на Володины поцелуи, целовала его в глаза, губы шею, и мне было сладко и одновременно невероятно грустно, так как я уже подспудно чувствовала всю обречённость этой любви, понимала, что наши миры только временно пересеклись, что, скорее всего, после окончания школы мы разбежимся в разные стороны. И если сами не разойдёмся по предназначенным нам судьбой дорогам, то обстоятельства или родные люди заставят нас это сделать. «И пусть! – думала я. – Когда это ещё случится! И случится ли, никто точно не знает? А пока мы будем жить сегодняшним днём».

Я не знаю, о чём думал Володя. Я не могла залезть в его голову, да и не хотела. Гораздо приятнее мне было, не думая, о чём он думает, слушать его признание в любви:

– Я люблю тебя, Лиза, моя чУдная американская девочка! Я очень люблю тебя! Я так рад, что мы с тобой встретились. И если честно, то теперь не знаю, что бы я делал здесь, в этой незнакомой стране, без тебя! Ты моя яркая путеводная звездочка.

– Говори, говори! – отвечала я, – ты не только красиво пишешь, но и говоришь, как по писаному.

В октябре рано темнеет. Мы ласкали друг друга и не заметили захода солнца, по-осеннему ненавязчиво проникшего в комнату сквозь тонкие тюлевые занавески. Володин взгляд упал на стенные часы, которые он накануне повесил в своей комнате. Стрелки показывали 6 часов вечера. Я следила за его взглядом.

– Ой! Кажется, пора вставать с кровати и делать уроки. Всё! Убираем кровавые следы любви. Сворачиваем предательскую простыню, засовываем в пластиковый пакет и… только не в мусор… в мой ранец. Я потом с этой простынёй разберусь, – заметила я, радуясь, что мне не изменяет чувство юмора.

– А ты молодец, предложила деловое решение сокрытия улик потери девственности! Да уж! Бабушка бы увидела эту простынку и уж точно не одобрила. Мне бы (как соблазнителю) влетело по полной программе. Это точно! – прокомментировал моё высказывание Володя и засмеялся. Я вторила ему. И вот уже мы оба смеялись, прикрывая смехом серьёзность и возможный драматизм последствий ситуации. Потом оделись, привели себя в порядок и с умным видом сели за обеденный стол заниматься. (Письменный стол Володя пока ещё не приобрёл.)

В девять вечера я спохватилась, позвонила родителям, молча, без оправданий выслушала мамины и бабушкины нарекания и упрёки в бессердечности и юношеском эгоцентризме, вызвала car service и поехала домой. По дороге проверила мобильный телефон, который буквально распух от пропущенных сообщений. Я не могла на них отвечать, так как сразу же после школы телефон выключила, словно предчувствуя, что мне будет не до телефонных разговоров!

 

* * *

Была бы моя воля, я бы проводила такие «занятия английским языком» хоть каждый день, но Володе нужно было выполнять задания и по другим предметам, чтобы хоть частично сдать выпускные экзамены. Так что встречались мы только несколько раз в неделю. А в остальные, свободные от встреч дни, я пыталась загрузить своё время и свои мысли уроками, теннисом, книгами, помогала бабушке по хозяйству, вместе с дедушкой убирала опавшие листья, смотрела телевизор, разговаривала по телефону с подругами…, словом, делала всё возможное только, чтобы постоянно не думать о Володе и о нашем с ним будущем…

Бежали часы, дни, недели, месяцы… В нашей семье намечались серьёзные перемены. Мама в своё время оформила приглашение к нам на постоянное место жительства для своих родителей. Бумажная волокита тянулась годами. И вот наконец моим московским дедушке и бабушке с маминой стороны дали разрешение на воссоединение с семьёй дочери в Америке. Дом у нас был большой, места предостаточно. Так что проблем с размещением моих новых дедушки и бабушки не предвиделось. Но ожидалось много хлопот с бумагами, пенсией из России, медицинской страховкой и общей, так сказать, акклиматизацией в новой стране.

