Мария ТЕПЛЯКОВА. Верблюды веры

Верблюды веры, ласточки молитв
Перемогают долгую пустыню.
Душа моя, где у тебя болит?
Дай приложу туда святое имя.
Из бывшей раны льется теплый свет,
Там вместо ада – сад благоуханный,
Ведь буква «с» не только страсть и смерть,
Но счастье, и судьба, и созиданье.
Зачем рябине Иерусалим?

Она сама себе девятисвечник.
И горький свет ее неотделим
От света звезд, обветренных и млечных.
А ты, душа, не так завершена
И просишь Бога путь едва посильный,
Чтоб как благоразумная жена
Затеплить к Пасхе масляный светильник.
Но если ты способна на прыжок
Над бездной, где грешна, слаба, повинна,
То вот тебе сиамский твой дружок,
Воздушный совладелец пуповины.
Так двое в потрясении стоят
Перед лицом немыслимой любови,
Что всё-то им, отчаянным, простят –
И выпрошенный крест и своеволье.

 

* * *
Караваны любви через Суздаль идут в Вифлеем
По колено в снегу. Через Суздаль не ближе не проще.
Спотыкаясь в ночи, славят Бога иного не вем.
И вздыхает упрямый погонщик.
Подгоняемы ветром, качаясь, волхвы меж горбов
Приближаются тихо к пещере, в которой сиянье.
Бесконечность пути и терпение – это любовь,
Это Божье дыханье.
Как их встретят и пустят ли? Ночь, неизвестность, мороз.
Тихий дым над трубой. Спят усталые взрослые люди.
Сквозь метель пробирается первый верблюд-альбинос
И другие верблюды.
Там и ладан и смирна и золота тёплый огонь.
Там другие дары, жемчуга и суданские розы.
Там на шее верблюжьей озябшая дремлет ладонь,
Хоронясь от мороза
Что же нам принести? Нет ни золота, ни жемчугов.
Голос слабый, и путь под ногами так зыбок.
Только есть золотая рассветная наша любовь
Да жемчужинки детских улыбок.
Вот сынок засыпает, и мама склонилась над ним.
Даже птицы умолкли, младенца никто не разбудит.
Не гони нас, Мария, мы тихо за дверью стоим.
Ведь другого пути у нас нет и не будет.

 

* * *
Эту мёртвую птицу бессильно к тебе приношу:
Почини её, Господи, душу вдохни в неё снова.
За спиной раскрывается белой зимы парашют,
И немеют деревья, на миг превращаются в слово.
Только ухо не слышит его запредельных частот,
И стоишь на ветру за пределами райского сада.
Ведь молитва никак не слагается, голос не тот,
И молчит адресат, словно нет его там – адресата.
Вот и пей темноту, раз не можешь себя разглядеть.
Так и стой у крыльца, по руинам ходи пустырями.
С мёртвой птицей своей, человек или бурый медведь,
Сам себя загоняй в эти страшные волчии ямы.
Волчьи ямы ума. Неизвестный не примешь напев.
Но стоянием что-то решается, что-то зачтётся.
Раз в колючую стужу горячечный лоб уперев,
Первый раз разглядишь в темноте долгожданное солнце.
Нужный слух открывается здесь, у слепой полыньи.
Ни молитву, ни стих не сложил, темноты не напился.
Только вдруг понимаешь: доставлены письма твои.
И от нежности плачет под курткой воскресшая птица.

 

* * *

Мой милый друг, нам выпала зима.
Что ж снегопад – такое время Бога.
В нём исчезают люди и дома,
Но возникает звёздная дорога,
Светящаяся тоненьким лучом.
Там девочка на старом фотоснимке –
Поджаты губы, ангел за плечом
И варежки сырые на резинке.
Зачем я это знаю наизусть?
Окно без штор и кресло, книги, полки.
Так наше обоюдное «вернусь»
Вело путём, должно быть, самым долгим.
И вот сюда, домой, вот в эту дверь.
Был снегопад, как общая молитва.
Твоё ли детство плачет о тебе,
Не достаёт до нижней кнопки лифта,
Протягивает бабочку в руке –
Не обмани доверчивую душу.
Но родинка такая на виске,
Что слышишь, слышишь, Господи, я трушу.
Ведь ничего не знаю о любви,
Не знаю, как забрать тебя у смерти,
Но чувствую: ты у меня в крови,
Зачем ты мне? Зачем ты мне? Зачем ты?
Фонарь скрипел, качался, но не гас.
Светился, как Господняя лампада.
Что было до, что будет после нас –
Все под крылом большого снегопада.
Ты спи. Пусть до утра ложится снег,
Летят наверх и двор, и подоконник.
А что там было – ты не видь во сне.
Не надо, моя девочка, не помни.

 

* * *
Многотрудный сентябрь.
Изобилие царских даров.
В темноте перезвон, перестук –
это яблоки Морзе.
Словно ходит слепой,
белой тростью, как пальцами рук,
обживая пространство –
так яблоки падают оземь.