Настал день прилёта. Мама с папой взяли day off и поехали в аэропорт Кеннеди встречать маминых родителей. Взяли и меня с собой, для поддержки. Мы не виделись всего лет пять, так как мама и я летали к ним в гости в Москву в 2016 году. Но как же они изменились, постарели! К тому же, многочасовой полёт никого не делает ни краше, ни моложе. Мама с бабушкой прослезились и кинулись друг друга обнимать и целовать. Дедушка держался молодцом: всё же бывший военный, полковник в отставке.

– Ой, как же ты, Лизочка, выросла, как похорошела. Настоящая русская красавица! – воскликнула бабушка Дарья Петровна.

– Красавица, да! Но не совсем русская.., – вставил свой комментарий папа. Ну никак не мог смолчать! Мама не сказала ни слова, решив не подливать масла в огонь.

– Ах, да, конечно… Я и забыла. Наша русско-еврейская красавица! Прости, Юра, я не хотела тебя обидеть! Случайно вырвалось, – пробормотала бабушка.

– Ничего. Проехали, Дарья Петровна, – ответил папа.

Дед было хотел что-то добавить, но как открыл рот, так благоразумно его и закрыл.

«Ну, ну! Это только начало, преддверие внутрисемейных проблем и конфликтов… А тут ещё мой роман с Володей. Бедные мои родители!» – подумала я и как в воду глядела.

 

* * *

Приехали домой, втащили неподъёмные чемоданы на второй этаж, где вновь приезжим дедушке с бабушкой была приготовлена и уже обставлена спальня. Надо сказать, самая светлая комната в доме. Мама похлопотала, принесла им наверх бутерброды с чаем, чтобы перекусили с дороги да и легли пораньше спать, так как у них день с ночью перепутались.

А все остальные члены семьи собрались в столовой за ужином. Папа поставил на стол бутылку итальянского вина. Мама с бабушкой Софьей заранее приготовили салат оливье и другие традиционно русские блюда. Все закусили, выпили, молча, без тостов. Готовились к празднику, но праздника не получилось… Виновники торжества мирно спали наверху, а мама с папой, поедая вкусности, упорно молчали, погружённые в думы о решении предстоящих насущных проблем.

В разгар невесёлого веселья раздался звонок в дверь. Я пошла открывать и, к несказанной радости, увидела Володю, который, обеспокоенный моим отсутствием в школе, решил непрошено нагрянуть ко мне домой и лично, не по телефону выяснить, в чём дело, так как я никогда не пропускала занятия. Разве что по болезни.

– А вот и Володенька мой пришёл! – демонстративно объявила я и позвала его к столу. Обстановка несколько разрядилась. Внимание членов семьи переключилось на Володю. Все, кроме, дедушки Ефима, приветливо заулыбались, а он под предлогом головной боли встал из-за стола и пошёл к себе наверх. Никто ничего не понял, кроме меня. Моё шестое чувство меня редко обманывало. Дед Ефим мало говорил, но всегда зрел в корень. И, видимо, приход Володи и эпитет «мой» у деда в голове ассоциировался с ещё одной возможной семейной проблемой… Что называется, до кучи. «Ну и ладно! – подумала я. – Сами решайте свои проблемы. А мы с Володечкой любим друг друга. И никто у нас этой любви не отнимет!»

Мы быстро перекусили. Я извинилась перед родными, буквально сгребла Володю в охапку и потащила на улицу прогуляться по переулкам Манхэттен-Бич и поглазеть на дома, ярко украшенные к приближающемуся Рождеству разноцветными огоньками, ёлками, дедами-Морозами, Снегурочками и прочими праздничными атрибутами. В окнах других домов были выставлены миноры и ждали своего часа. В нашем, этнически и религиозно смешанном доме, как правило, выставляли в окне и минору, и маленькую ёлочку. Все соседи уже к этому привыкли, и никто больше провокационных вопросов не задавал.

Мы вышли на Манхэттен-бич. На пляже было пустынно. Темно-синие, почти чёрные волны с белыми гребешками обрушивались на песчаный берег. Золотая листва уже давно облетела с деревьев, и только могучие, высоченные сосны, выстоявшие разрушительный ураган в октябре 2014 года, по-прежнему гордо смотрели вершинами в небо.