Он настолько слепой,
что Господь ему тайны раскрыл.
Притяженье земли,
словно зов закипающей крови.
Но из связки корней
в непроглядной вечерней траве
безошибочно выберет ключ
от небесной любови.

Он напишет тебе,
унося этот поздний экспресс,
как на сердце легко,
как любовь хороша и старинна.
И отправит письмо
синим облаком, белым крылом
и влюбленным вином
виноградом царя Константина.

 

* * *
Найди меня, Господи, в городе том,
Над быстрым теченьем на камне крутом.
Застань меня, Господи, светом.
Пусть ветер коснется сухих камышей
А слово Господних коснется ушей
И станет молитвой при этом.
Сквозь призму воды видно душу реки,
И рыба неслышно коснется руки,
Но все переменится сразу –
Река и осока, и жук плавунец,
Судьба и трава, и цветочный венец –
Никто не услышит отказа.
Что было, то было, а впредь – чистота.
Ведь каждая вещь родилась неспроста.
Но чтобы любить человека,
Найди меня, Господи, в сердце, внутри,
Так небо все время с тобой говорит
И смотрит в бегущую реку.

 

* * *
Рыжий ослик, помощник Христа,
Он не спит и считает до ста,
И солому ногами тревожит.
Спят созвездья, повозка пуста,
День и выпит, и съеден и прожит.
Путь ослиный так пылен и сух,
Через шкуру просвечивал дух,
Но когда бормотал по пустыне
Колокольчик, ласкающий слух,
Было небо высоким и синим.
Он по дюнам качал седока,
И младенца святого рука
Пахла хлебом и небом молочным.
И в Египет дорога текла
Под покров фиолетовой ночи.
Добрый ослик тщедушен и мал,
Вот тропинка уходит в обвал,
Под ногой осыпается камень.
Не в таких переделках бывал.
Спит младенец, закутанный в мамин
Теплый плащ, улыбаясь во сне.
Хорошо ему спать на спине,
Хорошо проплывать небесами.
Там, в кудрявой ночной тишине,
Аллилуйя звучит и осанна.
Спи, мой мальчик, так горек хомут,
Так неласков язвительный кнут,
Так обидно недоброе имя.
Нынче любят, а завтра распнут,
Пересохшего бросят в пустыне.
Он вздыхает. Почти рассвело.
Скоро шумное встанет село,
И палящее выйдет светило.
Надорвется его ремесло,
И всесильные кончатся силы.
Добрый ослик, о чем ты теперь?
Не бывает разлук и потерь,
Не по силам проламывать стены.
Но откроется страшная дверь:
Заходи. Твоя ноша бесценна.

 

Верблюды веры, ласточки молитв
Перемогают долгую пустыню.
Душа моя, где у тебя болит?
Дай приложу туда святое имя.
Из бывшей раны льется теплый свет,
Там вместо ада – сад благоуханный,
Ведь буква «с» не только страсть и смерть,
Но счастье, и судьба, и созиданье.
Зачем рябине Иерусалим?

Она сама себе девятисвечник.
И горький свет ее неотделим
От света звезд, обветренных и млечных.
А ты, душа, не так завершена
И просишь Бога путь едва посильный,
Чтоб как благоразумная жена
Затеплить к Пасхе масляный светильник.
Но если ты способна на прыжок
Над бездной, где грешна, слаба, повинна,
То вот тебе сиамский твой дружок,
Воздушный совладелец пуповины.
Так двое в потрясении стоят
Перед лицом немыслимой любови,
Что всё-то им, отчаянным, простят –
И выпрошенный крест и своеволье.

 

* * *
Караваны любви через Суздаль идут в Вифлеем
По колено в снегу. Через Суздаль не ближе не проще.
Спотыкаясь в ночи, славят Бога иного не вем.
И вздыхает упрямый погонщик.
Подгоняемы ветром, качаясь, волхвы меж горбов
Приближаются тихо к пещере, в которой сиянье.
Бесконечность пути и терпение – это любовь,
Это Божье дыханье.
Как их встретят и пустят ли? Ночь, неизвестность, мороз.
Тихий дым над трубой. Спят усталые взрослые люди.
Сквозь метель пробирается первый верблюд-альбинос
И другие верблюды.
Там и ладан и смирна и золота тёплый огонь.
Там другие дары, жемчуга и суданские розы.
Там на шее верблюжьей озябшая дремлет ладонь,
Хоронясь от мороза
Что же нам принести? Нет ни золота, ни жемчугов.
Голос слабый, и путь под ногами так зыбок.
Только есть золотая рассветная наша любовь
Да жемчужинки детских улыбок.
Вот сынок засыпает, и мама склонилась над ним.
Даже птицы умолкли, младенца никто не разбудит.
Не гони нас, Мария, мы тихо за дверью стоим.
Ведь другого пути у нас нет и не будет.