– Что происходит у вас в доме? Отчего все сидели за столом с таким печальным видом? – спросил Володя, обнимая меня и, дразня, поцеловал не в губы, а в лоб, как целуют ребёнка.

– Да… другие дед с бабой приехали к нам из Москвы на постоянку и… решили своеобразно похвалить меня. Бабуля весьма искренне сказала, что я русская красавица. А моему еврейскому папе это, как ты сам понимаешь, не очень понравилось. Он затаил обиду и… предвидит некоторые трудности в будущем общении.

– Странно! Неужели нельзя как-то сгладить подобные… э-э-э межэтнические проблемы? Вот я украинец, а ты – наполовину еврейка, наполовину русская, и меня это не волнует. Да и тебя, вроде, тоже. Или мне просто кажется, что это тебя не волнует?

– Нет, тебе не кажется. Кто бы ты ни был, хоть украинец, хоть татарин, хоть чеченец, хоть пуэрториканец, я люблю тебя, таким, какой ты есть. Просто люблю, и не хочу зацикливаться на твоём этническом происхождении. Я родилась в Америке. Меня воспитала американская школа. А в Америке столько намешено рас и народностей, что все к этому давно привыкли. Мои же родители и особенно деды с бабушками из других поколений. Они выросли в России, в Советском Союзе, где так называемая дружба народов на поверку оборачивалась великорусским шовинизмом и несколько презрительным отношением к другим народностям. Особенно страдали евреи. Отец рассказывал, что в стране царствовал махровый антисемитизм, бытовой и государственный. Поэтому ему неприятно было услышать, когда меня моя русская бабушка назвала русской красавицей, хотя он сам женился на моей русской маме. В общем, всё эти нюансы довольно муторные и сложные. И незачем нам с тобой об этом говорить.

– Да уж! Как всё непросто у вас в семье! Надеюсь, на нас с тобой это не отразится.

– И я надеюсь. Хочу надеяться. И перестань целовать меня в лобик, как маленькую девочку. Разве ты не знаешь, что для поцелуев созданы губы. Ну же, целуй, я жду.

Володя засмеялся, поцеловал меня долгим поцелуем в губы, и я оттаяла.

 

* * *

Приближалась Ханука. Дед Ефим зажёг первую ханукальную свечу. Бабушка Софья, как обычно, испекла латкес. Бабушка Дарья и дед Иван спокойно, но без особого энтузиазма, присоединились к трапезе.

– А Рождество мы будем праздновать по новому стилю или по нашему старому православному? – как бы невзначай спросила бабушка Дарья, смачно уплетая и нахваливая латкес со сметаной.

– Ну, что ты пристала к людям со своим Рождеством, Даша? Вечно ты воду мутишь. Мы и в Москве-то Рождество всего пару лет, как начали отмечать. А так… только Новый год.

– Так то ж в Москве, Ваня. А то здесь, в Америке. Ты ещё вспомни, когда ты был членом КПСС… А потом ведь, как многие, достал свой партбилет и сжёг.

– Ну сжёг! И что?

– А то, и ты умеешь к новой жизни приспосабливаться, когда надо, – подвела итог бабушка Даша.

– Это ваш праздник. Когда захотите, тогда и отпразднуем. Мы всем праздникам рады, – дипломатично сгладила ситуацию бабушка Софья и улыбнулась.

– Ой, деды с бабами! Какие вы великие спорщики! Берите пример с нас, молодых! Мы с Володей как-то ухитряемся любить друг друга без воспоминаний о Майдане, споров о Крыме, ДНР и ЛНР и, вообще, успешно… общаемся вне религии и политики, – вставила я.

– Ну-ну! Дай-то Бог! – встрял в разговор дед Ефим, который слушал по радио и смотрел на И-нете новости разных станций и был дока в политике.

В конце концов, напряжение было снято и религиозное примирение в семье иудеев и православных христиан восстановлено. На какое-то время…

* * *

 

Ковид не исчез. Он бродил по планете. К Рождеству пандемия, как назло, обострилась. На сей раз заболели дед Иван и бабушка Дарья. Слава богу, в лёгкой форме. Они просто сидели на карантине у себя наверху в спальне, и папа лечил их каким-то новым антивирусным препаратом. В общем, празднование Рождества по новому календарю отпало само собой.

А седьмого января всё же праздник состоялся. В церковь мама с бабушкой Дашей не пошли, так как боялись заразиться ковидом по новой. Зато дома наготовили целую кучу вкусностей. Бабушка Софья им помогала.

Я, с разрешения родителей, позвала к нам Володю и его бабушку (осознавая сложность ситуации и возможность конфликта между строптивой бабушкой Дашей и Володиной бабушкой). Днём они были приглашены на праздник к кому-то из украинской общины, а вечером я за ними заехала (мне к тому времени исполнилось восемнадцать лет, и у меня уже был новенький driver’s license, а не какой-нибудь там permit), и я на небольшие расстояния «летала» по Бруклину, постепенно расширяя круг поездок.

Вначале всё было чинно, благородно. Сели за стол, приступили к трапезе. Ели, пили и нахваливали стряпню наших бабушек. Потом я заметила пристальные взгляды, которые бросали друг на друга Володина бабушка и дед Иван. Оба молчали, но взгляды их красноречиво говорили о какой-то тайне, возможно, старой истории… Видимо, они были знакомы в той жизни, когда ещё существовал Советский Союз, и вот совершенно случайно через много лет встретились в Америке. Бабушка Даша всё это заметила своим недремлющим оком и нервно перехватывала взгляды мужа и Надии. Похоже, ей уже и Рождество становилось не в радость. Дед Иван извинился, встал из-за стола и вышел на крыльцо покурить. Тётя Надя (как я теперь называла Володину бабушку) перестала есть, уставилась в окно, обдумывая, как поступить в сложившейся ситуации. На помощь пришёл Володя:

– Бабуля, столько вкусностей, а ты ничего не ешь. Ты себя плохо чувствуешь? Может, поедем домой? Лиза, ты ведь отвезёшь нас домой?

– Конечно, отвезу, если нужно, – с готовностью отреагировала я.

– Ну, зачем же сразу домой? У нас тут целый арсенал лекарств. Мой сын врач, как-никак, – предложила бабушка Софья.

– В гостях хорошо, а дома лучше, правда, Надя? – заметила бабушка Даша. Ей, похоже, не терпелось спровадить Надию домой.

Мама с папой в недоумении переглядывались.

– Надя, что с Вами? Я чем-то могу помочь? – спросил папа.

– Спасибо! Когда болят старые раны, уже ничем не поможешь, – таинственно отреагировала Надия и добавила:

– Лиза, девочка, отвези нас домой, пожалуйста.

– ОК! Собирайтесь! Я сейчас, только машину выведу из гаража, – с готовностью откликнулась я. Я хоть ничего толком не понимала, но на душе у меня было невесело. Праздник был испорчен.

По дороге в «проджект» я всё-таки не удержалась и спросила Надию:

– Что случилась, тётя Надя? Вам у нас не понравилось?

– Да нет! Всё было замечательно. Только если бы мы с Володей остались, это бы совсем не понравилось твоей бабушке Даше. Не буду хранить тайну. Чего уж тут? Расскажу. Ты ведь уже взрослая девушка. Дело в том, что когда-то, давным-давно в молодости, у нас с твоим дедушкой Иваном был роман. Его полк одно время стоял в Западной Украине около нашего городка. Мы познакомились в клубе на танцах и полюбили друг друга. Но как мои, так и его родители были против нашей женитьбы. Иван перевёлся в другой город и потом женился на своей, на русской девушке Дарье из Москвы. – И, наверное, поступил правильно. Жениться надо на своих. Меньше проблем будет по жизни.

– Да, грустная история! А у нас с Володей всё будет хорошо, всем препонам и предрассудкам на зло! Правда, Володя?