 

* * *
Эту мёртвую птицу бессильно к тебе приношу:
Почини её, Господи, душу вдохни в неё снова.
За спиной раскрывается белой зимы парашют,
И немеют деревья, на миг превращаются в слово.
Только ухо не слышит его запредельных частот,
И стоишь на ветру за пределами райского сада.
Ведь молитва никак не слагается, голос не тот,
И молчит адресат, словно нет его там – адресата.
Вот и пей темноту, раз не можешь себя разглядеть.
Так и стой у крыльца, по руинам ходи пустырями.
С мёртвой птицей своей, человек или бурый медведь,
Сам себя загоняй в эти страшные волчии ямы.
Волчьи ямы ума. Неизвестный не примешь напев.
Но стоянием что-то решается, что-то зачтётся.
Раз в колючую стужу горячечный лоб уперев,
Первый раз разглядишь в темноте долгожданное солнце.
Нужный слух открывается здесь, у слепой полыньи.
Ни молитву, ни стих не сложил, темноты не напился.
Только вдруг понимаешь: доставлены письма твои.
И от нежности плачет под курткой воскресшая птица.

 

* * *

Мой милый друг, нам выпала зима.
Что ж снегопад – такое время Бога.
В нём исчезают люди и дома,
Но возникает звёздная дорога,
Светящаяся тоненьким лучом.
Там девочка на старом фотоснимке –
Поджаты губы, ангел за плечом
И варежки сырые на резинке.
Зачем я это знаю наизусть?
Окно без штор и кресло, книги, полки.
Так наше обоюдное «вернусь»
Вело путём, должно быть, самым долгим.
И вот сюда, домой, вот в эту дверь.
Был снегопад, как общая молитва.
Твоё ли детство плачет о тебе,
Не достаёт до нижней кнопки лифта,
Протягивает бабочку в руке –
Не обмани доверчивую душу.
Но родинка такая на виске,
Что слышишь, слышишь, Господи, я трушу.
Ведь ничего не знаю о любви,
Не знаю, как забрать тебя у смерти,
Но чувствую: ты у меня в крови,
Зачем ты мне? Зачем ты мне? Зачем ты?
Фонарь скрипел, качался, но не гас.
Светился, как Господняя лампада.
Что было до, что будет после нас –
Все под крылом большого снегопада.
Ты спи. Пусть до утра ложится снег,
Летят наверх и двор, и подоконник.
А что там было – ты не видь во сне.
Не надо, моя девочка, не помни.

 

* * *
Многотрудный сентябрь.
Изобилие царских даров.
В темноте перезвон, перестук –
это яблоки Морзе.
Словно ходит слепой,
белой тростью, как пальцами рук,
обживая пространство –
так яблоки падают оземь.

Он настолько слепой,
что Господь ему тайны раскрыл.
Притяженье земли,
словно зов закипающей крови.
Но из связки корней
в непроглядной вечерней траве
безошибочно выберет ключ
от небесной любови.

Он напишет тебе,
унося этот поздний экспресс,
как на сердце легко,
как любовь хороша и старинна.
И отправит письмо
синим облаком, белым крылом
и влюбленным вином
виноградом царя Константина.

 

* * *
Найди меня, Господи, в городе том,
Над быстрым теченьем на камне крутом.
Застань меня, Господи, светом.
Пусть ветер коснется сухих камышей
А слово Господних коснется ушей
И станет молитвой при этом.
Сквозь призму воды видно душу реки,
И рыба неслышно коснется руки,
Но все переменится сразу –
Река и осока, и жук плавунец,
Судьба и трава, и цветочный венец –
Никто не услышит отказа.
Что было, то было, а впредь – чистота.
Ведь каждая вещь родилась неспроста.
Но чтобы любить человека,
Найди меня, Господи, в сердце, внутри,
Так небо все время с тобой говорит
И смотрит в бегущую реку.

 

* * *
Рыжий ослик, помощник Христа,
Он не спит и считает до ста,
И солому ногами тревожит.
Спят созвездья, повозка пуста,
День и выпит, и съеден и прожит.
Путь ослиный так пылен и сух,
Через шкуру просвечивал дух,
Но когда бормотал по пустыне
Колокольчик, ласкающий слух,
Было небо высоким и синим.
Он по дюнам качал седока,
И младенца святого рука
Пахла хлебом и небом молочным.
И в Египет дорога текла
Под покров фиолетовой ночи.
Добрый ослик тщедушен и мал,
Вот тропинка уходит в обвал,
Под ногой осыпается камень.
Не в таких переделках бывал.
Спит младенец, закутанный в мамин
Теплый плащ, улыбаясь во сне.
Хорошо ему спать на спине,
Хорошо проплывать небесами.
Там, в кудрявой ночной тишине,
Аллилуйя звучит и осанна.
Спи, мой мальчик, так горек хомут,
Так неласков язвительный кнут,
Так обидно недоброе имя.
Нынче любят, а завтра распнут,
Пересохшего бросят в пустыне.
Он вздыхает. Почти рассвело.
Скоро шумное встанет село,
И палящее выйдет светило.
Надорвется его ремесло,
И всесильные кончатся силы.
Добрый ослик, о чем ты теперь?
Не бывает разлук и потерь,
Не по силам проламывать стены.
Но откроется страшная дверь:
Заходи. Твоя ноша бесценна.