– Правда, Лиза! У нас всё будет очень даже хорошо! – уверенно сказал Володя.

 

* * *

Под Новый год пандемия разыгралась с новой силой. Занятия в школах опять перешли в режим on-line. А мы с Володей, наперекор ковиду, продолжали встречаться. Теперь уже постоянно у него на квартире, так как Володино присутствие у нас в доме нервировало бабушку Дашу, и у неё повышалось давление.

Промелькнул январь, февраль вступил в свои права. Настало роковое 24 число, когда началась война между Украиной и Россией, которую Россия называла «спецоперацией». Надия и Володя ходили, как в воду опущенные. В моей семье разыгрывались жаркие споры между дедами и бабушками. Московские предки стояли горой за Россию. Бабушка Софья и дед Ефим – за Украину. Доходило до грубых оскорблений. Обстановка в доме накалялась. Бедные мои родители ничью сторону не принимали и не знали, как стариков примирить и успокоить. Я тоже не желала вмешиваться в словесную перепалку дедов и бабушек, держала стойкий нейтралитет. Закрывалась в своей комнате, но и оттуда слышала семейные баталии, и мне было неспокойно, как-то неуютно. В итоге я либо уходила проветриться, либо уезжала к Володе.

– Так жить больше невозможно, Нина! Сваты клевещут на Россию. Мы с Ваней уедем обратно в Москву. Всё же у нас российское гражданство. Нас пустят домой, – сказала на повышенных тонах бабушка Даша моей маме.

– Зачем же возвращаться в Москву? Мы снимем вам неподалёку отдельную квартиру. Ты будешь там сама себе хозяйка, и спорить будет не с кем, разве что с папой, – предложила моя мама.

– Неплохая идея! – резюмировал дедушка Иван.

– Не знаю, не знаю, – засомневалась бабушка Даша.

Папа приехал с работы. Они посовещались с мамой и на следующий день сняли маминым родителям квартиру неподалёку. Благо, представилась такая возможность. И страсти в нашем доме поутихли.

 

* * *

Сначала все думали, что эта так называемая «спецоперация» быстро закончится. Но военные действия не кончались. Количество жертв с обеих сторон возрастало. С Володей и Надией я старалась на эту тему не говорить. Слава богу, они меня не провоцировали на «взрывоопасные» беседы. Я приезжала к ним домой, и мы продолжали заниматься с Володей английским. Но это уже были горе-занятия, так как Володечка мыслями был не в Америке, не со мной, а там, на Украине. Не то, чтобы он охладел ко мне. Нет! Мы по-прежнему занимались любовью, когда Надии не было дома. А когда заканчивались поцелуи и объятия, Володя включал телевизор и весь оставшийся вечер смотрел последние известия из Украины. В перерывах между новостями он замыкался в себе и мыслями был от меня далеко. И я ничего не могла с этим поделать.

Однажды я приехала к ним, а Володя мой заболел. Где-то подцепил омикрон. Следом за ним заболела и Надия. Я позвонила папе на работу, и он выписал им необходимые лекарства. Но этого было мало, за больными нужен был надлежащий уход. Так как я в своё время переболела ковидом, то решила остаться ухаживать за больными. Родители мои и деды с бабушками были против, но я настояла на своём. Бегала в аптеку, магазины, готовила нехитрую еду. Как умела. Через две недели они оба уже были на ногах. Надия была мне безмерно благодарна, называла меня «моё солнышко, наша спасительница». А Володя ничего не говорил, только смотрел на меня с нежностью и затаённой печалью. Ходил туда и назад по комнате, что-то обдумывал, куда-то звонил… Говорил по телефону по-украински.

Мы перестали заниматься английским и вообще перестали заниматься. Я выполнила свою миссию, пора было возвращаться домой к родителям. Володя сказал мне, что бросает школу и собирается поехать на Украину в горячие точки. Дескать, уже договорился с украинским телеканалом, они предоставят ему видео камеру, и он будет делать репортажи о военных событиях. Мы с Надией пришли в ужас от таких опасных планов, пытались его отговорить, но безуспешно. «Не уезжай, пожалуйста! – умоляла я. – Я так люблю тебя! Мне будет без тебя очень плохо. Я с ума сойду». «Не оставляй меня, пожалуйста! – вторила мне Надия. – Я не знаю английского языка. Я пропаду без твоей помощи. И… я просто умру, волнуясь о твоей судьбе. Сначала твои родители погибли, теперь ты едешь навстречу гибели»!

Володя смотрел на нас пустым взглядом, как будто не слышал. На самом деле, он, одержимый идеей поехать журналистом на войну, просто не хотел ничего слышать. И мы, два любимых и любящих человека, две женщины, отошли в его мыслях на второй план. Война оказалась сильнее любви.

Приехала я как-то днём к ним, а Володи уже дома не застала.

– Всё, милая! Уехал наш упрямый Володька. Улетел на Украину. И я не смогла его удержать.

– Как улетел? Так просто взял и улетел? Он даже со мной не простился! Как он мог? Выходит, я для него никто! – воскликнула я и заплакала от горя и обиды.

– Не простился, потому что не хотел, чтобы ты ещё больше плакала. Просил передать тебе, что по-прежнему тебя любит и, когда вернётся, вы обязательно поженитесь, – сказала Надия, обняла меня, потом усадила на диван и стала салфеткой утирать мои слёзы.

 

* * *

Прошло два месяца. Война продолжалась, и не видно было ей ни конца, ни края. Володя сначала звонил мне и бабушке по Вайберу, прислал несколько открыток. А потом вдруг замолчал. Надия пыталась узнать через украинскую общину, что с ним, жив ли. Ей пришёл короткий ответ: «Такой-то пропал без вести. Возможно, в плену».

Наступил май 2022 года. От Володи по-прежнему не приходило никаких вестей. А я к тому времени уже была на третьем месяце беременности. Родители мои и деды с бабами, узнав об этом, опешили и стали уговаривать меня сделать аборт. Но как они ни уговаривали, как ни убеждали, что я разрушаю свою молодую жизнь, я их не слушала. Если Володя убит, то у меня хоть останется живая память о нём, его ребёнок. В конце концов, я всё же убедила моих родных, что аборт нанесёт вред моему здоровью и лучше сохранить ребёнка. Они поохали, повздыхали и в конце концов согласились. «Знать судьба у тебя такая. А от судьбы не уйдёшь!», – изрёк философски дед Ефим. Даже баба Даша, несмотря на свою неприязнь к Надии, а заодно и к Володе, высказалась:

– Мы же не звери какие, чтобы ребёнка в утробе матери убивать! Как Лизочка родит, мы с Софьей ей поможем с ребёночком. Правда, Соня?

– Само собой, – согласилась та.

В общем, моя внеплановая беременность сначала огорчила родных, а потом примирила и даже как-то сплотила.

 

* * *

Я часто навещала Надию, мы вместе смотрели новости из Украины и старались поддерживать друг друга. Иногда я оставалась у неё ночевать, спала в Володиной постели, подпитываемая иллюзиями, что вот однажды проснусь утром, а рядом со мной – Володя, живой и невредимый, как в сказке. И эта страшная война – всего лишь дурной сон, ночной кошмар.

Надия почти каждый день ездила в церковь на Манхэттене и истово молилась,

чтобы поскорее окончилась война и чтобы Володенька вернулся домой живым и невредимым. После церкви она приезжала вся окрылённая надеждой и говорила мне:

– Не горюй, девочка! Наш Володька обязательно вернётся. Я знаю, я верю. Будем ждать… И никаких абортов! Это против божьей воли. А с ребёночком я тебе помогу. Это же будет мой правнук, наверняка похожий на Володьку.

– А если родится девочка? – Что тогда?

– А девочка будет такая же красивая и добрая, как ты. Мы с тобой со всем справимся и обязательно дождёмся возвращения Володечки. Вот увидишь!

Надия была так уверена в возвращении Володи, что её вера передалась мне, и я научилась улыбаться сквозь слёзы.

А война тем временем продолжалась…

Июль 2022 г.